Те, кто не имеет принципов, поддадутся любому соблазну

За три месяца я пережил всеобщие выборы и остался победителем. Я принёс стране стабильность, отличные мировые отношения и стиль, так что неудивительно. Я вдохнул свежий воздух в правительство — и я ещё даже не начал. Киёми теперь значительно шире вокруг талии, и ей пришлось нанять портниху, а я подстригся. Теперь сзади и по бокам волосы короче. Это была идея Киёми. Мне нравится, потому что больше походит на причёску Эла, хотя, как ни странно, он не одобрил. Говорит, что я выгляжу старше, но в том и был весь смысл. Нет ничего хуже человека, неспособного принять свой возраст. Это отцовская стрижка, и скоро я стану отцом. Несколько недель назад я наткнулся на Киёми в ванной и попытался не смотреть, но я только что поел, понимаете. Она очень застенчива, и иногда мне приходится приставать к ней со слегка сексуальными намёками, чтобы вызвать улыбку на её лице. Довольно успешно работает, и на самом деле не доставляет большого неудобства. Я сидел на краю ванны, и она сказала мне, что мы должны начать поиски гувернанток, нянь, но не слишком молодых и привлекательных. Я сказал: «Да, но хорошо образованных». Саю вызвалась, но я переживаю, что её глупость может негативно сказаться на развитии мозга ребёнка, а у меня не должен быть глупый ребёнок. Ему повезёт, если он увидит кого-нибудь из родителей. Но в любом случае, во время кампании я укладывал волосы по-разному в зависимости от того, в каком городе и месте находился. Богатые районы = гель. Зоны более низкого класса = без геля. Иногда не носил галстук, чтобы придать более расслабленный, доступный, обывательский вид, но, опять же, зависело от места. Это сработало. Оказалось, Ривер — гострайтер оппозиции. Я почти впечатлён. Он ведёт переговоры с Элом, который тонко поощряет его саботировать оппозицию и присоединиться к нашей партии. Я найду для него место в награду за его неверность. Судя по провальной демонстрации Цукино в Парламенте в пятницу во время вопросов, всё идёт хорошо. Похоже, у него не было вопросов. Итак, во время очередной обычной недели, всё ещё светящийся от успешности пятничного осквернения в Парламенте Миками предлагает пойти в бар после работы. Бар, по его словам, политически безопасен, потому что находится в районе, в котором последовательно низкая явка избирателей. Я прошу Эла к нам присоединиться, иначе, вероятно, не пошёл бы. Думаю, мы оба чувствуем некое похотливое удовлетворение от того, что находимся в компании друг друга в присутствии незнающих. На следующий день после того, как я выиграл выборы, он хлопнул меня по спине перед всеми в клубе каким-то поздравительным, но развратным способом. Я был в очевидном отвращении и сказал ему громко и строго, что его действия неуместны, независимо от того, насколько он гей, и что он должен будет получить дисциплинарное взыскание прямо сейчас и научиться контролировать свою гомосексуальность и чрезмерную фамильярность. Он хорошо дисциплинирован, но всё ещё плохо себя ведёт, и его проверки — довольно обычное явление в моём офисе. Итак, мы едем в клуб на разных машинах. Мои новые телохранители не столь внушительны, как их предшественники, но знают, что их работа должна быть незаметна, не считая немедленного появления в случае неприятности. По этой причине у меня есть своего рода сигнализация на поясе, и, если нажать, им посылается сигнал. Возможно, я нажал её случайно один или два раза во время перерывов, когда они пребывали в уверенности, что я «в безопасности», чтобы проверить их эффективность. Я считаю телохранителей ненужным бременем. Независимо от того, как