Смерть мелкого гаденыша

Если государь желает удержать в повиновении подданных, он не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто из избытка своего милосердия потворствует беспорядку. От беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от наказаний, налагаемых государем, страдают только отдельные лица. Никколо Макиавелли

      По пути в лабораторию Тоффи прихватила яблоко, так что вошла в клетку живого образца, зажав спелый плод зубами. Замеры состояния Матье следовало делать ежедневно, и тем она и занялась. Пульс, давление, сердцебиение, частота дыхания. Надкусанное с двух сторон яблоко на столе матово блестело тонкой полоской целой кожицы под светом лампы.       — Меня не кормили сегодня.       — Потерпишь, не до тебя сейчас.       Матье уставился на Тоффи, и она ощутила, как скакнул его пульс у нее под пальцами.       — Что произошло? — Спросил он почти мягко.       Тоффи только теперь поняла, что в голосе Матье почти всегда звучала нотка презрения. Эта мысль зазвонила у нее в голове в том же отстраненно-сосредоточенном тоне, что и только что совершенные замеры.       — Не знаю, насколько тебе интересно, но Леонтина вернулась в общину.       Ага, и принесла с собой множество проблем.       Черт, почему она не вспомнила о подозрительных бродягах ни разу за целый месяц? Ну, может быть, потому, что такова уж стала жизнь, съехидничал внутренний голос, убить тебя пытаются каждые два-три дня, и это еще настали спокойные времена, а секс у тебя случился первый раз за почти три года.       Это было обидно осознавать (и плевать, что Тоффи говорила это сама себе), но она понимала, что со справедливостью этих слов не поспоришь. После того ощущения уверенности и всемогущества, которые были у нее еще недавно, свой теперешний промах она чувствовала, как болезненный щелчок по носу. Не то что б Тоффи не подозревала, что выглядит в глазах общины более компетентной просто потому, что ей часто везло, а еще потому, что у нее быстрее отказывали тормоза в стрессовой ситуации. Что ж, она знала, что непременно случится что-то плохое, если она влюбится. Так и вышло: она влюбилась, плохое произошло. Оставалось только призвать на помощь свои сильные стороны: хреновый самоконтроль и равнодушие к собственной репутации, и попытаться как-то выбраться из той задницы, в которую они все тут попали. Конечно, «купаться в самобичевании» звучало соблазнительно, но проблем так не решить. Во всяком случае, прежде о таких случаях никто не слышал.       — Видишь, котенок, Тина понимает в мужиках. А ты бы на ее месте разве не вернулась?       Тоффи подняла голову. Она сидела на корточках, все еще держа руку Матье пальцами, хотя уже записала данные о его пульсе.       — Даже не знаю. Шона не вернулась.       Он смотрел на нее: снова сверху вниз. И ждал, что Тоффи скажет дальше.       — Впрочем, может, это потому, что она мертва.       — Что? Неужели? О Господи! — Матье забормотал что-то на французском, жмурясь так, точно ему лупил в глаза свет на полицейском допросе.       Тоффи медленно поднялась с корточек, вернула тетрадь и карандаш на столик, спокойными движениями разложила инструменты так, чтобы Просперу потом не пришлось искать. Снова взяла свое недоеденное яблоко в руку и… В общем-то, собралась уходить. Она узнала все, что ей требовалось.       — Эй, стой! Ты оставишь меня тут даже теперь? Неужели ты меня после такого не пожалеешь? Это и так убивает меня… — Матье не боялся выглядеть смешно и жалко, сопли текли у него по губам, так что при каждом слове надувались пузырем вокруг рта и брызгали вязкими каплями пополам со слюной. — Я так… страдаю! Разве тебе не достаточно, что я уже испытываю эту муку?       Тоффи ощутила жгучее желание стиснуть его шею, заставить запрокинуть голову… Но сдержалась, хотя для этого пришлось сжать кулаки до боли. Сок яблока парой капель скользнул ей в ладонь. Она ни на грош не верила Матье, но даже если он действительно тосковал по Шоне — что с того? Что это меняло?       — Ты здесь не потому, что я хочу насладиться твоими страданиями. Ты здесь, чтобы оградить от тебя всю остальную общину. Больше ни для чего. Мучаешься ты или нет, это никак не повлияет на твою дальнейшую судьбу.       — Права была Леонтина. У тебя нет чувств.       Тоффи дернула плечами. Зачем еще раз было повторять, что они есть?       У нее не было шанса решить эту моральную дилемму. Никак. Даже если б она прожила до восьмидесяти лет. Но — что ж, когда висишь над пропастью, главное удержаться, а не понять, в достаточно ли изящной позе ты это делаешь.       — В этом мире выигрывают правила, не чувства. Я следую за миром.       Она уже собралась уходить, но у самой двери ее нагнал голос Матье. Веселый.       — А ты еще говорила, что я тебя не изменю. Помнится, когда мы только встретились, ты была такой яркой гневливой конфеткой, а теперь просто снежная королева. — Матье склонил голову набок. Единственное движение, на которое он был способен, привязанный. — И такая ты мне нравишься чуточку больше. Слушай… Твой любимый фильм, котенок. «Хизерс». Ты никогда не думала, что Джей Ди стоило вместо Вероники замутить с Хизер Чендлер?       — Если ты сейчас хочешь озвучить клише с «давай вместе править этим местом», я отвечу: не лапай мой любимый фильм своими грязными ручонками.       Он засмеялся в ответ.       — А ты хороша. Прямо-таки великолепна! Могла бы добиться многого. Даже жаль, что такая прекрасная девушка умирает.       Тоффи не обернулась. Справилась с чувствами, стиснув зубы, и вышла, надеясь, что в лазарете Проспер уже как следует расспросил Леонтину.       Но он, как оказалось, не смог. Тоффи наткнулась на Проспера, красного и растерянного, стоящего у двери лазарета в такой позе, точно внутри находилась не хрупкая девушка после обморока, а толпа голодных ходячих. Тоффи была готова услышать, что Тина обратилась, но брат сипло выдавил:       — Она меня домогалась.       — Чего? Слушай, мы, конечно, полдня были на открытом воздухе без кепок, но солнце уже не печет так…       Проспер отступил от двери, точно только теперь перестал бояться, что на него изнутри выпрыгнет похотливая Леонтина.       — Стал бы я выдумывать? Она облапала меня, серьезно. Я не стал бы шутить, я не стал бы врать…       Человеку, который может меня убить, не договорил он, осознавая больше с любопытством, чем со страхом, что опасается сестры не меньше, чем она его. Несмотря ни на что.       — Не время для шуток, не хуже тебя понимаю.       И Проспер не вздумал бы очернять Леонтину — он явно был на ее стороне. Милая благородная презумпция невиновности. Тоффи мягко оттолкнула брата и вошла в лазарет под его прощальное:       — Я вернусь к починке водопровода.       Да, именно это и было, очевидно, лучшим решением.       Леонтина сидела на постели, улыбаясь, как оправляющаяся от малярии маленькая аристократка. Бледная, едва заметно подрагивающая, но довольная.       Тоффи вспомнила, как Матье соблазнял ее в лаборатории, почуяв, что дело приобретает нешуточный оборот. Это было отвратительно — почти так же, как слышать о приставаниях Леонтины к Просперу. Тоффи сложила руки под грудью, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Заговорить ей удалось не сразу.       — Знаешь, какое слово постоянно вертится у меня в голове с первого дня, когда ты и твой мужик появились тут? «Слишком». Я многое могу вынести. И простить, и смириться. Но это — это слишком.       Леонтина прикусила губу. Что она могла сказать: я люблю его, и для меня нет аргумента сильнее? Она полагала, что Матье в карцере, все еще или снова, но это ничего для нее не меняло. Он сказал, что от нее требуется, и она была рада доказать, что, наконец-то, достойна его доверия.       — Ты делаешь это не в первый раз, верно? Матье приказывает, и ты раздвигаешь ноги. Ты сама хотя бы согласна или просто терпишь?       Леонтина опустила голову, но вскинула глаза — лоб сморщился неожиданно жалко. Неподдельным движением. Она не играла и не сдерживалась, она случайно выдала истинные свои чувства по поводу отношений с Матье. Не к нему, а относительно ситуации: она ни на йоту не понимала, что происходит.       — Согласна.       