***
В конечном итоге я привожу себя в порядок и выбираюсь в офис. Я отправляю ему сообщение, и так приятно получить ответ после нескольких месяцев игнора. В здании много других людей, учитывая, что сегодня воскресенье, и я растерян, полагая, что сегодня понедельник. Эл и Михаэль заходят в мой кабинет. У меня не было желания искать нового секретаря с тех пор, как Киёми ушла в отставку, когда мы обручились. Но вряд ли секретарь смог бы их остановить. Эл считает своим правом идти туда, куда вздумается и когда вздумается, и не тратит времени на то, чтобы постучаться. Однако на этот раз я понимаю, что именно он мне принёс, поэтому перестаю без конца обводить ошибку, которую сделал в своём заявлении, и кладу ручку на стол. Эл прислоняется к стенке у двери, а Михаэль бросает конверт на стол, прежде чем отступить и встать рядом с Элом. Я открываю его, чувствуя, как они наблюдают за моими движениями. Они выглядят так, словно стоят под расстрелом, хотя их томный вид и еле сдерживаемая ухмылка Эла вряд ли похожи на страх перед смертью. Михаэль выглядит слегка больным; он, видимо, не спал всю ночь и мучается с похмелья. Это моё заявление о кандидатуре в премьер-министры. — Спасибо, Михаэль, — говорю я и смотрю на Эла, не понимая, что именно означают мои слова. Я переворачиваю страницу, ожидая, что текст продолжается с другой стороны. — Всё в порядке. Иди домой и поспи, — говорит ему Эл. — Надеюсь, завтра будешь выглядеть лучше. — Я прекрасно выгляжу. — Не могу с тобой согласиться, дорогой. И поскольку то, как ты выглядишь, является большей половиной причины, по которой я тебя нанял, я настаиваю, чтобы ты лёг спать. Вот, хороший мальчик, — Михаэль уходит и, к счастью, захлопывает за собой дверь. Я не понимаю, зачем Эл его привёл. Может, чтобы он тоже смог прочувствовать такой исторический момент? — Ну, премьер-министр, вы готовы? — спрашивает меня Эл. — Ты всё это подготовил? — спрашиваю я. Мой вопрос, кажется, ему скучен, поэтому он подходит ближе. — Прочитай всё и подпиши, — говорит он, вставая на колени, чтобы указать на очевидное место для подписи, которое я и так заметил. Я поворачиваюсь к нему лицом, держа бумагу в руках, и, когда кидаю на него взгляд, его глаза цепляют меня. Я точно не уверен, почему — я уже давно должен был к ним привыкнуть. Я вспоминаю, когда он впервые прогуливался по моему офису — я ещё был в министерстве транспорта. Он встал передо мной на колени, прямо как сейчас, и сказал: «А, теперь я нравлюсь тебе больше? Теперь мы друзья? Ты сорвал большой куш, Ягами-кун». Я понятия не имел, насколько. — Больше никого нет? — спрашиваю я. — Никого. Только ты. Я не могу сдержать улыбки. — Я имею в виду, кто-нибудь ещё объявляет свою кандидатуру? — Я это и имел в виду, — говорит он мне с соответствующей улыбкой, но снова быстро становится серьёзным и встаёт. — Нет, никого, о ком можно было бы беспокоиться. У тебя есть одобрение Леди, которое по какой-то причине всё ещё что-то значит. Ты должен позвонить депутатам как можно скорее, чтобы быть уверенным в их поддержке в голосовании. Ты должен хлестать этих ублюдков, — говорит он, передавая мне список имён, — они всё равно последуют за большинством, но тебе не помешает подсластить эту сделку. И не расходуй много бюджета, потому что они оценят лесть. Заставь их почувствовать себя важными. Будь их другом. — Ладно. — Полагаю, это конец нашего маленького делового соглашения. Должен сказать, мне было приятно с тобой работать. Большую часть времени. — Почему это должно закончиться сейчас? — Миссия выполнена. Почему это должно продолжаться? — Ты мне будешь нужен. — Ну, посмотрим, — говорит он. — Эл, ты же не думаешь уйти? — Пока нет. У меня есть несколько заявлений и