Смерть мелкого гаденыша

Есть мужчины, которых притягивает сила, Мерри, а есть женщины, которые и без короны больше королевы, чем те, которые корону носят. Лорел Гамильтон, «Прегрешения богов»

      Бутылочка колы не была холодной — откуда, в жарком-то августе! — но Тара все равно вздрогнула, когда стекло коснулось ее локтя.       — А, это ты. — Протянула она, поняв, что рядом с ней всего лишь Тоффи. И тотчас подавила восхищенный вздох, увидев, что ей предлагают газировку — желанное, но недостижимое лакомство на протяжении последних двух лет.       — Ты не заметила, как я подошла?       Они стояли на вышке. В руках Тара держала бинокль, через плечо у нее был перекинут ремень винтовки. Тоффи жестами предложила Чамблер «меняться». Тара несла утреннюю вахту, но Глава намеревалась пробыть несколько минут одна в тусклом свете раннего утра, прежде, чем вслед за нею поднимется Проспер для следующего дежурства.       — Ну-у… Я чувствую себя в безопасности тут.       — Как показало минувшее утро, напрасно. — Тоффи опустила локти на шершавую и занозистую поверхность перил. Двор осветился утренним солнцем, хотя едва ли пришло время подъема. В мягких лучах новорожденного дня углы зданий и забора казались мягче, как на акварельной картине. На мгновение действительно хотелось — и удалось бы, при желании — вообразить себя у Христа за пазухой.       — Я слышала, что Лестер обратился вчера. — Тара поколупала ногтем этикетку бутылки, словно ей было неловко пить колу прямо сейчас. — Он умер счастливым?       — Не думаю.       Тара отдала Главе винтовку и бинокль, готовая спуститься с вышки — на пятнадцать минут раньше, чем рассчитывала, но голос Тоффи остановил ее у самой лестницы. Глава смотрела куда-то вбок, и заря подсвечивала ее темно-каштановые волосы красным: точно искры в неостывших углях, взблескивали алые крошечные всполохи.       — Кстати… Боюсь, я проследила седьмой момент для поцелуя. Даже не знаю, что мне теперь делать.       — Проследила? В каком это смысле?       — Ну, знаешь, было не время. Когда тебя со всех сторон окружают голодные мертвяки, разве до нежностей?       Это был милый разговор в теплеющем воздухе августа, но нотка грусти, сквозившая в атмосфере, была не ностальгической. Не горько-сладкой. Просто горькой.       — Я уже не знаю, в этом новом мире поцелуй значит больше, чем прежде, или меньше. — пробормотала Тара, опуская голову. У нее были свои тяжелые мысли, от которых она всю ночь ворочалась без сна.       Должно быть, Тара едва успела ступить на землю, когда на вышке показался Проспер.       — Тебе доставка, — произнес он с улыбкой, протягивая сестре лупу.       — О, ты мой ангел-хранитель!       — Вообще-то, не я. Сказать, кто?       — Не напрягайся.       Она взяла лупу и поднесла ее к месту, где перила раскрошились от тариного удара. Лучше не стало: неровные щепящиеся края и ничего больше. Ни лоскута одежды, ни даже волоса. Она понимала, что вряд ли найдет что-то определенное, хотя все равно в глубине души надеялась.       — Ничего, буквально ничего. — Тоффи отложила лупу и потерла лоб. Она сидела на корточках спиной к Просперу. Брат уже повесил на шею бинокль и опустился на узкую лавку, на которой дежурный мог дать отдых ногам, но устроиться удобно — никогда.       — Ты пытаешься понять, кто ответственен за вчерашнее происшествие?       — Зачем мне это, я и так знаю. Матье. Задачка несложная.       — У тебя нет доказательств. Нельзя осудить человека просто потому, что ты уверена, что это он.       — Я не хочу суда, я хочу мести! Лестер и Дейзи были и твоими друзьями тоже, разве нет?       Что ж, себя Тоффи судила безжалостно, в том числе, прекрасно зная, как любит она разрешать все трудные ситуации. Она была молотом, готовым ударить любое препятствие, которое нельзя обойти. И сейчас ее ощущение, что вся община попала в точку кризиса, было ярким, как бьющее в глаза солнце, и от него так же тянуло зажмуриться.       — Не буду спорить, что Матье — мужик максимально неприятный, но я бы не стал говорить, что это именно его вина. В конце концов, мы выяснили, что Леонтина вполне себе может вставать, а на дежурстве половину ночи вообще была Шона, я видел своими собственными глазами. Может быть на самом деле ответственна одна из них, никто или все вместе. Я прошу тебя не торопиться.       Тоффи откинулась, приседая на пятки. Она не могла спорить с братом — его слова звучали куда как разумно.       — Что у вас с Бьянкой?       — Ты меняешь тему.       — Точно подмечено, но ты не следуй моему примеру. Так что между вами?       — Ну… — Проспер вытянул ноги, глядя на свои ботинки. Он молчал несколько секунд, пока по его лицу расползалась довольная и интригующая улыбка. — Она подошла ко мне с утра, чтобы объяснить, почему была давеча готова рискнуть собой ради Матье — поставить на кон свою жизнь. Сказала, что дело в чисто человеческой жалости. Он небезразличен ей, но уже давно не как любовник.       — Что ж, нетрудно ее понять. — Тоффи обернулась через плечо. — Они много пережили вместе, он все еще дорог ей, даже если она влюблена в тебя.       Проспер резко выпрямился на лавке, тем не менее, не переставая улыбаться.       — Вы потеряли друг от друга разум, так что, я думаю, если вы вместо поиска тайных углов начнете обжиматься на людях, всем от этого будет только лучше. Это никого не смущает, а уединение теперь опасно, как видишь.       — А как будет лучше для тебя? Твое сердце тоже не свободно, и вся община в курсе, между прочим. Правда, половина почему-то думает, что ты с ума сходишь по Матье.       Тоффи фыркнула.       — Не спрашивай. Просто… я понимаю, чего ты боишься. Потерять голову. Но я ни разу не видел…       Тоффи поднялась с корточек и посмотрела на Проспера серьезным взглядом.       — Ты права.       Он опустил голову, а Тоффи отвернулась, глядя за край перил вышки, в манящую, колышущуюся бездну травы, и от высоты у нее закружилась голова.       Проспер схватил ее за локоть и втянул в свои объятия, словно действительно боялся, что она может упасть через край. Что ж, они оба знали, что не стоит недооценивать магнетизм бездны.       — Тебе нужно поспать. Серьезно. Иди, я послежу. И на этот раз уже не подведу, честное слово. Без тебя община не развалится.       Тоффи вздохнула и обняла брата в ответ. Как же хочется жить, подумала она, во всех смыслах!       — Что бы ни случилось, если ты позволишь себе немного счастья, я подстрахую тебя. Дай мне снова стать для тебя братом.       Тоффи хотела было сказать, что он и не переставал, но подумала, что это прозвучит фальшиво, и промолчала. Может быть, зря.       Тоффи проспала до полудня, и, наконец, ощутила себя отдохнувшей достаточно — для того, например, чтобы размять мышцы.       Шлепанцы она оставила на крыльце, встала на плитке дорожки так, чтобы никому не мешать, и подхватила готового ассистировать Карла под коленки. С их разговора в лабиринте прошло чуть больше восьми часов, так что в новом мире, в котором правила изрядно отличались против прежних, оба решили, что их отношения можно счесть приятельскими. Карл весил чуть больше сорока килограмм — вполне нормально для своего роста, и Тоффи держала его на спине, как Люк Скайуокер — мастера Йоду. Он обхватил ее руками над грудью, так что Тоффи было проще сохранять равновесие, и все равно она держалась поближе к крепко составленной поленнице, чтобы, если зашатается, ухватиться за тяжелое дерево.       — Ого… Не думал, что когда-нибудь увижу, что ты сдружишься с моим сыном.       Тоффи присела, чтобы Карл мог спрыгнуть на землю. Рик, стоя рядом, терпеливо ждал с озадаченной слабой улыбкой.       — Мы и не сдружились, я просто использую его как спортивный снаряд. А что, ты хочешь занять его место?       — Что ж, в таком случае, все несколько меньше похоже на чудо, чем я предполагал.       