***
Когда я возвращаюсь домой, свет уже включён — одновременно один из плюсов и минусов, чтобы иметь жену. Теперь мне не нужно включать свет, но счёт за электричество утроился. Хорошо, что это государственные расходы, а не мои. — Лайт? — зовёт она. Не уверен, кто ещё, по её мнению, это может быть. — Привет, — восклицаю я в ответ. Она появляется из-за угла в чёрной пластиковой накидке и с серебряной фольгой в волосах. Возможно, она пытается связаться с межпланетным кораблём. — Добро пожаловать домой, — говорит она, быстро целуя меня в щёку. — Что с… — Не говори со мной об этом. Я несчастна. В прямом смысле этого слова. Ты бы видел, какой беспорядок эта женщина устроила на моей голове. Она пытается исправить это сейчас. «Лёгкое мелирование», сказала я. Что я получила? Рыжий и блонд. Медный как труба, — говорит она, задыхаясь от своего опустошения, похлопывая по груди рукой, пытаясь себя утешить. Я безэмоционален, мне всё равно. — Но она всё исправит, — поясняю я ради собственного спокойствия. — Это её слова. — Сейчас половина одиннадцатого. — Я знаю! — она чуть ли не кричит, но сдерживается. — Я хочу выколоть ей ножницами глаза. — Отлично. Ну, я пойду спать. — Ладно. Ты же знаешь, что у нас завтра встреча. — Я должен быть там? — Нет, если уж совсем не хочешь. Это более чем важно и касается тебя, но всё нормально. Я возьму Наоми. Я тяжело вздыхаю. — Когда назначена встреча? — В час дня, — её ответ. Я киваю, и она целует меня в губы, так же быстро, как и раньше, и возвращается, откуда пришла. Я слышу, как она говорит извиняющемуся парикмахеру, что всё в порядке, она очень довольна своими волосами и девушка отлично выполнила работу. Думаю, всё закончится тем, что я однажды просто откушу ей соски.***
Сперва я встречаю Михаэля и говорю ему, что пришёл говорить с Элом. Да, «говорить», а не «поговорить» с Элом. Ему даже не придётся ничего отвечать. То есть я бы предпочёл, чтобы он этого не делал. Блондин тихо смеётся и открывает дверь в офис с такой силой, что она ударяется о стену и возвращается ко мне. Неуважительный способ объявить о моём прибытии, учитывая то, кем я являюсь. Когда я вхожу, Эл сидит за столом, и я успеваю заметить, как он поспешно закрывает ноутбук. Видя его, с хотя не таким, как раньше, но всё ещё хрупким телосложением, я понимаю, что всё же не зря проснулся сегодня утром. Когда я впервые встретил его, то подумал, что ему стоило бы пойти в спортзал, есть больше белка и работать, но тогда это уже не имело значения. Я таков же, каков был, когда мне было двадцать один. Я не меняюсь, а он возвращается другим. Мне почти грустно, что он больше не тот полумёртвый, улыбающийся человек со светлыми глазами, который оставил меня на тротуаре несколько месяцев назад. Часть меня осталась там. — Я нервничаю, когда ты мне так улыбаешься, — говорит он, наклоняясь, чтобы положить что-то в ящик. Я не чувствую, что улыбаюсь. Я ненавижу, когда кто-то указывает мне, что моё лицо не выполняет свою работу. Моё лицо — моя крепость. Я полагаюсь на него, чтобы никогда не показывать то, о чём думаю. — Жаль, что это так непривлекательно, — говорю я настолько спокойно, насколько могу. На стене висит большая фотография в рамке, она привлекает моё внимание — я никогда не видел её раньше. Не в кабинете у Эла. Это небольшая копия Огаты Гэкко, которая висела у меня в офисе много лет назад. — Меня интересуют китайско-японские войны. Меня интересует война, — говорит он о копии, возможно, пытаясь оправдать тот факт, что теперь ею владеет. — Да. Как тебе «Головокружение»? Ты мне так и не рассказал. — Было приятно видеть его на большом экране, но всё закончилось так же плохо, как обычно. Чёртовы монашки, — отвечает он. — Что ещё за монашки и головокружение? — спрашивает Михаэль со своего стола. У меня для него был подготовлен отдельный кабинет, но он всё равно переместил свой стол сюда. Интересно, это проделка Эла? — О! Ты наконец-то решил со мной поговорить? — говорит Эл с удивлением и бросает клубок эластичных лент в его сторону. Михаэль уворачивается от него практически мастерски и скрывается за горшечным растением. — Ни за что. Но когда кто-то упоминает ёбаных монахинь, я должен узнать, почему. — Ты сумасшедший католик. Я должен организовать однодневную поездку в кино для всех, кого знаю. Не вынесу этого невежества, — он засовывает руку в карман и вытаскивает бумажник, протягивая несколько купюр в сторону Михаэля. — Михаэль, я собираюсь сделать тебе подарок. Иди на обед прямо сейчас. Возьми это, иди в магазин и купи «Головокружение» на DVD. Посмотри сегодня вечером. Ты можешь быть разочарован отсутствием грёбаных монахинь, но я хочу эссе на пять тысяч слов об этом утром. — А? — Ага. Пока, — говорит Эл. Михаэлю не нужно говорить дважды. Он хватает пальто, проходит мимо меня и уходит. Я закрываю за ним дверь. — Ты действительно ожидаешь от него эссе? — спрашиваю я. Он смотрит на меня с пустым, даже скучающим выражением лица. — Нет, но он найдёт и перепишет чью-то диссертацию и скажет, что это его. Он может быть довольно трудолюбивым и бесстыдным в своей прокрастинации. Даже коварным. Итак, чем я могу Вам помочь, господин Премьер-министр? После такого долгого перерыва видеть Вас четыре раза за три недели — чудо. — Я хотел узнать, как ты, и подумал, что мы должны поговорить без зрителей. Я хотел посмотреть, как у тебя дела. Проверить, что ты приспосабливаешься и справляешься с нагрузкой. — Ха. Смешно. Ну, я, кажется, справляюсь и пытаюсь разобраться со схемой, которую нарисовал Михаэль, хотя ничего не понимаю, а он не хочет мне объяснять. Хочешь, чтобы я сделал тебе отчёт о том, над чем сегодня работал? — Нет, — говорю я, садясь напротив. — Приятно слышать. Меня бы это очень оскорбило. — Твой друг, кажется, не впечатлён. — Прости, чем? — Фильмом. — Да-а-а, я не уверен, что он действительно его понял, — говорит он, глупо улыбаясь. — Но, как оказалось, я могу страдать от его особого невежества. Почему тебя это волнует? — Просто интересно. — Ладно. Хочешь кофе? Я купил одну из этих вещей, — он указывает мне на кофеварку, окружённую разорванными на части пакетиками какао и грязными кружками. — Нет, спасибо, — я выберу своё здоровье вместо кофе в антисанитарной чашке. Это не влияет на него, и он отодвигает свою грязную кружку. — Как насморк? — Он бросил меня и оставил с ужасной усталостью. Как сам? — Нормально. — Нет головной боли? — Нет. Если я не веду себя так, как Киёми считает нужным, то она говорит, что у меня головная боль или какая-то другая медицинская проблема, поэтому полагаю, что у меня, должно быть, была головная боль. Мне не сказали, какая проблема у меня сегодня. — Это довольно умно с её стороны. Болезнь оправдывает всю грубость. А как там Киёми? Она выглядела и звучала переполненной бодрого хорошего юмора и желчи. — Она тоже в порядке. — Отлично. Разве это не прекрасно? Думаю, мы уже наверстали упущенное. Есть что-нибудь ещё, что ты хочешь обсудить? Просто я очень занят и хочу вернуться домой к семи. — Нет. Это всё. Что ж, увидимся, — говорю я, встаю и иду к выходу. Положив руку на дверную ручку, я останавливаюсь. Что я делаю? Словно забыл, для чего пришёл. — Слушай, просто… ЦРУ? Ты не мог найти никого более подходящего? — О, вот оно, — улыбается он и откидывается на спинку стула. — Это из-за Стивена, не так ли? Я не знал, правда. Он из ЦРУ? Как же я это упустил? Проклят ли я быть обманутым людьми всю свою жизнь? О Боже. — Это не смешно, — говорю я ему. Я предпочитаю стоять. Он в настроении, поэтому я должен смотреть на