сильно они стараются быть незаметными, я всегда чувствую, что они делают свою позицию слишком очевидной. Они похожи либо на телохранителей (что может вызвать подозрение в моей важности и привлечь ко мне внимание), либо на поклонников. В любом случае, не хочу иметь их рядом с собой большую часть времени, кроме официальных случаев. Я чувствую облегчение, но одновременно и огорчение, что могу ходить, сидеть и просто существовать без того, чтобы кто-то знал, кто я. Примерно через полчаса после того, как мы прибыли, несколько ярких, вызывающих женщин с плохо подтянутыми юбками присели за наш столик, не спросив, могут ли они присоединиться; они пытаются раскрутить нас на бесплатные напитки. Мы не обязаны этого делать. Они занимают другую тактику и начинают заигрывать с нами, но Эл говорит, что он гей и даже если бы не был геем, то всё равно бы не заинтересовался, я показываю обручальное кольцо (которое, впрочем, не имеет никакого значения: я должен быть натуралом, не вдаваясь в моё супружеское счастье в мельчайших подробностях), а Миками просто посылает их всех нахрен. Они разочарованно стонут, уходя, и он говорит что-то о мальчишнике. Эл задыхается и давится выпивкой после того, как Миками шлёпает его по спине, и я так хочу напиться, что не могу встать. Это слишком большой риск. Разговор увядает. Из-за громкой музыки, постоянных криков и смеха женщин на девичнике большую часть времени я не могу понять, что именно говорит Миками, я слышу только свой собственный голос, эхом отражающийся от челюсти. Эл даже не пытается много говорить, словно знает, что его голос слишком низок и мягок, чтобы его можно было услышать, не вставая и не крича на нас; поэтому он сидит и пьёт свой джин-тоник и улыбается, потягивая плечи и шею, и я не могу оторвать от него взгляда. Довольно жалкое зрелище. Я чувствую, что пытаюсь наверстать упущенное время, так как три года из четырёх я провёл, не глядя на него вообще, кроме тех случаев, когда не мог этого избежать, потому что он был прямо передо мной. Я хочу вернуться к себе четыре года назад… Сначала я бы сказал себе, что должен подумать дважды о том, чтобы встречаться с ним вообще, но если бы я всё равно настаивал, тогда я бы сказал себе: «Боже, просто посмотри на него. Он сногсшибателен во всём, чем ты не являешься, даже если думаешь, что ты прекрасен. Посмотри, как он двигает плечами. Грёбаная мечта, не так ли?» Но я четырёхлетней давности с этим бы не согласился. Я четырёхлетней давности видел лишь длинную струю мочи, увенчанную чёрными волосами и одетую в посредственный костюм. Взгляд в прошлое — жуткая вещь. Здесь слишком громко и полно молодёжи, поэтому мы идём в более зрелое место, где намного тише. В таких местах обычно царит болезненная меланхолия — в атмосфере и декоре, — а бармены одеты в лучшие костюмы, словно в надежде получить от кого-нибудь приличный трах. Миками не прекращает говорить теперь, когда он уверен, что его услышат, и Эл пересаживается от него ближе ко мне. Сначала я думаю, это потому, что Миками очень шумный и яркий оратор и, вероятно, поэтому он и ушёл в политику, но потом понимаю, что это для того, чтобы смотреть на меня, как благодарная обкуренная сова. Отвратительно. Если бы я четырёхлетней давности увидел себя сейчас, он бы, вероятно, застрелил нас обоих. Эл оживляется, когда его образ и хобби всей жизни — гомосексуальность — появляется в разговоре после того, как трансвестит заходит и садится у стойки бара. Кажется, он вполне сошёл бы за дальнобойщика, потому что выглядит так, словно водит какой-то автопоезд, а им нравятся блёстки и колготки в сетку. С его