***
И вот я стою в баре «Нью-Йорк» в день своего рождения. Передо мной панорамный вид, словно сцена из научно-фантастического фильма: голубая и красная подсветка от блоков высоток и золотисто-белые улицы внизу. За окном сильный дождь, но с этой высоты он выглядит как тонкая туманная завеса, размытая картинка после похмелья. Я не виделся с Элом с пятницы, что может повлиять на мой карьерный рост, но я уверен, что со всем справлюсь сам. Я могу обойтись без его помощи. Возможно, я слишком остро отреагировал, но для этого была очень веская причина. Всё это беспокоило меня уже некоторое время, и он заслуживал большего, нежели мягкие перемены в отношениях. Никто из нас не может позволить себе развить друг к другу нежные чувства. Особенно я. Я просто должен был напомнить ему, кем являюсь. И я не думаю, что такой человек сможет ему понравиться. К чёрту их. Чувства можно использовать, работать с ними, выигрывать благодаря им, но не поддаваться влиянию. Он может быть мёртв, и мне будет всё равно. Мои родители появляются вместе с Саю, Тотой и другими малознакомыми родственниками, эксплуатирующими меня и мой кошелёк. Я не должен был платить; Миками организовал весь этот вечер и обещал заплатить по счёту, но он ни пришёл, ни сдержал обещание. Затем прибывают политики. В целом, я думаю, что это успех, так как никто ещё не начал петь. Миками врезается в меня со спины, потому что носит обувь без каблука и не может тормозить. — Привет, Ягами. Прости, что опоздал. Он суёт мне подарок в руки, чтобы снять с себя промокшее пальто. Коробка не кажется хрупкой, поэтому я бросаю её на стол к остальным подаркам. У него под глазами красные круги. Бросать вредные привычки и быть безработным, должно быть, тяжело. Но я должен отдать ему дань уважения: у него есть смелость, чтобы появиться здесь. Смелость или безразличие — одно из двух. — Ничего, я рад, что ты пришёл, — говорю я. — Всё хорошо. — Пробки, — объясняет он туманно. Теперь я вижу, что это не единственная причина. Он дёргается, как муха. — Могу я предложить тебе выпить? — Выпить. Да, да. Я сам возьму, спасибо. Кто это там, с Мацудой? — Саю, моя сестра, его жена, — я проверяю его на признаки жизни. — Ты виделся с ней на концерте. — А, да. Что она в нём нашла? Она достойна лучшего. В любом случае, с днём рождения, — говорит он скучающим тоном и мчится к бару. — Спасибо, — говорю я в пустоту. Я замечаю Дживаса под руку с Наоми. Дура. Видел бы тебя Пенбер, снова бы умер. — Эй, старый ублюдок, иди сюда! — кричит Дживас, кидаясь ко мне с медвежьими объятиями. Просто потому что сегодня мой день рождения, он считает, что может побыть моим лучшим другом. Если бы он был медведем, то я бы его застрелил. — С днём рождения, Лайт, — тихо говорит Наоми, улыбается и протягивает мне подарок, который выглядит точно так же, как и подарок Миками. В какой-то момент я смогу отсюда уйти, если люди перестанут приходить на час позже. — Спасибо, Наоми. — Бесплатный бар! Блестяще! — Дживас хватает Наоми за руку и волочит её за собой, как буксир с лайнером, у которого закончилось топливо. Я решаю поставить финальную точку в моём приветствии идиотов и возвращаюсь к отдельному столику, чтобы проверить родителей, Тоту и Саю. Их тарелки наполнены едой. Со стороны складывается ощущение, что они случайно оказались в том же месте, что и люди в костюмах, стоящие вокруг. — Кто-нибудь хочет ещё выпить? — спрашиваю я, хотя по идее должны спрашивать у меня. Я чувствую себя барменом на комиссионных. Мой отец встаёт и с успокаивающей улыбкой пододвигает пустое кресло. — Нет, Лайт, садись, — говорит он. Тревога вокруг меня сгущается, и мне обидно, что я не могу её прочувствовать. Саю болтает без умолку, пытаясь выяснить, как вытащить