него свысока. Он уже в невыгодном положении, потому что на нём нет пиджака или галстука. — Мне очень жаль, но да, он работает в ЦРУ. Это единственная причина, по которой я подобрал его и перевёз в свой дом, просто чтобы позлить тебя. Конечно. Тебя это беспокоит? — Нет. Мне всё равно, с кем ты трахаешься. — Потому что это не твоё дело, — кивает он. — Это очень мило с твоей стороны. Да. — Пока ты не рассказываешь ему ничего запретного; что, на самом деле, всё. — Мы не говорим о работе, это приятная смена обстоятельств. Ну, так это всё? Я клянусь не говорить с ним ни о чём. — Насколько это серьёзно? — спрашиваю, словно обеспокоенный друг. Я, наверное, и есть обеспокоенный друг. Я всё равно беспокоюсь. Он чешет переносицу большим пальцем. — Э… — Имею в виду, как долго ты с ним встречаешься? Он живёт в твоём доме? — он живёт в его доме. Зачем ему переселять незнакомца в свой дом? Он никогда не просил меня переехать. Не то чтобы я хотел, но он мог хотя бы спросить. — Лайт, ты всё усложняешь. — Правда? Отлично. Я надеюсь, что ты найдёшь это как можно более трудным и болезненным. — Почему ты так волнуешься? Я не помог тебе пройти весь этот путь, чтобы потом бросить тебя в руки мучения страсти человека, вставшего у меня на пути. Это бьёт меня под дых с такой силой, что мне хочется взять его кофе и швырнуть ему в лицо, но мой мозг подсказывает, что я должен сохранять спокойствие, которое мне так сильно помогает в жизни. — Я не волнуюсь, но это моя ответственность. Я должен убедиться, что ты не действуешь опрометчиво, учитывая чувствительность всей нашей ситуации. — Ха! — фыркает он. — Прости. — Нет, продолжай. — Мне не нужно твоё разрешение, чтобы сказать то, что думаю. Я просто думаю, что ты ведёшь себя лицемерно и покровительственно, но это не ново. — Эл, ты работаешь на правительство и знаешь его вдоль и поперёк. Он из ЦРУ и расследует смерть госсекретаря США, скончавшегося в этой стране. Не думаешь, что это неприемлемо? — Нет, он профессионал, и я никогда не открываюсь после поцелуев. Почти никогда. Мы не обсуждаем ничего неопределённо секретного. Слово скаута. Это действительно из-за того, что он работает в ЦРУ, или только потому, что он существует? — Он мне не нравится, да, — признаюсь я и снова сажусь. Я надеюсь, что только это признание сможет заставить его переоценить то, что он делает, и посмотреть на своего идиота с другой стороны, где заметны все его дефекты, недостатки и пустота. Но это, вероятно, не поможет. — Уверен, это его бы очень расстроило. Полицейские говорили с тобой о деле Уэди? — спрашивает он. — Нет. Почему они хотят поговорить со мной? Меня даже не было в Токио, когда это случилось. — Ты знаешь, что это бы ничего не значило, будь ты даже в другой стране. Я не могу не засмеяться над этим новым поворотом и тем фактом, что он выглядит таким серьёзным. — Что? Думаешь, я её убил? — Это случается в политике, — пожимает он плечами. О да. Так и есть, не правда ли? Мы все знаем, что это происходит, но эта тема — табу. Однажды он мне всё об этом расскажет. Но не сейчас. — Что именно это дерьмо из ЦРУ тебе рассказало? — Не называй его так. Я знаю лишь одну версию истории и теперь хочу знать твою, — он наклоняется ко мне с добрым выражением понимания и неизменной лояльности. Я снова хочу выплеснуть кофе ему в лицо и разорвать на куски его рубашку. — Лайт, ты можешь мне рассказать. Это останется между нами. — Не могу поверить: ты думаешь, что я её убил. Немыслимо. О чём, чёрт возьми, он думает? — Не он. ЦРУ. Они подозревают тебя, очевидно, раз послали агентов для расследования. И они очень заинтересованы во всех этих смертях в кабинете за последние несколько лет. Я предупреждаю тебя. Если тебе есть что скрывать, ты должен сказать мне, или я не смогу тебе помочь. — Мне не нужна твоя помощь. Мне нечего скрывать. Ею занимались МИД, Бизнес и Транспорт. Наша заявка на сегодняшний день является ведущим претендентом на железнодорожный план. Я в этом уверен. Я видел её лишь раз, и то лишь ради того, чтобы проявить вежливость. — Ты не был согласен с железнодорожным планом. Её заместитель поддержал тебя, а она поддержала предложение Китая. И теперь она мертва. — Он поддерживал меня? Не знал. — Эл, кажется, находит это очень забавным и отворачивается, чтобы посмеяться, а затем снова поворачивается ко мне с яростным выражением лица. За всё это время на моём лице не появилось ни единой эмоции. Я в этом уверен. — Ты бы только об этом и болтал. Это потенциально многомиллиардные инвестиции в экономику. Не говори мне, что не знал, что она хотела установить связи с Китаем. — Откуда мне знать? — Её заместитель сказал, что он с тобой об этом говорил. — Да, в течение пяти минут, и в то же время жевал горох с васаби. Это всё равно не имеет значения. Если мы не выиграли тендер, это не причина кого-то убивать. Очень приятно знать, что ты думаешь, что я могу сделать что-то настолько мелочное. — Такие деньги не были бы мелкой причиной. Он сказал тебе, что она поддерживает инвестиции в Китае? — Мы в суде? Нет. Вернее, не могу припомнить. — Лайт, — он утомлённо вздыхает. Плохо, что я не подумал взять с собой сигареты, мне бы очень хотелось чем-то себя занять сейчас. Я чувствую себя так, словно вернулся с ним в зал заседаний во время расследования; его пробор и уложенные волосы, и он разговаривает со мной, называя меня идиотом перед комиссарами. Я не возражаю. Я могу смириться с любым дерьмом, если придётся, но всё это записывается в мою маленькую мысленную книжечку. Я ничего не забываю. — Я не имею к этому никакого отношения, — говорю я ему. — Я покормил её и на следующий день уехал в Нагано, а она умерла после этого. Я думал, ты сказал, что она умерла от тромбоза. — Они говорят это, потому что она недавно совершила длинный перелёт, а они хотят обойтись без шума в прессе. Официальной причины смерти нет. — Ну вот, пожалуйста. Люди иногда просто падают замертво. Моя вина, что она решила сделать это в моей стране? — Они подозревают отравление. Может быть, даже радиационное отравление, и мне не нужно говорить, какое влияние это окажет на индустрию туризма, если это правда. Они делают кучу чёртовых тестов прямо сейчас, так что если у тебя есть что мне сказать, то лучше сделать это немедленно, чтобы я мог… — Что? — Мы можем обвинить в этом Китай. Я найду виновного. Мы могли бы сделать вывод, что они чувствовали угрозу от нашей заявки и поэтому послали к нам какого-то психа. — Не нужно никого обвинять. Насколько я знаю, она только что умерла. Не нужно паниковать и показывать на людей пальцем, тем более что, по твоему мнению, я главный подозреваемый. Гениально, Эл. Просто превосходно. — Тебе нужно сделать заявление Стефану и прояснить всю ситуацию, — подытоживает он ещё более властным тоном и снова смотрит на свой стол. Как будто я хочу говорить с его драгоценным Стефаном. — Они не обращались ко мне, так почему я должен делать добровольное заявление? Это будет выглядеть так, словно я виноват, хотя это неправда. — Они беспокоятся, что обидят тебя, если будут спрашивать. — Они правы, — улыбаюсь я. — Я обижусь и отзову заявку. — Не будь глупцом. Ты, скорее всего, выиграешь, тем более что теперь заместитель встанет на её место. Но если ты не сделаешь заявление и не будешь помогать, начнутся лишние волнения. — Пусть спрашивают, когда найдут доказательства. — У них нет доказательств, у них есть подозрения, а это так же вредно в долгосрочной перспективе. Найдут ли они доказательства? — О мой Бог! — смеюсь я, падая обратно в кресло, но для