Смерть мелкого гаденыша

— Они действительно такие дети? Жан-Клод грациозно пожал плечами: — Нарцисс, они не такие, как мы. Они все еще верят в добро и зло. И в правила. — Тогда я им покажу новое правило. Лорел Гамильтон, «Нарцисс в цепях»

      Через три дня Матье вышел из карцера: как только закончились отпущенные ему продукты. Проспер распахнул дверь и указал на выход: ничего больше. Француз не удостоил своего недавнего стража и взглядом. Будь в лаборатории светлее, Матье не смог бы не потерять достоинство — пришлось бы сощуриться, потереть глаза. Но лампы были прикручены на день, пока никто не занимался исследованиями внизу. И Матье вышел на свет полдня, готовый, что может быть ослеплен.       Но солнце его не обидело.       Тоффи видела это в окно кабинета. Она занималась бумажной работой и отвлеклась только на минуту, чтобы дать отдых сведенным плечам и шее. Как нельзя более вовремя: она знала, что Проспер выпустит Матье перед обедом, но точное время угадала случайно.       И, возвращаясь к столу, понадеялась, что до самого вечера не встретится с французом.       Но он сам пришел к ней.       Обед закончился, Тоффи перекусила в кабинете, не отвлекаясь от чтения, чтобы успеть с делами до ужина — у нее были планы на время после, однако… Матье ворвался в ее кабинет без стука, требуя к себе внимания.       Тоффи дернулась от неожиданности — движением средним между «вздрогнула» и «напряглась». Ей хотелось спросить «какого хрена?», но она попыталась придать лицу внимательное выражение участия. Пусть и неискреннего, с Матье достаточно было ее попытки.       — Это было ужасно, chaton. Эти три дня… как в аду. Я чуть не наложил на себя руки!       Тоффи вспомнила, что говорили о содержании наказанного Проспер и Майло: храпит, ерничает, ругается на французском, бьет ложкой по двери, если обед задержался хотя бы на минуту. Что он сотворил с ночной вазой и упоминать не хотелось.       — Охотно верю.       — Но ты не можешь представить! Худшее время в моей жизни. — Матье наклонился, и гаснущий предвечерний свет выкрасил его лицо золотисто-желтым. Вносили свою лепту и лампы кабинета, но когда другой мужчина выглядел бы болезненно, француз же начал походить на героя старого фильма. Более изящную версию Джеймса Бонда в исполнении Роджера Мура. Какой фильтр ни наложи, все сработает на его эффектность. — Ох, маленькая прелесть, не могу поверить, что ты отправила меня туда. Однако, я многое понял в карцере.       — Для того он и предназначен. — Тоффи ударила рукой по дыроколу и вынула из него пачку листов. Сунула новую.       — Я имею в виду не это. Ты… ты по-настоящему мне нравишься. Дело не в том, что я хочу стать любимчиком или верховодить общиной, если подавлю тебя. Ты действительно… особенная женщина. Я никогда прежде не встречал таких.       Тоффи подняла глаза, но не голову, пара морщин пересекли ее лоб. Красавчик Матье — прекрасное, ладное лицо, которое ничуть не хочется потрогать. Он совал его к ней, как товар. Даже жаждущие ласки щенки тянутся иначе. Матье презентовал себя, как картину.       — Ладно. Я тебя услышала. But I don't want it, I can't want it anymore. — произнесла она речитативом, ничуть не похожим на пение.       Матье топнул ногой — точь-в-точь, как Леонтина, разве что не настолько сильно, чтобы казалось, будто он подпрыгнул.       — Я надеялся, что ты будешь более терпелива.       Тоффи едва не ответила, как обычно, колкостью, однако подумала: не веди себя как дрянь, усмири свое предубеждение. Отнесись к нему сейчас по-доброму, как учила бабушка. С мужчинами будь ласковой, всегда и во всем. Улыбайся.       Тоффи вздохнула, пробуя вызвать в себе все расположение, запасом какового только располагала. Разряд адреналина послал дрожь по всему ее телу, показывая: даже не надейся. Чем больше Тоффи хотела почувствовать симпатию к Матье, тем яростней сопротивлялся ее организм. Видимо, подсознание оказалось куда как против.       — Я изменился. Клянусь. Вот увидишь. Ладно, ты считала, что я тот еще козел, но смотри: я не такой. Я буду лучше всех.       