ногами можно управлять кораблём. Мне его жаль, и хочется предложить ему подсесть к нам, но я слишком обеспокоен тем, что он может подумать, что я заинтересован в нём на человеческом уровне. Мне просто жаль людей, которые не могут помочь себе. Стиль и самосознание даются от рождения и должны быть взлелеяны, воспитаны и окультурены, но только если у вас есть к этому талант, иначе нет никакого смысла. Я бы мог ему помочь. Немного понизить тон. Много. И, может быть, отправить его в другой бар или на угол улицы в доках, потому что ему, вероятно, повезёт там больше. Он может сидеть с нами, пока не заговорит. По крайней мере, тогда он не будет выглядеть одиноко. Эл думает, что он уморительный, и не скрывает этого. Он удивительно пренебрежительно относится к женоподобным вещам из-за своей ненависти к женщинам. Я не напоминаю ему о его явно женской музыкальной коллекции, но виню его мать. Он не доверяет женщинам. Он не доверяет ни мужчинам, ни собакам, ни кошкам, ни пчёлам, ни лошадям, но оставляет за собой особенно злобную ненависть к женщинам и женственности, и я нахожу это одинаково жестоким, необоснованным и сексуально привлекательным качеством. Я не могу позволить себе забыть, что он, прежде всего, сволочь класса премиум. Поддатый и открытый Миками спрашивает Эла, однолюб ли он. Эл стесняется вопроса и спрашивает с намёком, почему Миками так заинтересован, на что тот смеётся и игриво шлёпает его по руке. Всё всегда возвращается к сексу. Иногда эта тема уходит в никуда, но мы всё равно очарованы им. Мы — поколение, одержимое сексом, и даже я. Но лишь моим собственным, хотя, если это политически полезно, я готов узнать, что и кого все остальные трахают. Миками не может понять, какие аспекты Эл может любить и изолировать в одинаковом поле, так как всё, что Миками видит, — это костюмы и волосы, и есть ли у них борода или нет бороды. Я слушаю, как разворачивается эта катастрофа, пока она не оборачивается ко мне. Тогда я чувствую осколок беспокойства. — А что насчёт Ягами? Он в твоём вкусе? Ты бы трахнул Ягами? — спрашивает его Миками. О да, а то. Эл смотрит на меня искоса, и волоски на моей шее поднимаются в каком-то чувстве хищной опасности, которое я бы принял с открытыми ногами. — Если бы Лайт дал мне время, он был бы в моём вкусе, — отвечает он. Я не могу это так оставить. Я откидываюсь на спинку стула и наблюдаю за ним холодным взглядом, но Боже мой. Если всё пойдет так, как я думаю, то будет хорошей идеей положить пиджак на колени, или придётся засунуть эрекцию за пояс, или придумать ещё что-нибудь на случай, если люди подумают, что это вешалка для одежды. Мы так чертовски очевидны, но Миками не может этого заметить, даже если бы мы легли в позу 69 прямо перед ним. — Тогда мне очень повезло. Думаю, ты съешь меня живьём, — говорю я, закуривая сигарету, чтобы медленно выпустить дым ему в лицо. Он выдыхает через слегка улыбающийся открытый рот. — Как жареные креветки, — хрипло сообщает он мне. — Ммм… — Однажды я ел жареные креветки. Это было специальное предложение в «Харуки», — говорит Миками, но нам всё равно. — Ты многое упускаешь, Лайт. Уверен, что я не могу перевести тебя на тёмную сторону? — спрашивает Эл, и я потираю заднюю часть его ноги ботинком под столом. Чёрные итальянские кожаные кружева с тиснением и перфорацией. Конструкция обеспечивает кожаный верх, подошву, подкладку. «Гуччи». — Эй, эй, у него дома беременная жена. Никакой этой хуйни, — смеётся Миками, но с оттенком серьёзности, на которую, по его мнению, я должен обратить внимание. Может, он не такой уж и слепой. К сожалению, я не могу посмеяться. — Ха! Хуйня, — повторяю