него это не имеет значения. — Просто скажи мне, — говорит он. — Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что убил её, чтобы ты помог мне это скрыть? — Я повторюсь: это обычное явление в политике. — Например, Эл? — Просто это происходит. — Это случалось, когда ты работал на Леди? — Речь идёт не о Леди, а о тебе и твоём правительстве. — Ладно. Я не имею к этому никакого отношения. Прости, если разочаровал тебя. Расскажи своему парню. И скажи ему, что если ЦРУ постучится в мою дверь, я покажу им, насколько мелочным я могу быть. — Он не враг. ЦРУ не хочет верить в твою виновность. Если ты приложишь некоторые усилия, они будут более чем счастливы спихнуть всё это на тромбоз глубоких вен или что-то ещё, что, по их мнению, не вызовет массовую истерику и теории заговора. Стефан тебя не знает, поэтому поверит. — Мне плевать, во что он верит. Но что насчёт тебя? Добро, блядь, пожаловать обратно, Эл. Я скучал по этим обвинениям в убийстве. — Честно говоря, Лайт, мне всё равно, сделал ты это или нет. Я очень надеюсь, что ты сможешь быть хорошим Премьер-министром, но моя работа — убедиться в том, что ты останешься Премьер-министром, и это единственная причина, по которой я тебе это говорю. Мне ещё две ипотеки нужно выплатить. — Да, именно поэтому ты вернулся. Продолжай себя в этом убеждать, — говорю я. Я скрещиваю руки на груди, он указывает на меня пальцем, и его глаза горят, словно тлеющие угли. — Ты был тем, кто прислал мне напоминание о моём контракте. Мне ещё никогда не присылали призыв в открытке. Ты даже не удосужился подписать его сам — это сделала за тебя одна из твоих длинноволосых секретарш. Большое спасибо. — Мне снова напомнить, что я действительно чертовски занят? Знаешь, сколько глупых людей мне приходится терпеть и слушать? У меня нет времени сочинять тебе сонеты. — Я тоже занят, но всё равно нашёл бы тридцать секунд, чтобы написать и подписать открытку. Пиши сам или не отправляй вовсе. — Как будто у меня есть время или возможность рискнуть и написать тебе письмо. Мне приходится менять номер телефона каждые несколько дней на случай, если пресса его взломает. Я оставил эту должность за тобой, и люди говорили, Эл. Он думали, что это фаворитизм — это он и был. Я знал, что это произойдёт, и что это было так же рискованно, как разозлить Папу Римского, но я всё равно сделал это и в итоге ничего не получил взамен. Ты возвращаешься и даже не говоришь «спасибо». Ты лишь заселяешь к себе первого попавшегося человека и к тому же нарушаешь безопасность. — Нарушаю безопасность? — повторяет он за мной напряжённым, болезненным тоном. Он, должно быть, потерял несколько извилин, пока был в отъезде. — О, избавь меня. Ты прекрасно знаешь, что он с тобой, просто чтобы добраться до меня. Это очевидно. — Не знал, что ты ещё и паранойю добавил в свой список личностных качеств. Он никогда и не спрашивал о тебе. — Точно спрашивал, иначе ты бы не знал о ЦРУ и всей этой чертовщине с Госсекретарём. — Всё, о чём он рассказал мне — о причине, по которой был здесь, и о теории тромбоза глубоких вен. Он не выглядел в этом особо убеждённым, но он никогда не упоминал о подозрительной связи с тобой. Я узнал больше только потому, что он оставил свой ноутбук у меня дома. Я угадал его пароль. — Значит, он тупой. — Нет, просто доверчивый. Он не должен был этого делать, но он не тупой. Ты путаешь порядочность с глупостью, и это часто разные вещи. Он всё перечитывает «В поисках утраченного времени». На французском. Ты умеешь читать по-французски? Нет. И кто бы, чёрт возьми, читал добровольно это на любом языке? У него, чёрт возьми, есть пометки на полях. — Не очень сильный аргумент в пользу его интеллекта. — Ты покупал книги, только если думал, что они будут хорошо смотреться на полках. Только если обложка подходила декору, ты, пустоголовый идиот, — говорит он, повышая голос. Он смахивает ручку со стола локтем, поднимает её с пола и бросает обратно на газеты с необъяснимой злобой, и мне кажется, что лучше бы он выместил её на мне. Я надуваю губы от того, что мне говорят, насколько я тщеславен и некультурен. — Я читал. — Я видел, что ты читал книгу, лишь раз, и то она была о валютном курсе. — Я просто не читаю при ком-то, это неприлично. — Тогда будь неприличным. Только тогда ты сможешь что-то узнать о человечестве. — Гори в аду. — Я уже там. Ты гори в аду. Ты в моём офисе. — Ты в моём здании. — Ты сам перевёл мой офис сюда! — кричит он. Он прав, я полагаю. — Давай успокоимся на минуту. Я скажу одну вещь, а потом уйду. Да, он нарушает безопасность, и я не знаю, что ты пытаешься сделать, но кажется, ты намеренно пытаешься противостоять мне. Я хочу, чтобы он ушёл. Отправь его восвояси, и мы встретимся завтра по любому поводу, — я встаю, чтобы уйти. Это всё, что я хотел ему сказать. — Я буду воспринимать это как редкий пример лести, несмотря на неуклюжесть, и я не поведусь на инстинкт ударить тебя по голове компьютером. Это не имеет к тебе никакого отношения. Я не «отправлю его восвояси», и я не заинтересован в «любом поводе», — говорит он, сидя на стуле. Смело. — У нас договор, — медленно напоминаю ему я. — Не уверен, что в моём контракте написано, что у тебя есть право контролировать, кого я вижу и не вижу, и что я должен забегать к тебе по вторникам. Мы в порядке. Мы теперь просто бизнес-партнёры, так что постарайся это усвоить, — я, должно быть, выгляжу смущённым, потому что он вздыхает, вытаскивает маленькую бутылку водки из ящика стола и наливает в холодный кофе, пытаясь хоть немного улучшить его вкус. — Слушай, я знаю, что это странно звучит из моих уст, но я сейчас в отношениях, в открытую и всё такое. И он явно не тот, кто оценит, что я сплю со всеми подряд, будто на Вудстоке в шестьдесят девятом. Я сказал, что не оставлю тебя. Я помогу тебе, но только в деловом смысле. Мы ведь можем быть друзьями? — Мы никогда не были друзьями. — Хорошо, давай попробуем. Если это не сработает, я уйду, и мы просто забудем об этом. Всё просто. С глаз долой, из сердца вон. Возможно, он прав, но я бы предпочёл найти альтернативу. Он очень хорош в пиаре, среди прочего, и мне скучно, когда его нет. Я вздыхаю и устало массирую заднюю часть шеи, чувствуя, как головная боль отзывается волнами. — Окей, что мне нужно сделать? — спрашиваю я. — Ничего. — Ты, очевидно, хочешь, чтобы я сделал или сказал что-то, что заставило бы тебя избавиться от него. Скажи мне, что ты хочешь, но желательно в разумных пределах, потому что у меня немного связаны руки, ты это знаешь. — Лайт, ты постоянно меня недопонимаешь. Мне ничего от тебя не нужно. — Это ультиматум? Ты злишься на меня, потому что я не позвонил тебе и не подписал чёртову открытку, и поэтому ты заставляешь меня делать выбор. — Нет! — говорит он, морща нос, словно эта идея никогда не приходила ему в голову. — Я совсем не злюсь. Я мог бы позвонить тебе, но не позвонил, и не ожидал, что ты позвонишь. — Ты сказал мне не звонить. Ты сказал, что не будешь со мной разговаривать. — Да, и я говорил это от чистого сердца. Я не кокетничаю сейчас. Не уверен, что ты понимаешь всю ситуацию. — Я не могу оставить Киёми, — говорю я, жмурясь, потому что я действительно не могу. Часть меня хочет этого, часть нет. Но я всё равно не могу. — Я тебя не прошу! Не знаю, как долго ваш союз продлится, но мне уже даже интересно. — Тогда что? — На самом деле — ничего. Я сейчас со Стефаном, и моя личная жизнь тебя не касается. Не то чтобы она когда-либо тебя касалась. Мне жаль, но так намного проще. — Ты прав. Я не понимаю. Тебе придётся