Последствия вторичны

Дом Куроо — двухэтажный коттедж в европейском стиле, приятной бежевой расцветки, с оплетённой виноградной лозой стеной, невысоким кованым забором, личным гаражом на две машины и… — Это бассейн? — спрашивает Акааши, когда автоматические ворота разъезжаются в стороны. Куроо довольно кивает: — На заднем дворе, ага. Ещё у меня есть джакузи, — он подмигивает, — и две спальни, но нам столько не понадобится. Акааши паркует машину в гараже, отдаёт Куроо ключи, и тот под руку, как приставучий банный лист, ведёт Акааши в дом. На ступеньках к крыльцу он едва не спотыкается, Акааши уже привычно придерживает его за плечи, но Куроо летит вперёд — и впечатывает его лопатками в закрытую дверь. Акааши замирает, хватая ртом выбитый из лёгких воздух, пока Куроо, тут же пользуясь своим положением, приникает к его губам. Он целует жадно, прикусывает зубами кончик языка Акааши и водит рукой где-то у него за спиной, пытаясь вслепую открыть дверь. Акааши не сопротивляется, охотно позволяет втянуть себя в новый поцелуй и тут же едва не падает спиной назад, в темноту: дверь распахивается, и они, так и не отрываясь друг от друга, вваливаются внутрь. Акааши пятится через весь холл вслепую, мысленно обещая себе, что если грохнется, то потребует от Куроо компенсацию, однако тот удерживает его и умудряется в полумраке ещё и расстегнуть все пуговицы на пиджаке Акааши. Когда он отрывается от чужих губ, Акааши видит его поблёскивающие расплавленным золотом глаза и предупреждающе поднимает ладонь, кладя палец на губы Куроо. — Сначала, — с трудом говорит он: воздуха не хватает, — дойдём до спальни. Куроо тихо посмеивается: — Конечно. Он шарит рукой по стене позади Акааши, и в холле с щелчком зажигается свет. Теперь Акааши может разглядеть растрёпанную больше, чем обычно причёску Куроо, а ещё широкий коридор с открытыми дверьми в кухню и столовую и с лестницей на верхний этаж. — Дома никого нет, — однако Куроо почему-то шепчет и ухмыляется краешком рта, вкрадчиво и, чёрт бы его побрал, соблазнительно. — Может, вина? — Я… — Акааши колеблется и думает решительно отказаться, но Куроо не даёт: — Понимаю, я своё вино не собираюсь разбавлять всякими соками. К тому же… — он хватает Акааши за локоть и с неожиданной силой вталкивает в кухню, тот не успевает даже возразить. — К тому же мне хочется увидеть тебя пьяным. Уверен, это сносит крышу. Перед Акааши с быстротой молнии оказывается закупоренная бутылка вина. Куроо смотрит на него выжидающе, но не жёстко — если Акааши откажется, заставлять не будет. — Я не пью на работе, — наконец отрезает Акааши. Хотя вина хочется: всего пара глотков не сделает с ним ничего катастрофического, а в голове поселится приятное гудение, да и… — Заниматься сексом пьяным всегда легче, — фыркает Куроо. — Потом ты ничего не вспомнишь, — Акааши возражает спокойно, констатируя не раз проверенный факт. — В этом нет никакого удовольствия. И отодвигает бутылку на край стола, едва удерживаясь от того, чтобы добавить: «А теперь спрячь её, пока я не поддался». То, что Акааши в шаге от согласия, от Куроо наверняка не укрывается, но он не настаивает — бутылка исчезает так же быстро, как и появляется. — Тогда я не буду притворяться, что хочу сыграть с тобой в мини-гольф? — усмехается Куроо, подавая Акааши руку. Свет в кухне гаснет, по лестнице на второй этаж они поднимаются медленно, а у Акааши почему-то такое чувство, словно его отдают на заклание. Почти так и происходит, но думать об этой части своей работы не то глупо, не то грустно — Акааши не знает. Чепуха. Они оба в курсе, зачем Акааши здесь: он нужен, чтобы Куроо было что делать со своим стояком, не больше. Думать о нём как-то иначе, чем о клиенте, заведомо неправильно. Куроо толкает нужную дверь и приглашающим жестом ведёт внутрь, даже не думая скрывать приевшуюся ухмылку. Акааши делает