***
— Эй, сучки! Эл и я одновременно оборачиваемся на подходящего к нам Дживаса. Я понятия не имею, что на нём надето, но это что-то напоминающее искусственный мех, словно он стянул шкуру с мамонта. — Что ты здесь делаешь, Дживас? — спрашиваю я. Он закуривает толстую сигарету, хотя мы находимся в помещении, и выдыхает дым прямо в лицо ребёнку, болтающемуся на плече отца перед нами. — Я зашёл сюда поесть перед работой. Пожалуй, возьму большой макиато и пакетик тех мармеладок, которые взял Лоулайт, — говорит он мне. От его наглости мои глаза расширяются, но я почему-то не хочу с ним спорить. Это довольно затруднительная ситуация, поэтому я добавляю его заказ и протягиваю свою карточку. — Итак, вы двое играли в теннис? — спрашивает он меня с усмешкой. — Нет, мы просто оказались здесь в одно и то же время, — вызывающе отвечаю я. — О, понятно. Совпадение — прекраснейшая вещь. Даже сказал бы, инстинктивная прозорливость. — Дживас? — произносит Эл, поворачиваясь к нему со скучающим видом. — Да? — Пожалуйста, уйди. — Ха! О, Лоулайт, мой друг, ты очень смешной человек, и это чистая правда. Я займу нам столик, — говорит он, взъерошивая волосы Элу, отчего тот вздрагивает, словно его ударили током. Когда Дживас отходит, чтобы заказать столик рядом с окном, Эл и я переглядываемся с грустью в глазах. — Скажи ему, чтобы он проваливал, — умоляет Эл. Он выглядит сломленным человеком. — Мне уже всё равно, останется ли он здесь или нет. — Тогда давай сбежим. Сбежим, чтобы спасти наши жизни. — Я думал, ты оценишь старомодный разговор с идиотом, — я резко останавливаюсь, чтобы блеснуть улыбкой, когда женщина с ребёнком подходит ко мне. — Министр Ягами, я так рада вас видеть, — говорит она, — мы с мужем считаем, что вы — заслуга правительства, и нам нужно больше таких людей, как вы… — и затем она продолжает в том же духе. Она делает фото на свой телефон, как я держу её ребенка. Я отмечаю с ноткой благодарности, что он, похоже, не наделал себе в штаны, потому что сегодня на мне дорогой костюм от Освальда Боатенга. Небольшая толпа собирается, подстёгиваемая храбростью этой женщины, и каждый хочет сказать мне, насколько я фантастичен. К тому времени как всё рассасывается, я вижу, как Эл взял свой поднос и сел за отдельный столик подальше от Дживаса, который, кажется, всё ещё нас ждет. Я подсаживаюсь к Элу. К сожалению, несколько минут спустя Дживас, поняв, что мы не придём, плюхается на стул рядом со мной. — У меня был хороший столик, — жалуется он. — Тогда возвращайся к нему, — бормочет Эл, насыпая сахар в кофе, — я уверен, что он по тебе скучает. — Мне кажется, ты меня не очень любишь, Лоулайт. — Почему ты так решил? — О, не знаю, — говорит он и берёт одно из пирожных Эла. Это был самый неразумный шаг, который он только мог сделать. — Убери свои грёбаные руки от моего грёбаного торта и убирайся нахуй из-за этого грёбаного стола! — кричит Эл. Люди оборачиваются, чтобы посмотреть на нас, и я шлю им одну из своих лучших улыбок, прежде чем начать успокаивать гнев Эла или хотя бы уговорить его понизить голос и перестать ругаться. Здесь повсюду дети, и они, кажется, узнали новые слова. Здесь словно в яслях. Маленькие ублюдки. — Эл… — Нет, — перебивает он меня, — каким образом я должен наслаждаться кофе, тортом и спокойствием, которое мне необходимо, если это сидит рядом со мной и крадёт мои грёбаные пирожные? Это просто неприемлемо. Я позвоню в полицию, потому что ты украл мой торт. Я поведу тебя в суд и уничтожу тебя. Ты будешь чистить туалеты в больницах до конца своей жизни. И когда ты умрёшь, потому что, клянусь Богом, я переживу тебя, я всё ещё буду брать компенсацию с любого несчастного потомства, которое ты сможешь породить. А теперь проваливай, вороватый дегенерат. Дживас моргает. — Ты очень, очень много болтаешь. — Я использую слишком много слов для тебя? Может, я попробую упростить тебе задачу? — Твоя мать, кажется, трахнула словарь, и