объяснить мне на пальцах, потому что я не понимаю намёки. — Ты мне не подходишь. Стефан подходит, — мягко объясняет он так, будто это конец разговора. Он достаёт какие-то бумаги из огромной стопки на столе. — Мы должны обсудить работу, пока ты здесь, чтобы забить эту пустую трату времени. С тех пор как я вернулся, а ты был не в курсе, я нанял несколько шпионов в пару отделов, они следят за слухами. Как бы шпионят за шпионами. Вот список. Запомни его, — говорит он, пододвигая бумаги ко мне. — Как я могу тебе не подходить? Ты никогда не говорил этого раньше. — Говорил. Несколько раз. — Ты не имел это в виду. Ты просто был в плохом настроении. — Нет, не был. Кажется, сейчас не так много слухов. Все вполне счастливы и не высовываются. Ты молодец. Но они ожидают, что ты попытаешься вернуть Миками, так что с этого момента я предлагаю тебе дистанцироваться от общества. — Я верну Миками. — Плохая идея. Это не поддержат ни Парламент, ни люди, всё будет выглядеть, как несмешной комедийный скетч об умирающих, — говорит он, выпивая смешанный кофе и старательно отводя от меня взгляд. — Дживас находится на больничном и совсем скоро выйдет. На сэкономленные деньги я собираюсь нанять Миками в качестве помощника, и это никого не касается. Ответь на мой вопрос. — Для справки: я хочу, чтобы все знали, что я не одобряю, чтобы Миками и близко подходил к зданию правительства. Это будет выглядеть ужасно. По сути, вы будете вручную кормить прессу поводами, чтобы общественность ненавидела вас. Я уже вижу карикатурный комикс в средненькой газетёнке. — Тогда разберись с этим. — И как ты предлагаешь мне это сделать? О, о чём я вообще думаю? У меня же есть сила подчинить Вселенную своей воле. Передай мне мой меч и щит, и я спасу Миками. — Не притворяйся некомпетентным, — говорю я ему и снова сажусь на место. Блеск моих ботинок отвлекает меня на секунду. — Это был своего рода комплимент? — спрашивает он. — Поразительно. Мне нужно допить в честь этого события. — Придумай что-нибудь. Что-то душераздирающее, но позитивное и вдохновляющее. Расформированный бывший депутат, когда-то имевший потенциал, пытается восстановить свою жизнь и спасти других от того, через что прошёл. «Наркотики — это плохо» и подобное дерьмо. Я подумал, что статья для печати на выходные может помочь, так что напиши ему. Я привезу его в офис на следующей неделе, и мы это обсудим. Он всё равно должен знать, чего от него ждут. Но тебе придётся следить за ним, как ястребу. Одно подозрение, что он возвращается к своим старым привычкам, — и он вылетит, поэтому убедись, что он этого не сделает. Считай его своим новым проектом. — Ладно… — отвечает он медленно и с поднятой для эффекта бровью. — Почему я тебе не подхожу? — Боже, — вздыхает он, откидывая голову назад. — Потому что мне кажется, что я превосходен для тебя. Не то чтобы ты страдал, когда был со мной. — Мои сломанное ребро и несколько старых синяков могут с этим поспорить, — отвечает он, глядя в потолок. — Слушай, ты гнался за мной, и ты меня поймал. Я не какой-то план на вечер, от которого ты можешь отделаться, прикрываясь «пользовался, пока было весело». — Так что, я застрял с тобой на всю жизнь? О, Иисусе. Если бы я знал, я бы даже не пытался. — Нет, пытался, — говорю я. — Хмм. Мне больше нечего сказать. Если не возражаешь, я должен написать статью от имени ублюдка, который раскаивается и теперь надёжный государственный служащий. — Нет, пожалуйста, скажи, что ты думаешь. Я здесь, чтобы выслушать своих сотрудников и их проблемы; теперь это часть моей фантастической работы. Почему ты хочешь, чтобы всё закончилось? Весь этот идиотизм про «ты мне не подходишь». Полный идиотизм. — Всё уже давно закончилось. Тебе только что напомнили, что я жив, и это единственная причина, по которой мы ведём этот прекрасный бесполезный разговор. — Я не забыл о тебе, если ты так думаешь. — Ну, это хорошо, но даже будь это правдой, оно бы не имело никакого значения. Ладно, карты на стол. Я устал, Лайт. И мне нужно что-то, что ты не сможешь мне дать, потому что это подразумевает под собой стабильность и чашки чая. Но я очень хорошо тебя понимаю. Время лечит. Твоя ситуация очень сложная, но ты решил усложнить её, поэтому моё сочувствие долго не продержится. Честно говоря, у меня просто нет на тебя сил. Я просто хочу нормальной жизни с кем-то, кто не заботится о политике или о чём-то ещё больше, чем обо мне. — О, иди нахер, Эл. Пошёл ты нахер. Иди и поплачься в подушку, но не выставляй это дерьмо за правду. Никто не может быть настолько безмозглым. — Тогда я, должно быть, безмозглый, потому что это то, что я однажды к тебе чувствовал, — говорит он. Это ошеломляет меня, потому что я не ожидал, что он скажет о прошлом так, словно это была ужасная ошибка, которую он совершил. Я знал, что это правда. Я терпел его ханжество целый год, пока он не остановился. Чтобы кто-то действительно был тебе предан, он должен поставить твои приоритеты выше своих. Это то, чего я ждал, и это то, что произошло. Я выиграл. Конец. И это, блядь, навсегда. — И Стефан безмозглый, — я медленно киваю этому безумию и скучным рассуждениям Эла. В принципе, он лишь хотел комфорта, как и все остальные. Это долго не продлится. В любом случае он чувствует, что должен рассказать мне обо всех ужасных причинах такого решения. — В этом смысле — да. Если я позвоню ему, он найдёт для меня время. Он играет в пасьянс, пока я обижаюсь. Он не спрашивает меня, почему я злюсь, и не ноет, когда я прихожу в себя. Он добр ко мне всё время и очень терпелив, потому что Бог знает, что со мной нелегко жить. Он знает, что я много работаю на двух работах, и беспокоится, но тоже ничего не говорит. Думаю, это называется уважением. Я просто знаю, что он беспокоится обо мне и думает, что моя трудовая этика безумна и я недостаточно сплю или ем. Он не говорит мне, но не скрывает этого. Ты всегда говорил, если вообще тебя это волновало, в чём я сомневаюсь. От тебя не получишь отдачи, и я падал в этот колодец годами, потому что ты такой человек. Ты берёшь и берёшь, и я убивал себя без причины. Если бы я был моложе, то, возможно, я бы не возражал, но сейчас… — Я этого не стою. Я не стою незначительных усилий и надбавок, когда всё, что ты хочешь — это приятные слова и суетливый человек в фартуке, — я мог бы обойтись без всего этого, и это, должно быть, видно, потому что он начинает смотреть на меня с сочувствием врача. — Лайт, ты этого стоишь, но это не небольшое усилие, поверь мне. Может быть, ты ищешь кого-то другого, какого-нибудь робота, которому не нужна поддержка. Киёми подойдёт. Я больше не могу, так что не обижайся. Иногда в жизни приходится признать поражение и двигаться дальше. Это то, что сделал я, и это то, что сделаешь ты. Я думал, ты поймёшь. — Я понимаю. Ты можешь перейти от всего к пустоте. Ты любил меня, а теперь нет. Ты говоришь мне, что это всё моя вина, потому что я не кусаю ногти из-за твоих привычек питания. Я работаю так же усердно, как вы. Даже больше. Каждая секунда моего сознания тратится на работу или на размышления о том, что я должен сделать. — Уверен, Киёми будет рада это услышать. И это всё правда, я знаю, но ты моложе меня. Я не старый, но я просто не могу больше так жить. Я устал, Лайт. Я работал слишком долго и слишком много, и ты не можешь обвинить меня в том, что я хочу лёгкой жизни. — Это достойно осуждения. Я действительно не думал, что ты такой человек. Ты разочаровал меня. — Подожди, — говорит он, смеясь и поднимая руку, чтобы остановить меня, — я справляюсь с