я. Миками вдруг выглядит задумчивым и рефлексивным, что ром имеет тенденцию делать с человеком. — Однажды я сделал это с мужчиной, — говорит он нам. Мы оба удивлены. — В самом деле? — говорит Эл с большим интересом, забывая обо мне и моей ноге, чтобы наклониться к нему. Я пинаю его по голени под столом, чтобы он повернулся ко мне и улыбнулся. Чёртова наглость. Миками решительно кивает, глотая ром, и протягивает в мою сторону руку с сигаретой так, что два пальца указывают на меня, как пистолет. — Ты ведь помнишь Синго Мидо? — спрашивает он меня. Боже, Мидо обошёл всех вокруг. Я думаю, как много сказать, прежде чем мой джин-тоник снова ударяет в голову. Не понимаю, что Элу нравится в этих вещах. Я сегодня не благочестив с Миками. Я должен показать ему, что тоже ошибаюсь, чтобы он мог доверять мне и говорить мне абсолютно всё, и делать абсолютно всё, что я хочу. Пока он чувствует, что его ценят и ему доверяют, он идиот. — Он занимался финансами около восьми лет назад? — Да. — Я тоже с ним переспал, — признаюсь я, с сожалением глядя на свой напиток. Восемь лет назад, когда я был молодым помощником Пенбера. Он был влиятелен. Я не был глупым человеком. Это было отчасти похоже на сон с уродливым братом-близнецом, который позволил себе немного распустить руки. — Грёбаный Ягами. Не знал, что ты играешь на две стороны! — Миками слишком громко кричит от удивления, хлопая стаканом по столу. — Не могу поверить, что мы переспали с одним и тем же человеком. Я думал, ты натурал, как никто другой. — Я тоже понятия не имел, — говорит Эл, глядя на меня и на мою явную неосмотрительность в жизни. — Эта бисексуальность превращается в настоящую социальную эпидемию, не так ли? Не жалуюсь, но эта мысль, может, не даст мне спать по ночам. Я говорю «ха», но не смеюсь над этим. У меня внезапно пересохло во рту, и мне ничего не остаётся, как выпить ещё джина. — Знаете, в Древней Греции не различали пол по гендеру. Эта мысль могла бы их полностью запутать. Всё заключалось в том, кто был проникающим и в кого проникали, — сообщает он мне. — О, Древняя Греция. — Дело было не только в этом. Гомосексуальность во всех её замечательных формах была зарезервирована для поэтов и высших классов, насколько могу судить, и была в основном педофилией — но давайте пропустим это. Проникающая роль соответствовала высокому социальному статусу и возрасту. Пожилой мужчина брал красивого юношу в набедренной повязке и учил его всему в обмен на молодость, красоту и обещание. Это был обряд посвящения во многих, многих, многих отношениях. — Обряд посвящения, да? — я улыбаюсь в ответ. Мы оба склоняем головы в одну сторону. Должно выглядеть нелепо. — Знаете что? — восклицает Миками, прежде чем закурить ещё одну сигарету и почесать ухо. — Я просто хотел повышения. — Пожилой мужчина должен был ухаживать за младшим, — продолжает Эл, потому что ничто не может остановить его сейчас. — И это, должно быть, раздражало. А младший должен был воздерживаться какое-то время, что раздражало ещё больше. Это было необходимо для того, чтобы он мог убедиться, что его поклонник не просто хотел его бессмысленно трахнуть, но чувствовал подлинную эмоциональную привязанность и хотел быть его наставником. Объект этих «привязанностей» должен был играть невинность и много смотреть в пол, иначе его считали бы шлюхой. Ты бы воздержался, Лайт? — он спрашивает меня медленно. Лицо адвоката. Лицо адвоката и голос адвоката, и этот адвокат хочет меня трахнуть. — Не могу сказать, что да, — отвечаю я. Мои зубы царапают мою нижнюю губу, когда я улыбаюсь, и он вздыхает, как будто не мог