ты этому результат. — Дживас, не смей так с ним разговаривать. Ты… — но меня снова прерывают. — Всё хорошо, Лайт, спасибо, — говорит мне Эл, — у меня есть стратегия для конфронтаций такого рода. Она называется «мне на всё наплевать». Дживас дёргается в ответ и садится ровно в кресле, выпрямляя спину, что, кажется, причиняет ему дискомфорт. — Что это за неофициальность между вами? — спрашивает он. — Кофе, пирожные и, блять… что это, фриттата? Теннис каждый день, словно вы женаты. — Да, Дживас, ребёнок должен появиться в апреле, — говорит Эл, — но это ничего не меняет, ты должен убраться отсюда, чтобы я смог нормально дышать. — Я знал это! Вы ведь точно трахаетесь как животные? — Я засужу тебя за клевету! — Эл, успокойся и съешь его торт, — требую я. — Дживас, на твоём месте я бы ушёл. Это очень плохо скажется на моём имидже, и… — Я сделаю так, чтобы тебя казнили расстрелом, — прерывает меня Эл, готовясь плюнуть Дживасу в лицо. — Я изменю закон, чтобы тебя застрелили, повесили, посадили в газовую камеру и отрубили грёбаную голову. — Ты говоришь, как девушка, — говорит Дживас. — Как девушка с членом. — Всё. Я сейчас… — Дживас, пожалуйста, уйди, — повторяю я медленно, чтобы он понял весь кошмар этой ситуации. Он отодвигается от стола с мерзким скрипом. — И ты тоже. Ты всегда был ублюдком, — обвиняет он меня, словно я его предал. — Это было неприятно. Несмотря на мои страдания, я всегда был к тебе добр. — Господи, вы оба друг друга стоите. Грёбаные педики, — говорит он под нос перед тем, как уйти. Эл вскакивает и кричит ему вслед: — Я собираюсь подать на тебя в суд за дискриминацию и за то, что ты говнюк! Это мой долг перед всем миром — уничтожить тебя! — Эл, сядь и доешь свой торт, — говорю я, снова улыбаясь публике, словно это было развлекательным представлением. — Он — самое отвратительное существо на этой планете. Мне понравилось. О, и он оставил свой торт. Это сработало, как и планировалось! — Я рад, что ты так думаешь. — Ты очень спокоен. Ты как один из тех медитирующих идиотов, которые могут левитировать. — Я сейчас на публике, иначе я бы кричал так же громко, как и ты. Ну, может быть, не так громко, но я бы передал своё общее недовольство его существованием. Он ужасный человек, но ты просто должен попытаться забыть, что он родился. Для этого мне потребовалось несколько лет, но я достиг нирваны. Когда он появляется, это похоже на бэд трип под кислотой. — Я, кажется, действительно тобой увлечён, — говорит Эл, и его улыбка увядает, когда я улыбаюсь ему в ответ. — Иногда это осознание бьёт меня кувалдой вместе с чувством ненависти к тебе. — Ага. Кстати, не хочешь лимонное дерево? — Э… Сейчас было очень неожиданно. — Мне его дала жена посла Испании. Чёрт знает, что она думала, когда мне его дарила. У тебя есть сад. Можешь его забрать. — Как раз то, чего я всегда хотел. — Оно в моём офисе, просто забери его. — Но мне оно не нужно, Лайт. Кстати, сегодня я занят. Не то чтобы это действительно имело для тебя значение. Я уже понял, что тебе всё равно, что я делаю. — Хорошо, — отвечаю я. Его раздражает отсутствие интереса. — Семья Такады проведёт поминки. С вином. Должно быть интересно. Надеюсь, все будут валяться в слезах до того, как вечер закончится. — О, тогда я туда иду. — И почему меня это не удивляет? Ты всегда любил наблюдать за горем. — Меня как раз пригласили, чтобы я наблюдал за горем.***