мясо из клешни омара, и с помощью вилки превращает его в кашу. Мать начинает восхвалять вид из окна. Всё это выливается в то, что я хватаю со стола бутылку вина и пытаюсь абстрагироваться от этой суеты, пока холодная жидкость стекает вниз по горлу. Меня здесь нет. Всего этого не происходит. — Лайт, у тебя так много друзей! — говорит мне Саю. — Да, отличная вечеринка, — восклицает Тота. Другого я от него и не ждал. — Привет, Лайт, с днём рождения, — я поворачиваюсь на голос. Эл стоит рядом со мной, глядя сверху вниз, поэтому я тоже поднимаюсь со стула. — Не вставай, — говорит он и толкает меня в плечо, — я просто зашёл передать тебе это, — он протягивает мне свёрток, и я смотрю на него слишком долго, прежде чем взять в руки. Эл притащил с собой Михаэля, который неуклюже блуждает позади, разглядывая башни одинаково упакованных подарков одинаковой формы на центральном столе. О да, конечно, пожалуйста, приводи на мой вечер своего любопытного маленького дерьмового сотрудника. — Ягами-сан, не уверен, что вы меня помните, — говорит Эл, протягивая руку, чтобы пожать ладонь моему отцу. Тот прожёвывает и проглатывает еду, после чего вытирает руку о салфетку. — Я помню вас. Но я не знал, что вы знакомы с моим сыном. — Немного, — отвечает он. — Иногда мы играем в теннис, — он кланяется моей матери, Саю и Тоте, которые кивают головой, пережёвывая пищу, словно коровы на лугу. Кажется, кто-то убил пианиста, потому что в помещении раздается убогая электронная музыка, заставляющая Тоту и Саю улыбаться и подпрыгивать на стуле. Единственный плюс этого — уход моих старших родственников. — Садись на моё место, Эл. Я принесу тебе и Михаэлю что-нибудь выпить, — говорю я, ибо на сегодняшний вечер моя роль уже была предопределена. Михаэль может сесть на пол, мне всё равно. — Очень любезно с твоей стороны, но мы уже уходим. Приятно было со всеми вами увидеться. Наслаждайтесь вечеринкой. — Почему ты не можешь носить такой костюм? — спрашивает Саю у Тоты, который выглядит смущённым и поворачивается, чтобы посмотреть, как уходит оскорбивший его эго человек. Он уходит. Он действительно уходит. — Я отойду на минуту, — говорю я в пустоту и следую за Элом. Слава Богу, его задержал кто-то из казначейства. Сперва я подхожу к Михаэлю, который отстаёт на несколько шагов от своего работодателя. — Михаэль, да? Привет. Почему бы тебе не пойти выпить? Это бесплатный бар. — Спасибо, но я…. — он смотрит поглощённому беседой Элу в спину, после чего переводит взгляд на барную стойку. — Хорошо, — говорит он и срывается с места, словно его только выпустили из тюрьмы. Это помогает мне пробраться к Элу. — Ягами! Превосходный вечер, — говорит мне человек из казначейства. Из-за его воротничка торчит салфетка, пока он наполняет рот очередной порцией суши. Не могу вспомнить его имя. — Я рад, что вы смогли прийти. Лоулайт, на пару слов. — Мне действительно нужно уходить. Попробуй позвонить завтра в офис. О… — он останавливается, понимая, что Михаэль имел наглость отойти и теперь, стоя у бара, смеётся с Дживасом. — Это не займёт много времени. Прошу меня извинить, — говорю я Мистеру Казне и хватаю Эла за локоть. Мне кажется, что всё внимание направлено на меня, хотя, скорее всего, это не так. Сейчас я наименее важный человек в этом помещении, так как это моя вечеринка. Здесь каждый за себя. Резко шагая, я направляю Эла в сторону туалетов. Он это понимает и замедляет шаг, но, так как мы уже подошли, я опускаю руку и хватаю его за локоть, толкая в комнату матери и ребёнка. Я закрываю дверь на замок. — Где ты пропадал? — спрашиваю я требовательно. Я не знал, что был настолько зол. — Почему ты запер нас в комнате матери и ребёнка? — Ты не отвечал на мои звонки, — он не выглядит