надеяться на лучший ответ. — О. — Кем ты был, Ягами? — Миками спрашивает меня. — Я был снизу. — Во всех смыслах этого слова? — спрашивает Эл. — Да. Я никогда раньше не пробовал. Я подумал: почему бы не попробовать. Ты живёшь лишь раз и не можешь быть уверен в гигиене человека. Мне это, блядь, не понравилось, нет, — говорит он без сомнения. Эл наклоняется к нему снова, опирается подбородком на ладонь и выглядит очень сочувствующим. — Он не был внимательным? — Он даже не дал мне к нему прикоснуться. — Это ужасно, Теру. Могу я называть тебя Теру? — Миками. Достаточно, — твёрдо говорю я. Хватит с меня этого дерьма. Эл — самая большая шлюха во всём мире, почему я оказался с ним? — Есть книга. Очень популярная. На самом деле там счастливый конец, что немыслимо для гомосексуальной литературы. В ней есть сцена, в которой некие очень английские студенты читают классику, потому что дело происходит в Оксбридже; мы сидим вместе, и едим булочки, и читаем древнее гей-порно друг другу, и так было всегда. Но в любом случае, профессор в ней говорит: «Опустите невыразимый порок греков!» — Эл смеётся, прежде чем повернуться ко мне, чтобы мягко сказать: — И я читал где-то ещё, будучи студентом: «Я тоже был пленён любовью к красивому мальчику». О. — Как там твой… как его зовут? — спрашивает Миками, и мы оба тянемся за нашими напитками. — Он в порядке, спасибо, — отвечает Эл. Нет, нет, нет, нет, тот, кого нельзя называть, даже близко не подойдёт к этому грёбаному разговору. Он даже не на этом плане существования. Я раскрошу стакан в моей руке в стеклянную пыль. Я так поглощён ревностью и яростью, что собираюсь сделать то, что люди делают в фильмах для драмы и задумчивых эмоций. Ранее на этой неделе, в середине чего-то очень проникающего, я обнял Эла, чтобы он не видел моего лица. В процессе я потянул мышцу спины, и ночью Киёми пришлось приложить к ней тепловой компресс. Я сказал ему, что он должен избавиться от Стефана, потому что я не могу этого вынести. Я могу выносить это, но я был пойман в тот момент, и это раздражает меня — думать о том, что они делят одну кровать. Он ничего не сказал, и с тех пор никто из нас не упоминал Стефана. Я ставлю стакан на место. — Значит, они не были в равных отношениях? — говорю я, и это звучит более сердито, чем я хотел для хорошо выполненной смены темы. — С греками? Нет. Вряд ли. Хотя Александр Македонский любил своего Гефестиона. Он — моя статуя, Лайт. Ты знаешь, кто такой Гефестион. Мрамор конца девятнадцатого века. Красивая вещь, хотя и не похож на Джареда Лето. Достался в подарок, когда я был ещё чьим-то Гефестионом. Александр сделал его божественным героем после смерти. Сначала он хотел, чтобы его сделали богом, но остановился на божественном герое. Разве это не замечательно? Но затем он также назвал город в честь своей лошади, что немного уменьшает остроту. И отец Александра Македонского был убит его мальчиком, так что мы все должны усвоить урок. Ты не можешь придумать это дерьмо. Но этикет заключался в том, что после того, как мальчики переставали быть мальчиками, если веселье продолжалось, они становились посмешищем; воспринимались как женщины, а мы все знаем, как история относилась к женщинам. Мужчин постарше я понять могу, а вот мальчиков — нет. Больше нет. Мне действительно их немного жаль. Непохоже, что у них был такой большой выбор, и то, как их описывали — немного грустно. Как будто они ни в чём не нуждаются, лишь ждут, чтобы ими восхищался кто-то другой. Я слышал, как однажды их описывали как нечто вроде бога или статуи бога. — Я не понимаю наставников, — бормочу я. — О? — Имею в виду, что