парочка скандалов по поводу оппозиции. — Но ты же не думаешь о том, чтобы покинуть правительство? — Не прямо сейчас, нет. Но, как я не полагаюсь на то, чтобы ты стал кем-то другим, так и ты не должен полагаться на меня. Я очень переменчив. — Что ты имеешь в виду? — Я не задерживаюсь на одном месте надолго. Мой отец плохо себя чувствует. Если что-то случится, я должен быть готов взять на себя управление фирмой. — Но… — Это то, чему меня учили, Лайт, и я скучаю по этому. Не высовывайся, делай заявления вовремя, следи за депутатами и, когда это необходимо, пропускай сплетни об оппозиции. Никогда не проявляй сочувствие. Если ты думаешь, что что-то может повредить тебе и партии — скорми их волкам. Убей их. — «Убей их»? — Да. Убей их всех, — говорит он мне, злобно улыбаясь. Боже, иногда он может быть потрясающим. Впервые в жизни я хочу быть кем-то другим. Я хочу быть им самим. Быть похожим на него, говорить как он, двигаться как он, иметь все его мысли в голове. — Всё будет хорошо, не всё так сложно, — добавляет он. — В любом случае нас будет разделять лишь один телефонный звонок. — Я не могу заниматься собственным пиаром и быть премьер-министром. — Конечно, можешь. Есть другие люди, занимающиеся моей работой, которые могут тебе помочь и, в отличие от меня, берут гораздо дешевле. К слову, я принимаю банковские переводы, наличные, кредитную карту или чек. Даже «Американ Экспресс», — я смеюсь себе под нос и перевожу взгляд на заявление. Он забирает его из моих рук и кладёт на стол. — Я должен заплатить тебе сейчас? Боже, это удручает. — Подпиши это, — говорит он мне, и я следую его приказу. Моя ручка делает последний штрих, прежде чем он успевает забрать лист бумаги со стола и сложить его пополам. — Молодец. Мальчик хорошо справился, — бормочет он и поворачивается, чтобы уйти. — Эл? — Ммм? — Вернись. — Никакой заботы о моих коленях, Лайт. Как всегда, — он стонет и снова присаживается. — Надеюсь, это того стоит. Так что? — Я знаю: если бы не ты, то ничего сейчас бы не происходило. Скорее всего, не происходило. — Может быть. Но всё же получилось, правда ведь? Я почти поверил в судьбу, как и ты. — Почему ты мне не помог? Почему не сказал прессе о Леди, когда у тебя были доказательства? — спрашиваю я, и он смотрит в пол. — Теперь они изменились, и ты снова на моей стороне, вот так просто. — Я никогда не был на твоей стороне, но я принял то, что имею сейчас. Я всегда могу вернуться к тому, каким я был раньше — это мой подарок. На самом деле меня тяжело задеть, — и я люблю его за это, но моё тело сковано, и всё, что я могу делать — продолжать на него смотреть. Я так же потрясён, как и он, когда наклоняюсь вперёд, скрещивая руки за его спиной и сжимая ткань костюма. Я прижимаюсь лицом к его щеке и смотрю на стену позади. — Ты такой лжец, — говорю я ему. — Да. И я родился исключительно для тебя, не так ли? Я и забыл, — отвечает он. Нет, в этих словах было слишком много правды для тебя. — Прости, что я такое сказал. — Нет, может, это правда. Для тебя это правда. Но если это правда — то это должно быть взаимно. Я шепчу ему на ухо. Но это лишь шёпот. Вероятно, он даже не услышал. — Знаешь, я почти поверил тебе, — говорит он спустя мгновение. — Вся эта практика на Киёми, должно быть, возымела эффект. Не волнуйся, Лайт. Всё в порядке. Нет необходимости прибегать к такой тактике со мной, — он хлопает меня по спине, прежде чем снова встать. — Это не тактика. Он улыбается и сжимает мои волосы в кулак со всей жестокостью, неподходящей к тому, насколько мягко он смотрит на меня в ответ. Но всё это длится лишь секунду. — Я позвоню тебе, когда объявлю твою кандидатуру. После этого в Парламенте состоится собрание.***