шаг в тёмное пространство и машинально тянется к уже расстёгнутому пиджаку, но Куроо останавливает его руку и прижимается со спины. — Не надо, — он говорит спокойно, и от этого спокойствия у Акааши предательски тянет внизу живота. — Я сам тебя раздену. Акааши ловит воздух сухими губами. Привычно считает до трёх. — В темноте или со светом? — наконец спрашивает он. Куроо будто удивляется: — Что? — Трахаться, — раздражённо повторяет Акааши; слово отвратительное, а его губами и вовсе звучит как ругательство. — В темноте или со светом? Ему проще в темноте. Всегда было проще. Самому не корчиться в фальшивых стонах и не видеть лица того, кто платит ему за сегодняшнюю ночь. Проще, когда его нагибают сзади, чтобы только услужливо подставлять задницу и переживать разве что за сохранность собственных бёдер и ягодиц, на которых к утру всегда обнаруживаются синяки. Проще не видеть и не думать — быть тем, кого покупают и от кого просят лепить из себя покорную овцу или гордого принца, в зависимости от предпочтений и широты вкусов клиента. Проще, когда необходимость притворяться ограничивается только громкостью стонов и дешёвым вилянием бёдрами. Но Куроо говорит: — Твоё лицо слишком красивое, чтобы его не видеть, — и Акааши подчиняется. Торшер освещает спальню неясным, рассеянным светом. По сравнению с холлом комната небольшая: практически всё пространство занимает двуспальная кровать, на которой могут спать сразу четверо, у дальней стены виден комод и горшок с огромной декоративной пальмой. Раскрытое окно выходит на бассейн; Акааши прогибается через подоконник и смотрит вниз, отстранённо размышляя о том, что будет, если прыгнуть в воду со второго этажа. — Уже думаешь, как сбежать? — хмыкают ему на ухо. Куроо обнимает за талию со спины и ненавязчиво разворачивает Акааши к кровати. У того дёргаются уголки губ: — Я же сказал, что останусь до утра. — Тогда я обязан проснуться раньше тебя, — Куроо посмеивается. — По утрам у меня отвратительная причёска. — То есть ещё более отвратительная, чем обычно? Куроо разворачивает Акааши к себе и подступает ближе, вынуждая того попятиться к кровати. Акааши расслабленно улыбается, стараясь ничем не выдавать собственную нерешительность. Дикое желание оказаться в одной постели с Куроо никуда не девается, просто Акааши вспоминает, что это работа. А секса по собственной прихоти у него не было уже давно. — Не смей, — Куроо наставляет на него указательный палец и тычет ему в грудь, — оскорблять мою причёску. Она на самом деле хороша. Акааши отгоняет от себя ненужные мысли и трясёт головой, не удерживаясь от хмыканья: — Готов спорить, что у тебя жёсткие волосы. Потому и контролировать это безобразие ты не можешь. Куроо хмыкает в ответ и перехватывает запястье Акааши. Ничего не говоря, заставляет положить ладонь себе на лицо — тот невольно задерживает дыхание, очерчивая скулу и поглаживая висок, а потом Куроо ведёт его пальцы выше, к кромке волос на линии лба, и Акааши зарывается ладонью в чёрный ёжик. — Ну? — Куроо фыркает: вид Акааши в замешательстве его явно забавляет. — Что скажешь? Акааши медленно растирает в пальцах угольно-чёрные пряди. Поднимает вторую ладонь и заводит её Куроо за спину, массируя затылок, а тот показательно щурится от удовольствия. Не колючие. Не жёсткие. Наоборот — такие мягкие, что утонуть можно. — Я ожидал худшего, — наконец признаёт Акааши. Куроо отпускает его запястье и усмехается кротко-снисходительно: — Именно. Акааши на пару секунд замирает, продолжая машинально поглаживать его волосы и затылок, но Куроо явно хочется большего — это видно по его взгляду, жгучему и нетерпеливому. Акааши опускает ладони на его лицо, касается большими пальцами скул и целует — медленно, с языком, и отстраняется в последний момент, когда Куроо готов перехватить инициативу. Поцелуй — не проявление чувств и даже не часть