Сегодня хороший вечер, и на мне хороший костюм. Я опаздываю, потому что так делают важные люди, и нахожу Эла за выбором вин. Я стараюсь избегать его и погрузиться в социум, ведь это место как раз предназначено для фарса, но он, кажется, был рождён для того, чтобы сделать мою жизнь несчастнее. Он неуместно смеётся над тем, что я говорю другим министрам, заставляя меня приобщать его к разговорам о водной промышленности. Был неловкий момент, когда меня подозвал один помощник, с которым у меня был роман много лет назад, когда я проходил стажировку. Я не знал, что он всё ещё жив. О чём я только думал? Нужно, чтобы он ушёл. В конце концов я сдаюсь и соглашаюсь стоять в углу вместе с Элом и Тотой. — Что это за место? — спрашивает Тота. Он в восторге от странного сочетания традиционной японской простоты и претенциозной барочной отделки. — Бог знает, — говорит Эл. — Понятия не имею, как я здесь очутился. Я думал, это баня. — Кто это? — спрашиваю я, указывая бокалом в сторону женщины, разговаривающей с Наоми и Дживасом. Я знаю её, но не могу вспомнить, откуда. Её лицо скрыто телами подхалимов в костюмах, стоящих перед ней, и Эл наклоняется в сторону, чтобы увидеть, о ком идёт речь. — Дочь Такады, — отвечает он. — Для неё это просто дебютный бал, который проходит довольно паршиво, учитывая, что это поминки её отца, не думаешь? Она замечает нас и пробирается сквозь толпу в своём кимоно и плотно завязанном оби, спотыкаясь на каблуках. Я пытаюсь разобраться в лицах и именах в моей голове и вспоминаю, что она училась со мной в одном университете на год младше. У меня никогда не получается вспомнить имя и лицо одновременно. — Добро пожаловать, — говорит она, подходя к нам. Тота делает небольшой поклон. — Спас- — Спасибо, что пригласили нас, — говорю я, перебивая Тоту. Её глаза теперь направлены на меня, и все должны исчезнуть. Со мной это частое явление. — Вы — Ягами Лайт. — Да, я очень рад с вами познакомиться, Такада-сан. Ваш отец был для меня вдохновителем. — Наверное, вы меня не помните? Мы учились вместе в То-О. В разных классах. — Я помню. Мисс То-О, верно? — О нет! Это так неловко, — но она не выглядит смущённой. Она прижимает ладонь к щеке и улыбается; ей, кажется, приятно, что ей напомнили о величайшем достижении в её жизни. — Вам нечего стесняться, — улыбаюсь я в ответ. Эл испускает смешок в бокал, и я перестаю благодарить небеса. — Эм… Ягами-сан, могу я поговорить с вами наедине? — спрашивает она, указывая рукой на открытую дверь, ведущую на балкон, освещённый фонарями сада. Она не ждёт моего ответа и проходит к выходу, ожидая, что я последую за ней. Что я и делаю, кинув удивлённый взгляд на Тоту. Её дыхание расходится запотевшим пятном на стекле, когда она пытается закрыть за нами дверь. — Простите, просто меня тошнит от этих людей. Они всё подслушивают, — говорит она, подходя ко мне. — Это политики, — соглашаюсь я. — Я ненавижу их, — как ты, так и я, дорогая. Смешная ситуация. — Не все политики — ужасные люди, — говорю я, отпивая вино. — Нет, простите, я не имела в виду вас. По крайней мере, я думаю, что вы — хороший человек. Иначе вы бы не сказали того, что я услышала от вас о моём отце в день его смерти. Это было красиво. И это то, о чём я хотела с вами поговорить. Я просто хотела поблагодарить вас. Её можно понять. Её отец получил от меня самые трогательные слова, которые я когда-либо смог связать. Это создало прецедент для общества, так как никто не был уверен, надо ли обращать на это внимание или нет. С возрастом он подрастерял компетентность, но в своё время был известным активистом. На его каменной могиле выгравирована строчка из моей речи: «Из всех благородных людей на земле — феникс воскреснет и никогда не потухнет». Слишком громко, но ситуация того требовала. Тебя не запомнят, если используешь оружие вполсилы. Я склоняю голову, и когда мои глаза встречаются с её взглядом, нахожу в нём искреннюю благодарность. Она, очевидно, любит в мужчинах сочетание мощного доминирования с хорошей репутацией, хорошей внешностью и наличием хорошей работы, иначе она не обратит на вас ни малейшего внимания. Добавьте к этому уязвимость и чувствительность, кого-то, кто нуждается в Леди Макбет, и для неё это — дело решённое. Я знаю, что меня оценивают, хотя она, вероятно, уже давно решила положить на меня глаз. Я восхищаюсь её терпением и решаю не разочаровывать её, поэтому собираюсь сыграть на своей уязвимости и поворачиваюсь к тёмному виду горы