Смерть мелкого гаденыша

Отрицать собственный мрак — значит отрицать свою природу, а если любишь по-настоящему, то любишь человека целиком, а не только ту его ипостась, что улыбается тебе и машет. Ты любишь и ту его половину, которая лелеет жестокие мысли, которая знает, что боль — удовольствие и соблазн… и все равно думает, что пушистые щенки — прелесть. Лорел Гамильтон

      Утром их разбудил не свисток дежурного и даже не луч солнца, безжалостно бьющий в лицо. Сперва послышался шаркающий шелест в коридоре, и Тоффи распахнула глаза, в утренней дреме решив, что по второму этажу крадется ходячий. Она не сразу поняла, что это невозможно, к тому же, мертвецы подволакивают ноги совершенно иначе, а тот, кто крался за тонкой стеной, просто старался скрыть свое присутствие.       Глава приподнялась на локте, Юджин стащил с головы одеяло. Они напряженно переглянулись: оба слышали одно и то же. И тут шаги затихли у самой двери кабинета, насколько могла догадаться Тоффи. Стукнула дверь на разболтанных петлях, и все прочие звуки поглотил ковер…       Тоффи выхватила из-под подушки нож, едва не вспоров матрас, и замерла, сидя на кровати, подвернув бедро. Из дверного проема на нее таращилась Бьянка. Лицо француженки медленно меняло выражение — с похоронного на облегченно-восторженное. Тоффи не знала, что и думать.       — Что-то случилось?       Вместо ответа Бьянка подскочила к кровати и стиснула Тоффи в объятиях, всхлипывая и несвязно бормоча что-то на французском.       — Бьянка, объясни уже, что происходит… и, если можешь, перестань меня обнимать. Мне не слишком удобно с ножом в руке.       К тому же, ее плечо поддергивало подбородок Главы в неудобное положение, но об этом Тоффи смолчала. Челюсть едва могла двигаться.       — Просто я… Я так счастлива!       Бьянка, наконец, отпустила Тоффи, и та с облегчением откинулась назад на подушки, чувствуя, как отступает напряжение в спине из-за неудобного положения. Юджин выглядывал рядом из-за плеча подруги, взволнованный меньше всех в комнате: явно, оценил ситуацию своим блестящим мозгом и, поняв, что никто не умирает, успокоился.       — Да, да, мы такие вечные девственники… Можешь поздравить. — Пробурчала Тоффи, пряча нож назад в зазор между матрасом и каркасом кровати, прикрытый от любопытных глаз подушкой.       — Н-нет, я в том смысле, что это не Проспер. Я очень счастлива, что ты спишь не с ним.       Тоффи снова села, и снова резко, так, что даже живот заныл — селезенку скрутило, что ли, с досадой подумала Глава, но тотчас эту мысль перешибло другой. Она хотела попросить Бьянку повторить и разъяснить, но онемела в невозможности вполне осмыслить ее слова.       — Просто Матье сказал, что вы с ним ведете себя как любовники. Проспер оберегает тебя…       Тоффи соскочила с кровати, так, что ноги взметнули простыню, и одним движением впрыгнула в трусы.       — Где он сейчас? Я убью его!       Тоффи натянула халат, сапожки — шлепанцы улетели куда-то под кровать — и ринулась вон из комнаты, только у самой двери задержавшись, чтобы послать Юджину воздушный поцелуй.       Бьянка в растерянности смотрела, как исчез в дверном проеме всполох переливчатой зеленой ткани. Повернулась в неловкости к Юджину и пробормотала, наконец, начиная краснеть:       — В общем, я очень рада… И за вас тоже.       Матье Тоффи нашла во дворе. Он вытащил из дома кресло-качалку и теперь вовсю скрипел им на дорожке. Рядом с чашкой кофе, как наложница падишаха, стояла Леонтина. По крайней мере, журналист сам брал напиток, а не просил поднести его к своим губам.       — Какого хрена, ты, придурок! — Тоффи попробовала остановить движение кресла ногой, но получила только то, что услышала треск полозка, и мгновенно убрала ступню. Не хватало еще испортить добротную вещь.       — Какого хрена что, куколка?       Матье улыбался с уверенностью человека, которого не в чем обвинить.       Тоффи склонила голову набок. В своем переливчатом мужском халате она выглядела, точно Саломея с гравюр Обри Бердслея. И, кажется, ей действительно требовалась чья-то голова на блюде.       — Во-первых, верни кресло туда, откуда взял. Дереву не на пользу, что ты ставишь его на щербатые плитки. Во-вторых, — она повысила голос.       — Какого рожна ты сказал Бьянке, что я сплю с Проспером?!       — А что, я ошибся?       Тоффи почувствовала, как мир окрасился по краям бордовым, и приказала себе держаться, как бы ни было сложно. Гнев — это десерт. Не всегда его можно себе позволить. Только если ты уверена, что потом у тебя не заболят зубы.       — Вообрази себе.       — Серьезно? Просто знаешь, все выглядело именно так, словно вы давние любовники. Хочешь, чтобы я перечислил, что именно навело меня на эту мысль? Во-первых, ты ведешь себя, как нимфоманка, во-вторых, он обнимал тебя на вышке…       — Достаточно! — Тоффи рубанула воздух рукой. — Мы не спим. Уяснил?       — Ясно. Значит, я ошибся. Закончили на этом?       Матье повернулся к Леонтине, показывая, что для него ситуация исчерпана. И Тоффи почувствовала какую-то оторопелую пустоту на том месте, где только что была ярость. Что ж, действительно, ситуация пришла к завершению, разве нет?       Она как-то смутно ощущала, что все не имело права закончиться как просто. Бьянка изводила себя, наверняка доставала и Проспера, испортила ей и Юджину сегодняшнее утро, в которое они должны были еще раз обсудить и подтвердить свои чувства, а Матье… Матье сделал это явно специально, чтобы побесить как можно большее число людей — не зря же теперь выглядел, как Том, засунувший в рот Джерри.       — Да, именно, ты ошибся.       Тоффи отшагнула от кресла, и Матье повернулся к ней, вернув чашку на поднос в руках Леонтины.       — В таком случае, сейчас я позову сюда Бьянку и Проспера, и ты извинишься перед ними. — Тоффи щелкнула пальцами. — А лучше, всю общину. Ох, детка, я обожаю, когда в человеке достаточно силы воли, чтобы принять свою неправоту.       Матье смертельно побледнел, и Глава даже дернулась от изумления. Она не думала, что ее слова подействуют на него… так. Казалось, она предложила Матье прилюдно раздеться и прыгнуть в толпу ходячих. Хотя в ее понимании наказание едва ли можно было вовсе назвать таковым. В сравнении с лишением пайка уж всяко можно было счесть, что провинившийся легко отделался. Но Матье встал из кресла так нетвердо, точно его ударили.       — О, Эйб! И Саша, как мило, — Тоффи завидела выходящую из сарая парочку и поманила к себе. — И Шона тут! Прекрасно. Позовите остальных. Сейчас Матье будет извиняться.       Тоффи смотрела на крыльцо особняка Главы, поэтому проследила несколько шагов, которые Матье сделал к ней. Но когда его жесткий палец уткнулся ей под ключицы, она уже встретила его взгляд.       — Я не буду извиняться за то, что кто-то оказался неспособным понять шутку.       — О, да ладно тебе, Матье, это же всего лишь слова, не так ли? Пара слов. Ерунда.       Палец давил все жестче.       — Я даже не помню, чтобы говорил такое. Ты все это выдумала, или эта стерва Бьянка, потому что она дико ревнует.       Тоффи пыталась удержаться на месте, но ей пришлось отступить на несколько шагов в сторону сарая. Впрочем, журналист очевидно напрягал руку, надавливая на пределе сил. Каблуки сапожек девушки скрипнули, когда она сошла с дорожки на траву.       — С чего бы Бьянке ревновать. Ко мне?       — Я предпочитаю дикарок ручным кошечкам. Которые покоряются после первого щелчка бичом. А тебя хочется поскорее объездить.       Тоффи устало покачала головой. За спиной Матье в дрожащих руках Леонтины дребезжала чашка на подносе.       — Тебе нравится сопротивление, пока оно похоже на игру? Пока тебе кажется, что ты все еще управляешь ситуацией?       — А разве это не у меня преимущество?       — Не вижу у тебя пистолета.       — Я у тебя тоже.       Это было справедливое замечание. Тоффи выскочила из кабинета, как была, только в халате и сапожках. Могла бы хотя бы захватить нож… или ключи. При одном воспоминании о драке с Волками у Главы дернулось все лицо. Но не сказать, чтобы она ощущала себя беззащитной. И в том числе — из-за того самого воспоминания.       — Я мог бы прямо сейчас схватить тебя в охапку и унести в свой домик, а там содрать с тебя этот уродский халат. Ты бы кричала, благодаря меня, уверяю. Хуже этого рубища только паршивая толстовка, надень ее — и клянусь, я сорву ее с тебя, хоть бы ты была голой под нею.       Она почувствовала, как гнев в ней переливается через край: выкипает и тушит огонь самого себя, оставляя только холодную расчетливую ненависть.       — Ты был в моей комнате. Моей спальне.       Она не надевала толстовку в последние две недели — для нее было слишком жарко. И сам факт, что Матье рылся по ее вещам, уже был из графы «слишком», но невольно хотелось задаться вопросом, что еще он видел в ее комнате. Что трогал. Может быть, забрал себе.       — Был, конечно, был! Хотел узнать, какая ты вне своей роли Главной сучки. Мягкая? Нежная? Хотел почувствовать твой запах… — Лицо Матье преобразилось, точно кто-то переключил телевизионный канал. Глаза страдающе округлились. — О, не отвергай меня. Неужели не ясно, я всего лишь пытаюсь привлечь твое внимание — с первого дня!       Тоффи невольно вспомнила, как сказал ей однажды Губернатор: правила для тех, у кого нет власти. Для тех, скорее, у кого нет совести, подумала тогда она, но не решилась возражать вслух. И вот теперь от этого воспоминания ее всю перекосило. Получалось, она действительно, как никогда крепко, попала в ситуацию, когда ты либо остаешься доброй, либо проигрываешь.       Матье же принял ее гримасу на свой счет.       — Ты имеешь надо мной некую власть, сама знаешь. В тебе есть что-то магическое! Ты и впрямь ведьма, стало быть…       Он протянул к ней руку, уже не обвиняюще, а моля, но Глава отшагнула еще дальше, разрывая дистанцию.       — Если я злая ведьма запада, то ты — железный дровосек, вижу, сердца у тебя нет. Впрочем, не могу решить, может, ты Страшила? Потому что мозгов я что-то тоже не заметила.       — Это не смешно.       — А я и не веселю тебя. Ты что, не сечешь: я тебя оскорбляю. Твой цирк меня достал. Я сделаю все, чтобы сохранить это место в безопасности как можно дольше. Месяцы, год, несколько лет — община ценна. Ты — паразит. Меняйся или вали. Это последнее предупреждение, после которого не будет «самого-самого последнего», уверяю. Твои часы судного дня на полуночи без одной минуты.       Матье снова преобразился, словно хамелеон: румянец опять сменила бледность. Глаза похолодели, точно кто-то выключил лампу за ширмой из голубоватого шелка.       — А может быть, мне лучше занять твое место? У меня нет сомнений. Я не совершаю ошибок. Я не проворонил толпу ходячих…       О да, ты их привел, подумала Тоффи, но у нее все еще не было ни единого доказательства, только вера, что Матье виноват — однако она понимала, что может ошибаться, просто потому, что он ей неприятен, и она готова думать о нем самое худшее.       — Ты оспариваешь мое лидерство? — От неожиданности Тоффи даже недоуменно хохотнула.       — А почему бы нет? Ты хреново управляешь этим местом.       — Ты хреново управлял тремя очарованными девочками, так что не воображай лишнего! Рик здесь три недели, и хотя у нас были разногласия, он не претендовал на мое место.       — Ну еще бы, он же тебя хочет!       — Нет, — Тоффи даже улыбнулась невольно и медленно моргнула. — Вовсе нет… Погоди, ты сейчас имеешь в виду, что и сам меня не хочешь на самом деле? Ты признаешься, что притворялся все это время?       Больше всего его в ее словах задела интонация. Ровная, ничуть не удивленная. Она не обиделась — она подначивала.       — Просто ты шлюха, а их сложно любить и даже желать.       — Если тебе нравится это слово, то — да. — Она смотрела ему в глаза — гипнотически прекрасные — и думала о том, что все снова сводится к тому, что она не в состоянии оставаться доброй. Такой, как хотел бы отец. — Твои оскорбления смешны.       — Я тебя не оскорбляю. Мои слова сделают тебя сильнее.       — Твои слова сделают меня менее расположенной к тебе.       Адреналин бурлил в крови обоих спорщиков, так что они уже не замечали, сколько глаз уставились на них. Сколько ушей слушают их перебранку — быть может, последнюю из последних.       — Мне плевать, что ты думаешь обо мне, впрочем, что ты вообще думаешь, мне тоже плевать. Просто делай работу. Это меня невероятно обрадует, и то, что ты не будешь трогать чужие вещи — тоже.       Тоффи взглянула на него исподлобья, да по-другому у нее и не получилось бы из-за разницы в росте, но Матье принял выражение гнева на ее лице за испуг. То ли из-за того, что Тоффи все же обладала довольно миловидной, беззащитной внешностью, сами черты лица играли на ее образ милашки. То ли потому, что Матье ждал от нее страха, от любой женщины он ждал этого, и был рад обмануться мгновенно.       — Или что, ты меня убьешь? Ты не настолько хладнокровна, чтобы с улыбкой перерезать мне горло. Это правда.       — Эта правда не имеет смысла. — Тоффи стиснула кулаки и развернула плечи. — Не важно, что я чувствую, важно, что я решаю.       — А решаешь ты вслед за чувствами.       Она прищурилась в ответ, наконец, понимая, что терзало ее во время каждого разговора с Матье. Что тревожило ее два вечера назад почти до головной боли.       — Ты думаешь, что можешь управлять мной. Ты манипулируешь. — Она даже улыбнулась, радуясь догадке. — Я не должна была чувствовать этого… ты внушил мне…       Тоффи задышала изумленно и свободно, точно вынырнула из воды, в глубине которой провела добрую минуту.       Она всегда полагала, что недостаточно чувствительна. Мать обвиняла ее в жестокости, надеясь, что однажды дочь научится ощущать чужую боль как свою. Но до сих пор Тоффи оставалась такой же, как и в детстве, маленькой ведьмой: она чувствовала и стыд, и страх, и любовь, но все ее лучшие чувства оставались для тех, кого она впустила в свое сердце. О, если б книжка о Злой ведьме Запада попалась ей раньше… лет на двадцать… Тоффи могла бы вырасти другой.       — Когда ты надеялся меня очаровать, тебе стоило подумать, что понадобится что-то больше смазливой рожицы и банальных комплиментов.       Он ударил ее по лицу открытой ладонью, так что голова Тоффи развернулась, словно она вдруг захотела взглянуть на свое плечо.       — Вот, значит, как? — Глава приложила руку к горящей щеке. Выражение лица у нее при том было задумчивым. Не удивленным, не гневным.       — Пощечина, а?       