прелюдии, просто средство для возбуждения, и Акааши прекрасно знает, что за этим последует. Секунду они смотрят друг другу в глаза. Акааши проводит языком по губам и приглашающе подаётся грудью вперёд. Куроо с нетерпеливой дёрганостью стягивает с него пиджак, будто бы невзначай снова упираясь коленом между ног Акааши, и тот хватается за чужие плечи, чтобы не полететь на кровать от неосторожного движения. Бедром он чувствует возбуждение Куроо — и ему чуть ли не впервые по-настоящему нравится мысль, что заводятся из-за него и для него. — Как ты любишь? — выдыхает Акааши, цепляясь пальцами одной руки за пуговицы на пиджаке Куроо. Тот, уже стягивая с него ослабленный галстук, останавливается. — Предлагаешь мне выбрать? — Ты же платишь. Я сделаю всё, как ты скажешь, — Акааши расстёгивает первую пуговицу. Делать это сложно, потому что Куроо прижимается к нему всем телом, и остаётся загадкой, как они ещё не валятся на кровать: Акааши с трудом держится на ногах и скороговоркой бормочет: — Быстро, медленно, сверху, снизу, губами, языком, горлом… Хочешь ли ты, чтобы я прикасался к тебе, где и как. Громко просить ещё или молчать. Смотреть в глаза или… — Стоп. Акааши вздрагивает. Куроо стягивает с него галстук, вертит его в руках так, словно не знает, что с ним делать, а затем позволяет с шорохом упасть на пол. Смотрит на Акааши серьёзно и как-то… злобно? — Я могу сказать всё что угодно, — с расстановкой произносит Куроо. Он не спрашивает, констатирует факт, но Акааши кивает. — И ты сделаешь? — снова кивок. — Если я скажу отсосать, ты сделаешь? — кивок. — Если попрошу сопротивляться, скажу, что завожусь от этого? — кивок; Акааши отводит взгляд. — Если захочу связать и выпороть? — Садомазохизм оплачивается отдельно и с процентами — в зависимости от того, как сильно ты захочешь меня выпороть, — Акааши отвечает заученным текстом, глядя на упавший к их ногам галстук. — И обычно это… оговаривается заранее. В агентстве не любят, когда работников снимают на ночь с расчётом на БДСМ. Под пристальным взглядом Куроо он вдруг понимает, насколько сам себе противен. Подобного чувства у него не было давно, практически с самого начала. Потом притупилось — Акааши научился прятать то, что думает на самом деле. Кто вообще тянул его за язык? Стоило понять всё по ходу. Особенно учитывая, что изначально Акааши даже не рассчитывал на секс. — Просто скажи, что я должен делать, — ровно произносит он. Взгляд на Куроо поднимать не хочется: все его эмоции прекрасно чувствуются кожей. Куроо снова подступает к нему. Оглядывает с ног до головы — и у Акааши снова ощущение, что его лицо оценивают, как рыночный товар. Он ждёт указаний, а получает лишь лаконичное: — Просто не притворяйся, — и в недоумении смаргивает: — Что? Куроо вздыхает в явном «Как же с тобой сложно». — Не стони, если нет желания, — он пожимает плечами. — Если больно или неудобно — скажи. Хочешь сменить позу или даже поменяться местами — скажи. В его взгляде проскальзывает какой-то намёк на веселье, но Акааши не позволяет себе думать о том, что будет, если он попросит Куроо раздвинуть перед ним ноги. Устоявшийся шаблон рвётся по швам: обычно с парнями работает наоборот, и Акааши к этому привыкает. — Хорошо, — только и отвечает он. Куроо подцепляет пальцами пуговицу на его рубашке, расстёгивает её медленно, с явным удовольствием в глазах. — Забудь о том, что я плачу тебе, — шепчет он. — Забудь о том, что это работа. Секс — удовольствие для двоих, а я не эгоистичный мудак, чтобы забирать всё себе и не давать взамен ничего, кроме больной задницы. Просто веди себя… как обычно. Акааши хочет сказать, что его «обычно» — подстраиваться под чужие желания. Что настоящего секса у него не было давно. Хочет, но говорит совершенно другое: — А похож на эгоистичного мудака. Потому что оставить саркастичное замечание ему легче, чем