Эдо. — Пустяк, — я качаю головой, опираясь на бордюр с видом на сад. — Мы услышали новости всего лишь за несколько минут до этого, поэтому я был шокирован, когда ко мне подошла пресса. Я лишь сказал, что чувствовал. Кто-то другой мог бы сделать это лучше, сказать более красноречивые слова. — Ха. Было бы интересно на это посмотреть. — Вы не должны так о себе думать, — говорит она, осторожно касаясь моей руки. — Я знаю всех этих людей, и вы — единственный здесь хороший человек. — Не знаю, я часто думаю: политика, кажется, высасывает из тебя всю душу. Когда я пришёл, у меня было столько желаний, но иногда они кажутся недостижимыми. Я верил, что всё может быть возможным, пока ваш отец был жив. Краем глаза я вижу, как она смотрит в пол. — Не говорите так, — шепчет она, — это всё ещё возможно. Правда, я… Я восхищаюсь вами. Я знаю, что вы сможете сделать для Японии много великих вещей. Я в вас верю. Я наблюдаю за тем, как она смотрит на тот же пейзаж гор, ломающихся под натиском ночи. Тёплый ветер играет с её волосами, позволяя им игриво касаться лица. — Я так понимаю, я получил от вас голос? — я смеюсь, и она застенчиво улыбается. — Вы — единственный человек в политике, который чего-то стоит. Я думала сама баллотироваться на место, но отец был против. — О. Бедная богатенькая девочка, сидящая под папиным покровительством. Базовые знания в политике и влияние сверху. Идеально. — Он, вероятно, хотел защитить вас, хотя мы отчаянно нуждаемся в умных женщинах в политике. — Я иногда помогала ему с работами, — говорит она. — В основном просто организовывала его дела, печатала заметки, но я чувствовала, что чем-то помогаю. Это словно подарок — быть избранным людьми, чтобы помочь им, и делать всё в их интересах, даже если они сперва этого не понимают. Можно сделать столько изменений в лучшую сторону! Да, вот как бы я это назвала — даром. Почти божественным. Надеюсь, я вас не оскорбляю. — Почему ваши слова должны меня оскорбить? — Эм… Ягами-сан. — Пожалуйста, зовите меня Лайт. — Лайт. Мне всегда нравилось твоё имя. Прости, я не хотела тебя смущать. — Ха! Благодарю. Не знаю, о чём думала моя мать, когда выбирала его. — Я знаю. Оно тебе подходит. — Ну, его очень удобно использовать для рекламы и лозунгов для кампаний. — Лайт, мне было интересно, могу ли я тебе чем-нибудь помочь? Я имею в виду твой департамент. — Я был бы счастлив. Это очень мило с твоей стороны, Киёми. — Так ты меня помнишь, — восклицает она. — Тебя нелегко забыть. — Ох, я в этом не уверена… — А кто теперь принижает себя? Чем ты занималась после того, как закончила университет? Кажется, это было так давно? — Я специализировалась на журналистике и работала на несколько национальных газет, но трудно проникнуть в отрасль, если ты не готов начать с самого начала. В то время я была слишком высокомерна, поэтому уехала за границу и работала пиарщиком для благотворительности. — Я уверен, что смогу найти для тебя место, — говорю я. Я как раз собирался завтра уволить свою секретаршу. — Любую работу, правда. Если тебе нужна чайная леди, то я готовлю очень хороший чай, — смеётся она. И я смеюсь в ответ. — Можно найти что-нибудь получше. Тяжело найти человека, которому я смог бы доверять настолько, чтобы он мог стать частью моей команды. Ты идеальный кандидат. — Это самое простое собеседование, которое у меня когда-либо было! Мы должны обсудить это как-нибудь. — Я определяю хорошего человека, когда вижу его, и я не люблю тратить время впустую, — признаю я, отрываясь от перил. — Мне лучше уйти, Киёми. Я позвоню тебе завтра, хорошо? Люди начнут шептаться, если я задержу тебя здесь надолго, и завтра утром у меня ранняя встреча. — И «Вопросы Премьер-Министру в Парламенте», — говорит она. — Да. Прости, конечно, ты прошла через всё это со своим отцом. — Я понимаю, сколько ты должен работать. Она наклоняется вперёд, чтобы посмотреть мне вслед. Спустя несколько шагов ко мне приходит