Матье положил на стол лист бумаги, двинул его к Тоффи. Та не сразу поняла, что в столбик неровным почерком написаны слова. Больше того — стихи! Тоффи пробежала строки глазами: дурно срифмованная чушь с расползающимся размером. Что-то о том, что каждую лошадку нужно взнуздать. Тоффи могла прозакладывать голову, что даже уже слышала подобное сравнение в последние пару недель. Но она, все еще стараясь держать лицо, усилием воли приподняла края губ и отложила листок.       — Что ж… мило.       Нужно стать к нему снисходительней, он искупил свою вину, разве нет? Во всяком случае, ту, что была доказана. Что же до той, что нет… Тоффи вернулась к документам почти умиротворенной. Она готова была поверить, что француз хочет измениться. И что он готов к этому.       Спустя еще три перемены пачек бумаги в зубах дырокола Тоффи пришлось прямо спросить Матье, почему он не уходит.       — Хотел узнать, сколько это стоит? Обед, ужин, неделю питания?       Тоффи задохнулась от смеха и негодования.       — Нисколько, Господи! Нельзя сделать хрень, которую никто не просил, и обозвать это работой, Матье!       Тоффи вышла из себя, хотя и не собиралась. Она намеревалась отнестись к виршам француза снисходительней, хоть и не казалось, будто он потратил на них так уж много времени. В конце концов, английский не был родным языком Матье… Что не отменяло того факта, что он сочинял вирши вместо выкапывания картошки.       — Но это лучшее, что я умею! Я всегда зарабатывал на жизнь словом!       — Мне плевать, кем ты был до дней, когда погасли огни…       — Это очаровательно. Ты не такая, как эти шлюхи Бьянка и Шона, кажется, они любили меня только потому, что я был известным журналистом.       Тоффи замотала головой и руками.       — Я не имела в виду «мне все равно, я буду любить тебя любым». Это скорее «мне срать, кем ты был тогда, сейчас ты будешь по локти в дерьме, как и все, ни сантиметром ниже, ни сантиметром выше, душка». Я выражаюсь понятно?       Тоффи не договорила бы это до конца, если б не ступор, одолевший Матье. Он даже слегка покачивался от бьющей его мелкой дрожи, сковавшей его недвижимостью и немотой шока.       — Я просто хотел сделать тебе подарок.- Наконец смог кое-как сказать через зубы Матье.       — Что ж, твой первый презент стоило общине слишком дорого. — А второй не стоит ничего, хотелось добавить ей, но Тоффи сдержалась.       — Это звучит как пассивная агрессия.       — Да, именно. Можем перейти к активной в любой момент, только дай знать.       — Верно сказала Леонтина, у тебя нет чувств. Ты даже благодарность испытывать не можешь.       Тоффи ощутила, что ее сердца коснулся парой своих ядовитых зубов стыд, но она тотчас отбросила его от себя, хоть и не без труда. У тебя есть правила, напомнила она себе. Следуй им или нарушай, но не забывай о них. Эти правила ты создала сама, но они умнее тебя, и они не позволят тебе свернуть с пути, когда кто-то захочет обмануть тебя. Возвращайся к ним мыслями каждый раз, когда тебе кажется, что ты чувствуешь чье-то внушение.       — Моя благодарность не имеет значения, покуда в этом месте остаются правила. Никто от них не свободен — ни ты, ни я, ни кто еще.       Тоффи смотрела на Матье исподлобья, но под его насмешливым взглядом начала подниматься из-за стола. Конечно, она все равно оставалась ниже него и задирала подбородок, но, по крайней мере, не приходилось так сильно выворачивать шею, чтобы смотреть французу в лицо.       — Если мы пару раз отойдем от них, не случится ничего страшного, верно?       — «Не вини меня, это твоя вина, что я хочу больше*.» Тебе так кажется, потому что мои правила тебе неудобны. Они — не твои правила. А тебе бы хотелось, чтобы я попала под твое влияние. Я не пугала тебя, пока ты видел во мне маленькую глупую девушку, а ты ведь всех женщин считаешь дурами, не так ли?       — Что ж… Если ты о Леонтине… Она была такой послушной, а с другой стороны — такой слабой и надоедливой!       От внимания Тоффи не ускользнуло, что Матье говорит о бывшей любовнице в прошедшем времени. Или же это была всего лишь речевая ошибка, он просто неверно выбрал слова?       — Знаешь… Я дала Леонтине выбор: оставить себе просроченную еду или отдать ее себе, а забрать в путь свежую. Мне было интересно, дойдет она до решения разделить поровну те и другие продукты или нет. Она просто оставила это мне. Видит Бог, мне нужно было дать ей плохую еду или хотя бы часть, потому что она неспособна на решения и действия. Я думаю, Шона не вернулась как раз по причине, что поняла это. Шона осталась с нею. А Тина… она отчаянно хотела свежие продукты, но не решилась на это. Считай ее дурой, как хочешь, но она боготворит тебя. Если она еще жива, до сих пор.       