распинаться в благодарностях. Он достаточно изучает Куроо, чтобы полагать, что он не будет обижаться на такое, и тот и вправду хмыкает: — Какой уж есть. Он ведёт рубашку Акааши назад, и по обнажённой коже проносятся мурашки. Белая ткань падает на пол вслед за галстуком. Куроо рассматривает грудь Акааши несколько долгих секунд, а затем припадает губами к шее, щекоча подбородок волосами, спускается к ключицам и прикусывает кожу. Пальцы прихватывают и тянут на себя бледный сосок; Акааши жмурится, поднимает подбородок и слегка выгибается вперёд — тело прошибает мелкая дрожь. Частью сознания он соображает, что Куроо до сих пор в пиджаке, и шёпотом просит: — Подожди, я хочу снять это. Куроо поднимает голову, позволяет Акааши стянуть с себя сначала пиджак, а за ним после короткого промедления и рубашку. Акааши невольно любуется его телом: не перекачанное, загорелое и сильное, со слабо выпирающими ключицами и кубиками пресса. Акааши касается напряжённого живота ладонью, отмечая контраст между его бледными пальцами и типичной смуглостью Куроо, наверняка родом из солярия. Спросить он не хочет, и Куроо ему не даёт: вдруг упирается в плечи и толкает назад. Акааши с удивлённым вздохом падает спиной на кровать, в объятия одеял и вороха подушек. Куроо нависает над ним, посмеиваясь: — Прости. Так будет удобнее. Он усаживается на бёдра Акааши и склоняется над его пряжкой ремня, пока Акааши с немым кивком одобрения расстёгивает ширинку на брюках Куроо. Они путаются в собственной одежде, но в мерцающем свете торшера Акааши видит, что Куроо нравятся его действия. Акааши плотно жмурится. Хватит. Надо позабыть обо всём, что делается ради того, чтобы завести партнёра и получить разрядку самому как можно быстрее, следует просто позволить Куроо вести. Слышится шорох фольги; Куроо вытаскивает из кармана брюк упаковку презерватива и бросает её куда-то на кровать, затем молча тянет на себя брюки Акааши. Обнажённые бёдра покрываются мурашками, и Куроо тут же ведёт по ним пальцами, оглаживая молочно-белую кожу. Цокает языком: — У тебя вообще есть родинки? Слишком идеально. Как будто с фабрики выпустили, — он щурится и вдруг накрывает ладонью грудь Акааши — там, где у него на максимально возможной скорости бьётся сердце. Куроо усмехается: — Нет, вроде всё как у людей. — Я человек, уверяю, — не улыбаться невозможно, но Куроо трясёт головой: — Не верю. Ты слишком… — и осекается, так и не найдя нужного слова, хотя на губах искажённым призраком замирает не то «красивый», не то «идеальный». Акааши знает. И Акааши умеет этим пользоваться. Он почти неосознанно выгибается дугой под прикосновениями Куроо, позволяет тому стянуть брюки до конца и отбросить их на пол к остальной одежде, после чего перехватывает запястье Куроо, которое тянется к его уже возбуждённому члену, и кладёт себе на колено. — Здесь, — твёрдо говорит он. — Одна-единственная, больше нет. Куроо недоверчиво поглаживает пальцами тёмное пятно на левом колене Акааши, даже скребёт ногтем, словно уверенный, что это краска, а затем прикасается к родинке губами в сухом, мимолётном поцелуе. — Всё равно недостаточно, чтобы меня убедить, — шепчет он, поцелуями поднимаясь по ноге к бедру и линии трусов. Вдох-выдох. Стон просится наружу — потому что на скудноватой прелюдии клиенты хотят слышать стоны. Акааши сдерживается и вместо этого тянет брюки Куроо вниз, к коленям. Тот на мгновение отвлекается, ложится на Акааши почти плашмя, помогает одной рукой и забавно сучит ногами, отпихивая одежду вниз. О том, чтобы найти среди них свою или хотя бы навести на полу порядок в этом хаосе, Акааши позаботится позже: сейчас его волнует лишь Куроо. Куроо, который с молчаливого согласия цепляет пальцами резинку его трусов. Куроо, который виляет бёдрами навстречу Акааши, когда тот сжимает его член сквозь ткань и ведёт рукой вверх-вниз. Куроо, который