гениальная мысль. — Кстати, тебе нравится опера? — Нет. — Это хорошо, потому что мне тоже. Как насчёт ужина? — она трясёт головой и широко улыбается, прежде чем изменить своё выражение лица на что-то более сдержанное, излучающее скромный интерес. — Ладно. Что тебе нравится? — спрашиваю я. — Ты очень разборчива в мужчинах. Наверное, поэтому я никогда с тобой не общался в университете. — Забери меня завтра в восемь вечера, — говорит она. — Уверена, мы что-нибудь придумаем. Я киваю и с улыбкой на лице протягиваю ей свою визитку. — Это мой личный номер. Я буду здесь в восемь. — Буду ждать с нетерпением, — говорит она, сокращая между нами дистанцию и, лениво переведя на меня взгляд, забирает карточку из моей руки. Проходит минута. Чего она от меня ждёт? — Я, пожалуй, пойду, — повторяю я. — Люди будут сплетничать, — улыбается она. — Я рад, что мы встретились снова. — Мы никогда не встречались. Ты игнорировал меня в То-О. — Правда? — Ну, ты со мной никогда не разговаривал. — Это было очень глупо с моей стороны. Прости, это моя ошибка. — Может быть. Но сейчас ты меня помнишь, и это главное. Мы можем всё исправить. — Мне нравятся вторые шансы, — говорю я, и из меня вырывается тихий благодарный смех. — Что? — говорит она. — Я просто подумал, что ты стала ещё красивее, чем была… — Ты меня снова смущаешь. — Прости. — Нет, всё в порядке. Это странно, но я не возражаю, когда ты говоришь подобные вещи. Я пойду с тобой. — Нет, оставайся здесь. Я хотел бы запечатлеть тебя в своей памяти, — говорю я. Боже, она так падка на подобные слова, на её лице всё написано. Я делаю шаг назад, чтобы оставить впечатление, что запоминаю её фигуру, и затем оставляю её на балконе в одиночестве. Люди оборачиваются на шум ветра, когда я открываю дверь. Они всё ещё смотрят мне в спину, когда я подхожу к винному столу. — Что это было? — говорит Эл требовательным голосом, подходя ко мне чуть пьяной походкой. — Ммм? — Это, — он указывает на то, как Киёми входит в комнату. Наоми набрасывается на неё, и они, заговорщицки опустив головы, уходят вглубь комнаты. Дживас следует за ними. — Что, дочь Такады? Она просто хотела меня поблагодарить, — объясняю я и собираюсь отойти, чтобы поставить пустой бокал, но он не даёт мне улизнуть. — Зачем? Что ты для неё сделал? — спрашивает он. — Моя речь после смерти её отца, Эл. Ты слишком много выпил. — Бедная сучка, если бы она только знала. Пока я мариную себя в алкоголе, почему бы тебе не продолжить болтовню? Очевидно, это один из твоих многочисленных талантов, — бормочет он. — Можешь общаться со всеми в комнате, как будто для меня это имеет значение. Это всего лишь шоу, я знаю, что ты мой. Он говорит это слишком громко и открыто, так что я хватаю его за руку и притягиваю настолько близко, чтобы он смог услышать мой шёпот: — Почему бы тебе просто не нассать мне на ногу, ублюдок. Ты ведёшь себя как собака, претендующая на свою территорию, и бегаешь за мной по пятам. Я тебе не принадлежу и буду делать всё, что мне, чёрт возьми, вздумается, — я ослабляю хватку и жду от него ответа или кулака, но мы оба замечаем Дживаса, летящего к нам через всю комнату. — Ягами и Киёми сидят под грёбаным деревом, а? — говорит он, переводя дыхание и опираясь на плечо Эла, который быстро сбрасывает его руку. — Подходит для названия книги. Ты должен был слышать, что она рассказывала Наоми. Господи, что ты с ней сделал? Ты что, машина куннилингуса? — Дживас, у тебя что-то на лице, — говорит Эл, беспокойно тыча в него пальцем. — Что? Где? — Подожди... а нет, прости. У тебя изо рта вытекает сперма, и она размазана по твоему лицу. Я думаю, тебе нужно вытереться. — Ты смешной. А ещё очень злой, так что я закрою на это глаза. — Ты действительно не хочешь меня сейчас раздражать, Дживас, — говорит ему Эл. — Лайт может подтвердить, сейчас это очень плохая идея, если только ты не хочешь возродить Фермопильское сражение. — Так, я пошёл, — я вздыхаю и тянусь