этой ситуацией как взрослый человек. Вроде бы. Это настолько серьёзно, насколько я могу вынести. Ты человек, который женился на женщине, к которой ничего не чувствуешь. Ты сделал из неё и из себя посмешище. И то, чего хочу я, достойно осуждения? — Чувства не меняются. Я всегда такой. Не как другие люди. Я просто не думал, что ты похож на них. — Мне жаль, что я стремлюсь к нормальности, — выдыхает он. — Я не делюсь и приближаюсь к моменту, когда возвращение домой к ужину и ранний вечер звучат очень привлекательно, — и знаешь что? Это нормально. Ничего из этого я бы с тобой не получил. Твой мозг постоянно кипит от вещей, в которых меня нет, и я тебя не понимаю. Мне не нравится то, что я в тебе иногда вижу. Для тебя люди — расходный материал, и мне было бы плевать, если бы я тоже не был для тебя этим расходным материалом. Может, это инстинкт выживания. Если бы я остался с тобой, ты бы в конечном итоге свёл меня с ума. — Неправда. — Хорошо, Лайт, тогда, кажется, я тебя подвёл. Прости. — Нет, ты лжёшь. Думаю, что бы ты ни чувствовал к людям — чувства не изменятся, независимо от того, что они делают. Я ненавижу Дживаса и всегда буду ненавидеть Дживаса. Я доверяю Киёми и всегда буду ей доверять. Я не доверяю Миками и никогда не буду ему доверять. Я люблю тебя и всегда буду тебя любить. — Это из песни — ты ведь это знаешь? Ты только что сплагиатил Уитни Хьюстон… подожди, нет, ты используешь песню Долли Партон, чтобы попытаться снять с меня штаны. — О, заткнись. Ты можешь принять хоть что-нибудь всерьёз? — От тебя — нет. Ты и признания в вечной любви — не лучшее сочетание. Это как клубника в бальзамическом уксусе — неправильно, независимо от того, что люди говорят, что это вкусно. Тебе повезло, что я не высмеиваю тебя вон из комнаты. — Ты наслаждаешься этим. — Признаюсь, немного, — улыбается он и заканчивает свой кофе. — Это говорит во мне садист. Тот, что вывихнул тебе плечо. — Теперь ты счастлив? Ты просто хотел унизить меня? Потому что я никогда не делал этого с тобой. — Ты в это веришь? Ты веришь в то, что любишь меня, — он смотрит на меня, находит ответ и отворачивается. Затем говорит тихо, словно шёпотом, бегая взглядом по полу. — Боже. Знаешь, в чём вся трагедия? Если бы ты сказал мне это год назад. Два года назад. — Я говорил. Почему это грустно? — Потому что это не имело бы никакого значения. — В этом нет никакого смысла. — Я всё ещё пытаюсь вспомнить, когда ты мне говорил что-нибудь хорошее. О каком времени ты говоришь? — Если ты не помнишь, значит, полагаю, это не имело для тебя значения. — О! Я знаю! Ты имеешь в виду, когда подписал заявление о выдвижении кандидатуры? Не смеши меня! — Да, тогда. Я просто не могу принимать с тобой правильные решения, не так ли? — Нет, не можешь. Мы даже не на разных страницах, мы в разных книгах. Ну, мне жаль, если я пропустил такое парящее обещание любви и преданности, но это не имеет значения. Ты выбрал то, что у тебя есть, ты не выбрал меня. Ты не имел это в виду тогда, и ты не имеешь это в виду сейчас. Это раздражает больше, чем что-либо ещё. Я не хочу слышать этого ни от кого, кроме Стефана. — Ха. Погоди минутку. Кажется, меня сейчас стошнит. Это уже немного… Знаешь, тебе не нужно так сильно стараться. Я ведь здесь, нет? Всё это лишняя трата сил и времени, несмотря на то, что это меня в какой-то степени забавляет. — Если думаешь, что Стефан — просто способ заставить тебя ревновать, тогда тебе нужно очень сильное лекарство, друг мой. Я объясняю тебе вещи в надежде, что ты поймёшь и перестанешь вмешиваться в мою жизнь. — Ты знаешь его всего пять минут! — Пару месяцев, пять минут — без разницы. — Ты просто идиот. — А ты мудак, — говорит он с саркастической улыбкой. Он проверяет часы и начинает складывать вещи в портфель. Сейчас даже не половина двенадцатого; куда он намылился? Выйти за салатом «Цезарь»? — Ты для меня был лишь приятным дополнением. Я думал об этом, Лайт. Слишком много, учитывая, насколько я занятой человек. Мой мозг должен быть заполнен на девяносто девять процентов законами и хитрыми планами. Мне хочется отправить тебе счёт за всё время, что я на тебя потратил. — Я не верю во всю эту чепуху со Стефаном. Этого не может быть. Я мог бы понять и почувствовать небольшую угрозу, если бы он был чем-то особенным, но он настолько зауряден, что мне тебя жалко. — Не хочу ранить детские чувства, которых у тебя нет, но знаешь, что он сказал мне две недели назад? «Не думаю, что смогу жить без тебя, Эл». И первое, о чём я подумал, было не: «О, как приятно. Никогда раньше не слышал от человека, который ничего от меня не хочет». Нет, это было: «Иисусе. Я знал Лайта все эти годы, и он никогда не говорил мне ничего подобного». Ты ни разу не дал мне понять, что я для тебя так или иначе важен или что ты будешь скучать по мне, если я уеду, и это заставило меня осознать, что моя погоня за тобой была пустой тратой времени. Потому что всё, чего я когда-либо хотел от тебя, было чувствовать себя нужным и важным. Вот и всё. Я не хотел «я люблю тебя», что ты, кажется, считаешь ключом ко всему. Я хотел только то, во что бы я мог поверить. И знаешь что? Думаю, это моя проблема. Подтверждение от тебя подтвердит мою личность, потому что тебе никто не нужен. В принципе, я искал Эльдорадо, но Эльдорадо не существует. Теперь есть кто-то, кто очевидно нуждается во мне, и я должен максимально использовать это. Думаю, я должен прекратить гоняться за вещами, которых не существует. А теперь прости, но мне нужно купить несколько книг по саморазвитию, — он встаёт и, чёрт возьми, посмотрите на него в этих брюках. Нет, нет, не смотреть на его штаны. Я тоже встаю и преграждаю ему путь к двери. — Если он сказал это тебе и ты попался на эту удочку, тогда прости, но ты идиот, и ты знаешь, что я ненавижу идиотов. Люди не имеют в виду то, что говорят. — Только ты. Другие люди не настолько эмоционально отсталые. — Ага, Эл, и это я слышу от тебя. Люди лгут. Ты это должен знать — ты адвокат. — Барристер. — Без разницы. Ты социально отсталый, нуждающийся во внимании, капризный человек. Тебе на самом деле больно жить как все, нормально. Как будто он уже от тебя без ума за восемь недель. За такой короткий период ты мне даже ещё не нравился. — Шесть, и почему нет? Честно говоря, думаю, что он попался уже через пару дней, бедняжка. — Ха! Ага, классно. — Эй. Я отличный парень и знаю это, поэтому бессмысленно пытаться заставить меня чувствовать себя неадекватным. Я обратил двух натуралов только ради забавы, и в обоих случаях это было нетрудно сделать. У меня есть деньги и шикарные волосы. Я умён, чувствителен и достаточно внимателен. У меня отличная работа, я говорю на трёх языках свободно и на четырёх лучше, чем большинство, включая латынь, и — давайте посмотрим правде в глаза — я очень, очень привлекателен. Посмотри на мою линию подбородка. Она лучше, чем у тебя. Смешно, но я просыпаюсь с таким лицом. У меня хорошее чувство юмора, я люблю долгие прогулки по пляжу и занимаюсь сексом в восьмидесяти шести разных позициях. Ты действительно облажался. Я же говорил тебе не делать этого. Ты облажался, и теперь всё это не имеет к тебе никакого отношения. Ты для меня больше не Лайт. Ты премьер-министр, и я работаю на тебя, но это всё. Прощай, Лайт. И да, всё это должно быть в его резюме. В какой-то момент, будучи за границей, он обнаружил, что может обходить людей вместо того, чтобы ждать, что они сойдут с его пути, и вот теперь он вышел из офиса и шагает через департамент. Не желая бегать за ним, я чередую ходьбу и бег трусцой, чтобы догнать его, не выглядя при этом жалким. Я почти догоняю его, пока он ждёт лифта, но какой-то жлоб выходит из конференц-зала. Его лицо загорается от удивления, когда он меня видит. — Премьер-министр! Я могу… — Нет, не можешь. Эл! — Прекрати меня преследовать, — говорит Эл, глядя на своё отражение в дверях лифта. — Я собираюсь работать из дома в течение дня. Если хочешь, можешь мне не платить. Да, да, бла-бла. Я хватаю его за руку и тащу к одному из конференц-залов. Сейчас обеденное время. Все ненавидят переполненные в обеденное время залы, поэтому он пуст, хоть кто-то и оставил проектор включённым. Даже если бы здесь кто-то был, он бы всё равно вышел. — Иди сюда и заткнись, — говорю я, толкая его в комнату. — Мне надоело, что ты думаешь, что можешь меня толкать в любую пустую комнату, — говорит он, когда я закрываю за нами дверь. — Мы ещё не закончили. — Мне больше нечего тебе сказать. Я думал, что ясно выразился. Ты не можешь изменить моё мнение. — О да, я могу. Я ничего не испортил. Ты свалил, и я мог только терпеть и жить дальше, потому что чего ещё ты ожидал от меня? Я не мог сказать всем, что мне нужно взять несколько недель отпуска и отложить свадьбу, пока я играю на флейте за твоим окном на другом конце света. Посмотри на меня. Не соглашайся на второе место. Я не приму это и не отпущу тебя, так что тебе лучше привыкнуть. Он всего лишь очередной проект, как и я. Кто-то, кем ты можешь заполнить время, чтобы не было так чертовски одиноко. — Не такой, как ты, Лайт. Никто не похож на тебя. Он мне нравится как личность. — Он гомик, которого ты подобрал, потому что тебе нравится, когда я бегаю за тобой по коридорам. — Ха. Только ты думаешь, что твоё внимание может льстить. — Эл, ничего не должно измениться между нами. — Но всё изменилось. Ты говоришь что… что? Мы продолжим, как раньше? Как думаешь, как твоя жена к этому отнесётся? Может, мы могли бы съехаться. Она это поймёт? Ты предал меня, — наконец шипит он, сжимая губы вокруг слов. — Я не предавал тебя. Ты знаешь, как это работает. Она не должна знать. — Я знаю, как это должно работать. Я сказал, что буду защищать тебя. Ты мог бы изменить так много вещей, которые неправильны в этом мире, но вместо этого ты подчиняешься. Где твоя храбрость? Ты потерял её, пока писал свой пятилетний план? — Чего именно ты хочешь? Чтобы я поцеловал твои туфли или что-то вроде того? Я был честен с тобой с самого начала и никогда не ошибался. Теперь ты вернулся, и я готов принять тебя обратно, но ты бросаешь меня ради этого идиота? — Да, ради грёбаного идиота, который любит меня, и я не могу того же сказать о тебе. Ты просто тупица. Я не говорю, что у нас с ним роман века, но тогда я подозреваю, что и с тобой тоже. И если ты попытаешься причинить ему боль, чтобы мне отомстить, мстительная ты тварь, я тебя похороню. Меня это больше не волнует. Мы оба знаем, что ты не любишь эту женщину; она просто удобная выводковая кобыла, чтобы ты мог выглядеть как настоящий Премьер-министр. — Я понимаю, хорошо? Ты расстроен из-за Киёми. Я ничего не могу с этим поделать. Тебе просто нужно привыкнуть к этому. Я сказал слова, я ношу кольцо, и это ничего не значит для меня. — Романтика не умерла. Я был расстроен, да, и это ещё мягко говоря. Ты женился на Киёми, молодец. Но знаешь, как это было оскорбительно? Словно наша ситуация не была и без того сложной. Подкинь ещё в котёл жену, молодец, Лайт! О чем ты, чёрт возьми, думал? Я-то считал, что нет, он не будет этого делать. Никто больше не занимается этим фиктивным брачным бизнесом, если только это не для иммиграционных целей. Кто бы годами мог жить во лжи в центре внимания? Но однажды я наблюдал за тем, как ты делаешь что-то очень обычное: кажется, ты заказывал кофе, — и ты был настолько совершенен, что это граничило с непристойностью. Потом я понял, что ты на самом деле собираешься это сделать. Делали другие, значит, и ты сможешь. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким глупым, и я ненавидел тебя за это. Я всё ещё тебя ненавижу. Ты уже был премьер-министром, она не была тебе нужна. Ты мог бы бросить эту затею, но нет. Ты не можешь быть простым и разумным. Ты как все остальные. Теперь, если всё в порядке, я думаю, стоит закончить, если мы хотим оставить хоть какую-то надежду на профессиональные отношения. — Ты останешься здесь, — говорю я ему и толкаю его обратно к стене. В этот момент слабый, испуганный голосок звучит из-за двери. — Простите… — Отвали! — Почему бы тебе не открыть дверь, Лайт? — спрашивает Эл после моего крика. — Почему бы просто не разгласить это на весь Кантей? Здесь так душно. — Веди себя тише. Ты недооцениваешь меня. Ты не знаешь, как далеко я могу зайти. — Нет, я знал, что ты был злым ублюдком, когда впервые увидел тебя. Знаешь, что ты делаешь со своим лицом, когда полон чего-то дьявольского? Это не работает. Ты выглядишь так, словно у тебя запор. — Я ничего не делаю со своим лицом! Моё лицо в порядке. — Да? Послушай, я останусь, чтобы помочь тебе. Я просто не буду делать то, что ты хочешь, потому что — угадай, что?! У меня есть собственный мозг, и он работает независимо от твоего. Фантастика. А теперь убирайся, — он отворачивает от меня голову, но не хочет уходить, я знаю. Он никогда не мог это от меня скрыть. Я уверен, что мы дышим одинаково; тот же воздух, тот же бешеный стук сердца. Он задыхается и старается отогнать от себя желание — то, от чего нам не сбежать. — Отпусти меня, или я заставлю тебя. — Ты не оставишь меня. — Думаю, что оставлю. Должен сказать, ты мог бы справиться с этим лучше. — Ты прав, я мог бы, — говорю я и склоняюсь к нему таким образом, который никогда не подводил меня. Никогда — но он отталкивает меня, будто ожидал. — Пфф. Даже не пытайся. Насколько я, по-твоему, глуп? Отпусти меня, пожалуйста. Или у тебя есть ещё один трюк в рукаве, которым ты хотел бы меня развлечь? — Я… — но я пуст. Я перепробовал всё, что мог придумать. Может быть, его можно сломать, но на это нужно время, а у меня его нет; я всегда должен где-то быть. Я закрываю глаза. — Нет. Я остался без трюков. Он выглядит грустным. Разочарованным; и это из-за меня. После нескольких затянувшихся пауз я отступаю: мне не нужна его жалость. Он может уйти, если захочет. — Иди сюда, — шепчет он и тянет меня обратно, обнимая за спину, и его подбородок лежит на моём плече, как раньше. — Ты знаешь, что я люблю тебя, словно ты часть меня. Сейчас и навсегда. Но чувства меняются, и они изменились для меня. Не заставляй меня ненавидеть тебя. Лайт, я думаю, мне следует уйти. Это была плохая идея — возвращаться. Мы должны разорвать контракт. — Нет, — говорю я и сжимаю его пиджак. — Я знаю, что с Халле не получилось, но мы найдём кого-то, кто не будет бегать за Михаэлем по всему офису. Должен быть кто-то. — Ты мне действительно нужен. Больше, чем ему. Как ты мог ему понадобиться через два месяца? Неужели раньше его жизнь была такой пустой? — Нет, я ему просто очень нравлюсь. Тебе я нужен лишь для работы. — Не для работы. — А для чего? Для развлечений? Честно говоря, мы оба можем получить их в другом месте и без последствий. — Я не это имел в виду. — Что тогда? Если у нас есть шанс стать друзьями или работать вместе, ты должен пообещать мне, что это конец. Не делай этого снова. Я не могу сражаться с тобой вечно. — Я знаю, что ты не можешь. Я рассчитываю на это. — Нет. Я помогал тебе, и ты мне нравился без всего этого шоу, но не люби меня за это. Я использовал тебя. Это не твоя вина, это просто то, что я делаю. Я не очень хороший человек, Лайт. И я сделаю из тебя ещё более худшего. Ты можешь стать кем-то особенным, но и можешь стать худшим, что когда-либо видел мир. Ты сейчас ни то, ни другое, но я бы предпочёл видеть в тебе что-то хорошее, нежели что-то ужасное. — Эл, это не конец. — Тогда нам придётся поговорить о прекращении моего контракта. Не сейчас, правда, я слишком устал. Это неплохое решение, и если ты не прекратишь, оно может стать единственным выходом. Подумай об этом.***