смотрит ему в глаза помутнённым, голодным взглядом. Он спускает трусы Акааши к бёдрам, смыкает пальцы в кольцо и с нажимом проходится по всей длине ствола. Не отрывает взгляда от лица Акааши, когда делает несколько быстрых, размашистых движений рукой, а затем, не дав даже опомниться, наклоняется и обхватывает головку губами. Акааши задыхается — больше от неожиданности, чем от новых ощущений, и беспомощно вскидывает бёдра, которые прижимают к кровати две сильные руки. Куроо скользит по члену языком и губами, не давая шевельнуться, и наблюдает за тем, как Акааши вздёргивает подбородок, как жмурится и часто дышит, как дёргается, пытаясь толкнуться глубже, но сжимающие бёдра пальцы мешают. — Это совсем необязательно… — начинает Акааши, хотя тугой комок возбуждения внутри так и кричит о том, что обязательно и нужно больше, глубже и дольше. Начинает — и обрывается, заглушённый губами Куроо, которыми тот ведёт ниже, пропуская в рот сразу до середины. Акааши чувствует, как член едва дотрагивается до задней стенки горла, ошалело моргает, раскрывает рот в беззвучном стоне — и Куроо тут же с чмоканьем выпускает член изо рта. — Всё ещё необязательно? — его дыхание опаляет головку, и Акааши снова безуспешно ёрзает бёдрами. Ему хочется сказать, что должно быть не так, но Куроо склоняется над членом и на этот раз берёт в рот сразу наполовину. Акааши ведёт. Акааши жмурится и собирает в пальцах простыню. Раздвинуть ноги шире мешают боксёры, двинуться — пальцы Куроо, кончить — издевательски медленный темп. Куроо будто знает, как чувствует себя Акааши, когда его член легко проскальзывает в горло, а тело трясёт судорогой от возбуждения, как мечется по кровати, стремится заполучить больше, но Куроо делает по-своему — лижет, обсасывает, целует и дразнит то самым кончиком языка, то спазматично содрогающимся горлом. Куроо ходит по грани, подгадывая момент, когда Акааши готов кончить, отстраняется, кошачьим взглядом буравя его лицо, и через несколько долгих секунд принимается за своё, доводя почти до разрядки и снова бросая на полпути. Акааши знает, что может не хуже. И Акааши знает, что никто не выдерживает дольше пары минут такой игры; а ему кажется, что проходит несколько часов, и Куроо даже не собирается прекращать. Акааши впервые чувствует себя на месте клиента. И понимает, чего добивается Куроо, одновременно с осознанием собственной ненависти к нему. Занятый его членом Куроо смотрит ему в глаза с лёгким нахальным прищуром — похожий взгляд был у Бокуто, когда тот целовал Тсукишиму в неоновом свете ночного клуба. Акааши этот взгляд не выдерживает, смотрит в потолок или закрывает дрожащие веки, но чувствует, что на него смотрят, будто кожей — и всё равно через несколько секунд смотрит в ответ. Хочется запустить пальцы в волосы Куроо, прижать его к паху, вцепиться в чёрные пряди до боли в кулаках и выплеснуться ему в горло — прямо сейчас, просто кончить от чужого языка и губ на своём члене. Акааши тянется к лицу Куроо ладонями, кусает губы, давя судорожные вздохи, но даже дотронуться не успевает: каким-то быстрым, кошачьим движением Куроо ловит его запястья и прижимает к бёдрам, вдавливая в кровать. Сила у него удивительная, взгляд полыхает торжеством, а горло в ту же секунду расслабляется, и член входит на всю длину. Куроо вжимается носом в пах Акааши, щекочет кожу дыханием — и тот срывается. Стонет, признавая поражение. Шепчет (или выкрикивает?) имя Куроо одновременно с разноцветными вспышками в глазах и кончает. Акааши физически ощущает, как горло Куроо содрогается в спазмах. Кажется, бормочет торопливые извинения, но не уверен, слышат ли его. Блестящий от слюны и смазки член падает ему на живот: Куроо выпускает его изо рта, молча подтягивается на руках и глотает, слегка морщась. — Какой у тебя взгляд, — шепчет он, вытирая влажные губы, — все