к пальто. Эл резко поворачивается и проливает содержимое своего бокала на пол. — Ты уезжаешь? — спрашивает он. — Я не собираюсь оставаться, чтобы играть с тобой в войну. Я любовник, а не воин. Дживас внезапно дёргается и начинает провально читать рэп в ямайской протяжной манере: — Она зовёт меня «Мистер Бумбастик», говорит мне «фантастика!», прикасается ко мне сзади, она говорит, что я — Мистер Ро… вау… Эл смотрит на него пустым взглядом. — Ты ведь знаешь, что тебе не хватает несколько хромосом? — Мы все это знаем. Ты. Возьми такси, — говорю я, указывая на Эла, — ты не можешь сейчас садиться за руль. — Не думаю, что ты должен говорить мне, что я могу делать, а что нет, спасибо, — бормочет он, пытаясь выпить из пустого стакана. — Хорошо, можешь насмерть врезаться в стену. Он наблюдает за тем, как я надеваю пальто, после чего подходит к официанту и берёт у него с подноса очередной бокал. — Хорошая идея, — улыбается он и поднимает свой бокал в немом торжестве. — Видишь, если бы я всё ещё был в министерстве транспорта, то был бы обеспокоен. Особенно, если ты повредишь наши магистрали, чем вызовешь транспортный коллапс. — Это так трогательно. Но ты больше не в транспорте, поэтому тебе не о чем беспокоиться. — Эл, бери своё пальто. Я побуду твоим водителем. — Надеюсь, это ещё один из твоих потрясающих сексуальных подтекстов, — отвечает он, — потому что если это не так, то мне не интересно. Вариант с аварией звучит более привлекательно. Тота подходит к Элу и смотрит на меня сверху вниз с неким беспокойством, когда я выуживаю ключи из кармана пальто. — Ты же не собираешься уходить, Лайт? — спрашивает он. — Ещё ведь рано. Дживас смеётся себе под нос. — Пришёл, увидел, сделал дочь Такады мокрой, — Тота выглядит растерянным. Мне нужен кто-то вменяемый, кто смог бы отвезти Эла домой. — Тота, Эл очень зол, ты можешь отвезти его домой? — спрашиваю я. — Я не зол, ты, мерзкое ничтожество! — Это мой гражданский долг — убедиться в том, что ты не устроишь погром. Кроме этого, меня ничего не волнует. Тота, поможешь? — Меня не нужно никуда подвозить, — Эл продолжает свой спор с вопиющими фактами, как настоящий адвокат. Это в его крови. Его отец — судья. Он, вероятно, родился с меткой «кровосос-ублюдок» на лбу. — Я прослежу, чтобы с ним всё было в порядке, Лайт. — Блестяще, — восклицаю я и ухожу. — Сегодня я сделал доброе дело. — Не убейся по дороге, подонок, — кричит мне Эл вслед.***
Киёми уходит из моей квартиры в то же время, когда приходит Эл. Он, должно быть, после нескольких дней игнора почувствовал неладное. Он смотрит на меня, а я на него, пока Киёми краснеет в сторонке. Это похоже на мексиканское противостояние, и Киёми не выдерживает и проскальзывает между нами в коридор. Эл наблюдает за тем, как она уходит, и переводит взгляд на меня. — Хороший выбор, — говорит он, проходя мимо. Я с сожалением закрываю дверь и подбираю бесцеремонно брошенную снаружи газету. Мне нужно будет срочно об этом поговорить. — Дочь Такады, — продолжает Эл. — Считай, что ты получил благословение от правительства. Очень быстро работаешь. Ты уже назначил дату? — я игнорирую вопрос и оставляю его стоять посреди комнаты, пока я прохожу мимо с газетой в руках. — Ты ничего не хочешь мне сказать? — спрашивает он. — Я не в настроении оправдываться, — отвечаю я. — О, какая жалость. Я бы очень хотел это услышать. Ты сказал, что был занят прошлой ночью, но я не мог представить, насколько. Опусти эту грёбаную газету! — говорит он, выбивая её из моих рук. — Там ничего о тебе нет, если тебя интересует именно это. — Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? — спрашиваю я, закатывая глаза. — Ничего. — Но ты хочешь всего. — Я хочу, чтобы ты поговорил со мной, потому что я так больше не могу. Тем более сейчас. Какого чёрта ты делаешь с этой женщиной? — Угадай. Слушай, я не собираюсь требовать от тебя любви, чтобы проверить тебя на наличие каких-либо