раскаявшимся, хотя это он провинился. Я даю ему несколько секунд для того, чтобы осознать всю ситуацию, но ему, кажется, всё равно. — И? Может, объяснишься? — Я думал, мы возвращаемся к старым временам, когда нам было плевать друг на друга? Мне далось это крайне легко. Мне было насрать на тебя и на твои звонки. — Боже, Эл, ты — темпераментное трепло. — Я сказал, что наши отношения должны немного остыть, а не игнорировать друг друга. — Нет, ты сказал, что мы должны вернуть наши прежние отношения, когда нам было наплевать друг на друга. Это именно то, что ты сказал, я прекрасно помню. Речь ещё шла о том, что мы занимаемся сексом, о том, как ты умеешь производить впечатление на людей, что мы лишь играем в теннис и что тебе будет всё равно, появлюсь я на вечере или нет. Потом ты ушёл принимать наркотики. — Я не делал этого. Я не… — Нет, делал. Я знаю, это ужасно звучит. И это в принципе ужасно. Но это то, с чем мне пришлось смириться. Я ничего не забыл? — Я не ходил к Дживасу. Я сидел в вестибюле, пока ты не ушёл. Он тяжело вздыхает и трёт лоб. Я не отрываю взгляд от пола. Нет, я не ходил к Дживасу. А зачем? Я просто сидел в вестибюле и ждал, пока Эл уйдёт. И он ушёл спустя десять минут. Я наблюдал за тем, как его чёрное пальто промелькнуло возле стойки регистрации, затем я вернулся наверх и прочитал книгу, которую он оставил. — Зачем ты это сделал? — спрашивает он. — Наверное, я больше не мог тебя слушать. Не знаю. Я слишком много выпил, а этот разговор набирал обороты. — Ты не был пьян или под кайфом, — говорит он твёрдо. Я устало вздыхаю и пытаюсь найти в нашем разговоре хоть какую-то весёлую ноту. Но не нахожу — лишь натыкаюсь на его большие чёрные глаза. — Значит, лучшая черта моего характера решила вылезти наружу. — Знаешь, что я думаю, Лайт? Я думаю, ты прав, и весь тот разговор был слишком серьёзен для тебя. Но ни я, ни мои слова тут не при чём. Это всё ты. Это всегда ты. Тебе не понравилось то, куда я клоню, поэтому ты решил устроить мне небольшую сцену. Вот что я думаю. — Ну, ты ошибаешься. Я звучу так, словно пытаюсь побороть вырывающийся наружу смешок. Он клонит голову в сторону и гневно сжимает челюсти. — Или ты просто придурок. — Может быть. — Ты знаешь, что я в это не верю. Но по какой-то причине ты хочешь, чтобы я думал именно так. — Нет. Если тебе не нравится то, что я говорю и делаю — ты не можешь искать оправдания типа «о, он просто устраивает мне сцену, потому что сумасшедший». Я не сумасшедший — это моё обычное поведение. Я самый способный и перспективный молодой политик в Японии. У меня нет причин выдавать себя за того, кем не являюсь. — Пока вещи не принимают серьёзный оборот. Ты хочешь, чтобы я от тебя отстал. — Да. Нет. Я… — Лайт, вытащи голову из задницы и прими уже, чёрт возьми, решение. У меня нет ни времени, ни терпения, чтобы с тобой возиться. Я слишком стар для этого дерьма и, честно говоря, ты тоже. Ты не такой уж и особенный. Ты такой же, как я, вот и всё, — это было оскорбительно. С меня достаточно. Зачем я вообще его сюда притащил? — Хорошо, я понял. Я теперь понимаю, что происходит, и это всё, что мне нужно было знать, — я поворачиваюсь, чтобы открыть дверь, но он встаёт передо мной и пускает в ход все свои навыки допросов. — Ты притащил меня сюда не просто так. И я хочу знать, зачем. — Эээ… Минет в честь дня рождения? — Можешь сделать его себе сам, — говорит он так, будто бы эта перспектива его отталкивает, — я не знал, что между нами стоит стена или что с нашими отношениями должно быть покончено до того, как они станут «слишком серьёзны». Видишь ли, как по мне, ты просто струсил. Это произошло не из-за чего-то конкретного. Ты просто что-то для себя решил, и, думаю, это как раз больше