Матье самодовольно усмехнулся.       — Эти девушки слишком хороши для тебя.       — А ты? Что насчет тебя?       Он протянул руку и схватил ее за затылок, пока не притягивая к себе, просто удерживая. Тоффи напряглась.       — Убери грабли. — Она понимала, что он все же не боится ее, даже после карцера. Она так и не ответила ему, ее выпад с ножом он принял за блеф.       — Значит, вся еда была с душком?       — Ну, ты не сблевал, так что, очевидно, ты крепкий парень.       Он перебирал пальцами ее распущенные каштановые пряди.       — Все эти три дня я думал о тебе. Может быть, я на самом деле всегда хотел именно такую, сильную девушку?       Тоффи на ум пришел бродяга, с которым они с Шоной разобрались на поляне. Она забыла его имя, но не то, как он лизнул ее щеку, точно настоящий лесной хищник.       — Что будет, если я прямо сейчас поцелую тебя? Наконец-то?       — Сделаешь это, и, клянусь Богом, я заставлю тебя страдать.       — Да ладно. Ты не веришь в Бога.       — Да. Именно поэтому я не думаю, что он тебя спасёт. «Чувак, я хочу, чтобы ты порадовался, что ты жив.**»       Она стиснула карандаш в кулаке, готовая нанести удар, как только ситуация станет опасной, но Матье даже не заметил этого.       — Я с первого взгляда понял, что ты особенная.       — Я? Я — штамповка, впрочем, как и все. Включая тебя.       Ей следовало если не ударить, то хотя бы отмахнуться, но ее собственные правила помешали: все еще не было слишком плохо. Вот что в ней взращивали с детства. Действуй, только если хуже уже некуда.       Тоффи понадобилась секунда, чтобы напомнить себе, что это худший совет, что она слышала в жизни. И не важно, что изо дня в день, до самого того времени, покуда она не выбралась из общины, его повторяли ей чаще слов приветствия.       И все же, она так и не ответила: рука Матье исчезла с ее затылка сама собой.       — Ты не лучший лидер, ты в курсе?       — Конечно, но это не значит, что ты — идеальная замена мне.       Тоффи отвлеклась на следующую мысль — какое тщеславие, хотеть быть хорошей, довольствуйся тем, что ты не настолько плоха, как человек перед тобой.       Мысль эта еще и таила в себе успокоение: Матье был так нелеп в своем вредительстве, что хотелось смеяться. Тоффи и сама понимала, что заигралась, ощущая безопасность в его присутствии. И напрасно. Это она тоже понимала. И еще — с замиранием сердца прикидывала, выдержала ли бы она, если зло в Матье смешивалось с добром в равной пропорции? Очаровал бы он ее, подчинил бы своей воле, или она устояла бы, как и теперь?       — Ты, и Леонтина заодно, должны молиться, чтобы я оставалась той бессердечной сукой, какой вы меня называете. Ты делаешь то, что я очень, очень не люблю, и как только я докажу…       — Если.       — Как только.       Он вдруг понял, что смотрит на одни только губы Главы. Они шевелились, влажные и крупные, и смотреть на это движение было неприятно. Ведьма, напомнил он себе, вот она кто.       — Ладно, леди, ты — королева, и я покоряюсь. — Он шутливо поклонился. Нагнул голову, а после, морща лоб, взглянул на Тоффи. — О, ну что тебе снова не нравится?       На ее лице не было заметно и грамма благосклонности.       — Вернись к работе, если хочешь меня порадовать. Большего я не требую, но и меньшего…       Матье не стал слушать дальше. Он вылетел из комнаты так стремительно, что даже вряд ли расслышал последние слова Главы. Она ему вслед устало вздохнула и вернулась к исследованиям в тетрадях.       Тоффи не знала, чем в то время занимался француз, и не хотела знать — напрасно.       Когда она спустя четверть часа вышла из кабинета, то столкнулась с Бьянкой у лестницы. Француженка тяжело дышала, наматывая длинные светлые пряди на шею. Она выглядела так, точно была не в себе.       — Бьянка? — Тоффи провела рукой по ее плечу. — Ты можешь сказать мне, что произошло. Что бы это ни было.       Но француженка молчала. И косила глазами вниз, поверх перил. Там, этажом ниже, полускрытый колонной, Матье отсалютовал бывшей любовнице рукой.