внутренности сводит. В голове у Акааши шумит так, что он лишь слабо кивает. Медленно распрямляет затёкшие бёдра, хрустит запястьями, которыми царапал собственную кожу, чтобы сдерживаться, и снимает, отбрасывая в сторону, ненавистные трусы. Затем шепчет: — Ты этого хотел? — Чего? — не понимает Куроо, хотя во взгляде искрится явное веселье. — Чтобы я сорвался? Акааши спрашивает в лоб — пытка длилась слишком долго, чтобы он успел растерять всякое чувство такта. Куроо усаживается обратно на кровать, смотрит на него задумчиво, но наконец смеётся: — Может быть. Он наклоняется к лицу Акааши за глубоким поцелуем, и тот, кажется, чувствует на языке собственный горький вкус. Куроо спускается по уголку губ к шее, снова останавливается на ключицах и, прикусывая кожу, ведёт руку вниз. Акааши едва ощущает, как груди и живота касаются мягкие подушечки пальцев, и затем Куроо проводит ладонью между ягодиц. Осторожно давит на кольцо мышц, замирает и открыто спрашивает: — Растянуть тебя тоже мне? — Не нужно, — Акааши обхватывает его запястье и почему-то чувствует, что на щеках появляется предательский румянец. Проклятье. Коноха всегда смеётся, что ему пора отучиться смущаться в постели, но клиентам нравится — и Куроо, судя по мимолётной улыбке, тоже. Акааши ёрзает на кровати и выдыхает: — Я могу сам. Обычно это… не занимает много времени. Послеоргазменная дрожь постепенно унимается, затухая, и Акааши понимает, что хочет ещё. Куроо смотрит на него с каким-то скептицизмом в глазах, но не возражает — молча отнимает руку и в несколько быстрых движений раздевается до конца. Боксёры летят к общей мешанине одежды на полу, а Акааши молча, на этот раз без стеснения разглядывает его член. Куроо перехватывает его взгляд и, ну кто бы мог подумать, ухмыляется. — Тогда приступай, — вкрадчиво говорит он. — Без смазки? — Я не храню её дома, — Куроо виновато разводит руками, — прости. Акааши после заминки неоднозначно мотает головой: ладно, это не смертельно. Будет больно и неудобно, но всё это проходилось, и не раз. Он торопливо смачивает слюной собственные пальцы, ловя на себе внимательный взгляд Куроо. Какое-то мгновение Акааши думает, что он собирается смотреть и дрочить на это, но Куроо перекидывает бедро через грудь Акааши и упирается коленями по обе стороны от него. Перед его лицом оказывается чужой член, и Акааши, полусадясь на кровати, прихватывает его губами и одновременно вводит внутрь сразу два пальца. Растягивать себя почти на сухую — болезненно. Акааши морщится, но Куроо давит на его затылок и вынуждает расслабить горло, с каждой новой фрикцией толкаясь глубже. Перед глазами Акааши всё плывёт, он смаргивает непрошенные слёзы, с непривычки давясь большим членом в собственном горле, и жмурится. Куроо гладит пальцами его подбородок и тихо, но отчётливо просит: — Смотри. Об его покровительственный, полыхающий взгляд сверху вниз можно обжечься, но Акааши слушается и смотрит не отрываясь, позволяет Куроо диктовать свой темп, с которым он давит на затылок Акааши. Куроо плавно двигает бёдрами, вгоняет член глубже в глотку и мажет головкой по губам и щеке. Акааши ловит его настрой: медленно, глубоко и мучительно долго. Куроо не собирается кончать, просто растягивает удовольствие. Его пальцы мягко ерошат волосы Акааши и собирают слёзы в уголках век. Взгляд такой, что низ живота тягуче свёртывается и зудит от возбуждения. Губы Куроо чуть дрожат, когда он вульгарно, ничуть не стесняясь стонет, и Акааши с ожесточением вгоняет пальцы внутрь, глубже, перебарывая дискомфорт и собственное возбуждение. Он не знает, сколько это продолжается, но Куроо останавливается. Его член напоследок проходится по губам Акааши, и его хватают за запястье. — Достаточно, — шепчет Куроо. Он тянет Акааши за руку на себя, быстро целует и одним гибким движением вздёргивает на колени. — Что ты делаешь? — спрашивает Акааши. Он боится оторвать взгляд от лица Куроо, на котором блуждает знакомая усмешка. — Я всё ещё жуткий извращенец, потому что хочу видеть твоё лицо, — Акааши приподнимает бровь, а Куроо растягивается на кровати и просто говорит: — Иди сюда. В лёгком замешательстве Акааши перекидывает через него ногу и усаживается на бёдра. Куроо лежит плашмя, его руки скользят по талии и ягодицам Акааши, сжимают и больно щиплют. Акааши дёргается: — Ты хочешь так? — Я хочу, чтобы вёл ты, — Куроо хитро щурится. — Какой от тебя толк, если ты будешь просто лежать бревном? Акааши не удерживается — изгибает бровь. Между ягодиц ему упирается стоящий член, Куроо въедается взглядом в его лицо и поглаживает бледную кожу, ухмыляясь уголком губ — всего этого достаточно, чтобы Акааши уже почувствовал себя до предела возбуждённым. Куроо шарит рукой по одеялу, выискивая брошенный презерватив, рвёт упаковку и раскатывает по члену вслепую, деловито, будто тысячу раз проделывал такое. Акааши не позволяет себе об этом задумываться: зацикливаться следует на «прямо сейчас», а прямо сейчас ему хочется чувствовать Куроо внутри. Акааши обхватывает рукой член Куроо, привстаёт и направляет его в себя. Машинально вздёргивает подбородок и стискивает зубы, чтобы уменьшить боль, но обходится терпимо — а потом Куроо нетерпеливо приподнимает бёдра ему навстречу, и в глазах снова темнеет. Акааши облизывает сухие губы и тяжело садится. Член входит на всю длину, легко скользя вдоль стенок, Куроо закатывает глаза, приоткрывает рот в идеальной букве «о», и вид у него впервые не такой самоуверенный — скорее уж изумлённый. Не отрывая взгляда от его лица, Акааши поднимается и садится снова, тихо стонет, когда чувствует, как его растягивает изнутри. Куроо ловит его стон взглядом и лишь сильнее сжимает пальцы на заднице. Акааши не думает о том, что к утру всё будет болеть, а на ягодицах наверняка останутся синеть отпечатки чужих рук — не впервой. Он думает лишь о том, как трепещут ресницы и дрожат губы Куроо, когда Акааши начинает двигаться — дразняще медленно и плавно, упираясь руками в собственные колени. Стоны сдержать, кажется, не могут оба, а шлепки задницы о бёдра разносятся по всей комнате, но в ушах у Акааши шумит кровь, а остальное заглушают собственные частые вздохи. Куроо не выдерживает — вскидывается и говорит: — Быстрее. Звучит как приказ, но во взгляде странно мешается сталь и едва ли не мольба. Акааши ускоряет темп, колени больно елозят по смятому их телами одеялу, а пальцы больно сжимают бёдра, на которых видны свежие красноватые полосы от царапин. Куроо снова ловит его запястья, замирает на секунду, кривя губы в очередном стоне, и Акааши кажется, что ему просто нравится держать его руки в своих — оставлять свободу действий, но при этом вести. Куроо тянет запястья Акааши на себя, закидывает его руки себе за плечи и вынуждает наклониться, почти ложась на грудь. Их лбы соприкасаются, Акааши ловит губы Куроо и оставляет на них долгий, голодный поцелуй. Куроо сжимает пальцы на его талии, обдаёт горячим дыханием шею, по которой к спине и позвонкам бегут мурашки, и поднимает бёдра. Акааши утыкается подбородком куда-то в макушку Куроо, дышит часто и сипло. Пытается считать до трёх и уже на единице рассыпается в пепел. Куроо подхватывает его под бёдра и принимается двигаться — быстро, рвано, вколачиваясь в его тело до самого основания, будто уже на грани. Акааши пытается поймать темп, однако каждый новый влажный шлепок словно выбивает из него весь рассудок. Горло жжёт огнём от вульгарных стонов на ухо Куроо, которые заглушаются подушкой, а того, кажется, это возбуждает только сильнее. Акааши уже не разбирает, что и как он стонет: он просто захлёбывается собственными эмоциями и даже не осознаёт, зовёт ли Куроо по имени, просит ещё или просто выстанывает гласные. Рука Куроо шарит