указывает на сбой в твоей голове, нежели на то, что я сказал. — Я не знал, что всё произойдёт именно так, — говорю я мягко. Я не обдумал свои слова и теперь чувствую себя дураком. Судя по его выражению лица, он ничего не понял. Я почти надеялся на обратное. — Что ты имеешь в виду? — Ничего. — Это всё потому, что ты огородился от всего. Заткнул все эти «проблемы» винной пробкой, не так ли? Прекращай. — Ты меня запутал. Я, по-твоему, бутылка или минное поле? — Я имею в виду, что ты эмоционально закрытый и напуганный мальчик. Я в этом уверен, потому что я такой же. Разница лишь в том, что я могу принять себя таким, а ты — нет. Скажи мне, что ты думаешь обо мне. — Боже, Эл. Я… Я не знаю. На тебе очень хорошо сидит этот костюм, — я немного устал от него. Эл тяжело вздыхает, поднимает голову к потолку и закрывает глаза. Он не двигается некоторое время, потом опускает голову вниз, и это очень плохой знак. Он хочет от меня отделаться, но я не собираюсь позволить этому случиться, поэтому ищу выход в отчаянной попытке ограничить ущерб. То, что я в итоге говорю — всё равно что прикрываться сковородкой от града пуль. — Ты мне нравишься. Ты мой друг. — Да, я твой единственный друг. Что ещё? — Разве этого недостаточно? — Нет. Слушай, почему бы тебе не подумать над этим и не позвонить мне, когда узнаешь ответ. Разозлись и отправь мне его по электронной почте. Меня не волнует, какой ты сейчас. Ты можешь вести себя как последний ублюдок, и я готов помочь тебе во всём, но я должен знать, что скрывается под скорлупой. Не беспокой меня, пока у тебя не будет действительно хорошего ответа, потому что на данный момент я от чистого сердца пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы пробудить во мне интерес. Поэтому да, сделай это. Ещё раз с днём рождения, — он поворачивается к двери. — Подожди, — говорю я и беру его за руку. — Лайт, мы здесь скоро задохнёмся, — говорит он, глядя на дверь. — Ты не хочешь быть моим другом. Ты хочешь быть моей вечностью. Я говорю это так, словно только осознал. Я только что это понял. Он поворачивается ко мне лицом, и это означает, что я попал в точку. Я не уверен, что это вся правда, и, кажется, он тоже. Вокруг нас только тишина и грёбаный оркестр, играющий в моей голове. Это странно, но не вызывает неприятных ощущений. Просто непривычно. Но он всё равно разрушает эту идиллию. — Вечность? Ты что, пьян? Раздаётся стук, и мой взгляд соскальзывает с его лица на дверь, по ту сторону которой стоит непрошеный гость. — Извините, — спрашивает женский голос, — здесь есть кто-нибудь? Мне нужно переодеть ребёнка. Эл выдыхает и поворачивает голову в сторону. — Боюсь, что вам не повезло и придётся оставить старый подгузник, мадам. Теперь, при всём моём уважении, прошу вас отвалить. — Ну? — спрашиваю я. — Это так? — он опускает взгляд на наши туфли. — Вечность — это очень долгий период. Даже я не могу планировать так далеко вперёд. — Ты понимаешь, о чём я. Я не буду смеяться, обещаю. Я сейчас очень серьёзен. — Простите? В этой комнате кто-то есть? — на этот раз слышится мужской голос. Эта раздражающая ситуация заставляет меня потереть затылок и сделать несколько медленных шагов вдоль крошечного помещения. Эл кричит в ответ с раздражением: — Мы переодеваем нашего ребёнка. Здесь очень грязно. Вся комната заляпана в дерьме, поэтому потребуется ещё немного времени. — Это отвратительно, — говорит тихий женский голос. Не менее шокированный мужчина пытается её успокоить. — Простите, мадам. На нижнем этаже есть ещё одна комната. Пройдёмте. Я смотрю в огромное, висящее на стене зеркало, расположенное над обитой тканью полкой с нарисованными уточками. Зачем смотреть на себя, когда подтираешь грязный зад своего ребёнка? Я наблюдаю