это значит для них? — Бёдра, Лайт. Ягодицы. — Но чему они учат молодёжь? — Бёдрам? Не знаю. Как быть мужчиной, по-видимому. — Понятно. — Да, научи меня быть мужчиной, ты, прекрасный ублюдок. Ты многому меня научил, и я чувствую, что ничего не дал тебе взамен, кроме денег. Я мог бы научить тебя праведности и истинной справедливости. Я мог бы научить тебя быть бескорыстным, даже если я не бескорыстен. Как хотеть чего-то для кого-то кроме себя. Потому что это правильно. Миками кажется раздражённым и маниакально бросает взгляды по комнате, держа пустой стакан, как будто кто-то может заполнить его по доброте душевной. — Ну, как я уже сказал, я просто хотел повышения, — говорит он. — А что случилось с этим Синго Мидо, который развратил вас обоих? — бросает вопрос Эл средь обломков разбитого момента. — Надеюсь, ты получил повышение или что ты хотел. — Понятия не имею, что с ним случилось. Он потерял место и так и не вернулся. Не потеря, — говорю я ему, вставая, чтобы выпить ещё. Эл выдыхает, и это похоже на вздох после оргазма. — Ты что, только что кончил? — Миками спрашивает его, смещаясь в кресле и откинувшись. — Конечно, нет. Поверь мне, это выглядело бы масштабнее, и тебе не нужно было бы спрашивать. Нет, я был ошеломлён на мгновение, как политически и экономически выгодно выглядит наш премьер-министр сегодня вечером. — Оке-е-ей, — Миками, кажется, готов упасть. — Кто-нибудь хочет ещё выпить? Я собираюсь быть храбрым и пойти в бар, — говорю я. Мне не приходилось ходить в бар с тех пор, как я стал премьер-министром, так что для меня это почти удовольствие. — Я возьму ещё один, спасибо, — говорит Эл, постукивая пустым стаканом. Да, всего три джина с тоником, и это твой удел. — Я выпью шампанского, — быстро говорит Миками. Так быстро, что он явно надеется, что я не замечу, что он издевается. Шампанское. Три тысячи йен за грёбаный стакан чего-нибудь приличного. Я иду и не думаю о том, что кто-то может меня узнать, или, по крайней мере, они не подают виду, и я оборачиваюсь, пока жду, чтобы прислониться к бару и посмотреть, как Эл разговаривает с Миками, и я держу палец на поясе — на всякий случай. Должно быть, я похож на ковбоя. Я снисходительно вздыхаю. Все эти разговоры о бёдрах и интеркруральном сексе. У Эла всё ещё бархатная кожа, которой я действительно восхищаюсь, только когда он не смотрит, потому что, если бы я делал это вблизи, он задался бы вопросом, что со мной не так. Братский вечер почти закончился ещё до того, как я вернулся с новым раундом. Мы исчерпали всё, о чём могли поговорить как три человека, и, без обсуждения, в конечном итоге оказываемся на тротуаре снаружи. Рядом проходит ещё один дальнобойщик в платье. Моя машина ждёт меня с водителем и телохранителем внутри, как будто меня забирают родители. Машина Миками — в одном направлении, а Эла — в другом. Я предлагаю им подвезти их к машинам, и Миками принимает предложение, но Эл отказывается. Должно было быть наоборот. Миками превысил лимит алкоголя, так что мне придётся отвезти его домой, чтобы он не убил себя и не втянул меня в очередной скандал и обвинения в халатности и пьянстве за счёт налогоплательщиков. Плюс Наоми не может позволить себе потерять ещё одного партнера. — Тогда спокойной ночи, — говорит Миками Элу. Он пожимает ему руку и подходит к моей машине, оставляя меня и Эла просто пялиться друг на друга. Я хочу, чтобы ты вернулся со мной домой и никогда не уходил. Я медленно моргаю без особого ритма или причины, словно устал, но это не так, и он выглядит лет на шестнадцать без линий, без морщин. — Пока, Лайт, — говорит он тихо. — Спокойной ночи. