***
Сейчас время «вопросов и ответов от Премьер-министра». У лестницы я жду, когда меня допросят. Люблю производить впечатление и входить уже после того, как остальные займут места. Иногда моя партия (и в последнее время несколько недовольных и революционно настроенных членов оппозиции) встаёт, когда я вхожу, и это очень мило. К тому же есть какое-то болезненное очарование в том, как они, один за другим, заранее заходят в зал. Я делаю вид, что увлечён телефоном, чтобы никто со мной не разговаривал. Появилось пополнение среди высших чинов оппозиции — какой-то ребёнок, стоящий одиноко у столба в лобби, в то время как его коллеги-депутаты проходят мимо, словно его нет. Он разговаривает по телефону, опустив голову. Он интересен тем, что недавно был назначен главой Теневого Кабинета, и я понятия не имею, как и почему. Он даже моложе, чем был я, когда меня повысили до главы министерства транспорта, поэтому могу лишь предполагать, что они в отчаянии и это их способ подорвать мои профессиональные достижения. Самое странное в нём — что, вероятно, служит причиной, почему с ним никто не разговаривает, — его неестественная внешность. Он маленький, с белыми волосами, чёрными глазами и носит белые костюмы, словно хочет выглядеть ещё хуже, чем есть на самом деле. Он с Хоккайдо. Интересно, он отбеливает волосы или поседел от страха в комнате ужасов? Придерживая свой глупый, игрушечный телефон у уха, он смотрит на меня, не отрывая взгляда дольше, чем принято. Он не кивает головой, не улыбается и не отводит взгляд, как другие люди — просто смотрит. Мои губы кривятся при виде его дерзости, и он повторяет мои действия. — Отчего выглядишь таким счастливым? — слышится голос позади меня. Мои лёгкие пусты, и я поражён тем, насколько мало чувствую. На языке остаётся привкус старых монет, и я понимаю, что случайно прокусил внутреннюю часть губы. Голос продолжает говорить мне на ухо: — О. Ты чувствуешь запах крови из красного лагеря. Я знаю, о чём ты думаешь: «Как он смеет стоять в этих священных стенах?» Необычный выбор костюма. Он определённо выделяется. Дело не в том, что я не был к этому готов, но я ждал подходящего момента, чтобы сделать то, что он только что сделал со мной: подкрасться сзади и шокировать его эмоционально, чтобы поставить его в невыгодное положение. Он вернулся на работу несколько месяцев назад, насколько мне известно, но держался от меня подальше, и я держался от него подальше, что было немалым усилием, так как его офис теперь в Кантее. Перенос его офиса был неразумным шагом с моей стороны, но я организовал его сразу же после его ухода, словно заявление для себя, что он вернётся, хотя в то время я не был в этом уверен. В конце концов это послужило ещё одним напоминанием о том, что я не должен принимать поспешных решений в жизни или позволять сердцу становиться резоннее головы, потому что именно тогда можно допустить ошибку. Я поворачиваюсь и вижу, как его весёлое лицо едва сдерживается, когда он рассматривает мужчину-ребёнка впереди. Одно — наблюдать за кем-то издали, и совсем другое — видеть его прямо перед собой. Когда у меня появлялось свободное время в офисе, я наблюдал за тем, как он шёл от парковки до Кантея по утрам, а иногда и за тем, как он уходил днём. Разделяющее нас стекло создавало ощущение просмотра по телевизору. В последнее время у меня нет на это времени. Однажды Киёми принесла мне кофе, пока я смотрел, как он входит в здание. Она обняла меня за талию, вздохнула, увидев, как он и остальные заходят, и сказала: «В другой раз». — Ты помнишь меня? — спрашивает он. — Конечно. — Хорошо, потому что иначе было бы неловко. — Ты вернулся. — Кажется, да. Я получил сообщение от твоей секретарши, в котором говорилось, что мой контракт всё ещё остается открытым, — говорит он мне, и его глаза щурятся в подозрении. — Неужели я неправильно понял? — Я подумал, что ты решишь остаться в Лондоне. — Ты этого хотел? — Нет! Нет, я имею в виду, что я не знал, что ты делаешь. Хорошо, что ты вернулся. На работу. Я просто не ожидал увидеть тебя в Парламенте. — Ватари хотел поговорить со мной о мошенничестве его сына. Мне так повезло. Посмотри на всю эту макулатуру для чтения перед сном. Я как бюро гражданской помощи, раздающее бесплатные консультации. Он выглядит таким утомлённым, когда поднимает две папки с бумагами, покоящиеся у него в руках, словно я должен расплакаться от жалости. Возможно, он их взял, но не будет читать. Он уже делал это раньше. Меня больше интересует, почему ему потребовалось так много времени, чтобы признать, что я жив. — Итак, когда… — Мошенничество — не мой профиль, ты же знаешь, как я люблю убийства. Но я уже могу сказать, что он проиграл, лишь прочитав обвинения и его заявления в полицию, — говорит он быстро, прерывая меня своей историей, словно мы виделись вчера, а не семь месяцев назад. — Я не позволю моей фирме приблизиться к нему и на километр, так что будет весело придумывать оправдание. Я подумал о надёжном: «Я барристер, не солиситор. Пожалуйста, не разговаривайте со мной!» или «Я бы с удовольствием помог вам, но моя собака съела мою регистрацию на практику». Может быть, я мог бы дать это дело одному из моих учеников ради опыта. Что ты об этом думаешь? — Ага, звучит хорошо. Но когда ты вернулся? — Несколько недель назад, ты об этом знаешь. И он всё ещё долбаный лжец. Он вернулся более двух месяцев назад. Я сохранил его место работы и дал ему новый офис. Я даже проломил стену и полностью переделал её с учетом всех его желаний, чтобы ему было не придраться. Неблагодарный ублюдок. — Я… — Ты почти влетел в дверь лифта, чтобы ускользнуть от меня, хотя ты всегда предпочитал лестницу, — говорит он, улыбаясь мне и откидываясь на баннер. — Всё в порядке, я виноват, что смутил тебя. Я не должен был говорить тебе те вещи. Я был под впечатлением, и это твоя вина, потому что ты был очень снисходителен, терпелив и добр ко мне. О, доброта. И ты знаешь, что мне нравится, когда ты ужасен с Дживасом. Список может продолжаться. Или, может, я был всё ещё пьян, не знаю, но в любом случае было несправедливо с моей стороны заставить тебя чувствовать себя неловко. Можешь считать это бредом твоего прошлого поклонника. Я просто хотел избавиться от всего этого. Я был рад избегать тебя, но потом понял, что мне не шестнадцать, и что я работаю на тебя, и иногда у нас были встречи, и иногда это было по работе. Иногда. И это я должен был в этом разобраться, не ты. Писать заметки через Михаэля глупо, особенно когда он не хочет со мной разговаривать. — Почему? — Не важно. Это пройдёт. — Я собирался позвонить тебе в офис, — признаюсь я. — Я хотел дистанционного подхода. — Ну, это классика, но я рад, что ты этого не сделал. Ты собираешься использовать шокирующий приём придурка? — Ну, я точно в шоке. — Но не придурок, — говорит он мягко. — В любом случае, мне очень жаль. Я всё усложнил, и я извиняюсь. Надеюсь, ты забудешь об этом и сможешь говорить со мной, не ощущая неловкости. Мне бы это не понравилось. Я беспокоился. — Я не чувствую себя неловко, как, впрочем, и ты. Здесь не о чем беспокоиться. — Лайт, видел бы ты своё лицо. Как прошла свадьба? Ты подстригся? — Нет. Почему? — Просто выглядишь по-другому. В хорошем смысле. Не то чтобы ты плохо выглядел раньше. Иногда кажется, что люди будут выглядеть точно так же, как когда ты их оставил, понимаешь? — Понимаю. Как всё прошло с фирмой? И… я уже говорил, что сожалею о твоём отце? — Говорил. Всё в порядке, спасибо. — Как прошли похороны? — Ну, он был похоронен. Это точно было не комедийное шоу, но гроб не уронили, поэтому, полагаю, всё прошло настолько хорошо, насколько можно было ожидать, — он опускает взгляд на мои руки и смотрит на кольцо. — О, вижу, на тебе кандалы. Киёми в порядке? — Да, а ты? — я не знаю, зачем спрашиваю, потому что теперь, когда первоначальный шок спал, я вижу, что он выглядит чертовски потрясающе. Как кто-то может вернуться с похорон и судебных разбирательств и выглядеть лучше, чем раньше? Может, он отказался от сахара и виски в пользу витаминных добавок и спортзалов? А может быть, я просто забыл, как он выглядит. — Отлично. Так что, никакой неловкости? Чистый лист? — Я рад, что ты вернулся, Эл. — Приятно видеть тебя, а не только сверкающие пятки, когда ты убегаешь от меня. — Я не убегал. — Хорошо, ты очень быстро шёл. Я правда ценю, что ты так хорошо принял моё временное и необычайно хрупкое состояние, — говорит он и улыбается чему-то или кому-то за моей спиной. Переведя на меня взгляд, он хлопает меня по плечу и уже было разворачивается, чтобы уйти. — Я позволю тебе уничтожить оппозицию. Удачи. — Не хочешь потом пойти выпить? — спрашиваю я, пытаясь его остановить. — За твой счёт? — он смеётся, и я смеюсь, вспоминая, что это была моя фраза перед тем, как я стал премьер-министром. Теперь люди сами покупают мне напитки за свой счёт. Так устроен мир. — Спасибо, но у меня кое-что запланировано. Может, в другой раз. — Конечно. Позвони мне в офис, — говорю я. — Вообще-то, завтра кое-что будет. — Кое-что? Как интересно. — Анонимный социальный вечер подхалимов. Ты не получил записку? Партийный организатор от оппозиции устроил это, чтобы стимулировать «хорошее чувство между партиями», — говорю я. Он выглядит всё таким же циничным, как и я. — Как будто это произойдёт. Я чую запах огромного провала. — Пиар должен там присутствовать. — О. Тогда и я должен быть там. — Если сможешь. Он забронировал плавучий бар-ресторан. Надеюсь, он попытается покрыть расходы за свой счёт, иначе это будет пустой тратой наших денег. — Боже, он такой хвастун, — вздыхает он. — «Избранный», чёрт возьми. Он очень ретро, не так ли? Это ведь тот, что с огромными лацканами, да? Надеюсь, он не догадался устроить дискотеку. — Думаешь, я бы тогда пошёл? Это просто неофициальный вечер. — На лайнере. — На лайнере, да. Он покидает док Хинода в половине восьмого. — Я бы не хотел это пропустить. Отлично. Неофициально. Значит, можно привести кого-то… как вы их называете… гражданского? — Он не говорил, что нельзя. Так что думаю, можно, если у него есть паспорт, — я пожимаю плечами. Моё определение термина «неофициально» — костюм свободного кроя и без галстука, если вы действительно хотите забить на формальность. — Хорошо. Ну, мне пора идти. Увидимся на катере-качалке. — Эл. — Ммм? — Не смущайся. — Я не смущаюсь. Это чувство мне чуждо от природы. — Отлично. Потому что. Ты не должен. — Лайт, я должен тебе кое-что сказать, — говорит он, и его голос серьёзен. Он снова смотрит мне за спину, в сторону дверей, и, когда поворачивается ко мне, то снова выглядит счастливым. Это не мешает ему сделать несколько шагов назад, пока он разговаривает со мной. — Но это может подождать до завтра. Ты знаешь, что они не могут начать без тебя, верно? Должно быть, уже почти время. Удачи, Премьер-министр.***
Мы подъезжаем к причалу. Огни от мультяшно-футуристической плавающей прозрачной клетки — лайнера — отливают синим в темноте. Пока машина всё ещё движется, мой телохранитель выскакивает, чтобы осмотреть опасную среду, прежде чем мы выйдем. Всё работает как часы: я выхожу, мой телохранитель следует хвостом, водитель открывает дверь для Киёми, и она ждёт, когда я подойду к ней с другой стороны. Наша дорога к пирсу проложена звёздным небом и людьми. На улице немного холодно, но я подобрал одежду по погоде. Мы решили проигнорировать неофициальный дресс-код, и похоже, что все остальные тоже. Нет никакой погоды или случая, который бы требовал плохой одежды. Мой охранник кружит вокруг нас, как овчарка, загоняя нас на судно, пока мы его игнорируем. Как только мы попадаем внутрь, я понимаю, что это действительно бар на плаву и он уже переполнен. На меня тут же набрасываются члены моей собственной партии. На лайнере всё ещё есть свободное пространство, поскольку стороны разделились на группы. Нет, это никогда не будет общим делом, если мы только не напьёмся так, что забудем, кто есть кто. Я вижу лидера оппозиции — вечно жирного, спорящего и завистливого идиота по имени Цукино. Он и его жена кланяются, мы с Киёми делаем то же самое, и ненависть отравляет воздух между нами. Ему трудно бороться с мятежом в рядах, так как его депутаты только что поняли, насколько он стар, скучен и бесполезен по сравнению со мной, что является отчасти причиной, по которой его партия организовала этот фарс. Учитывая это, я не уверен, почему меня пригласили, потому что это только подчёркивает проблему. Я заметил, что в последнее время он пытался подражать мне: изменилась его манера говорить во время выступлений, он нанял стилиста, чтобы тот одел его, как меня, его жена пытается выглядеть как Киёми, даже подстриглась так же. Они не понимают, что могут лишь имитировать выигрышную формулу, но никогда не станут лучше. Те, кто находится в оппозиции, должны быть противоположными во всех отношениях, чтобы нас можно было различать. Он, кажется, не понимает этого, и его политика лишь противостоит моим принципам, поэтому мне не о чем беспокоиться. Кто-то пригласил Дживаса, и он привёл Наоми. Кто пригласил Миками, остаётся для всех загадкой, но это мог быть я. Когда все будут здесь, я пожму ему руку, и это станет пищей для сегодняшних разговоров. Защищённый, словно центр притяжения, моей планетарной системой министров, я замечаю Михаэля и его волосы, отливающие синевой — он, должно быть, тот самый гражданский, — поэтому глазами ищу Эла и нахожу его в баре с теневым канцлером казначейства. Оппозиция всегда восхищалась Элом, и я уверен, что они пытались купить его, потому что их глава пиара облажался. Я должен заставить его чувствовать себя в безопасности и ценить как сотрудника, поэтому я отрываюсь от своей маленькой группы головорезов, чтобы подойти к нему. Мой телохранитель следует за мной, когда я вхожу на «ничейное поле» бара, и скрывается на незаметном расстоянии. Канцлер замечает меня, извиняется перед Элом и уходит со своим космополитом. — Хороший костюм, — говорю я в спину Элу и ужасаюсь, когда он оборачивается. — Это что, красный галстук? — Это подарок от кого-то, кто не знал, что этот цвет под запретом, — объясняет он, закатывая глаза на мой вопрос. Или на свой ответ, я точно не уверен. — Я не хотел его расстраивать. — О, да, твой день рождения! Прости, ничего тебе не подарил, не знал, куда именно отправлять. — Зачем тебе покупать мне подарок? Но да, это был мой день рождения, и я ещё на год ближе к смерти. Ничто не проходит мимо тебя, верно? — Нет. Я пережил некоторые твои дни рождения, и каждый из них запомнился мне по-своему, — говорю я ему, а затем хмурюсь, когда понимаю, что это не открытый бар и официант, похоже, не узнаёт меня. Эл допивает радиоактивную зелёную жидкость с кубиком сахара, скрывающимся в нижней части бокала мартини, и кашляет. — Но этот день рождения был особенно запоминающимся, — отвечает он, и его горло першит. Я улыбаюсь в свою водку, пока мы аккуратно двигаемся к тихому открытому окну, так что шум воды частично заглушает разговоры людей, голоса которых сливаются в один громкий вой. Я поражён тем, насколько мы дружелюбны друг к другу. Я хочу поблагодарить его за то, что он задал такой тон, ибо на его месте я бы выжал из ситуации всё что мог и свёл его с ума, потому что никто не смеет меня бросать — это я бросаю их. Это мучило меня в течении семи месяцев. Он самый раздражающий ублюдок, которого я когда-либо встречал, и, когда я трахал его в своем офисе, или в своей постели, или ещё в каком другом месте, я думал о том, чтобы убить его. Сейчас я потрясён только потому, что мы разговариваем. Надеюсь, я хорошо освещён. Горизонт Токио ночью всегда льстил мне своим мягким свечением. — И почему? — спрашиваю я. — Би приехал в город, знаешь, словно Санта на Хэллоуин. Помнишь, я рассказывал тебе о Би? — Тебя не было несколько месяцев, не десятилетий. Это твой друг, который думает, что я психопат, верно? — С тех пор он изменил мнение о тебе. — Отлично. Какой теперь диагноз? — Ты будешь рад узнать, что теперь ты и нарциссист, и психопат — излюбленный психический коктейль серийных убийц во всём мире, но он не уверен, какой именно тип. — О, у меня даже есть тип? Что ж, это очень мило. Давай я принесу тебе нормальный напиток. — У меня уже есть один, спасибо. — Это не считается. Он зелёный. — Ага. И я чувствую, как он жжёт мне горло. Это, наверное, к добру. — Или отбеливает твою пищеварительную систему и медленно разъедает всё на своем пути, как высококачественная кислота. Итак, что тебе сказал Би? — говорю я, пока мы оба опираемся на оконную раму, как задумчивые поэты, наблюдая за небоскрёбами, медленно уплывающими вдаль. — Ты не хочешь этого знать, — смеётся он. — Нет, хочу. — Тогда мне лучше разобраться с этим. Он сказал, что ты создал себе великую личность и альтернативную реальность, чтобы скрыть свои слабость и стыд, которые ты подавляешь или проецируешь на других. Всё это должно было привести тебя к психушке, но ты слишком чувствителен — будто остального недостаточно, — поэтому не можешь принять концепцию неудач и оскорблений. Ты хочешь, чтобы все тобой восхищались и видели, насколько ты всемогущ, и думаешь, что всё так и должно быть. Ты высокомерен, притягателен, завистлив; думаешь, что ты уникальная и особенная драгоценность и другие люди чувствуют тебя как продолжение себя. В принципе, ты думаешь, что прекрасен. И что я того же мнения. Но я ведь такой дурак, сказал, что ты во многом не прекрасен — то есть я поддержал тебя, но и уничтожил, и ты не мог разобраться в своих чувствах ко мне. Ты видел во мне угрозу — как ураган, который размозжил бы твоё сознание. По-видимому, это очень распространённая черта для политиков, потому что правительство — коллективная фабрика нарциссизма. Полагаю, для тебя это готовый культ. Во всяком случае, это то, что он думает, — заканчивает он пренебрежительным фырканьем. Я не могу говорить. Я даже ничего не чувствую. Краем глаза я вижу, что он смотрит на меня, но всё размыто. Вокруг меня лишь вспышки света, переливающиеся в воде. — Ты в порядке? — спрашивает он через некоторое время. — Ты в это веришь? — Нет! Это всего лишь Би, у него свои тараканы в голове, правда, для них ещё не придумали название. Когда нам было семнадцать, он сказал мне, что я нимфоман-садист, страдающий бессонницей, скрытой агрессией из-за отношения родителей и отсутствием сочувствия, и был удивлён, что я ещё никого не убил. В общем, думаю, со мной всё ещё хуже, чем с тобой. По крайней мере, у тебя есть сострадание, да? Подумай об этом. — Как ты можешь говорить, что ты хуже меня? Твое описание — описание типичного человека. То есть ты позволил ему сказать такое обо мне? — Я не мог его остановить, он говорил по телефону. Несколько лет назад он передумал насчёт меня, и, в дополнение к психозу, теперь я ещё и эгоист, который зациклен на своей собственной морали и справедливости или же её отсутствии, и я беру дела только за деньги или потому, что нахожу их интересными. Последняя часть — чистая правда, не вижу в этом проблемы. У меня также есть бессознательное желание умереть. Это самое недавнее. Но я не думаю, что ты ему нравишься, нет. — Он мне тоже не нравится, и ты можешь ему это передать. Скажи ему, что мой диагноз — он придурок и ему нужно перестать оценивать людей на основе твоих дерьмовых разговоров. Всё это неправда. — Конечно, неправда. Он даже никогда не встречал тебя. Знаешь, если он тебя увидит, я гарантирую, что его диагноз немедленно изменится. Он будет охотиться за тобой… Не хочу думать об этом, это ужасная мысль. Но я не обращал на него внимания, и ты тоже не должен. Мне жаль, что я сказал тебе, но я подумал, что ты посчитаешь это забавным. Слушай, я бы ушёл, но корабль движется, и я думаю, что утону: ты ведь знаешь, я не умею плавать, — грустно говорит он, как будто рассматривает возможность сделать это или сделает, если я его попрошу. — Нет, не надо. Это действительно забавно. Только больше не говори ему обо мне. — Не могу обещать. Он — моё доверенное лицо. Моя опора на века. — А я думал, что это я. Я ведь так блядски прекрасен. И так прекрасен в блядстве. — И прекрасен в сексе. По крайней мере, когда ты был там. Видишь, не всё так плохо. Нет худа без добра. — Что ты имеешь в виду под «там»? Конечно, по определению это означает, что я должен быть «там», где бы «там» ни было. Где же это «там»? — «Там» — это неловкая территория, и мы оставляем её позади. Ты слишком много значишь для меня, чтобы идти на такой риск. — Ты сбиваешь меня с толку, — говорю я тихо и сам удивляюсь тому, как искренне это звучит. Я стараюсь прочитать его взгляд, но ничего не вижу. — Не грусти, — говорит он. — Это общество взаимного замешательства. Прости. — Всё в порядке, я привык к этому. Я просто хочу… О! Ты ведь хотел поговорить со мной о чём-то? — Правда? — Вчера. Ты упомянул, что хочешь мне что-то сказать. — А. Да, точно. Несколько вещей, в самом деле. Например, почему Миками здесь? — Кто-то, должно быть, пригласил его, — понятия не имею, кто. — Кто-то? — Это имеет значение? — Мы можем обсудить остальное за закрытыми дверями. К сожалению, здесь не так много помещений, в которых можно запереться. — Печально. Но, уверен, мы сможем что-нибудь найти. — Может, детская раздевалка? — Конечно. Он улыбается мне в ответ. В этом мире мы — единственные люди, понимающие причину этой улыбки, раньше со мной такого никогда не случалось. Когда я улыбался, никто никогда не знал, почему. Я привык к тому, что забываю, стираю прошлое, словно его и не было никогда. Но теперь я не потеряю его, я смогу получить всё желаемое. Это была всего лишь одна маленькая ошибка в моей жизни — камешек, о который я споткнулся, который ничего не изменил, разве что меня самого. Дорога продолжается. Я хочу забрать его в свою квартиру, как раньше, но теперь в ней кто-то живёт; в наших комнатах, на наших местах. Я хочу ощутить любовь и печаль, пусть даже они меня уничтожат. Всё очень мило, пока он не смотрит на меня так, словно попросил меня поджечь себя заживо. — Прости, — говорит он, — это дерьмо нелегко пережить. Но прошлое должно оставаться в прошлом. — Эл, можно мы вернёмся в тот день? Есть кое-что, что я хочу сделать. Что я не смог сделать тогда. — В какой день? — Когда я видел тебя в последний раз. — Вчера? — смеётся он, прекрасно понимая, что я имею в виду. — Ты всегда был очаровательным ублюдком, Премьер-министр. Мы не можем вернуться назад. — Мы не должны. Ты никогда не уходил. На секунду он понимает, что я прав, но внезапно отворачивается, чтобы оглянуться назад, на воду, разрушая момент легко, словно разрывая кусок бумаги. — Ты слышишь? — спрашивает он. — Слышу что? — Мне показалось, там что-то было. — Я ничего не слышу, кроме волн и этих ублюдков. Что ты слышал? — Тогда, наверное, это лишь я. — Я не могу сейчас вызвать доктора. Ты сможешь подождать, пока мы не сойдём на берег, перед тем как окончательно сойдёшь с ума? — Би думает, что это… — С меня достаточно. Мне плевать, что он думает. Скажи мне своё мнение? — Би сидит мне поперёк глотки. Би может пойти нахуй. — Это напоминает мне о том, когда я был ребёнком. В одной ловушке с людьми, которых ненавижу, окружённый водой. — Спасибо. — Я не имею в виду тебя. Мои родители брали нас на море, и это была просто фантастика. Это сарказм, если что. Мои родители ненавидели друг друга, а я ненавидел своих братьев, так что семейные праздники были для нас просто отличной идеей. Что может быть лучше, чем запереться на недели в крошечном, неоправданно дорогом арендованном доме, в котором и заняться толком нечем, кроме как портить друг другу жизнь? Мы ездили туда каждый год, пока мне не исполнилось четырнадцать. Там я читал рассказы про затонувший город. Ну, то есть полностью погружённый под морскую воду. — Атлантида? Ты нашёл Атлантиду? Буду разочарован, если речь о чём-то другом. — Ха! Нет, не Атлантида, но что-то вроде того. Я знал, что это неправда, но… Говорят, можно увидеть шпили церквей в море и услышать колокола под водой во время штормов, но вся эта ложь придумана безумцами. Я проводил почти каждый день, сидя на скале, читая и слушая колокола под дождём, потому что не хотел возвращаться. И я заставил себя поверить, что они правда звонят. Я хотел, чтобы это было правдой, и с тех пор я их слышу. Но только иногда, как сейчас. Вот почему я не люблю открытое море или дождь; они напоминают мне об этом, и я продолжаю слышать эти воображаемые грёбаные колокола, — он вздыхает, закрывая глаза, и прикладывает ладони ко лбу. — Боже, интересно, где сейчас Стефан? Представь меня Киёми ещё раз. Я этого не ожидал. Он переключается на Киёми молниеносно, словно торпеда на мишень, оставляя меня в недоумении с вопросом: «Кто такой Стефан?» Я не хочу, чтобы Эл говорил с Киёми или с кем-то, кроме меня, потому что даже когда в его словах нет смысла, это всё равно лучше, чем слушать других. Этот разговор с Киёми вряд ли хорошо закончится. Она не слишком-то от него в восторге, особенно с тех пор, как получила ответ на приглашение на свадьбу, которое отправила, несмотря на мой совет. Его ответ был: «Блять, только не это». Я следую за ним к Киёми и подоспеваю к тому моменту, когда он прерывает её разговор с моим министром обороны. Она кажется словно отлитой из стали, её спина заметно напрягается. В сумраке бара её помада почти чёрная; Киёми смотрит на меня, ожидая утешения или объяснения, почему я позволяю Элу стоять рядом с ней. — Привет, — говорит он. — Здравствуйте, — отвечает она. — Киёми, думаю, наше общение началось не с нужной ноты из-за моей наследственной грубости. Мне очень жаль. Я бы хотел, чтобы мы начали с чистого листа, если ты сможешь меня простить. Твоё кольцо действительно очень дорогое. Оно кричит: «Картье». Когда я увидел его, я подумал о Картье. Картье во плоти. Поскольку она не такая идиотка, как другие люди, поначалу она ведёт себя осторожно. После паузы она понимает, что это может быть искренним извинением, или по крайней мере принимает его таковым и улыбается, приняв его руку и раскаяние. — Здесь нечего прощать. Жаль, что ты не смог прийти на свадьбу. Было ужасно. Лайт тебе рассказал? Гражданская церемония была ещё нормальной, но традиционная вообще ни в какие ворота. — Жаль слышать. И теперь мне вдвойне жаль, что я это пропустил. — Ты был в Лондоне, верно? Садись к нам. Я хочу об этом послушать, — говорит она, прикрывая глаза, и ветер обдаёт наши лица холодом, словно кто-то пытается закрыть окно. Она уже уходит и ожидает, что мы к ней присоединимся. — Просто делай, что она говорит. Будет проще, — советую я ему. — Дживас тоже здесь. Не стесняйся растерзать его, потому что мне этого делать нельзя. — Почему? — Он болен, и мне сказали, что вести себя грубо с умирающими — моветон. Да, бедному Дживасу диагностировали неизлечимую болезнь. Болезни, вообще-то. Их можно вылечить по отдельности, но они скопились в нём, словно бомба, и трахнули его с такой силой, что иногда без тяжёлых лекарств он не может нормально стоять. Он не возражает, так как, кажется, наслаждается жизнью, но всё это превращает его организм в труху. Он выглядит зеленоватым. До этого он просто похудел и бегал, демонстрируя свои новые выдающиеся скулы, но, к счастью, теперь он просто выглядит больным, без каких-либо преимуществ. Он больше не может работать (не то чтобы он когда-либо это делал), но ради Наоми я вернул ему зарплату настолько, насколько смог. Я также лично делаю взнос на его медицинские счета, и это единственное, что мешает ему бегать с дикими и фантастическими историями, что он сам за все платит. Могу сказать, что сей благотворительный акт просочился в прессу в удобное время. У него есть морфий, и его не волнует, как он его получает или кто платит, пока он у него есть. Теперь, увидев Эла, я могу натравить его на Дживаса. Мне нравится часто встречаться с Дживасом, чтобы смотреть, как он угасает по мере прогрессирования болезни. Это очень печально. Я следую за Элом к угловой части корабля, полной столов, и люди вокруг смотрят на меня, но я уже не обращаю внимания. Я привык, что на меня пялятся, но по крайней мере теперь это из-за того, кем я являюсь, а не из-за того, как я выгляжу. Вероятно, прикованное ко мне внимание — слияние двух пунктов, потому что в политике важно быть харизматичным и привлекательным. До сих пор это оказывало мне хорошую услугу. Когда мы подходим к столу, то сталкиваемся с Дживасом, несущим чепуху. — Я вошёл в астрал и… — О, я люблю этот клуб, — прерывает его Киёми, присаживаясь, и обменивается воздушным поцелуем в щёку с Наоми. — Чертовски потрясающий клуб, — соглашается Миками. Дживас срывается. — Это не клуб! Я вошёл в астрал! Вышел из тела. Поднялся выше и увидел себя в машине. И увидел я полный пиздец. Эльфы были шикарными. — Это называется опьянение, Мэтт, — говорит ему Наоми, улыбаясь мне. Все улыбаются мне, кроме Дживаса, который просто холодно смотрит на меня и кладет порцию суши в рот. — Где твоя гитара, Дживас? Давайте споём хором «Helter Skelter» и закинемся кислотой, — говорю я. — Тогда, если у нас будет время, сможем убить парочку парикмахеров и поговорить о том, что Бог — инопланетный рептилоид. Слышится ожидаемый водопад нежного женского смеха. Меня радует, что Наоми может так легко смеяться, когда я вонзаю иголки в её мужа. Конечно, Киёми обязана смеяться по команде. — Ты убиваешь меня, — бормочет Дживас сквозь набитый рот, уже не в силах игнорировать меня. Это довольно иронично на самом деле: ведь есть ещё кое-что, что его медленно убивает. Всё, что он может сделать сейчас — это накачать себя наркотиками и ждать смерти. — Мы уже заказали. Прости, Премьер-министр. Я так расстроен. — Я и не ожидал, что ты подождёшь. Для тебя иметь мозг — излишество, — отвечаю я и раскрываю винное меню для должного эффекта. Эл молча садится на стул между мной и Миками, но его уже заметили. — О, и Лоулайт! Давно не виделись. Я думал, ты мёртв, — кашляет Дживас. Я почти слышу, как его сердце и лёгкие хрустят, словно кости. — Прости, что разочаровываю, — говорит Эл. Похоже, он пребывает в каком-то религиозном созерцании. Появляется восторженный официант, и он хочет взять у нас заказ прямо сейчас. Он старается впечатлить нас своей эффективностью и скоростью. Эл заказывает ещё одну бутылку вина на стол, и я беру то, что обычно, когда вижу это в меню. Не нужно меняться, если вы нашли то, что вам подходит, и даже худшему шеф-повару трудно испортить сырую рыбу. Если я заболею после сашими, они за это заплатят. Я надеюсь, что это рыба из проверенных источников, потому что сейчас по этому поводу проводится важная правительственная акция. — Они вообще делают салаты без всякого дерьма на них? — Киёми шепчет Наоми, передавая ей меню. Наоми должна указать, в каком салате «всякого дерьма» нет, и Киёми заказывает его и ещё что-то без крахмала. Это всё часть её новой детоксикационной диеты, которая в основном состоит из капусты и зелёного чая. — Как всё прошло, Лоулайт? — спрашивает Миками. — Я слышал, твой отец умер. Значит, теперь ты владелец юридической фирмы? — Всё прошло хорошо. Да, он действительно умер. И да, теперь она принадлежит мне. Было запланировано захватывающее судебное дело, но мой брат мудро решил бросить его в конце. Ненавижу, когда люди так делают. Мне даже не разрешили побыть в суде и выиграть. — Но ты всё ещё работаешь здесь? — не отстаёт он. «Здесь» означает правительство, но для любого, кто не входит в правительство, «здесь» звучит так, будто может означать лайнер, весь Токио, всю Японию или всю чёртову планету. Несмотря на то, что Миками не был «здесь» в течение некоторого времени, он не приспособился к жизни снаружи и считает, что Парламент — его настоящий дом, хотя сейчас он всё ещё изгнанник. — Наш уважаемый и щедрый премьер-министр предоставил мне должность в Кантее. Дживас сжимает губы, как устрица под горячим лимонным соком. — Это потому, что ты всегда был его любимчиком. Не без блата в рядах, да, Лоулайт? — Я чувствую себя особенным. Признаю. — На самом деле потому, что пиар является неотъемлемой частью стабильного правительства, — вмешиваюсь я. — Думаю, мы все извлекли урок о блате от Леди. Я пытаюсь не оскорбляться тем, что ты думаешь, что я настолько же коррумпирован, Дживас, но позволь сказать тебе, что это довольно сложное дело. — Да, — медленно кивает Эл. — Вот она — правда из первых уст. Я не особенный, а просто неотъемлемая часть стабильного правительства. Миками, похоже, не может понять, как Эл управляет своим временем. — Но как именно ты управляешь фирмой и работаешь здесь? Это же две работы на полный рабочий день? Я изучаю лицо Эла и чувствую его напряжение, смешанное с беспокойством, которое я чувствовал после того, как он ушёл: если он выиграет фирму, то попытается выйти из своих правительственных обязательств, найдя какой-то небольшой аварийный люк в своем контракте. Он бы нашёл, даже если бы того не было. Он бы вытащил словарь и начал бы переосмысливать термины и убеждать судью в том, что в словаре ошибки. В то время мысль о том, что он сделает это, казалась мне настолько вероятной, что, когда я перевёл ему деньги, я заставил офис переиздать контракт и сообщить ему, что он должен вернуться как можно скорее. Я решил не добавлять записку о том, что если он этого не сделает, то я подам на него в суд на всё, что у него есть, и выстрелю ему в грёбаное лицо, которое, как я думал тогда, было довольно сдержанным. — Партнёры, которые не пытались украсть у меня наследство, ведут повседневный бизнес, и я получаю сводку ежедневных событий. У нас также есть встречи по субботам. Одна произошла сегодня утром, как обычно. Было захватывающе, — отвечает он, выглядя особенно раздражённым Миками и его вопросами. — Это обзор ежедневных событий, как бюллетень? Наоми получает один из них с маленькими прыгающими кроликами у заголовка, не так ли, милая? — бормочет Дживас, осматривая свои мумифицированные ногти. Эл кидает на него взгляд, но это не производит никакого эффекта. — Или они звонят, если происходит что-то срочное, — говорит он вместо этого и поворачивается к Миками. — Это не влияет на мою работу в пиаре. — Я не говорил этого, — с трудом смеётся Дживас. — У тебя, должно быть, забитый график. — Я справляюсь. Затем следует неловкое молчание, во время которого Дживас постоянно улыбается, пока пережёвывает еду. Поскольку Эл, очевидно, чувствует себя жестоким и раздражённым, он пойдёт ко дну. — Ты выглядишь откровенно нездоровым, Дживас. — Ну, спасибо, Лоулайт. Очень мило с твоей стороны сообщать мне об этом. — Я надеюсь, что это серьёзно. — Мальчики, пожалуйста, — говорит Киёми, словно она наша мать. Нам приносят ещё больше еды, и она заполняет весь стол. Я бросаю Элу улыбку, означающую «возьми меня», но он этого не замечает. Официант сказал ему, что они не могут продавать алкоголь без сопровождения еды. Эл агрессивно защищается тем, что он уже ел в другом месте, и что этот официант и компания, которую он представляет, поощряют ожирение, диабет второго типа, высокий уровень холестерина и закупоренные артерии, что делает их ответственными за нагрузку на службу здравоохранения. Официант извиняется и даёт ему вина за счет заведения, вероятно, потому что я здесь и он не хочет меня расстраивать, чтобы я не повышал налоги. Дживас заглатывает пилюлю между приёмами пищи, и все делают вид, что не замечают, как он вызывающе трясёт таблетками. — Несправедливо, что некоторые люди думают, что они могут жить по другим правилам, — говорит он, хмурясь на Эла и его бесплатное вино. — Ты должен заказать еду с вином. Вот как это работает. — Последний раз, когда я проверял, мы жили не в коммунистической стране. Мы не равны друг другу. Ты можешь соблюдать правила, но я этого не делаю, потому что я, во всех смыслах, выше тебя. О мой Бог. — Кстати, Лоулайт-сан, — говорит Киёми, снова прерывая начавшуюся резню, — спасибо за свадебный подарок. Нам очень понравилось, не так ли, Лайт? Я не знал, что он прислал нам что-то, кроме пожеланий ужасной погоды. Увидев пять одинаковых соковыжималок, которые Киёми выстроила на кухне, я потерял интерес к подаркам. — Ты прислал нам подарок? Какой? — спрашиваю я. — Не могу вспомнить, — весело отвечает Эл. Киёми выглядит смущённой моим интересом, а не моим обычным и ожидаемым «да» или «нет», когда я не знаю, о чём она говорит. Эл и я смотрим на неё в ожидании ответа, и на её лице — виноватая гримаса. — Я тоже не помню, мне очень жаль. Но это было очень приятно, и нам понравилось. — Всегда пожалуйста. Я рад, что это было так незабываемо, — смеётся Эл. Думаю, он принимает мой тяжёлый вздох за раздражение на его сарказм к Киёми. Это совсем не так: мне было всё равно, просто интересно, что это за подарок. Вероятно, соковыжималка. — Мои поздравления, с опозданием, — добавляет он. — Спасибо. — Киёми кладёт палочки на тарелку. — Итак, как было в Лондоне? — Теперь у всех есть борода, даже у женщин, особенно в Шордиче. Они все носят твид, о котором меня предупреждал Лайт, но я не… — Ты не выглядишь слишком счастливым, Ягами. Даже кислым, — прерывает его Дживас. — Так нельзя. Счастье не стоит на повестке дня этого парламентского срока? Заткнись, заткнись, заткнись, и дай Элу договорить, ты, ходячий труп. Его суши выпадают из палочек, и он проклинает их вместо себя. Я беру нож Миками и бросаю его в лоб Дживаса. Он проходит прямо в череп, словно сквозь пустоту. У меня хороший прицел, и я не удивлён. Он медленно скатывается со стула под стол, и крошечная струйка крови течёт по вниз по носу. Его глаза закатываются, рот раскрывается, но все продолжают есть. Они ничего не заметили. Тогда я понимаю, что этого не произошло. Я позволяю губам растянуться в добродушной улыбке и демонстрирую ему все свои тридцать два зуба. — Я бы хотел, чтобы так было всегда; как для меня, так и для моей жены и нации, — говорю я. — Надеюсь, ты доживёшь, чтобы это увидеть. — Лайт, — шепчет Киёми. — Это вышло автоматически. — Да, но Наоми… — О, да. Прости. — Лайт, мы были друзьями долгое время, — напоминает мне Наоми, — так что не мог бы ты побыть добрым с моим мужем хотя бы на час, пожалуйста? — Я был бы добр с твоим мужем, но ты вышла за Дживаса, и он ухмыляется. — Я не ухмыляюсь, — ухмыляется он. — Это что, ухмылка? Кажется, да. — Это ухмылка, — заключает Эл. — Прекрати, Мэтт, — говорит она ему, — мы все знаем, что ты болен, но это не значит, что ты можешь быть грубым. Прекрати быть самодовольным и прекрати ухмыляться Лайту. Она постепенно привыкает к постоянному избиению её чувствительной натуры. Она тот человек, который должен жить в хижине на холме с маленькими собаками и никого не видеть, ни с кем не разговаривать, никогда не смотреть новости или читать газеты или делать что-либо, что может её расстроить. Она могла с этим справиться, когда Пенбер был рядом, когда он уравновешивал плохое и хорошее. Дживас просто плох, и теперь он двигает рукой вверх и вниз по столу. — Не волнуйся. Она была такой, когда у нас с Михаэлем было соревнование по пердежу прошлой ночью. От этих стероидов мой кишечник прямо разрывает, серьёзно. Я буквально вынес его из здания, не так ли, любовь моя? Горчица отравила уёбка газом. Это было похоже на битву на Сомме. — Я не хочу, чтобы ты напоминал мне об этом, спасибо. И хватит ругаться. Приносят еще больше еды; к этому времени Наоми, Миками и Дживас закончили свои порции и перешли к десерту, поэтому за столом воцаряется спокойствие. Все жуют, пока Эл периодически посматривает в сторону выхода. — О, ты ищешь Михаэля? Я где-то его видел. Ты можешь пойти поискать, если хочешь, — говорю я ему. Он явно не хочет быть здесь, но тут я, так что я не понимаю, почему. Никто из нас не хочет здесь находиться, но он мог хотя бы попытаться выглядеть занятым. — Он тут? — кашляет Дживас, сразу оглядываясь вокруг корабля. Эл кашляет в руку и говорит: — Мы с Михаэлем сейчас не разговариваем, не считая моментов, когда мы посылаем друг друга на разных языках. Я бы предпочёл, чтобы его сюда никто не приводил, потому что я исчерпал свой словарный запас. — Что он натворил? — спрашиваю я. — Это не из-за Халле? Это уже в прошлом. — Дело не в Халле, но мне жаль, что ты почувствовал необходимость её уволить. — У нас были разногласия. — Я слышал, что ты над ней издевался, пока она не ушла. — Ничего подобного. Конечно, она тебе сказала. Она была уволена в соответствии с её временным контрактом, но это всё равно делает меня воплощением дьявола. Правда в том, что у нее были определённые слабости, которые сделали её непригодной. — Мне нравятся женщины со слабостями, — Дживас резко