Ресторан в традиционном стиле полон людей. Большие, отглаженные, белоснежные скатерти кажутся инородными, словно откуда-то украдены. Ватари — единственный из нас, кто ест. Эл и я просто раскидываем еду по тарелке в ожидании официанта, который заменит старое блюдо новым. — Но давайте не будем сейчас говорить о делах, Ягами. Как у вас дела с гольфом? — спрашивает меня Ватари. Он обсуждал «дела» в течение очень долгого времени и нуждается в небольшом развлечении от Эла или меня. Похоже, ему просто нужно с кем-то поговорить. — О, думаю, мне предстоит долгий путь, — отвечаю я. — Мы должны встречаться по вторникам, — говорит мне Ватари. — Смерть Такады превратила для меня гольф в довольно одинокое времяпрепровождение. — С удовольствием. — Слышал, вы помолвлены с дочерью Такады. С какой из? — Киёми. — О. Это которая? — Самая младшая. — О! Я вспомнил. У неё такие волосы, да? — спрашивает он, указывая рукой на плечи. Я киваю. — Очень хорошо. Хорошо сработано, Ягами. Когда свадьба? — говорит он, словно я выиграл в лотерею. — Первого июня. Для нас было бы честью, если бы вы и ваша семья смогли прийти. — О, конечно. Я не хочу это пропустить, Ягами. Лоулайт, не могли бы вы отметить это событие в моём ежедневнике? — Считайте сделанным, — отвечает Эл. — Такой ужас случился с её сестрой. Спасибо, Господи, что Такада этого не видит. Она жила за границей, верно? — спрашивает он меня. — Да, в Гонконге. Киёми и её мать поехали туда, чтобы помочь с похоронами и детьми. — У неё были дети? О Боже, — я удивляюсь, что Ватари, кажется, очень мало знает о семье своего предполагаемо лучшего друга, но, полагаю, он и не должен. — Ужасно. Уверен, вы будете рады её возвращению. — Ягами пользуется последними мгновениями холостяцкой жизни, Ватари, — говорит Эл, и я инстинктивно смотрю вниз, когда понимаю, что его ступня прижимается к моей промежности, но мне сложно это увидеть из-за скатерти. Я опускаю руку под стол и снимаю с него носок, пока он улыбается, как злодей из фильмов про Джеймса Бонда. — О, хорошо, хорошо, — мычит Ватари с набитым едой ртом; он, очевидно, думает, что мы должны её увидеть. — Хотел бы я сделать то же самое, прежде чем жениться. Однако в те дни это было невозможно. Это было не принято. — Эти современные люди ужасны, Ватари, — говорит Эл и снова отпивает сакэ, что он весь вечер только и делает. — Полагаю, это прогресс, Лоулайт, — отвечает он в отчаянии. Я открываю рот, чтобы возразить, что я не бушующая нимфоманка в последние несколько недель свободы, но Эл внезапно нажимает ногой с такой силой, что я давлюсь воздухом и кашляю в кулак. — Вы с Ягами — партнёры по теннису, так ведь? — спрашивает Ватари сквозь шум. — Ммммм… он довольно опытный, — кивает Эл. — Отлично. Ягами, вы курите? — Нет, — я почти взвизгиваю, когда пытаюсь оттолкнуть ногу под столом, стараясь, чтобы это не выглядело, будто у меня припадок. — Пьёте? — По праздникам, не больше. — Отлично. — Ягами превосходен, — говорит ему Эл. — Я, честно говоря, не знаю никого более достойного. Но это, конечно же, только моё мнение. — Ваше мнение важно для многих, Лоулайт, вы это знаете. И Леди, похоже, в него очень верила. — О да, я слышал об этом. Что именно было написано в записке? — спрашивает Эл, с интересом наклоняясь вперёд. Я слышу глухой звук и надеюсь, что это Эл, который ударился коленом об стол, пока убирал ногу из моего личного пространства, оставив мне свой грёбаный носок. — Не могу вспомнить подробности, но это было что-то воодушевлённое, — говорит Ватари и улыбается, когда официантка забирает его тарелку. Боже, надеюсь, это последнее блюдо. — Она, очевидно, была очень обеспокоена положением партии, несмотря на это… неудачное дело. Очень сложно. Надеюсь, вы понимаете, что это было