Он был прав — я абсолютно не умею преследовать. Я понял, что важным фактором в искусстве преследования является то, что никто не должен замечать, когда вы это делаете. А меня все замечают. Я не могу свободно двигаться. Люди заботятся о том, что я делаю, и следят за мной. Подумав и составив, по общему признанию, отчаянный план действий — потому что мне нравится иметь запасные планы — я решаю начать с лифта. Да, я всегда поднимаюсь по лестнице, и этот лифт даже не находится рядом с моим офисом, но мой обед — это моё свободное время; это написано в моём контракте, и я могу провести его в лифте, если захочу. Но такое ощущение, что на каждом этаже, как специально, появляется очередной плебей, который на меня нападает. — Премьер-министр, у вас есть время прочитать моё предложение по законопроекту? — спрашивает он. Коричневые туфли к чёрному костюму. Кошмар. — Да. Я хотел поговорить с вами об этом. — О! — Ему не хватает исследований и экспертных заключений, и это единственное, что его подводит. — О. — Оставьте его мне, я передам своей команде и найду более подходящих и увлечённых экспертов. Это то, что продаст его Парламенту. Нужен человек с большим влиянием, чтобы он прошёл. — Я пытался, премьер-министр, — хнычет он. Я устал на него смотреть. — Я в этом уверен, но вы не можете всё делать в одиночку. — Что ж, спасибо за внимание! Вы поддерживаете это? — У меня действительно мало свободного времени, чтобы говорить с вами, если я не одобряю, хотя бы в теории. Мы не в подготовительной школе. Двери открываются, и Эл стоит в коридоре. Он видит меня, колеблется, но всё равно заходит. Честно говоря, я думал, что мог бы кататься туда-сюда, пока он не появится, и мне просто повезло, что время на моей стороне. Он обедает в половине двенадцатого, и он всегда ездит на этом лифте. Не знаю, куда он пойдёт после этого — мне придётся выяснить, — но он возвращается в половине первого. Я не видел и не говорил с ним четыре дня, в основном чтобы он переварил мои слова. Мы похожи: он рассматривает вещи и разрывает их на части, пока от них не остаётся ничего, кроме костей и ответов. Надеюсь, четырёх дней ему хватило. Он стоит напротив открытого лифта, пока тот не закроется, и я не смотрю на него; лишь делаю небольшую паузу, прежде чем продолжить разговор со странным маленьким человеком в коричневых туфлях. — Зависит от того, можете ли вы сократить бюджет, что должно быть достаточно легко, поскольку несколько областей, в которых вы предлагаете изменения, в этом не нуждаются. Слишком много изменений сразу никогда не бывают хорошим решением. — Какие области Вы считаете ненужными? — Не совсем то, что мы можем здесь обсуждать, верно? Позвоните в мой офис и назначьте встречу завтра утром. У меня двадцать минут свободного времени с девяти тридцати. Я отправлю законопроект в Казначейство и завтра получу отчёт из бюджета. — Отлично! Тогда… — Но вам нужны ясное дело и аргументы. И да, не хочу вас задеть, но вы не очень хороши в публичных речах. Прежде чем вы сможете представить законопроект, вам нужно поработать над речью, иначе он никуда не двинется, вне зависимости от того, насколько он хорош. — Хорошо. Эм… — Если вы когда-нибудь почувствуете, что испытываете трудности, приходите, и мы поговорим, Акута. Это ваш этаж? — Да. Ещё раз спасибо, Премьер-министр. После того как он выходит и двери за ним закрываются, я выпускаю вдох, который держал всё время, и облокачиваюсь на стену, чтобы посмотреть на Эла — теперь мы в ловушке. Он говорит низким, обострённым голосом, смотря в небытие. — Ты понимаешь, что его законопроект — редкостное дерьмо. Он приходил ко мне, чтобы поговорить о легальности, — говорит он. — Да, это так. Но мне нужно было, чтобы он вышел с веской причиной. Под этим дерьмом лежит в основе действительно стоящее предложение, которое он нашёл чисто случайно и даже не может этого понять. Но инициатива не пройдёт, ибо его публичные выступления состоят из дрожащих рук, пота и заиканий — не лучший уровень для политика. После того как он проиграет, я переведу его в сельское хозяйство и переработаю законопроект через несколько месяцев. — Только не говори мне, что области, которые ты хочешь вырезать из законопроекта — те самые аспекты, которые ты считаешь стоящими. — Вещь, которую я презираю в системе голосования, заключается в том, что мы в конечном итоге получаем бездарных дураков из пары захолустных городишек, где даже лошадь одна на всех, и эта же лошадь оказывается их матерью. И вот такие получают голоса. Я пытаюсь найти место, где они могли бы не причинить вред. — Возмутительно. Ненавижу демократию. — «Диор»? — спрашиваю я после выдержанного молчания, во время которого успеваю мысленно раздеть Эла догола. Его костюм необычайно изыскан. — Что? — Твой костюм. — О. Да. — Похоже, ты унаследовал моё предпочтение к качеству пошива. — Не совсем. Не помню, как попал в магазин, и там были скидки. Меня практически домогался ассистент по продажам. Я купил его только для того, чтобы отвязаться. Почти полностью круглая женщина входит в лифт на следующем этаже. Чёрт возьми. — Следующий этаж, пожалуйста, — весело говорит она Элу, ожидая, что он отвечает за такие вещи. — Не могу ходить по лестнице прямо сейчас; у меня болят лодыжки. Премьер-министр, как Вы сегодня себя чувствуете? — Очень хорошо, спасибо. А вы? — У моей младшей дочери сильная простуда. — Жаль это слышать. Это часто происходит. — Абсолютно. Ужасно. Да, — она кивает головой почти патологически. И на этом всё заканчивается. Мы стоим в тишине, пока двери снова не откроются. — О, мой этаж! Хорошего Вам дня! Двери закрываются. — Но он был подшит, — говорю я Элу. Он, наверное, ослеп и разговаривает с дверью, вообще не смотря в мою сторону. — Кто? — спрашивает он. — Твой костюм. — На самом деле — нет. Это — о, какой ужас — так задумано. Полагаю, теперь, когда ты это знаешь, он тебе больше не нравится. — Мое мнение остаётся в силе. Это отличный костюм. Можно даже сказать, сексуальный, если хочешь быть грубее. И я хочу. — Мне оставить тебя наедине с костюмом на некоторое время? Вы, похоже, спелись. — Нет, ты можешь остаться. Я имел в виду тебя в костюме. — Сексуальный, да? И это старый я? Какое совпадение: кто-то другой сказал мне это сегодня посреди ночи. — Какой-то случайный мальчик? — Возможно. Ты думал о том, чтобы разорвать мой контракт? У меня есть десять минут, если хочешь. Сомневаюсь, что это займёт столько времени. — Не могу сказать, что я думал об этом. Ты прибавил в весе? — спрашиваю я, и он издаёт короткий смешок. — Не очень-то вежливо. Вам нужно поработать над вашей речью, Премьер-министр. — Просто не выглядишь таким худым, как раньше. Ты выглядишь… здоровым. Не уверен, нравится ли мне это или нет. — Я занимался сквошем, и у меня есть случайный мальчик, который очень хорош в готовке. И в другом месте, — он внушительно улыбается в дверь. — Меня постоянно удивляет, какая ты шлюха. — Это ты предлагаешь мне заняться сексом в лифте. — Правда? — Да. — Твоё самонадувающееся эго может лопнуть, если не выпустишь хотя