смеётся. — Один из этих недостатков — Михаэль? — Эл спрашивает меня, игнорируя Дживаса с опытом, на который был способен лишь я. — Слышал, это из-за кожаной одежды. — Я считал её непрофессиональной во многих отношениях. — В отличие от меня: ведь я образец профессионализма. — Она старалась изо всех сил, я полагаю. Её старания просто были не самыми лучшими. — Или, если быть точным, она старалась изо всех сил с Михаэлем. Возможно, она была слишком занята, преследуя его, и вот где всё пошло не так. Я должен был дать ему очень строгий отпор. Мой бедный золотой мальчик травмирован. — Правда? — Нет; но она, вероятно, глупая женщина. Михаэль… нет. Просто посмотри на него. Ты не прикоснёшься к нему, просто потому что он разорвёт тебя на куски, и все это знают. — Я не прикасался к нему, — говорю я, на секунду забывая, что вокруг нас есть другие люди. — Я рад это слышать, но я говорил в целом, — отвечает он. — Мне жаль, что это пагубно сказалось на работоспособности. Конечно, это было командным усилием. — Если бы я знал. — Я бы не предложил ей работу, если бы знал. Ты бы видел, что она сделала с его спиной. Не волнуйся, мы все пострадали. Прости, что мои сотрудники такие похотливые, но это не моя вина. Я не могу нести ответственность за их сексуальные похождения. — Я не имел в виду, что это твоя вина, я просто не могу поддерживать сексуальные домогательства на рабочем месте, — говорю я отстранённо, удивлённый его попытками оправдаться. — Любое преследование полностью противоречит моей этике. Есть список стандартов и практик работы, включённые в их контракты. Кто-нибудь вообще читает контракты? — Нет, это проклятие мелкого шрифта. Но это не было домогательством, так как её внимание не было исключительно односторонним, — объясняет он, выдавливая слабую, вынужденную улыбку. — Эй, Лоулайт! Теперь, когда ты вернулся, ты с Ягами снова сможешь заняться теннисом. Как фехтование, понимаешь, о чём я? Немного как твой отец, — говорит Дживас, разозлённый, что не может быть центром каждого разговора. Он наклоняется к нам на костлявых локтях. Эл отражает его позу, и в своей злобе он прекрасен. Чтобы остановить себя от неловкого, невольного звука, который, вероятно, заставит меня звучать как курицу, бегущую в стену и достигающую кульминации, я пью вино и думаю о динамическом общем равновесии. — О чём ты говоришь, сумасшедший маленький человечек? — спрашивает Эл. — Я просто вспомнил, настолько ты любил свой теннис. — Хочешь поиграть в теннис, Дживас? Только не говори мне, что всё, чего ты когда-либо хотел — это провести со мной утро, и это единственная причина, по которой ты всегда был таким мудаком. Не уверен, что это законно — сделать это с твоим нынешним здоровьем. Я должен проверить. Боюсь, что я могу тебя убить. — Наоми, пожалуйста, прояви некоторый контроль над своим мужем, — умоляет Киёми. Дживаса, кажется, раздражает, что какая-то женщина суёт свой нос в его разборки. — Киёми, это не имеет к тебе никакого отношения! Мы постоянно подшучиваем друг над другом. Я и Ягами, и Лоулайт, когда он в стране. Это помогает нам выживать. — Тогда мы должны остановиться, — говорю я. — Мне бы не хотелось думать, что ты торчишь здесь только ради нас. Разве тебе не надо записаться на приём в больницу? Я выпишу чек. — Да, это должно прекратиться, Мэтт, — соглашается Киёми. — Если ты скажешь ещё одно слово, которое спровоцирует кого-нибудь за этим столом, я самолично засуну свой каблук тебе в пах вместо катетера. — Хаха! — Думаешь, я шучу? — Успокойся, дорогая. У тебя ПМС? — Не будь таким покровительственным. — Да, Мэтт. Пожалуйста, прекрати говорить. Ешь свое манго и морфий, пока не остыло, — умоляет Наоми, очень расстроенная тем, что Киёми вмешалась. — Его подали холодным. Это шербет, женщина. Может быть, Ягами должен посадить свою собаку на поводок? — говорит он ехидно. Я чуть не давлюсь тунцом, но глотаю. Я как раз собираюсь выбить из Дживаса всё дерьмо, потому что думаю, что он переступил черту, но Киёми кладет руку мне на ладонь. — Не волнуйся, Лайт. Я могу справиться с этим. Мэтт. Ты это говоришь, потому что я не хочу с тобой спать? — Что? — кричит Наоми. Я кладу со стуком свои палочки для еды на тарелку и начинаю смеяться. — Чёрт, Киёми, это было так давно, — отвечает он. — И я был пьян. Должен был быть пьян. — Это было год назад. — О мой Бог! Мою лучшую подругу, Мэтт. Мою лучшую подругу? — Наоми снова кричит. Их брак оказался мечтой, сделанной из цианида. Я снова беру палочки для еды, оправившись от приступа веселья. — Твоя плохая привычка, Дживас. Ты, кажется, ценишь мой вкус; мне, полагаю, это даже в какой-то мере льстит. Я не злюсь, я просто нахожу это забавным и смелым с твоей стороны — в суицидальном смысле. Что именно произошло, Киёми? — спрашиваю я. — Не стоит об этом говорить. Это испортит моего лосося. — К чёрту лосося! Я хочу реконструкцию и, пожалуйста, в деталях. — Может быть, позже, — она отмахивается от меня. Она замечает, что Наоми пьёт вино так, словно последний месяц провела в Сахаре. — Мне жаль, Наоми. — Всё в порядке. Это мне жаль, — отвечает она, наливая себе ещё один бокал. Миками делает мудрый жест и забирает у неё бутылку, потому что она не умеет пить. Дживас сжимается в кресле и отползает от Наоми настолько далеко, насколько может. — Не, этого никогда не было. — Это самая смешная вещь, которую я когда-либо слышала, Мэтт, — говорит Киёми совершенно скучным тоном. — Нет, ты забываешь о том, когда он сказал, что будет тебя любить, почитать и повиноваться, — напоминаю я ей. Она улыбается, и её зубы светятся пастельно-голубым в контрасте с её тёмно-красной помадой. Мы как два деспота в союзе — это такая удобная ситуация. Даже идеальная. — Я бы хотела там быть. Тебе нужен хороший адвокат, Наоми, — улыбается она, склоняя голову к Элу. Глаза Наоми наполняются слезами. — О, пожалуйста, прекрати. — Люди, как правило, вступают в брак, не задумываясь об этом, — спокойно комментирует Эл, пребывая какое-то время в мечтах юриста. — Они настолько полны глупыми романтическими мыслями, что забывают, что это юридический, обязательный и долгосрочный контракт. Мне нравится, насколько грязными могут стать дела с разводами. Я специализировался на этом, но потом взаимные соглашения вошли в моду и разрушили мою пассию. Лжесвидетельство вряд ли когда-либо здесь наказывалось, и я слышал блестящие истории о злоупотреблениях и проступках. Очевидно, я призываю к этому своих клиентов, потому что я люблю скандальные разводы. Я сейчас немного занят, но я бы с радостью тебя проконсультировал, Наоми. У меня есть отличный знакомый адвокат по разводам, который может представлять тебя в суде. Я добавлю свои гонорары на расходы Дживаса, если ты решишь поступить правильно. — Ей! Заткнись! — встаёт Дживас, вероятно, думая, что Эл должен быть напуган сбежавшим скелетом из научной лаборатории. Я с тоской перевожу взгляд на нож для стейка. Наоми, потерявшись без бутылки вина, внезапно покидает стол, словно сбежавшая принцесса. Это так на неё похоже, что я почти стону от предсказуемости. Лишь Бог знает, куда она убежала, если только не собирается искать спасательный жилет и плыть к берегу. С тревожным взглядом Дживас думает о том же. Я, должно быть, устал. — Наоми, куда ты собралась? Мы на грёбаной лодке! — зовёт он её, останавливаясь, когда люди за соседними столами начинают делать вид, что не смотрят в его сторону. Снова плюхнувшись на стул, он берёт бутылку вина у Миками. — Пошла ты нахуй, Киёми. — Что ты сказал? — Я сказал: «Большое спасибо, Киёми». — Я пойду за ней, — бормочет Миками. Я думал, что он тоже найдёт это забавным. Я разочарован. Собираясь уходить, Дживас хлопает себя по спине. — За твоё здоровье, Мики. Сгладь это для меня, хорошо? Чёртовы женщины. — Женское движение за эмансипацию полностью прошло мимо тебя, не так ли, Мэтт? — говорит Киёми. — Так просто быть порядочным человеком. Всё, что ты делаешь — это нюхаешь различные порошки и плохо относишься к Наоми. Она увидит, что тратит своё время на тебя, как и вся человеческая раса, и найдёт кого-нибудь получше. Может, она уже это сделала. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает он с широко раскрытыми, сухими глазами, но Киёми только постукивает пальцем по кончику носа. Я не знаю, о чём она говорит. Мне придётся спросить её позже. Эл протягивает в мою сторону руку. Я хочу взять её и поблагодарить его за то, что он родился. — Киёми, я хотел бы пожать тебе руку, — говорит он. Ох. — Мне только в радость, — улыбается она ему в ответ, когда они сплетают пальцы над моей тарелкой. Это можно назвать трогательным. Полагаю, после нескольких таких вечеров мы будем носить рождественские джемперы и говорить о нашей ситуации с глинтвейном в деревянном домике. Всё, на что я могу смотреть, так это на его покрасневшие губы, и думать о том, что они были сделаны специально для меня. — Сука, — Дживас язвительно бросает в сторону Киёми, нарушая ход моих мыслей. — Не за что. Я громко вздыхаю. На мгновение я забыл, что он всё ещё здесь. — Дживас, уёбывай отсюда. — Просто уволь его, дорогой, — говорит мне Киёми. — На этот раз без ошибок, — ей очень скучно с апельсиновым соком в стакане, и она вертит его кругами в надежде, что это может превратить его во что-то более интересное. — Вы двое так идеально подходите друг другу, что меня тошнит. Даже больше, чем от меня в любом случае, — шипит он в нашу сторону. Он бросает несколько купюр на стол, которых, я думаю, будет недостаточно. Я, вероятно, в конечном итоге буду платить за него, и за Миками, если он не вернётся. — Неважно. Может быть, однажды ты найдёшь своего идеального партнёра. Бактерия или что-то в этом роде, — говорит Киёми. Он саркастически улыбается ей в ответ и вылезает из одного из окон на палубу снаружи. Если бы только там не было палубы. Я мог бы услышать плеск и кричать с поддельным кашлем и паникой. Я остался с двумя моими любимыми людьми. Они меня уравновешивают, поэтому я вполне доволен тем, как всё закончилось. Я даже могу заказать десерт. — Привет. Мы поворачиваемся на голос, чтобы увидеть какого-то высокого, темноволосого европейца, стоящего позади Эла, выглядящего бледным по сравнению с дешёвым загаром мужчины. Если вы собираетесь загорать, то делайте это правильно. Он, должно быть, работает на улице. Он выглядит как кто-то, кого я ожидал бы увидеть без рубашки обрезающим кусты роз в чужом саду. Боже, я надеюсь, он не убийца, который скажет мне, почему он собирается меня застрелить. Он мог бы по крайней мере избавить меня от этих слов. — Привет, — отвечает Эл, и это меня удивляет. Я смотрю на них и пытаюсь выяснить, узнаю ли я человека или Эл вернулся с улучшенными манерами и симпатией к садовым убийцам. Кажется, все друзья Эла выглядят одинаково, но этот грязный и очень плохо одет. Возможно, я встретил его и забыл. Он кажется непримечательным. — Так вот куда ты пропал. Я что-то прерываю? — говорит мужчина. Ну да, в самом деле. Кто ты такой, чёрт возьми, и почему ты здесь? Он говорит на приличном японском, но у него слышится лёгкий акцент. К счастью, я вижу своего телохранителя позади него, так что я в порядке. — Я могу вам помочь? — спрашиваю я. Мой охранник скоро поможет ему, чёрт возьми, отойти подальше от меня, но я должен, по крайней мере, дать ему шанс что-то сказать своим внукам. — Премьер-министр Ягами, не так ли? И миссис Ягами! Почему ты мне не сказал? — спрашивает он Эла по какой-то причине. — Я бы… — Причесался? — предполагает Эл. — Да, — смеётся он, приглаживая свою уродливую, растрепанную причёску. — Мне жаль, если я прерываю ваш разговор. Просто простите, что прерываю. — Ты ничего не прерываешь. Хочешь уйти? Просто мы застряли здесь, пока капитану не надоест кататься, — говорит Эл. Я бесконечно смущён. Его забрать? Они вообще знают друг друга? Я знаю, что Эл работает быстро, но не настолько. Он делает это нарочно и заставляет меня пройти через это? Мудак. Я чувствую, как мои глаза сужаются в понимании, что он пытается сделать. И я думал, что он будет разумным. Эл смотрит на моего телохранителя, у которого на бедре рука с пистолетом. Незнакомец оборачивается и замечает, насколько он близок к смерти. — Ух ты, это Sig P230? — спрашивает он взволнованно, вынимая пистолет из кобуры охранника и вращая его в руках. — Я давно не видел эту модель! Это то, что они вам выдают? У моего дяди был такой, когда я был ребёнком. — Это очень интересно. А теперь верни милому человеку его пистолет, — говорит Эл, деликатно сжимая ствол двумя пальцами, вынимая его из рук мужчины и передавая его моему телохранителю, который выглядит ошеломлённым. Мне придется попросить офицеров из бюро безопасности заменить его, потому что он, очевидно, безнадёжен, и это унизительно. — Всё в порядке, вы можете идти, — говорит Киёми охраннику. — Разве ты не собираешься представить нас своему другу, Лоулайт-сан? — спрашивает она. Эл не предпринимает никаких действий, чтобы объяснить ситуацию, и сумасшедший рядом с ним смеётся после нескольких секунд ожидания. — Очевидно, нет. Это я всегда должен проявлять инициативу, не так ли? — говорит он Элу и делает нам поклон. — Я Стефан Джованни, рад с вами познакомиться. Не думал, что встречу премьер-министра и его жену на корабле после ретроспективы Хичкока. Что за день. Как только он произносит своё имя, я смотрю на Эла, который намеренно избегает моего взгляда и встаёт, словно собирается убежать. Мы снова возвращаемся к неловкости. Не знаю, что это должно означать, потому что это лишь неудачная попытка и пустая трата времени. Мне действительно больно, что он подумал, что ему придётся опуститься до такого уровня, чтобы привлечь моё внимание. Пока я сижу без слов, Киёми решает изобразить хозяйку. — Рада с вами познакомиться. Я Киёми, а это мой муж, Лайт, и, пожалуйста, никаких формальностей. Ты ходил на ретроспективу? Моя сестра там работает куратором. Какой фильм вы видели? — спрашивает она. Ей явно нравится этот незнакомец, который вышел прямо из хрустального шара гадалки, и теперь она хочет, чтобы он был частью нашего социального круга. У меня нет права голоса. — Мы смотрели «Головокружение». Скажи своей сестре, что она проделала отличную работу. Мы хорошо провели время, — отвечает Джованни. «Головокружение»? Что за чертовщина? На первый взгляд, это ничего не значит, но я знаю, что это один из любимых фильмов Эла, и я знаю, что у него висит плакат фильма над кроватью. Во всяком случае, раньше висел. И они хорошо провели время. Пиздец. — Я никогда не видела этот фильм! Сядь, Стефан, — приказывает Киёми. Эл смотрит на этого Стефана и на то, как он садится рядом с Киёми. Он продолжает стоять несколько минут, прежде чем сесть обратно в кресло Миками напротив меня, что хорошо, потому что теперь я могу разглядеть его лицо и одновременно стрелять в него кинжалами. — Я никогда не видел его раньше, не волнуйся, — признаёт Джованни. Он имеет в виду «Головокружение». Он очень милый, вежливый и честный, не так ли? Он мне очень не нравится. Он просто ворвался на частную вечеринку, пытается украсть Эла, продемонстрировал, насколько бесполезен мой телохранитель, внезапно стал лучшим другом моей жены — и всё это в течение трёх минут. — Эл сказал, что я должен его увидеть или больше никогда не сможет иметь со мной нормальный разговор, — говорит он, поворачиваясь к Элу с безвкусной улыбкой. — Это классика, — сообщает нам Эл, словно он Роджер чёртов Эберт. — Если вы не видели этого фильма, то вы культурно и эмоционально пусты, поэтому — нет, я не смог бы с тобой разговаривать. — Вы видели его, Премьер-министр? — спрашивает меня Джованни, отчаянно желая включить меня в разговор. — Пожалуйста, скажите мне, что я не единственный, кто до сих пор был культурно и эмоционально пустым. Я не отвечаю, я просто смотрю на него. Он и его голубые глаза и его дешёвый костюм. Я удивлён, что он нашёл что-то настолько дешёвое, что это выглядит преднамеренным жестом. Может, это заявление против богатства? Он выглядит так, словно может быть сволочью. Костюм слишком тугой и короток в рукавах, а подплечники выглядят как дерьмо на палочке. Никаких запонок. Ужасный галстук. Он просунул конец галстука сквозь рубашку, как школьник? Я хочу увидеть его