бы немалым делом, Ягами, если вы выиграете голосование. Этот инцидент с Леди нанёс ущерб партии до такой степени, что, вероятно, приведёт к роспуску правительства и всеобщим выборам. — На самом деле это выглядит всё более маловероятным, — вставляет Эл, прежде чем я успеваю что-либо сказать. Ватари поворачивается к нему, и его очки запотевают от всей этой еды. Тонкие ручейки пота сливаются в небольшие реки между многочисленными морщинами на лице. — Правда? — спрашивает он. — Похоже, некоторые значимые фигуры оппозиции тоже были вовлечены в эту схему. Больше всех — наш уважаемый лидер оппозиции, что сделает какие-либо призывы ко всеобщим выборам несколько излишними. Поскольку Леди была единственной с нашей стороны, худшее, что может произойти — голосование в коалиции с одной из меньших партий. А этого никто не хочет. — Лоулайт, вы очень умны, — говорит Ватари и с восторгом расслабляется в кресле. Эл улыбается и опускает голову. — Да, но на самом деле это обнаружил Ягами, поэтому, к сожалению, не могу забрать себе всю славу. Он был в контакте с этими людьми, и они, как и следовало ожидать, отступили, когда им угрожали разоблачением. Им не понравилась идея о неизбежной потере должностей и массовых увольнениях. Вчера у меня был прекрасный разговор с их главой отдела по связям с общественностью. Вы знаете, как я боготворю этого глупого идиота. Мы так сильно ненавидим друг друга, что я не удивлюсь, если однажды он бросит ради меня свою жену. Он отступил и сорвал их планы, и это было правильным решением. Они не смогут восстановить общественное доверие в течение следующего десятилетия, не говоря уже о следующих выборах. — Звучит так, словно вы спасли партию, — говорит Ватари, поворачиваясь, чтобы смотреть на меня с таким же восторгом. — Я сделал то, что сделал бы любой, — говорю я пренебрежительно. — Ягами самокритичен донельзя. Возможно, это его единственный недостаток. Иногда трудно поверить, что он человек, который, как и мы все, ходит в туалет. — Смирение — очень хорошее качество для лидера. Как адвокат, вы не можете это оценить, — говорит он в шутку. — Ха. Нет, не могу. В таком случае, у Ягами нет недостатков. — Ну, если вам удалось заслужить поддержку кого-то, кому столь трудно угодить, то, сын мой, вы действительно должны быть достойным человеком. Должен признать, я недооценил вас, несмотря на ваш успех в управлении. Ваша работа в министерстве иностранных дел была замечена, но вы так молоды, и это было моей единственной заботой. — У него старая душа, — говорит ему Эл, кружа саке в бокале, — разве вы не видите, как он ведёт партию? Думаю, он именно тот, кто нужен правительству: свежее лицо, и довольно красивое в придачу. Он очень популярен, но компетентен, что необычно. — Вам очень повезло, — говорит Ватари, подталкивая меня в бок, — он выдвигает в вашу пользу довольно убедительные аргументы. У меня складывается ощущение, что всё происходит без моего ведома, и я здесь просто для декорации. Я всё ещё не нашел момента, чтобы сделать свой вклад в разговор, потому что Эл постоянно затыкал мне рот. — Не уверен, что заслужил это. Он очень хороший друг, — бормочу я. — О, снова это смирение, — смеётся Эл, и Ватари выглядит так, словно сейчас упадёт от столь хорошей шутки. — У него могут быть на вас планы. Вы должны предупредить свою невесту. Ха! — он снова толкает меня. Мне неловко за Эла, но он тепло улыбается. — Никогда. Вы знаете меня, Ватари. Я не понимаю вас, политиков. В любом случае, не то чтобы Ягами смог меня захотеть. У него слишком много здравого смысла. Думаю, я бы его погубил. Ватари смеётся так сильно, что я думаю, он довольно громко пукает. Я почти уверен, что это был не его стул. — О, я лучше пойду, — говорит