за тем, как позади меня Эл отходит от двери и грустно улыбается мне в затылок. — Кто приводит детей в такой час? Это должно быть незаконно, — говорит он. Я вижу, как он пытается собраться с мыслями, и, прежде чем ему это удастся сделать, собираюсь украсть у него ещё один секрет. — Эл, что бы ты сейчас ни сказал, пусть это будет правда. Заставь меня в неё поверить. Секунды длятся слишком долго, и мне хочется уйти прежде, чем он успеет ответить, но — — Я хочу тебя. Не то, что ты позволяешь мне иметь, и не тот фасад, что ты создал. Можешь оставить это для прессы. Может быть, это и не было хорошей идеей, потому что его мнение важно для меня, но я не могу себе этого позволить. Мы были обречены ещё с самого начала. У меня есть план, и в него не входило создание семьи с мужчиной-адвокатом. Он тоже это знает. Он сам говорит об этом, но, несмотря на его шутливый тон, всё и так ясно. Я должен создать идеальную упаковку для продажи в массы, или я могу попрощаться со всем прямо сейчас. Всё, на что я могу сейчас надеяться — это заместитель премьер-министра. И даже этого недостаточно. За меня должны проголосовать. — Я не уверен, смогу ли я это сделать. — Пока я знаю правду, ничего страшного. Из-за твоих вечных попыток чего-то достичь я не уверен, что у тебя вообще есть какие-либо чувства. Зачем ты это делаешь? — Потому что это правильно. — И где моё место среди всего этого? Я ведь не просто очередной пункт на пути к пьедесталу? Я что, просто… полезен тебе, как это было год назад? — Нет, конечно же, нет. — Знаешь, думаю, я подожду. Я дам тебе время. Потому что когда ты почувствуешь то же, что чувствую сейчас я, ты не сможешь держать это в себе. Я буду ждать этого момента. — И что же ты чувствуешь? — О нет, это не так работает, — он тихо смеётся, покачивая головой. — Я покажу тебе моё, если ты покажешь мне своё. И я не уверен, что ты к этому готов. — Подожди, мы же говорим не о размере члена? — и он улыбается мне в зеркало. — Говори тише, Лайт, — отвечает он, затем открывает дверь и выходит. Я могу сказать ему то, что он хочет услышать. Это было бы легко и упростило бы мне задачу. Но ведь это слабость, не так ли? Люди совершают ошибки, когда позволяют себе делать такие глупости. И куда это меня приведёт?***
Когда я возвращаюсь в бар, меня никто не видит. Я подхожу к своей семье, стоящей возле стола с подарками. Тота замечает меня и подбегает. — Лайт, где ты был? Тебя искали. — Простите, я просто тусовался. — Это ещё один эвфемизм, который я слышу от тебя? — спрашивает Эл, стоя у меня за спиной. Он снова появляется из ниоткуда, но при нём уже бокал вина и тарелка с тортом. Я думал, что он уже давно ушёл. — Лоулайт-сан, вы всё ещё здесь? — подмечает мой отец. — Я думал, вы уже ушли. — Я не смог найти выход, — обьясняет Эл. Тота и Саю, которые выглядят уже подвыпившими, указывают на дверь. — Вон там. Я покажу вам, — говорит Тота, отхлёбывая алкоголь. — Мацуда-сан, вы — моя личная спутниковая система навигации. Ну, с днём рождения, Лайт. Надеюсь, этот год будет для тебя успешным. — Благодарю. Вижу, что ты нашёл торт. — Но мы ещё не зажгли свечи и не спели песню, — протестует Саю в ужасе от испорченного торта. Эл смотрит на одиноко лежащий кусок и извиняется. — О. Приношу свои извинения. — Всё нормально, Эл. Мы не будем зажигать свечи и петь песни. Саю… — говорю я, качая головой в разочаровании. — Но это твой день рождения! — бросает она. — Да, и мне двадцать семь. Моему отцу не нравится возникший между нами конфликт, поэтому он обращается к наименее пьяному человеку среди нас. — Лоулайт-сан, я хотел поздравить вас с новой позицией в правительстве. Я читал об этом в «Таймс». Пока Эл ведёт вежливый разговор, Саю хватает меня за руку и давит