обувь, чтобы сделать полную оценку, хотя я почти уверен, что это потёртые коричневые мокасины, которые он носит поверх белых хлопчатобумажных носков. Они, вероятно, перестиранные. Я ношу только шёлковые или кашемировые носки, если только не занимаюсь бегом. Естественное волокно на ноге и подъёме, усиленное микрофиброй на носке и пятке, обязательно для увеличения стойкости и формы. Он не знает, как выглядят хорошие носки. Всё это полная катастрофа. Он — полная катастрофа. — Лайт? — зовёт меня Киёми, но быстро сдаётся и возвращается к Джованни. — Не обращай на него внимания, у него болит голова. И как он? — Это было… странно и удручающе. Но мне понравилось больше, нежели тот фильм о птицах-убийцах. Там есть несколько отличных цитат. Как она начиналась, Эл? Твоя любимая? Фраза, которую она говорит Джимми Стюарту, когда они в лесу. — «Где-то здесь я родилась, а здесь я умерла», — отвечает Эл. — «Для тебя это было всего лишь мгновением. Ты даже не обратил внимания», — говорю я медленно, сидя совершенно неподвижно в кресле, на совершенном, заученном английском языке, завершая его цитату. Его взгляд встречается с моим, и я утопаю в цвете его глаз. Я ждал, чтобы он посмотрел на меня должным образом. Они отражают всё, на что смотрят, фильтруя и изменяя вещи своими мыслями, как и мои, но никто этого не может увидеть. Нет, ты не думал, что я посмотрю этот фильм, не так ли? Я помню, как рассматривал плакат в его доме и думал, что оранжевый отображает безумие. Он был уродливым. Затем Эл рассказал о фильме, когда мы стояли перед рамкой, как в художественной галерее. Думаю, мне тогда было скучно. Это было очень давно. Он сказал мне эту фразу. Он рассказал мне о сцене, потому что она была его любимой. Когда я действительно посмотрел фильм через несколько недель после того, как он ушёл, сцена была именно такой, какой он её описал. Мне казалось, что я уже видел её раньше. — Я не знала, что ты видел его, Лайт! — Киёми говорит, насмехаясь надо мной. — Значит, вы встречаетесь? Лоулайт-сан, ты тёмная лошадка. Джованни соглашается, кивая головой, как дерьмовая игрушка, которую вы видите в некоторых из тех частных такси, которых я пытался избегать, когда они мне были нужны. Он поворачивается к Элу, заставляя его оторвать глаза от моих. Я ненавижу его так же, как ненавижу убийц. — Дерьмовый фильм. Рад, что тебе понравилось, — говорю я ему. Да, премьер-министры тоже могут ругаться матом. Я сейчас не на работе. Взгляд на их лицах бесценен. — Корабль причаливает? — спрашивает Эл у Джованни. — Не знаю. Могу спросить, если хочешь, — говорит он, и его выражение меняется так же быстро, как вода превращается в лёд. Это я должен говорить. Это Эл должен меня спрашивать, и я бы отчаянно хотел уехать с ним. Убежать от всех этих людей, и Киёми с Джованни не должны здесь быть. Джованни выглядит обеспокоенным, сталкиваясь с неразборчивыми выражениями Эла, когда я наконец понимаю его. Я потратил много лет, чтобы его понять. Много мыслей и часов, и слов, и секса, и синяков, и разорванных мышц, пока я не понял его, и это не могло быть зря. Я не собираюсь быть забытым, как «опыт» и как что-то, что увядает со временем. Всё это неправильно. В отличие от Эла, он один из тех идиотов, которые не могут скрыть то, что думают, и я знаю всё, что мне нужно о нём знать. Даже мои глаза насытились его персоной, и я смотрю вниз, на колени и на перевёрнутый треугольник размытого узорчатого ковра в просвете между ногами. Мои ботинки выглядят бессмысленно хорошо отполированными. Я чувствую себя бессмысленно хорошо отполированным. Мой шок превратился в неверие и тлеющий гнев, который может вспыхнуть при малейшем касании, но в основном я чувствую себя поражённым и опустошённым. Особенно, когда Киёми дважды стучит мне по руке, словно я долбаная спиритическая доска. — Лайт, налей Стефану вина. Ну, чем ты занимаешься? Ты тоже адвокат? Я наливаю немного вина в неиспользованный стакан Киёми, и Джованни смотрит на бокал, оскорбленный жалким количеством, который я ему вручаю, но берёт в руки, прежде чем ответить на вопрос. — Я из ЦРУ, — гордо говорит он, потягивая напиток, как сучка. Я смотрю на Эла для объяснения всего происходящего, но теперь он смотрит в окно. Он не мог найти обычного старика, нет, он должен был найти иностранного агента в отпуске. Ну, я надеюсь, что он хотя бы удовлетворён. — О… — Киёми смотрит на меня, не зная, как воспринять эту новость. Каково официальное мнение? Я смотрю в потолок. Правительство не считает его угрозой. Он притворный идиот в плохом костюме. Она, кажется, понимает это и снова заводит разговор. — Но ты так хорошо говоришь на японском. — Спасибо, — улыбается он. — Наверное, поэтому меня и послали сюда. Я просто помогаю с одним делом. — Какое дело? — он становится скрытным и застенчивым, поэтому она пытается навязать ему доверие. — Всё в порядке, ты можешь нам рассказать. — Это касается смерти госсекретаря Уэди. — Она была интересным человеком, — говорю я. — Её смерть была очень печальной. — Помимо этого мне нечего добавить. Киёми закатывает на меня глаза. Она ожидала моего лучшего поведения и очарования для этой встречи с кем-то, у кого личность словно кусок сухого картона. Я должен сказать, насколько это трагично, потому что она была «прекрасной», «хорошей» и «слишком молодой», но она не была никем из вышеперечисленного, и это меня не расстроило, и это не было трагичным. Раздражало лишь то, что она решила умереть в моей стране, и я знал, что меня будет донимать пресса в течение нескольких дней. Я не хочу никого впечатлять, не говоря уже о каком-то агенте, который, вероятно, всю жизнь ест бублики. Я сделал короткое заявление, которое отражало мою душевную пустоту сразу после её смерти. Если бы он чего-то стоил, он бы это знал. — Отчего она умерла? — Киёми пытается нарыть у него информацию, заинтересовавшись возможным скандалом, убийством и заговором. — Есть новости? Это не убийство? — К сожалению, не могу это обсуждать. Это конфиденциально, — отвечает он с сожалением. Скучный ублюдок. — Похоже на тромбоз вен, но обычно такие дела требуют вскрытия и тестов, которые, по-видимому, занимают восемь недель. У меня был застой в офисе на протяжении восьми недель; о чём они только думали? И как смеет политик умирать за границей? Это должно быть подозрительно, — уточняет Эл. Джованни смотрит на него с глупым, потрясённым выражением на лице. — Эл! — Ты не можешь это обсуждать, но я могу. Он кидает на меня и мою улыбку краткий взгляд, но быстро оглядывается на стол и начинает выравнивать столовые приборы. — Ха, ты… — Джованни толкает его локтем, прежде чем вернуться к Киёми, — в любом случае я буду здесь ещё месяц или около того, пока это не закончится. — О, это печально. Ещё несколько недель? — Не знаю. Может быть, я останусь, — говорит он, глядя на опущенное лицо Эла. Уголок его губ поднимается вверх, когда он выдыхает беззвучный смех, и, если бы я мог, я бы убил их обоих прямо сейчас. Я бы сделал это, чтобы доказать свою точку зрения. Если бы я мог остановиться и повернуть время вспять, чтобы сделать всё, что я хотел бы сделать, мне потребовался бы год, чтобы пережить этот день, но я бы убивал их снова и снова. — Корабль остановился. Нам лучше уйти, иначе мы будем заперты здесь на всю ночь, — заявляет Эл, вставая с кресла. — Киёми, спасибо за развлечение. — Всегда пожалуйста. Джованни смотрит на него, как будто готовится послушать смешную шутку, которую пропустил. — Что случилось? — Я расскажу тебе в машине. Увидимся, — говорит он столу и уходит. Ничего не оставив мне на прощание. — Он часто исчезает, правда? — спрашивает Джованни. — Ну. Было приятно познакомиться с вами обоими. — Надеюсь, что вы решите остаться, Стефан, — говорит Киёми, протягивая ему ладонь для рукопожатия. — Как и мне, Киёми. Премьер-министр Ягами. Он кланяется мне, маленькая сволочь, и уходит вслед за Элом. Киёми пьёт свой апельсиновый сок в тишине, наступившей после их отъезда, откидывается на спинку стула, позволяя себе принять ужасную позу, и сжимает мою руку у себя на коленях. — И теперь остались только мы, — говорит она.