бы часть того горячего воздуха, которым так полон. Я могу получить кого угодно, зачем мне с тобой возиться? — Потому что я не заинтересован, и это сводит тебя с ума — то, что ты не получаешь желаемого. — Ты пытаешься заставить меня ревновать к твоей череде одноразового секса? Они — лишь бессмысленные танцы с незнакомцами в темноте, и мы все через это проходили. Я тоже, — говорю я, кратко указывая в его направлении. — Довольно часто. И почти четыре года подряд. — Не напоминай мне об этом. Как бы там ни было, у этой ночи, кажется, есть смысл. Три месяца, и дальше будет больше: в отличие от наших четырёх лет, что бились в припадках и извлекали выгоду из длительных отдыхов друг от друга и моментов интенсивного насилия. — О, этот американец. Он всё ещё рядом? — Стефан. Итальянский американец, вообще-то. Он лучший из обоих миров, и мы никогда не ругаемся. — Как волнующе это должно быть для вас обоих. Я бы вообще не подумал, что он в твоём вкусе. — Ты имеешь в виду, потому что он в здравом уме? Да, полагаю, он отличается от моих обычных предпочтений. Без обид. — Ха. Думал, его лучше описать как скучную и пустую личность. — Он хороший, — говорит он мне, пристально смотря в глаза, как будто предупреждая о том, что я перехожу черту. — Всё одно, — усмехаюсь я. — Не возражаешь, если я присмотрюсь к тебе и твоему костюму? Скажем, в моём кабинете через час? — Я возражаю, да. Думаю, я лучше брошусь в чан с кипящим маслом. Если мой костюм захочет встретиться с тобой, я дам ему выходной. Кто я такой, чтобы стоять на пути истинной любви? Не стоит слишком надеяться. Но, между нами, мой костюм и я очень близки, и я не думаю, что ты ему нравишься. — Игра в непробиваемого человека со мной никогда не работала, Эл. Я всегда получаю желаемое. — Я не играю, поэтому выкуси. — Это просто дружеская просьба! Ты должен позволить мне провести расследование. Я никогда в жизни не видел таких хорошо скроенных брюк. Они должны быть ещё и с подкладкой, — говорю я, нагло глядя на центральные складки на бёдрах. — Какая здесь плотность ткани? Это шерсть? Полностью чёсаная или наполовину? Конский волос или верблюд? — Понятия не имею, о чём вы говорите. Я не хочу, чтобы верблюд приближался к моему костюму. Это дело государственной важности или ты просто перепил кофеина? — Не знаю, но оттуда, где я стою, это выглядит очень важным делом. — Тогда встань где-нибудь в другом месте. Мои губы растягиваются в довольной улыбке, я делаю несколько шагов в его сторону — и вот мы стоим в дюймах друг от друга. Ну, я больше не могу видеть его костюм, чего он и хотел. — Например, здесь? — спрашиваю я. Его паника — словно человек, стоящий стеной между нами; он роняет портфель, и я понимаю, что моя тактика была безупречна и идеально выполнена. Я поздравляю себя, когда наклоняюсь и встаю на колени, чтобы поднять сумку, и тем самым наношу смертельный удар. — Я сам, — поспешно говорит он. — Мне не сложно, — говорю я, улыбаясь ему самым выигрышным образом. Это проверенный метод, на него он работал сильнее всех. Я хватаю ручку кейса одной рукой и держусь другой за его ногу. Конечно же, для равновесия. Когда я встаю, то почти замечаю, как блеск в моих глазах отражается на его лице. Хотя он, по-видимому, не может двигаться, я наклоняюсь вперёд и выдыхаю ему в шею, но не прикасаюсь; моё лицо так близко, что наши носы соприкасаются. Я провожу кончиком языка по его щеке, и он вдыхает с глухим свистом. Он умирает. Его бедные глаза не могут лгать. — Знаешь, тебе правда нужно быть осторожнее, — говорю я ему, слегка наклоняя лицо, и теперь мои губы совсем близко, парят над его ртом в поклоняющемся обожании. Он тихо выдыхает, сглатывает слюну и смотрит на меня. Его глаза тяжелеют, но я ничего не делаю; сперва мне нужен знак. Едва слышный «ох, чёрт» застревает у Эла в горле комком, он поднимает глаза и снова роняет свой чемодан на пол. Аллилуйя. Наши рты сливаются с такой идеальной агрессией, что зубы сталкиваются. Его голова ударяется о стену лифта, но я не останавливаюсь — не могу остановиться, и передаю ему всю ту ярость, бурлящую во мне кипятком. Он мой, никто другой не имеет на него права, кроме меня. Он целует меня в ответ, и его рот обжигает. Кажется, он в ярости, но скучал по мне. Он издает озлобленный стон, кладёт руку на плечо, чтобы оттолкнуть меня, но я лишь отрываю его от стены и толкаю дважды с громким стуком. Я слышу звук изогнувшегося металла, гудящий эхом в шахте и заглушающий наше дыхание, и я топлю его в своём подчинении. Я придерживаю его запястье у стены, в то время как другой рукой нащупываю кнопку удержания. Маленькая коробочка, в которой мы стоим, останавливается, и мне кажется, что мы просто подвешены; висим в воздухе на проводе, пока я посасываю его язык, а он выдыхает мне в рот. Голос говорит со мной по внутренней связи, спрашивая, есть ли у нас проблемы. О да, так много проблем. Хрипло отвечаю что-то о том, что мы застряли. Дайте нам пару минут, чёрт возьми, мы заняты. Этого я не говорю и смотрю на Эла: прикрытые веки и переполненные похотью глаза — чувство, похороненное в радужке бесконечной темноты. Его рот открыт, губы припухли, и я не могу остановить себя. Он издает шокированный стон и содрогается, и я думаю: «Мне так жаль. Никто никогда не прикасался к тебе так, как это делаю я. Никогда. Они слишком боялись тебя сломить. Ты ждал меня всю свою жизнь». Бог им в помощь, если они позволят ему открыть рот. В такие моменты никогда нельзя позволять ему говорить. Он послушен, когда его заставляют заткнуться. Его рука в моих волосах, и он накручивает их на кулак, и мне так больно, но он прижимает меня к себе ещё сильнее, и всё исчезает. Теперь, когда он тоже виновен, я отпускаю его руку. Он сразу же хватает меня за задницу, и я хочу поднять его за бёдра и почувствовать его ноги вокруг талии. Я столько всего хочу с ним сделать — не знаю, с чего начать, — но сейчас, в это мгновение, я могу ему довериться. Он здесь, со мной, и мы плавно движемся друг против друга, словно мы — одно целое. На секунду я беспокоюсь за его брюки: не думаю, что даже такой пошив одежды должен пройти через этот ад, — но выгоняю эту мысль из головы. Я люблю его я нуждаюсь в нём я хочу его я утопаю в наших звуках. Затем внезапно он издает стон, полный боли, и, прежде чем я понимаю, что происходит, толкает меня назад, и я ударяюсь о стену напротив. Из меня выходит весь воздух (не то чтобы его было много до этого), и я перевожу дыхание, наблюдая за ним на расстоянии. Он падает назад, его рука покоится рядом с кнопкой удержания. Кажется, что мы движемся вниз из-за гравитации, но он тяжело дышит и вытирает уголок губ большим пальцем. Моя голова пуста. Мы никогда не должны расставаться. — Можешь спихнуть всю вину на меня, если тебе станет от этого легче, — говорю я, медленно возвращаясь к нему. Он не останавливает меня, когда я обнимаю его и целую соль на горле. Он поднимает голову, наклоняет в сторону, чтобы предоставить мне больший участок кожи. — Я так чертовски зол и ненавижу всех, кроме тебя. Лифт снова трясёт, и он останавливается с дёргающимся звуком. Словно услышав сигнал тревоги, Эл пролетает мимо меня и выскакивает прежде, чем двери успевают полностью открыться. Затем солнечный свет заливает тёмную коробку. Он оставил свой портфель. Я смотрю на него; лежащий на полу у моих ног. Кто-то входит, и мне кажется, что это может быть он, но встречаюсь с другим лицом, сияющим удачей. — Премьер-министр! Не думаю, что у Вас была возможность просмотреть моё заявление на повышение, не так ли?