Раздался звон — чашка соскользнула с подноса и разбилась о плитки дорожки. Леонтина опустила обессиленные руки с подносом, не в силах не то что держать что-то на весу, но и вовсе поднять их хотя бы до пояса.       — О, только не угрожай мне своей темной комнаткой, chaton.       — И не собиралась. — Тоффи вскинула руку, предупреждая кого-то, и Матье расслабился. — Не нужно реагировать слишком бурно. Это был не настоящий удар, верно? Даже вовсе не удар.       Журналист поморщился в неудовольствии, но не решился возражать прямо, доказывая, что сделал Главе больно. Уж не ведьма ли она в самом деле, подумалось ему. Если по земле теперь бродят зувемби из книг Роберта Говарда, отчего бы не быть и колдуньям? И почему бы Тоффи не оказаться одной из них?       — К тому же, ты сама меня спровоцировала на него. Мой родной отец пытался застрелиться! Из-за женщины, такой, как ты!       — Пытался? И что же? — Тоффи приставила два пальца к подбородку, намекая на пистолет. — Промахнулся?       Она не успела даже ахнуть — сразу начала задыхаться. Матье бросился на Тоффи, как ягуар, прижал к стене сарая, сжимая одной своей огромной лапищей ее шею.       — Не смей и заикаться о моем отце, ты, тварь!       Тоффи сипела, но кое-как втягивала воздух пережатым горлом. Три вздоха, подумала она, у тебя есть три — до того, как нужно будет ответить. Раз. Два.       Тоффи дернулась, но в то же мгновение Матье разжал руку: локоть ему стиснул захват Проспера. С другой стороны журналиста держал за плечо Бруно.       Француза оттащили от Тоффи, заламывая ему руки за спину. Матье выглядел способным справиться с одним Проспером или с одним Бруно, но двоих ему было не одолеть. Да он и не пытался — только сверкал глазами из-под насупленных светлых бровей. Тоффи, освобожденная, упала на колени и руки, кашляя и чувствуя, как дрожат бицепсы. От пережитого стресса, от нереализованного желания ударить или только от напряжения?       — Ух, меня пытаются задушить второй день подряд, — Тоффи потерла шею, поднимаясь. — Это что, какой-то новый тренд в кинках?       Матье безвольно повис в руках пленителей, но гнев его не угас, напротив, только разгорелся.       — Это было ошибкой, девочка моя, понимаешь? За такое разъяренные мужики и убивают таких лапушек, как ты.       — Что ты сказал?       Тоффи бросила один взгляд на Проспера — к его щеке невольно прижималась макушка вырывающегося из захвата Матье. Процент доверия… Действительно важная штука, особенно, когда ты знаешь, что никто не идеален.       Если для Розиты самым важным казались действия, для Леонтины — слова, то Тоффи наибольшее внимание уделяла намерениям. Слова предваряют их, действия следуют за ними. Но и то, и другое порой расходится с намерением человека, а ведь именно оно способно отражать характер в полной мере.       — Даже в гневе не говори того, что не думаешь. — Тоффи приблизилась к Матье и взяла его за подбородок, так, как он любил делать с нею… и другими девушками. — Когда Глава спрашивает «что ты сказал?», она дает шанс сделать вид, что ты молчал. Или как, ты способен еще раз это произнести?       Тоффи привстала на цыпочки, и все равно она смотрела на Матье снизу вверх. Но это не значило, что он не понял, что потерял контроль над ситуацией, а она — обрела.       — Наконец-то ты побываешь там, где тебе самое место: в карцере. Потому что я никогда не поверю, что ворота остались открыты по недосмотру. Или их раскрыл тот, кому в общине тепло и сытно. О нет, если у меня нет других доказательств, кроме твоих слов, что ж… Я засчитаю их за признание.       Матье дернулся, но тщетно: руки уже затекли в неудобном положении, плечи и локти ныли. Будь он даже вдвое сильнее, не вывернулся бы. Его держали трое: Проспер, Бруно и, если считать сдавленные пальцами щеки, Тоффи.       — Открою тебе потрясающий секрет, Матье. Лидер силен настолько, насколько сильны верные ему люди.       Француз с удовольствием плюнул бы противнице в лицо, но во рту у него пересохло — то ли от чувств, то ли после кофе. Он прикидывал, что же с ним теперь будет. Будь все наоборот, он убил бы Главу. А она? Что она собралась делать?       — Тоффи, остановись! Он не виноват ни в чем!       Глава медленно повернулась на голос. На траве, тоже сойдя с дорожки, стояла Леонтина. Поднос она уже где-то потеряла.       — Это была я. Я открыла ворота. Я всунула на вышку свисток. Я позволила ходячим войти.       — Убеди меня.       Леонтина молчала. Тоффи обернулась на Матье — он улыбался, довольно и нагло.       — Я сказала, убеди меня. — Глава вынула нож из-за пояса брата и приставила острие к щеке француза. Легкое движение, и журналист мог остаться одноглазым. — Scaring her! Screwing him! *       Она слегка изменила положение руки, вывернув запястье, чтобы было удобней колоть.       — Я считаю до трех, это не шутка. Скажи мне то, во что я поверю, или я двину рукой вверх…       Леонтина затравленно посмотрела на Тоффи. Никто не шевелился: Бруно и Проспер замерли, как стальные статуи, сдерживая француза, но Матье и не пытался сбежать, только тяжело дышал сквозь стиснутые зубы.       — Не совершай ошибки, chaton, — пробормотал француз. — слушай… ты понимаешь, что тебе это не сойдет с рук, бешеная ты сука?       — Леонтина, — напомнила Тоффи. Матье она не слушала, и могло показаться, что и не слышала, если б она не надавила лезвием на его кожу сильнее. — Раз. Два…       Леонтина без чувств повалилась на траву.       — Боже, что за привычка, как у опоссума. — Тоффи потерла лоб. Убрала нож от лица Матье. — В карцер его, все равно.       — Но Леонтина взяла вину на себя! — Воскликнула Шона.       — Значит, как очнется, ее — тоже. Матье там будет за насилие, а не за попытку убить нас всех.       Нож Тоффи заткнула за пояс халата и собралась уже было вернуться в особняк, но замерла на дорожке, размышляя. Интересный выбор слов, хотела сказать она Шоне, но та уже куда-то ушла. Тоффи попробовала сосредоточиться. Утро и весь последующий день после нападения прошли для нее как в чаду, она не помнила подробностей, и понимала, что упускает нечто жизненно важное. Может быть, все те факты, которых ей не хватало, лежали у нее прямо под носом, и единственное, что отгораживало ее от них — ее собственная дырявая память.       В животе, снизу, с правой стороны, снова едва ощутимо кольнуло, и Тоффи потерла это место ладонью. Стареет она, что ли, желчь начинает разливаться? Жаль, рядом уже не было Лестера с его какими-никакими знаниями об анатомии.       Тоффи вздохнула утомленно, но успокоенно. Ей не понравилось то, что случилось, но, по крайней мере, все кончилось. Можно было двигаться дальше.       Она развернулась к особняку и начала подниматься по крыльцу. У перил стоял Юджин, полностью одетый и даже причесанный. Он смотрел прямо перед собой, но когда Тоффи приблизилась на расстояние вытянутой руки, он перевел на нее взгляд.       — Прости, что тебе пришлось увидеть это.       Она положила ладонь ему на плечо и ласково провела вниз, не уверенная в точности, себя больше успокаивает или все же его.       — Я представлял куда худшее, решаясь на риск. — Он кивнул и пояснил. — Это приемлемо.       Тоффи кивнула в ответ. Отец тоже так говорил: приемлемый уровень насилия. ___________________ * Строки из Heathers: the musical — Candy store «Пугать ее, давить на него!»