он внезапно, подтверждая совершённое действие. — Совсем забыл о времени. Что ж, спасибо, Ягами. Очень хорошая еда. Тогда гольф завтра? — Конечно. Я вам позвоню, — да. Я запишу это в мой грёбаный календарь. Эл и я машем рукой ему вслед и просим счёт, чтобы поскорее отсюда уехать. Низкий потолок душного зала покрыт паром, когда я расплачиваюсь. Эл подходит ко мне с нашей верхней одеждой. Я хочу на него накричать и спросить, что за херня сейчас происходила, но это может подождать до того момента, пока мы не окажемся на улице. Думаю, он это понимает, но не выглядит озабоченным, хватая мятную конфету с бара, пока мы идём к выходу. Оказавшись снаружи, я виляю по узким улочкам, чтобы выйти к месту, где мы припарковались. — Всё прошло хорошо, — радостно говорит он, посасывая конфету. Слава Богу, он заговорил, потому что это моя реплика. — Ты не дал мне, блядь, и слова сказать! И к чему эта нога? — кричу я на него. Но он едва ли может ответить, потому что старается не рассмеяться. — Понятия не имею. Она живёт своей жизнью. Можно я верну себе носок? — спрашивает он, и я вынимаю его сраный носок из кармана, комкаю и бросаю, что он находит очень забавным. — Ты и так сказал достаточно. Лучше не говорить много с Ватари. — Но… — Ватари — тот человек, которому нужно сказать, что думать и кого слушать. Он не уважает тебя или по крайней мере не уважал до того, как я сказал ему, что должен. Ты идеально держался, Лайт. Я очень доволен. Ты можешь подумать, что всё это зависело от твоей работы и выступлений: заявлений о твоей честности и мастерстве и о том, насколько хороши твои клюшки для гольфа, — но здесь было важнее, чтобы это сказал ему кто-то другой. Если ты победишь его завтра в гольф, он будет любить тебя вечно. Поэтому постарайся это сделать. Я не думал о долбаном гольфе целую вечность. В основном это ходить и периодически бить шарики палкой за бешеную цену, верно? Я чувствую себя ошеломлённым: за ужином моя карьера была возложена в руки Эла и старика, который пердит, когда смеётся. — Я не играл в гольф несколько месяцев. Я, вероятно, теперь в этом полное дерьмо. — Как и Ватари. Ты будешь в порядке, — уверяет он меня, но… нет. Краем глаза я вижу узкую улочку и направляюсь в её сторону. Эл замечает движение позади, останавливается и поворачивается, чтобы посмотреть, как я иду вниз по тёмному переулку. — Эм, что? — Мне просто нужно остановиться на минуту. — Хочешь встать в очередь за несчастной проституткой с членом? — смеётся он и отступает на шаг. — Да, иди сюда, — говорю я и протягиваю к нему руки. Они освещены лишь уличным светом и, должно быть, выглядят ужасающе. Просто парящая рука, отрезанная по локоть. — Благодарю вас, сэр. Два пенса и кисточка винограда — и я весь ваш. Какой у вас там хороший нож, могу ли я взглянуть? Привет, — улыбается он, проскальзывая передо мной, и я наклоняюсь вперёд, прижимая лоб к груди. Я чувствую его дыхание и весь гул слов внутри. — Что случилось? Я думал, ты хочешь прогуляться. — Иногда я не понимаю всего этого, — говорю я ему тихо. — Что ты не понимаешь? — спрашивает он. Когда я не отвечаю, он кладёт руку мне на шею. — Ты поймёшь. Ты сам себе парламентский организатор и ты будешь в этом очень хорош, потому что это твоя вторая натура, — я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на тёмную улицу и услышать окружающую нас тишину. Лишь одна улица, ведущая к другой, становящаяся меньше или больше, как лабиринт, и он бесконечен. Я понимаю, что здесь нет ни центральной точки, к которой нужно стремиться, ни простого способа найти обратный путь. Тротуар блестит от мелкого дождя, и Эл говорит мне в волосы. — Это всё слишком подавляюще для тебя, Лайт? Ты только что понял, что выиграешь