по его телу — по белому бедру, по ягодицам, по спине, ощупывая и поглаживая вздыбленные позвонки. Он то ли шепчет, то ли рычит, Акааши уже не соображает. Он лишь осознаёт, что ему нравится. Это другое «нравится», оно не диктуется алкоголем, возбуждением, каменным стояком, который трётся между их прижатыми друг к другу телами. Это «нравится» быть с Куроо, слушать его дыхание, чувствовать его прикосновения и видеть разливающееся в глазах удовольствие. Акааши полностью теряется в нём, забывает, кто он и для чего здесь, просто не сдерживается и не притворяется — как того и хотел Куроо. Он чувствует внутри себя холод вместе с особенно громким стоном: Куроо замирает в нём, вгоняя член до основания, прижимает Акааши к себе за плечи и кончает. Он плотно жмурится, а лицо разом обретает какой-то беззащитный вид; чёлка прилипает ко лбу, а волосы на макушке походят на гнездо из вороньих перьев. Акааши запускает в них пальцы, сжимает и поглаживает, кажется, шепчет что-то на ухо, но сам не разбирает, что. Куроо выходит из него и, переведя дыхание, упирается ему в грудь. Акааши валится на спину, наблюдает за тем, как Куроо стягивает презерватив, быстро перевязывает его и бросает в угол комнаты, садясь на кровати. Он тяжело дышит, вид у него загнанный и абсолютно дикий, взгляд сверкает из-под чёлки — и Акааши неосознанно тянется к собственному члену. Он настолько напряжён, что хватает всего пары быстрых движений, и в глазах второй раз за ночь взрываются разноцветные вспышки, а Акааши с глухим стоном кончает себе на живот. И лишь потом ловит на себе тот самый гипнотизирующий взгляд Куроо. — Всё-таки у тебя очень сексуальное лицо, когда ты кончаешь, — говорит он, и лучше бы молчал. «А у тебя милое», — тянет сказать Акааши, но он сдерживается. Поднимается на локтях, морщась от холодящего ощущения засыхающей спермы на животе; Куроо подаёт ему салфетки и, выравнивая дыхание, спрашивает: — Я не перестарался? Акааши молча собирает салфеткой белёсые капли. — С чем? — наконец спрашивает он, с трудом узнавая свой голос: низкий и сиплый. Он может отнести «перестарался» Куроо к целой куче вещей: к голодным взглядам, к излишней сексуальности, к обилию стонов и прикосновений, к тому, чтобы понравиться Акааши… Проклятье, с этим он точно «перестарался». — С… со всем, — Куроо смотрит на него как-то уж слишком участливо. — Ничего не болит? Ходить можешь? Акааши откидывается на подушки и, к своему удивлению, тихо смеётся. В глазах Куроо читается обида, но Акааши только говорит: — Бывало и хуже, — и, разжёвывая непривычные после секса мысли на языке, всё же добавляет: — Спасибо. Теперь смеётся Куроо: — За что? На белом потолке перед взглядом Акааши по-прежнему пляшут отсветы разноцветных пятен с сетчатки. Он честно пытается облечь в слова их ненормальный, непривычный для него секс, но только жмёт плечами и говорит: — За всё. По-прежнему посмеиваясь, Куроо вытягивается на кровати рядом. От его тела даже с расстояния тянет жаром, а прикосновения его пальцев к щеке чувствуются почти ожогами. Акааши неосознанно поворачивается на бок, ловит от Куроо осторожный, ласковый поцелуй и обнимает его, переплетаясь ногами. Оба дышат спокойно, но биение сердца со скоростью барабанной дроби чувствуется и сейчас. Они целуются медленно и неторопливо. Акааши водит рукой по груди Куроо, выписывая на ней невидимые узоры, и тот шепчет ему в губы: — Ещё не устал? Он ёрзает, подаётся бёдрами навстречу Акааши, и ему в живот упирается колом стоящий член. Куроо смотрит из-под полуприкрытых век, на губах блуждает коварная усмешка. — Кое-кто кончил больше, чем я, — он цокает языком, притягивая к себе Акааши для нового поцелуя. — Я хочу ещё. Языком Куроо проталкивается сквозь зубы Акааши, не даёт ему ни подумать, ни найтись с ответом, целует глубоко и требовательно — будто уже знает, что Акааши согласен.