чувств. Если я скажу тебе то, что ты хочешь услышать, тогда это будут лишь пустые слова. Это всё изменит и ничего не будет значить. Давай не будем путаться в этой ситуации, мы оба — двое взрослых мужчин. Она осталась у меня на ночь, прими это. Это всё, что ты должен знать. — Не надо этого охуительно покровительственного тона. — Я не покровительствую. Я просто указываю, насколько ты нелеп. Теперь, когда я сделал это, подумай, хочешь ли ты остаться или уйти, потому что сейчас ты ведёшь себя как мерзавец, — говорю я, присаживаясь на корточки, чтобы собрать бумаги с пола. — Врываешься в мою квартиру… Посмотри, что ты сделал с моей газетой. Козёл. — Ты строишь планы на миссис Ягами, когда на самом деле любишь меня, и ты называешь меня нелепым? Я стою как вкопанный и кидаю газету обратно на пол. Вероятно, он шутит. — Когда я говорил, что люблю тебя? — недоверчиво спрашиваю я. — Я просто это знаю. — Ха! Боже, ты в большом заблуждении. Эти слова не были лучшим моим решением. Я не бесчувственный. Если бы ситуация сложилась по другому, тогда… что ж, этого бы не произошло. Но я не собираюсь извиняться за мудрые бизнес-решения, которые он должен понять. Однако нет, он не понимает этого и бросается на меня, толкая в стену. — Скажи это, — шипит он сквозь зубы. — Сказать что? Слова бессмысленны. — Нет, это не так. Мне нужно это услышать. — Любовь — не одна эмоция, у неё большой спектр. — Типа? — Ненависть и смерть. Много чего. — Ты думаешь, это любовь? — Я знаю. Она не имеет смысла, если тебе не больно, — говорю я и наблюдаю за тем, как его глаза становятся похожими на десятицентовики. Ему, очевидно, не приходила в голову мысль, что не всё имеет книжное определение, и меня удивляет, что он думает, что если я скажу ему пару слов, то это даст нам билет в один конец в счастливое будущее. Он понятия не имеет, о чём я. — И сейчас тебе больно? — спрашивает он. — Да. Ты держишь меня за горло. — Ты действительно ненормальный, — говорит он мне и кривит лицо в недоверии. — Ты не можешь так жить. Ты не можешь на ней жениться. — Могу, если захочу, — я смеюсь ему в лицо. — Немного рановато для таких разговоров. Но да, я могу на ней жениться. Почему нет? Она будет хорошо смотреться со мной на первой полосе, тебе так не кажется? Ты пиарщик, так что скажи мне. Что говорит об этом закон, Эл? Кажется, я могу выдвинуть обвинения против тебя. — Ты болен. — Теперь я болен? Я не тот, кто нападает на человека в его собственном доме. Думаешь, мне нужно спасение и ты можешь мне его дать? Господи, ты высокомерен. Отвали от меня. Он ослабляет хватку вокруг моего горла, и я быстро отхожу. И просто, чтобы показать ему, насколько мне плевать на всю эту чушь, беру в руки газету и застёгиваю рубашку свободной рукой. — Что? — спрашиваю я, поворачиваясь, и вижу, что он сидит позади меня. Почему он не может просто уйти? — Ты ничего не чувствуешь? — спрашивает он. — Нет. Я ничего не чувствую. И он бьёт меня. Я теряю равновесие и падаю, сильно ударяясь головой об пол. Я чувствую, как гнев обжигает меня изнутри, пытаюсь встать, фокусируя зрение, и нахожу его стоящим ровно на том же месте. Комната дрожит. Или это я. — Ты ударил меня! Какого хрена? — кричу я, потирая ноющий затылок, который болит чуть больше моего распухшего глаза. — Вау, это доставило мне большое удовлетворение, — он пытается успокоить дыхание и глядит на меня сверху вниз, сжимая и разжимая кулак. — Ублюдок, — шиплю я в ответ, но заставляю себя улыбнуться, когда он подходит. — И это говоришь мне ты. — Тогда иди сюда. Сделай это ещё раз, — говорю я и тянусь к его ногам, чтобы встать на колени, положив руки ему на талию. Меня тошнит от малейшего действия. Он выглядит печальным, когда становится на колени напротив меня. — Сделай это. Я хочу этого. Я не могу дать тебе того, что ты желаешь, поэтому ударь меня. — Ты, должно быть, сильно стукнулся головой, — говорит он, тщательно изучая место ушиба. — Хочешь, чтобы