голосование и тебе придётся уйти из политики сейчас, чтобы всё это остановить? Ты женишься на Киёми, станешь премьер-министром и у тебя будет четверо детей. Стоила ли игра свеч? — Знаешь, ты никогда не говорил мне, — произношу я, всё ещё глядя на отражающийся с улицы свет. — Что именно? — Что любишь меня. — Нет? — Не совсем, нет. Ты просто предположил, что можешь, а потом ожидал, что я спою тебе серенаду. Это заставило меня задуматься о твоем лицемерии. Например, когда ты не хотел, чтобы я видел кого-то ещё, но ты мог трахаться с кем хочешь. — Говорит человек, который собирается жениться через несколько недель и трахает меня в свободное время, — бормочет он, и я откидываюсь на прохладную стену. Я едва могу видеть его силуэт, настолько здесь темно и тесно. — Почему ты мне не сказал? Если это для тебя так важно, почему ты не можешь мне сказать? — Ты когда-нибудь задумывался о том, что, возможно, я тебя не люблю? — спрашивает он, убирая волосы с моего лица. Я чувствую, что из-за геля волосы на моей макушке стоят дыбом, и он тихо смеётся, касаясь их, когда понимает, что сделал. — Лайт, мне кажется, я убил твою причёску. — Это потому, что ты хотел, чтобы я сказал это первым, — говорю я, игнорируя его попытку диверсии. Когда мои глаза приспосабливаются к темноте, я вижу лишь очертания его лица. Он выглядит довольно серьёзным, концентрируясь на том, чтобы привести мои волосы в порядок. — Может быть. Может быть, у меня всё ещё присутствует здравый смысл, и я вижу, что такие вещи будут бесполезны для тебя и болезненны для меня. — Ты боишься меня, — шепчу я, и он отрывает свой взгляд от моих грёбаных волос, чтобы посмотреть мне в лицо. — Иногда. Ты всегда будешь штормом на моём горизонте. Иногда они могут быть страшными ублюдками. Никогда не знаешь, чего от них можно ожидать. — Трус. — Правда? — Не знаю. Это так? — Возможно. Лучше трусость, чем глупость. Ты не отдашься кому-то, кто с радостью утопит тебя и уйдёт, распевая счастливую мелодию. Не пойми меня неправильно: я знаю, что ты думаешь, что я лучшая вещь с момента изобретения капучино. Возможно, сейчас ты этого не понимаешь, но однажды поймёшь. И это, скорее всего, произойдёт, когда меня уже не будет рядом. Такова жизнь. — О, ты так думаешь? — Я это знаю, — говорит он, и до меня это доносится далёким низким стоном. Я наблюдаю за тем, как мой палец гладит его висок. Такое тонкое, уязвимое место. Затем я наклоняюсь и позволяю своему носу скользить вдоль его. — М-м-м… Слушай, я покажу тебе моё, если ты покажешь мне своё. — Но ты лишь будешь повторять эти слова, потому что думаешь, что это то, что я хочу услышать. Ты не знаешь, что они значат. Я сделаю то, что ты хочешь, и без них, поэтому можешь не стараться, — говорит он мне как бы между прочим. Я улыбаюсь, снова падая на стену. Эта улочка так безлюдна. Может быть, все просто умерли? Я выуживаю сигарету, и зажигалка вспыхивает огнём, кратко освещая лицо Эла, обрамлённое белым воротником и чёрными волосами. — Пока ты был занят покупкой кольца для Киёми Такады, я много о тебе думал, — продолжает он, упираясь спиной в стену, накрывая моё свободное запястье рукой. — Я просто много думал. Вообще-то я говорил о тебе с Би. Безымянный, безликий, безработный ты. Не волнуйся, он думает, что «Лайт» — это какое-то романтическое, выдуманное мной имя. И я никогда не просил психологический анализ для кого-то, кого я трахал, так что это было впервые, — он забирает у меня сигарету и делает затяжку, говоря прямо сквозь облако дыма, когда передаёт её обратно. — Он психолог; не уверен, что когда-либо упоминал об этом. Иногда это очень полезно. Би думает, что ты психопат, но он необъективен. Он думает, что все вокруг — психопаты, и не может