Тоффи покачала головой, не веря. Тина выглядела так, точно в глубине души знала, что с ней творят что-то непозволительное, но не имела в себе сил признаться, что идет у кого-то на поводу. Тоффи знала этот чад чужой воли, накрывающей тебя, как волна, хоть у нее самой все было, в сравнении, не так уж плохо.       — Ты не понимаешь, что такое любовь. Про тебя ведь верно говорили — у тебя могут быть только потрахушки. — Леонтина сузила глаза. — А отношения — сложная штука. Тебе такое не вынести, ты для такого недостаточно гибкая.       Тоффи молча сдула с носа невесомую прядь, выбившуюся из неаккуратного пучка на макушке.       — У тебя нет чувств.       Еще одна. Это уже не начинало надоедать — это как следует надоело Тоффи.       — Нет, они у меня есть, но я держу их под контролем, и поверь мне, это лучшая стратегия, чем твоя — творить хуйню, как и когда заблагорассудится! Будь я тобой, я бы прикончила тебя две недели назад только потому, что ты меня бесишь, а теперь посмотри: я давала тебе жрачку, потому что ты выполняла правила.       — Они жестокие.       — Они нормальные. Если ты слабая, значит, кто-то сильный должен работать за тебя, получается? Не подскажешь, кто? Ты как ребенок, Боже, Тина, я не требую от тебя решения дипломатических задач, но неужели тебе не понятно, как капитализм работает?       — А ты полагаешь, что это он? Это социал-дарвинизм. Фашизм.       — Да как ты смеешь. — Тоффи сжала кулак. — Мне тоже не нравится, что приходится требовать от всех на полную катушку. Но сейчас общество упало на тот уровень, что другое поведение не сработает. Я хочу выжить, ты хочешь выжить, но в конечном итоге мы должны думать только о том, чтобы выжило большинство. Мы не так важны. Мы — одни из.       Тоффи запнулась, осознавая, что четкое понимание вещей пришло к ней в последние несколько дней — нет, не посетило, как было и прежде, но утвердилось в ее сознании. Какая ирония! Но это только подтвердило ту мысль, которую Тоффи обкатывала и прежде: выживание есть ключ. Труп, как известно, знает только то, что лучше быть живым, и будь у нее каска, она могла бы написать на ней Born to kill, а после всего того, что она сделала в пути от Вудбери до общины, а потом и в ней самой, она заслужила и знак мира на воротнике*.       — Тогда отпусти Матье. Прошу тебя! Он — один из нас.       Только не говори, что хочешь продолжать с ним род людской, взмолилась Тоффи. Но Леонтина ее удивила:       — Я знаю… теперь знаю, что он, наверное, психопат. Но, знаешь, в этой жизни лучше иметь психопата на своей стороне, чем…       Тоффи нагнулась над Тиной так резко и низко, что та проглотила свои следующие слова.       — Я переступила через моральный горизонт, чтобы обезопасить общину и, вероятно, неких незнакомцев, которых он, допустим, встретил бы в изгнании, а ты просто предлагаешь мне отпустить его? Леонтина помотала головой.       — Не делай вид, что ты спасительница. Никогда ею не была и никогда не будешь, — она выплевывала слова неожиданно жестко для себя. — Ты — мясник, ничего больше. Не лги себе.       Тоффи хмыкнула, покрутила шеей, чтобы размять ее. Хотелось курить, сигарета Дэрила пробудила к жизни старую жажду.       Тоффи подумала о том, что ее гнев к Матье угас в тот момент, когда она провернула ключ в замке его клетки. Он вывел ее пару раз из себя и после, но ненависти, которую, видимо, воображала себе Леонтина, Тоффи к нему не испытывала. Вот только это действительно ничего не меняло. Некоторые поступки не имеют никакого отношения к способности прощать. Или к гневу.       Но иногда…       — Неужели ты просто не способна прощать? Да, из-за Матье, и, косвенно, из-за меня погибли твои друзья — как их? Лестер, Дейзи. Но они — все, мертвы. Забудь уже об этом, раз ты такая крутая. Незачем множить количество убийств, просто…       Тоффи не вложила в пощечину всю ту силу, какой обладала, просто рука сама двинулась к щеке Леонтины и шлепнула, точно желала привести собеседницу в чувство.       — Надеюсь, ты удовлетворена. Хотела посмотреть, как я действую, руководствуясь одними чувствами — так пожалуйста, обращайся еще.       