Улыбка не сошла с лица Рика, пока он говорил это. Граймс-старший потрепал сына по макушке и подтолкнул к крыльцу, намекая, что ему хочется поговорить с Главой с глазу на глаз.       — Это Мишонн нас надоумила! — Радостно сообщил Карл, прежде, чем уйти.       — Да… Ей пришла в голову прекрасная идея немного потренировать тех, кому не хватает сноровки. — подтвердила Тоффи, перевязывая волосы. Она пропустила пряди через резинку не до конца таким образом, чтобы они сложились в пучок, задорно торчавший у нее над ухом. — И Розита с Тарой прямо сейчас дают урок девочкам Матье.       — Прекрасно. Я заделал дыру в заборе.       Лица собеседников разом посерьезнели. Тоффи покосилась на вышку, чернеющую по правую руку от нее на фоне безоблачного неба. Но она не успела ответить — их прервал Матье. Француз приблизился к ним с его характерной вызывающей ленцой в каждом шаге. Светлые его волосы серебрились под полуденным солнцем, вместе с легким загаром без следа очков на лице делая его похожим на пляжного спасателя из дорогого сериала.       — Кто-то, я смотрю, не стесняется выпячивать попу? — В его тоне слышалось насмешливое осуждение. — И распусти волосы, тебе не идет это воронье гнездо.       Рик мгновенно посерьезнел, но Тоффи, напротив, разулыбалась еще лучезарней.       — Господи Иисусе, иногда я поражаюсь, насколько же я счастливая — когда слушаю нечто подобное и понимаю, что мне плевать на мнение людей вроде тебя, Матье.       Француз бросил неприязненный взгляд на стоявшего рядом Рика.       — Только не натравливай на меня своего le favori, — сказал журналист, хотя Граймс-старший стоял совершенно спокойно, пусть и с недружелюбным выражением лица. — Я уже уяснил, что он чертов псих.       — Он не мой любимчик. — Тоффи закатила глаза, увидев торжествующую усмешку на губах Матье. — Полагаю, что ты задумывал это как оскорбление, хотя не понимаю, почему. Это не обидно. Просто не правда.       Она еще чувствовала неприятное гудение в затылке, смутное беспокойство, рудимент желания нравиться всем и каждому, особенно — мужчине, тем более — если он всеми силами пытается показать, что он сильнее и агрессивней. Но Тоффи знала, что это просто привычка — которая отмирала. Прямо в эту минуту. Если б она не потеряла веру во все сверхъестественное, она бы сказала, что это призрак отца ютился в последнем оставшемся для него пристанище.       — Правда может быть разной, не так ли? «Условились мы с ней, что при других/Она по-прежнему сварливой будет./Поверить невозможно, говорю вам,/Как влюблена в меня! О Кет моя! /Она повисла у меня на шее/И щедро поцелуй за поцелуем,/За клятвой клятву расточала мне,/Покуда страсть мою не разожгла./Эх, суслики! Не знаете вы, видно,/Что может приручить наедине/Любой тихоня злейшую чертовку».*       И все же, мельком, фоновой мыслью Тоффи с приятным удивлением отметила, что Матье читает Шекспира в оригинале. Наизусть. Скажи он ей это при встрече, она потеряла бы голову. Но тогда француз сделал ставку на грубость и достоинства фигуры — пошел проторенной дорогой.       — Ну же, как там дальше, chaton?       — Это не моя любимая пьеса.       — Само собой, потому что, кажется, ты ее не читала.       — Ты меня экзаменуешь? — Она подняла брови. Матье молчал, и она тоже: Тоффи не собиралась отвечать, только чтобы не продолжать с ним игру, которая ей не нравилась, хотя на самом деле, она знала, какие строчки шли у Шекспира следом.       — А ты боишься не сдать? Что ж, было бы это единственным твоим страхом — я бы пожалел тебя. Но не надо думать, будто я не знаю, откуда твоя агрессия, как у старой болонки. Лаешь, когда коленки дрожат, не так ли?       Матье говорил с издевкой, а Тоффи пыталась удержаться в настроении, под стать тому, что было у собеседника. Но ее тянуло подумать о другом. Повспоминать. Он — мешал.       — В страхе нет ничего криминального. Худшие свои решения я приняла с холодным разумом. Это не было… трусостью. И оттого только страшнее.       — Экая чушь. Я вот ничего на свете не боюсь, и потому непобедим.       Она догадывалась, что Матье презирает эмоции. Испытывал ли он сам их? Определенно. Но, кажется, все они замыкались на нем самом. И оттого он ненавидел умение чувствовать только еще больше.       У Тоффи с эмоциями была своя история. В детстве ей часто приходилось закрывать себя от своего тела, чтобы выдержать то, что не под силу вынести одиннадцатилетнему ребенку, а это означало — она отрезала себя и от чувств тоже, но теперь она хотела жить, и эмоции были неотъемлемой частью полнокровной жизни. Однако это не означало, что она теряла разум. Гнев, страх, жалость служили маркерами, что вокруг может быть опасно.       — Тот, кто говорит, что ничего не боится, на самом деле больше всего боится самого себя.       — И как это понимать?       — А как хочешь, так и понимай.       — Вот только не надо разыгрывать из себя Шину — королеву джунглей, chaton. Даже в дикой природе травоядные глупее хищников. Всегда.       — Не ошибись, решая, кто есть кто. — Тоффи смотрела на Матье, неизменно недоумевая, как он может не замечать очевидного. Или его обманывала ее внешность, по случайности милая и беззащитная на вид? — «Animals trapped behind bars in the zoo/Need to run rampant and free! /Predators live on the prey they pursue/ This time, the predator's me!»*       Она раскинула руки, зная, что ей идет это движение, и тут Матье ухватил ее за запястье и дернул — не настолько сильно, чтобы удержать или сделать больно, но все же момент он испортил, как и намеревался.       — Твои кривляния тошнотворны. Я хочу увидеть настоящую тебя, и только!       — О, ты такой милый, ну как я могу сопротивляться! Только, правда, тебе не понравится настоящая я. Ты с первой минуты разговариваешь с какой-то воображаемой женщиной, которая не имеет ко мне ни малейшего отношения.       Ей вдруг показалось, что достаточно объяснить ему, что она чувствует — и он поймет!       — Послушай, я не выпендриваюсь, когда делаю что-то, что тебе кажется проявлением силы. И это не назло тебе. Я люблю мюзиклы и мороженое, это так, и пусть это — так называемые девчачьи вещи, это не делает меня слабой. Я не притворяюсь, изображая то, чем не являюсь.       Но ты притворялась раньше, подсказал внутренний голос. И это была маска именного того типа, какой так тщится рассмотреть в тебе Матье. Вот только тебе давно надоело строить из себя то, что чуждо твоей природе. Вечно притворяться может только тот, кто любит это больше всего на свете.       — Ты пытаешься раздуться посильнее, потому что тебя съедает страх. Ты боишься меня, потому что я — опасность.       — О, нет, конечно, — она покачала головой с таким видом, словно француз сморозил забавную глупость. — Эйб — опасность. Дэрил — опасность. Мишонн — опасность. Ты — проблема. Проблемы никто не любит, детка.       — А как же тот малец, которому ты только что давала щупать себя?       Снова неправда, отметила про себя Тоффи, но не стала перечить. Иногда ее развлекали споры, но сейчас она почувствовала усталость вместо привычного гнева — и сама удивилась этому.       — Или бесполезный слизняк, который вон там жмется возле бочки, — Матье указал большим пальцем себе за спину, на лабораторию. — Ты так наслаждаешься силой, и при том ни разу не пыталась приструнить его, в отличие от меня.       — Он не бесполезный. Просто открытый напор — не его стиль.       — Поверь, Юджин знает, как защитить себя, — хмыкнул стоящий у поленницы Абрахам.       Тоффи указала на него рукой, как бы говоря: вот! Послушай, что говорят другие!       — А Леонтина пошла мне навстречу и завтра начнет тренироваться с Сашей. Драться она вряд ли научится, так что ей придется сделать своим коньком стрельбу.       Тоффи словно намекала: все в общине действуют сообща. Даже твои девочки. И уже не важно, что в одном месте собрались люди из трех групп разом, и не все из них ладят промеж собой.       — Не знаю, открывают ли девочки свою силу иначе, чем мальчики. Может быть. Это ведь как посвящение, да? как вторые месячные, только кровь оказывается вот здесь.       Тоффи подняла кулак и показала на костяшки. Ей хотелось спросить у француза, понимает ли он, о чем она, но его лицо оставалось надменным и непроницаемым, так что она догадывалась — нет. Она уже раскаялась в своем решении поговорить с Матье начистоту. Он не мог или не хотел услышать ее.       — Ты не можешь говорить о вещах более приятных?       — О, Боже. Ты говоришь, что хочешь видеть меня настоящую, но при том пытаешься стереть то, что действительно внутри меня.       Рик все еще стоял в паре шагов от них, ближе, чем кто-либо, и эта перебранка надоела ему первому. Он прошел между спорщиками, но ни Тоффи, ни Матье этого будто бы не заметили.       Рик сполоснул руки в бочке у двери лаборатории.       — Мне кажется, или твоя сестра стала спокойней? Сутки назад она бы кричала так, что даже ходячие решили бы не приближаться.       Проспер пожал плечами.       — Не думаю, что она успокоилась. Она выжидает.       Брат, быть может, единственный понимал, что сестру раздирают противоречивые чувства: она то наслаждалась знанием, что внутри сильнее и опасней, чем кажется, то мучилась от понимания, что и злее тоже. Хуже — и он знал, чей голос в ее голове произносит это слово, заставляя порой жеманничать и изображать несовместимую с жизнью женственность.       — Умным девушкам я нравлюсь, Тоффи. Я нравлюсь даже тем, кто хотя бы может назвать себя разумной…       — Стоп-стоп, слушай. Знаешь, как мне достались эти шорты? Я просто зашла в заброшенный супермаркет и взяла первые попавшиеся своего размера. Довольно дешево они мне достались, верно?       — При чем тут твои шмотки?       — Просто хотела сказать, что твои манипуляции еще более дешевые.       Он видел, что она готова уйти, и не знал, как ее задержать.       — Тоффи! Это должна была быть история о нас.       Она обернулась.       — Может быть, и должна была. Но не стала.       И вдруг улыбнулась, игриво и обещающе, глядя куда-то в район уха Матье. Или дальше него. Она распустила волосы — только теперь — и встряхнула ими.       — А день-то становится жарким!       Она потянула вверх край футболки — перекрещенные руки взмыли над головой — и вот уже комок белой ткани полетел в сторону поленницы. Матье прочитал цитату — на то, что произошло между ним и Главой несколько дней назад. Она осталась в верхе от купальника, уже не желтом, а розовом — добыче из рюкзака Арианы. Застежка пересекала спину под лопатками, не прикрывая полоску светлой кожи, оставшейся от перекрестья других завязок. И сразу выше пушились волнами волосы. Не каждой девушке идет беспорядок на голове, но Тоффи была из тех, кого взлохмаченные кудри делали только привлекательней.       Она зашагала то ли к особняку, то ли к сараю, в котором тренировались девушки, по ее словам, и каждую вторую секунду оглядывалась. В ее взгляде жил сам флирт — он остался там ровно до той минуты, пока Тоффи не налетела на заборчик вокруг грядки, смяла его своим телом и не шлепнулась на землю.       — Ты в порядке? — спросила сидевшая рядом на корточках Кэрол с бечевкой в руках. Она как раз закончила восстанавливать ту часть забора, которую снесла Глава, и перешла к соседней.       — Не сломала ничего, кроме забора. — Отозвалась Тоффи.       Она слышала смех за спиной и могла поклясться, что это Матье. Впрочем, ей куда обиднее было, что она свела на нет чужие труды. И выпачкалась. Оставалось радоваться, что она не расшибла нос — после дождя почва еще была мягкой и податливой.       Тоффи даже не стала отряхиваться, чтобы не втирать грязь в светлую ткань шорт, и похромала к особняку, больше не пытаясь выглядеть соблазнительно.       За ее спиной Матье все еще смеялся.