понять, в чём твоя проблема, потому что очевидно — я замечательный. — Ха! — Да. Я сказал, что ты не можешь быть психопатом, потому что ты симпатичный, а психопаты — нет. — Хорошая логика. — Поверхностная, удобная логика. — Итак, полагаю, Би сказал тебе держаться от меня подальше? — И что в море плавает много рыб, и всё в этом духе, — говорит он. — Я не так уж и стар и думаю, что неплохо сохранился. — Ты не плох. Даже довольно хорош. Очень хорош. Очень, очень хорош в правильном костюме. Очень, очень, очень хорош, когда… — Да, всё, спасибо, можешь остановиться. — Но, насколько я тебя знаю, ты, должно быть, дал ему очень негативное, одностороннее описание. Бьюсь об заклад, ты не сказал ему, что для тебя нет никого желаннее меня, и наоборот. — Я мог бы замусорить своё описание ругательствами, да. Итак, я сделал это, но в конечном счёте понял, что бессмысленно пытаться чего-то добиться от тебя. И почему я должен себе отказывать? Я осознал это, когда ты заговорил о церкви: сплошное самолюбование и злобные намерения. Я вовремя успел. — Эл… — Я знаю. Я понял, что могу заставить тебя сказать это. Я мог бы. Через насилие или сексуальное домогательство. Ты сказал бы мне это сейчас только потому, что чувствуешь благодарность, но это ничего для тебя не значит. Так в чём смысл того, что я это говорю? Вот то, что я для себя решил. — Хорошо. Тогда мы опустим эту часть. — В любом случае, наши причины могут совпадать, — говорит он, и моя голова покоится в нескольких дюймах от его плеча. Сигарета медленно истлевает меж пальцев, и я целую его, открывая и закрывая рот, потому что он безобразно податлив и делает всё, что я ему говорю. — О, извините, — слышится мужской голос откуда-то извне. Я вижу, как его нога исчезает из виду, и смеюсь, когда возвращаюсь к Элу. — Маленький сигаретный пидор, — улыбается он мне в рот. — Пойдём.***
— Лайт! Слава Богу! Подожди секунду, мне нужно найти тихое местечко, — я слышу шорох её платья и скольжение нейлона, когда она, должно быть, прижимает телефон к ноге. Через пару секунд я слышу, как захлопывается дверь. — Всё, я вернулась. Я хожу по кухне. Моя квартира теперь опустела, так как я убрал многие вещи на хранение. Я навожу порядок и наклеиваю наклейки на то, что остаётся на продажу, и то, что должно быть перевезено. Я оставлю Элу кровать, если он захочет себе это место. — Как дела? — спрашиваю я. — Не спрашивай. Не хочу говорить об этом. Как ты себя чувствуешь? — Хорошо. — Ты нормально питаешься и всё такое? — Киёми, я заботился о себе долгое время, думаю, что смогу сохранить себя в живых ещё несколько недель. — О, ты раздражён. Ах, чёрт возьми. Не вешай трубку, — приказывает она мне, прежде чем на кого-то накричать. — Прости, — говорит она в телефон. Я забыл о её манере разговаривать стаккато. — Кто это был? — Один из мальчишек решил, что ему нужно в туалет. Знаешь, если бы он не был таким глупым, я бы подумала, что он специально ждал, когда я войду. В любом случае, расскажи мне о Леди. Я только что узнала о случившемся, буквально сегодня утром, потому что здесь информационный вакуум. Кен хочет круглосуточной абсолютной тишины, чтобы он мог сидеть с грустным лицом и смотреть в стену. Кстати, твой телефон был выключен. Это такие удивительные новости! Грустные, конечно же, но прекрасные. Что случилось? В новостях на канале говорится, что у неё была передозировка. Ты знаешь, что у них здесь нет компьютера? Так у неё действительно был передоз? — Да. — С тобой всё в порядке? Ты странно разговариваешь. — Я в порядке. Просто в шоке, ты понимаешь, о чём я, — говорю я, бросая пакетик чая в чашку. — Теперь всё немного нестабильно, вот и всё. — Итак, Ватари теперь временно исполняющий обязанности, прежде