я тебя ударил? Я не знаю. Я не знаю, что думаю и что говорю. Никто никогда не бил меня раньше, и я впечатлён, что он это сделал. Хорошая драка может больше пойти нам на пользу, нежели бессмысленная ругань. Я понимаю, что в последнее время намеренно отдаляюсь от него — или, может быть, делал это всегда, чтобы ничего не чувствовать. Я хочу, чтобы он был рядом. Он заставляет чувствовать меня всё сразу. Я хочу изгнать его из себя, и, возможно, это хороший способ от него избавиться. — Каждый раз ты толкаешь меня в объятия смерти, и я хочу, чтобы это чувство оставалось со мной, — говорю я тихо. — Я хочу нечто, что покажет, что ты был здесь, — и ближе он больше не подберётся. Может, он это понимает. Я уверен, что он собирается поцеловать меня и уничтожить запах Киёми и её чёртова парфюма. Но он лишь проводит рукой по моим волосам. — Плохо будет смотреться на фотографии. — Я скажу им, что меня ограбил очень злой человек, — шепчу я. — Что с тобой? Почему ты хочешь, чтобы я причинил тебе боль? Я ведь могу, — говорит он, словно я должен его бояться. Да, словно мне будет от этого больно. Он не знает, с чего начать. — Сделай это, — говорю я сердито. Я строю в себе стену из стали, наблюдая за тем, как ненависть, отвращение и замешательство отражаются на его лице. Он вдруг хватает меня за грудки, словно ребёнка, и… Я думаю, что способен принять смерть. Это было бы прекрасно. — Не говори так. Я никогда не смогу так с тобой поступить, — говорит он мне в волосы. Он отстраняется и смотрит мне в глаза, словно что-то ищет. — Ты так эгоистичен. Я просил тебя всего лишь об одной простой вещи, но теперь ты трахаешься с дочерью Такады. Зачем? — Это ничего не значит. — Но это значит для меня. Ты хочешь, чтобы я разрушил ради тебя целую страну, а потом делаешь такие вещи. Всё в угоду себе. — Ты делаешь то же самое. В этой игре мы все сами за себя. — Нет, не с тобой, — говорит он, качая головой, словно пытается заменить истину ложью, в которую сам же и поверил. — Лжец. — Может, сначала да, но не сейчас. И я не понимаю, как ты можешь так думать. Что ты делаешь? Дочь Такады, вся эта любовь, смерть, ненависть. Подумай над этим. — Я только и делаю, что думаю. Любовь и смерть — одно и то же; мы убиваем ради любви и любим мёртвых; она дышит нам в затылок. И ты тоже лишь временное явление. Ты можешь умереть в любую секунду. — Иисусе, Лайт, — выдыхает он. Я целую угол его рта и провожу руками по его напряжённой спине. — Не притворяйся, что не понимаешь. Я знаю, что ты делаешь — ты мой. В моей голове, под кожей, повсюду. — Да. Скажи это, — шепчет он, и я смеюсь, словно мои лёгкие пусты. Он всегда просит слишком многого. Я показываю это, не так ли? Я говорю ему это, не так ли? Я не спеша провожу губами по его щеке, ко рту, и мой язык ласкает его. Сперва он расслабляется, но спустя мгновение отстраняется. — Не шути со мной, — говорю я. — Просто скажи мне, Лайт! Скажи эти грёбаные слова! — кричит он в ответ. Я действительно не знаю, что ответить. Я чувствую всё и ничего одновременно и не хочу ему врать и говорить то, в чём сам не уверен. Это его вина, что он появился невовремя и увидел то, чего видеть был не должен. Он обо всём знал; пришёл сюда, чтобы надавить мне на чувство вины и заставить встать перед ним на колени. Прости меня, прости меня… за что? Он даже не заслуживает лжи о любви. Я не собираюсь доставлять ему это удовольствие. — Полагаю, тебе придётся их из меня вытрахать. Для меня это будет вторым раундом. Так что вперёд и удачи. — Теперь ты сам по себе, — говорит он, вставая. О, какая упущенная возможность. — Можешь поиметь Леди, а заодно и дочь Такады, а ко мне не прикасайся. Я позабочусь о том, чтобы пресса уничтожила тебя до того, как ты успеешь поднять руки вверх. — Ты об этом пожалеешь! — кричу я, когда дверь закрывается за его спиной. Это всё, что он может делать — хлопать дверьми перед моим носом. Он, чёрт возьми, пожалеет об этом.