в сторону, пытаясь заглянуть в экран моего телефона. — Ла-а-а-йт, с кем ты переписываешься? — спрашивает она. Я нажимаю на кнопку «отправить» и кладу телефон обратно в карман. — Один человек из Бразилии, прямо из пампасов. Я хочу, чтобы он занимался со мной жёсткой, страстной любовью на мой день рождения, — моё лицо похоже на плоскую как блин сковороду, и я отпиваю вина, как хороший мальчик. Все смотрят на меня. Мой отец кривит лицо, и Тота заливисто смеётся. Да, я смешон. — Лайт, ты пьян? — спрашивает меня мать, улыбаясь. Очевидно, она нашла для меня оправдание. — Да не особо, — отвечаю я, допивая вино, и слышу, как телефон Эла издаёт писк. — Так, я, пожалуй, пойду. Приятно было с вами познакомиться, — говорит Эл неловко. Он достаёт из кармана пальто мобильный и выжидающе на него смотрит, затем поворачивается и уходит без Михаэля, который, стоя рядом с Дживасом, содрогается в приступах смеха. Бедная Наоми выглядит скучающей, сидя на табуретке и разглядывая своё отражение в зеркале за выставленными бутылками. Она вполне могла бы сойти за картину Мане. — Это Миса? Ты пишешь Мисе, идиот несчастный, — выступает Саю. Она неодобрительно хмурится и выглядит, как рассерженный сурикат. Мать тоже присоединяется. Мне кажется странным, что мужчины гораздо больше понимают Мису, нежели женщины. — О, Лайт. Только не говори мне, что снова с ней встречаешься. Мне жаль, Лайт, но так как здесь все взрослые и мне нужно снять камень с души, то я скажу: она шлюха и полная дура. Кто мог так поступить с моим мальчиком? — она гладит меня по голове, и я больше никогда не хочу видеть свою мать подвыпившей. Одна пара проходит мимо нас; уродливый ребёнок привязан к животу мужчины какой-то пёстрой тряпкой, словно импровизированный слинг. У него что, нет самоуважения? Я слышу, как женщина возмущённо говорит: — А потом он сказал мне, чтобы я отвалила. Сказал, что переодевает своего ребёнка с кем-то ещё, и что все стены в дерьме. — Похоже на ситуацию, когда у Юми было расстройство желудка. — Ну, так или иначе, это не повод для грубости.***
Сейчас семь утра, и я открыл все свои подарки. У меня теперь семнадцать бутылок виски, четырнадцать гелей после бритья, девять спа-ваучеров, семь тостеров, три соковыжималки, два экземпляра книги об экономике, которую я уже прочитал, медный вок, два набора гантелей, одна рисоварка, принт Масако Андо, несколько чайных наборов и Эл в моей постели. Неплохой улов на самом деле. Я после душа, чисто выбрит и свеж как ромашка. Миса прислала мне кучу роз, свою куклу, чёрную рубашку и письмо, которое у меня сейчас нет желания читать. Дживас прислал мне наркоту в поздравительной открытке. Боже, я ненавижу его.***
Политики всегда проводят много времени в залах Парламента до и после заседаний, словно чайки на небольшой скале в море. К сожалению, Дживас стоит рядом со мной, говорит о Наоми и о том, как она продолжает раскидывать свадебные журналы по всей его квартире, и я постепенно теряю желание жить. Радость, которую я чувствую, когда вижу, как Эл с напором проносится сквозь толпу, не поддаётся объяснению. Хотя он здесь быть не должен. Очевидно, он ищет меня. — Снова теннис? — спрашивает Дживас, когда Эл находит нас и игнорирует его слова. Возможно, это последствие теории, в которой говорится: если верить в то, что человека здесь нет, то он исчезнет. Его лицо напряжено. Интересно, всё это — приближение бури? — Ягами, можно тебя на минуту? — спрашивает он, и я иду за ним в сторону пустующего вестибюля. Он шепчет под нос, глядя прямо перед собой. Со стороны даже не заметно, что мы разговариваем. — Такада мёртв. — Что? — Сердечный приступ. Новости ещё не вышли, но это произойдёт в течение часа. Тебе нужно придумать какое-нибудь заявление. Пресса будет поджидать тебя снаружи, поэтому сделай всё качественно. Тогда по сравнению с тобой все будут выглядеть идиотами. — Считай, что уже сделано. Эл, это ведь оно. — Это твоё. Можешь его взять. — Наше. — Я ценю твои чувства, но теперь всё зависит от тебя. Я хотел предупредить тебя, чтобы ты смог произвести хорошее впечатление. Позвони Леди, когда придёт время. Она ценит сочувствующие жесты, ты же знаешь, как она его любила. И не забудь упомянуть его жену и дочерей в прессе. — Знаю, знаю. — И да, это может быть конец. — Пока нет, — но боже, он близок. Не так давно я был просто мальчиком на побегушках у Миками в министерстве транспорта. Теперь я вижу небеса. В них нет ни следа боли и несчастья, уж точно не для меня. Моя жизнь — это розарий. Я должен довольствоваться этим, но я хочу лучшего. Для всех остальных, конечно. Ведь я такой хороший. Эл исчезает спустя секунду через вращающиеся двери. Всё это не должно было быть неожиданным, но это поражает меня, как это всегда происходит с подтверждённым фактом. Я понимаю, что всё ещё смотрю вслед Элу, когда Дживас подкрадывается ко мне со спины. Я моргаю, и энергия победы развеивается, как дым. — Вы с Лоулайтом — хорошие друзья, — говорит он; его голос кислый, как лимон. — Должен сказать, не думал, что вы будете лучшими друзьями. Я был уверен, что он тебя уничтожит. — Так же, как он сделал с тобой? В отличие от тебя, Дживас, мои счета безупречны. Меня не в чем упрекнуть. И мы не особенно близки: он просто напоминал мне, что завтра у нас матч в парном разряде. Но да, я бы мог назвать его своим другом. — Ты точно хочешь, чтобы тебя с ним ассоциировали? — спрашивает он и, почёсывая затылок, опирается о колонну. — Если будешь тусоваться с педиками, то… — Что с тобой не так? — кричу я. Люди оборачиваются, чтобы посмотреть на нас, наверное, в шоке от того, что я, спокойный и незамутнённый Ягами из министерства образования, повышаю голос на идиота в этом священном пространстве. Я хочу, чтобы он умер. — Какое это имеет значение? Подойди сюда, — я приближаюсь к нему, не близко, но достаточно, чтобы наш разговор стал конфиденциальным. На самом деле я как раз этого не хочу. Он стоит рядом, будто прикованный, и смотрит на меня взглядом щенка, который только что насрал на кровати хозяина. — Ты не пойдёшь далеко, если будешь таким нетолерантным, — говорю я ему. — Я не имею в виду карьеру. Я имею в виду по жизни. — Господи, твою мать, успокойся, — говорит Дживас. Он что, хлопает меня по плечу? Да, он действительно это делает. — Я имею в виду, если вы лучшие друзья, то люди могут начать распускать слухи, вот и всё. Я не говорю, что если он предпочитает задние проходы, то это плохо. — Что, прости? Дживас, когда мне кажется, что ты не можешь быть ещё большим придурком, ты удивляешь меня новыми глубинами. В вашей деревне не было докторов? У твоей матери не было выбора, кроме как родить тебя? Его лицо внезапно наполняется яростью. — Знаешь, что? У тебя серьёзные проблемы с гневом. Думаю, тебе нужна серьёзная и интенсивная терапия. Я просто пытаюсь дать тебе дружеский совет. Раньше я с удовольствием смотрел «Близкие друзья», и я ничего не имею против педиков. — Ты ведёшь себя оскорбительно. Обдумай свое поведение, или мне придётся доложить о дискриминации на рабочем месте. Как ты думаешь, как это будет выглядеть в твоём грёбаном резюме? — Вау, ок! Боже, ты сейчас так серьёзен. — Не разговаривай со мной, Дживас. Ты — позор партии. Я оставляю его стоять позади. Люди слышали наш разговор и щебечут об этом уже сейчас. Я должен выглядеть так, словно чувствую отвращение, когда прохожу через вестибюль. Дживас только что нарушил главное правило. С виду каждый должен быть понимающим и толерантным, даже если реальность этого здания демонстрирует обратное. Клеветнические кампании должны совершаться молчаливыми убийцами, но Дживас, кажется, на такое не способен. Я так рад, что надел эти ботинки — из-за подошвы: мой шаг отскакивает от стен эхом и привлекает внимание ко мне и человеку, которого я оставил позади.***
Сорок минут спустя выходят первые новости о смерти Такады. Я слышу, как из одного конференц-зала раздаётся шум тысячи голосов, и это первый признак кризиса. Я поправляю галстук, хватаю портфель и возвращаюсь в вестибюль через толпу. Они все прячутся от прессы, которая собралась снаружи. Никто не знает, что делать, и они слишком напуганы, чтобы уйти. Кто-то обязан выйти и сделать заявление, чтобы разъяснить дальнейшую ситуацию. Оно должно быть от всего Парламента и страны. Я предлагаю позвонить Леди, так как, как я и ожидал, этого никто не сделал. Я выражаю свои соболезнования, и когда она говорит, слышу, как она задыхается. Она ценит мою доброту. Моя доброта. Никто даже не подумал ей звонить. Я спрашиваю, могу ли я что-нибудь сделать. Она хочет, чтобы я придумал заявление для прессы? Мысль о прессе, очевидно, не приходила ей в голову. Я акцентирую её внимание на напряжённости ситуации; о многочисленной толпе снаружи и невозможности покинуть здание. Первый, кто сделает это, должен будет говорить, или им грозит вечное преследование. Она с благодарностью принимает моё предложение. — Но сможешь ли ты? — спрашивает она. — Есть ли у тебя опыт? Я уверяю её, что смогу. И всё так и получается. В прямом эфире мой голос вещает о скорби, надежде и наследии. Всё, что обычно хотят услышать. Я вижу, как мои слова крутятся в эфире без остановки, так как ничего интересного больше не происходит. Ничто не сравнится со смертью старого политика, знакомого каждому, уважаемого даже оппозицией за столь долгое сохранение места на посту. Они показывают, как я сажусь в машину. Теперь я — лицо; стоик, храбрец, который сказал стране то, что она заслуживает знать. У Эла теперь есть ключ от моей квартиры. Он думает купить в моём доме одну из пустующих квартир в качестве фасада, чтобы его визиты не вызывали лишних вопросов. Его дом за городом, в неудобном для меня местоположении. — Это было потрясающе, — говорит он, стоя в дверях моей гостиной. Пальто длиной в три четверти, чёрный костюм, простой галстук, портфель в руке. Боже, мы все выглядим одинаково. — Ты так думаешь? — лениво спрашиваю я, поворачивая голову в его сторону. Я улыбаюсь, он улыбается. Он действительно недооценил меня, не так ли? Я возвращаюсь к книге, и он бросает вещи на кухонный стол. — Да, это было… Даже я удивился. Ты говорил так, словно мы потеряли оплот партии. Это было прекрасно, Лайт. — Спасибо, — я перелистываю страницу. Он снимает галстук и расстёгивает воротник рубашки. — Ты должен посмотреть новости. — Я видел, частично, — моё лицо светится на «СакураТВ», но ему знать не обязательно. Эл, кажется, иногда меня боится. Я действительно поразил его, но у меня было время, чтобы подготовиться. Это произошло в удобный для меня момент. Спасибо тебе, Такада, и твоему благословенному измученному сердцу. Надеюсь, ты вечно будешь играть в гольф на небесах. Эл садится рядом и кладёт руку мне на живот, пока его нога касается моего голого колена. Должен признать, я не выгляжу впечатляюще. Расслабленный после душа, влажные волосы, старая футболка, шорты, и сейчас лишь пять часов вечера. Я выгляжу, как безработный, но мне плевать. — Прости, Эл, но я очень устал. — Не извиняйся. Сегодня у тебя был отличный день. Плохой для Такады, но кому какая разница? Я горжусь тобой. Гордишься? Какое право ты имеешь мною гордиться? Я не твоё творение. Я сам себя делаю. Я уничтожаю и создаю.