чем они выберут нового лидера, верно? — Да. Голосование будет через несколько дней. — Ты уже выдвинул свою кандидатуру? — Да. — И тогда ты будешь премьер-министром? — Может быть… Киёми? Ты всё ещё тут? — Да, прости. Я просто не могу поверить, что это было так просто. Есть ли соперники? — Нет никого, с кем бы я не справился. — Я знаю. Я возьму билет сегодня вечером. — Но зачем? — спрашиваю я, в ужасе от этой идеи. Она не может так резко менять мои планы. — Это очень важно. Я должна быть с тобой, — объясняет она. Ну да. Но это необязательно. Это просто голосование в Парламенте. — Нет, оставайся там. Это будет лучше выглядеть. — Будет лучше, если меня не будут волновать выборы моего жениха? — Ты в трауре, Киёми. Твоя сестра только что умерла. — Мне здесь так скучно, Лайт, — вздыхает она, — позволь мне вернуться домой. Я должна быть уверена, что поддержу тебя. — Ты отлично это делаешь на расстоянии. Пресса в утренних газетах очень хороша, хотя из-за Леди мы теперь на средних страницах. Нет, ты нужна мне там, а мне нужно сосредоточиться. — Думаешь, я тебя буду отвлекать? Спасибо. — Я не это имел в виду, я хочу сказать, что… Ну да, ты отвлекаешь. — Я скучаю по тебе, — говорит она. Я опускаю пакетик чая в кружку с водой. — Я тоже, — отвечаю я. — Непохоже, что ты действительно так думаешь, Лайт. У тебя от напряжения скоро лопнут сосуды. — Прости, просто я не один. — И ты не хочешь звучать как разговаривающий со своей невестой дерьмовый ублюдок. — В какой-то степени да. — Кто с тобой? — Эл, — отвечаю я. Его здесь нет, он всё ещё на работе. Но я хочу, чтобы она привыкла к мысли, что он всегда будет рядом. Это облегчит задачу в долгосрочной перспективе. — Ты с ним снова дружишь? — спрашивает она. — Мы решили отложить наши разногласия в сторону, чтобы он мог помочь мне с выборами. Он хотел, чтобы я передал тебе извинения за его плохие манеры. У него был низкий уровень сахара в крови. — О! В таком случае, хорошо. Ты пригласишь его на свадьбу? Забудь мои слова и пригласи его. — Ха, не думаю, что Эл любит свадьбы. Особенно мои. — Предложи ему в любом случае. Ладно, возвращайся к тому, что делаешь. Позвони мне позже? Я скоро сойду с ума, Лайт. Эти дети отвратительны и всегда плачут. Один из них съел мою помаду «Tom Ford». — Боже, всё в порядке? — С губной помадой? Нет, он её съел. Ограниченный, блядь, выпуск. Прости, что ругаюсь, но меня это очень разозлило. — Я имел в виду ребёнка. — О! Да, к сожалению, он в порядке. — Киёми, ты бессердечная сука. — Я знаю. Эй, только подумай, через шесть недель ты женишься на этой бессердечной суке. Подумать только. — Ты пытаешься меня отговорить? — спрашиваю я, и она смеётся. — Нет. Я буду любить наших детей, мне просто не нравятся чужие. — Хмм. — Ты уверен, что с тобой всё в порядке? Ты нормально спишь? — Да и да. Что с… как его зовут? Муж твоей сестры. — Кен. — Да. — Он такой скучный, — говорит она, и я фыркаю в телефон. — Правда! Он только и делает, что плачет! — Его жена только что умерла. — Разве я не знаю? В любом случае, я лучше пойду, или этот ребёнок описается просто мне назло. Ты позвонишь мне позже? — Да, примерно в десять по твоему времени? — В любое время. Лайт… Я горжусь тобой. — Спасибо. Купи одежду, пока ты в отъезде. Ничего весёлого и вызывающего, но не чопорное. Подумай о сексуальной консервативности, но пусть сексуальность исходит от твоих туфель. Костюмы. Но только не брючные. Юбки-карандаши чуть выше или ниже колена и не дешёвые. Попробуй найти японских дизайнеров, но ничего слишком авангардного. Классика и никакого красного. К чёрту красное. Всё, кроме красного. — Я этим займусь. Поговорим позже, — говорит она, уже опуская трубку. — Удачи тебе, и не кури. — Пока, Киёми.