Тоффи отошла к противоположному концу кровати, словно сама себя опасалась.       — И прекрати, — она, наконец, смогла это сформулировать. — распространять вокруг ржавчину. В этом мире достаточно распада и без ваших самоубийственных амбиций. His solution is a lie**.       Что ж, если Тоффи не была ни одной из Хизер, то Матье, определенно, еще как был Джей-ди. Утром, глядя на затихшие остывшие чаны в бойлерной, Тоффи набрела на меткую аналогию: твои воротнички еще долго не будут кипельно-белыми, потому что мир изменился, и у тебя больше нет возможности поддерживать их такими. И, как бы ни была величественна и, может, велика такая штука, как душа, но ныне с ней произошло то же, что и с, прости Господи, воротничками.       — Yeah, well, he’s wrong about a lot of things**.       Тоффи никогда не думала, что она единственная в своем роде. Ариана, Дейзи, Шона… Лилли***. Все эти девушки, жившие между смертью и сексом, маленькие дриады и нимфы нового Аида… сделай это во имя них, подумала Тоффи, во имя всех сильных, сияющих девушек, которые ушли потому, что им не повезло.       — Да, да, все такое многогранное и амбивалентное вокруг, так что трудно сказать, где добро, а где зло, но знаешь, что? Я пытаюсь сделать так, чтобы было чуточку меньше убийств, так что судя по всему, я все-таки на стороне хороших парней. — С сомнительными методами, подсказало сознание, и Тоффи мысленно заткнула его, как бутылку с уксусом — большой такой воздухонепроницаемой пробкой. — Если у тебя адреналиновая зависимость — учись уже, блять, стрелять, поверь мне, пара охот на ходячих прекрасно помогут. Может, когда-то ты была милой доброй девочкой, а потом Матье прожевал тебя и выплюнул… ну, что мы имеем теперь. Видишь ли, мне пофиг. Прямо сейчас не заставляй меня выбирать между тобой и моей общиной.       — Только не говори о друзьях! Ты застрелила моего полчаса назад!       — Он не был твоим другом, Тина. Он использовал тебя, чтобы проникнуть в общину, потому что он… — Тоффи запнулась, соображая. — Он знал о ней. Мужик, который рассказал об поселении, точно…       Матье, я убью тебя, произнесла она мысленно по слогам. К черту исследования, я убью тебя так, чтобы тебе было больно.       — Знаешь, на что все пока похоже? На паршивый такой, наивный, но план. Со многими допущениями, однако его составил везучий ублюдок. — Тоффи постучала себя по подбородку той рукой, на которой еще оставалась перчатка. — В день, когда к нам нагрянули ходячие, а Матье сбежал, кхм, за цветочками, он на самом деле разговаривал с этими — кажется, они зовут себя Волками. Впрочем, плевать.       Тоффи пнула ножку кровати, чтобы утишить бурливший в ней гнев. Леонтина подпрыгнула от неожиданности.       — Я должна узнать все об этом плане.       — Да нет никакого плана! Ты параноик.       — Ага. И знаешь, что показал мой опыт? — Что ты неверно расставляешь приоритеты, сыронизировал внутренний голос. — Параноик работает больше, чем нужно. Но выживает.       Тоффи не боялась рисковать, но сейчас дело было серьезнее — в самом деле, не игра на бирже. Не будет такого времени, чтобы быть уверенной, что защитила себя и близких от всякого зла, но это не значит, что нужно лихо прыгать в ближайшее ведро со змеями, как только завидишь такое.       — Одна из самых важных вещей, что я выучила за свою жизнь: если ты знаешь, что нечто дурно и разрушительно для общности людей, ты не можешь просто стоять и поддакивать одному психопату. Каждый раз, когда я думала: ну, тут ситуация другая! Мне приходилось убеждаться, что нет, ровно та же — залитой кровью, своей или тех, кто был мне небезразличен.       Тоффи искренне и чертовски сильно хотелось сказать: найди, если получится, свою группу выживших, которая будет не против процветать под твоим началом, и учи их всем тем подлостям, которым нахваталась у Матье. Вряд ли таких набралось бы много, но фраза так и просилась на язык. Тоффи сделала несколько вдохов, чтобы сказать что-нибудь не такое резкое.       — Я не хочу тебя убивать. Даже когда ты очень сильно меня бесишь. Вряд ли ты поверишь, но так и есть. Я об этом не мечтаю. Но если понадобится, я сделаю это.       — И рука не дрогнет?       — Ну, может быть, мне понадобится сделать пару вдохов, чтобы успокоиться. Но если ты продолжишь нести распад в общину, все кончится этим.       Леонтину перекосило. О, злость, почти с радостью распознала Тоффи выражение у той на лице. По крайней мере, они теперь обе были в одном настроении.       — Если у тебя стокгольмский синдром и ты не можешь справиться сама, я запру тебя в карцер и подожду, пока ты не очнешься в изоляции от Матье.       — Это бесчеловечно.       — Да, пожалуй. Но у меня нет времени с тобой цацкаться, когда все пошло по пизде, сладкая. — Тоффи вдруг ощутила, что ее чувство превосходства истаяло. Жалости к Леонтине она тоже не испытывала, во всяком случае, так сочувствовать, как Шоне и Бьянке, она Тине не могла. — Если это не поможет, придется спустить тебя ниже по пирамиде Маслоу, поверь мне, где-то на двадцатый день голодания тебе покажется, что ты отгрызешь у Матье его обожаемый тобой член, чтобы выжить.       Леонтина подавилась слюной и закашлялась, что не помешало ей зыркнуть на Тоффи со всей ненавистью, на которую оказалось способно ее милое личико.       — Я тебе не подруга, Тина. Но и не враг.       И так оно и было. Тоффи хотела, чтобы работа продолжалась, и ничто ей не мешало.       — Если ты так сделаешь, ты, сука…       — Если я так сделаю, ты потом скажешь мне спасибо. Хочешь убивать себя — пожалуйста, это не мое дело. Но если это влияет на общину, я буду это пресекать.       — У меня есть чувства, в отличие от тебя…       — Они не стоят чьей-то жизни! Мне сказать громче? Если тебя укусят, я отрублю тебе руку или ногу, и ты скажешь спасибо. Если ты не прекратишь дурить, я сделаю то, что описала, и ты скажешь спасибо. Или… можешь уйти прямо сейчас туда, откуда пришла. Но сперва ты расскажешь мне о плане.       Не так ли всегда говорил ей отец: хорошие девочки не сражаются. Хорошие девочки уступают, и жертвуют собой, и только если они слишком дурны, чтобы перенести то, что с ними происходит, они уходят. Так хорошие девочки остаются хорошими. Тоффи давно перешла грань даже обыденной «хорошести», иногда на поводу у чувств, иногда — у разума. Но ее темная сторона осталась где-то там, рядом со светлой. Сейчас в себе она никаких сторон не видела — она и не смотрела. То, что когда-то привело ее в чувство: ответственность за группу, за общину, сейчас снова помогало сделать правильный выбор. Быть лидером и оставаться добренькой не сложно — это невозможно. Тоффи невольно бросила взгляд на левую лодыжку. Шрамов на ней не было, об этом Глава Лефрой позаботился, но она до сих пор иногда болела без причин.       — Не надо меня винить, я не сделала ничего дурного. — Леонтина не удержалась от ядовитой интонации. — В отличие от Бьянки и Шоны.       — Пожалуй, именно это-то меня и пугает, — отозвалась Тоффи. — Ты не сделала ничего только потому, что неспособна на поступок. Когда я сказала, что ты должна выбрать продукты, ты впала в ступор. Ты что, уже как ходячая?       Тоффи хотелось схватить Тину за плечи и встряхнуть, но она только качнула головой перенятым у Рика движением.       — План, Тина.       Вместо ответа Тоффи получила только тишину — и злобную гримасу.       — Уф, нет ничего более жалкого, чем женщина, которой не удается быть ни хорошей, ни плохой. Ты провалилась и на том, и на этом поле! Ты хоть что-то способна сделать? Пусть и по указке Матье?       Леонтина пошла пятнами. И Тоффи — тоже.       — Тина…       Та молчала. Не огрызалась, только один раз вздрогнула, точно от холода, хотя в комнате было даже душно. Тоффи почувствовала, как волнами на нее накатывает ужас, заставляя все мышцы разом дергаться.       — Тина!       Леонтина покачала головой, пряча взгляд, и Тоффи схватила ее все же за плечи, пригибая к себе: смотри мне в глаза.       — Что ты…       В гулком шуме рабочего дня диссонансом прозвучал звон резко распрямившегося листа жести. Точно как неделю назад… Тоффи бросила на Леонтину уничтожающий взгляд и отпустила ее.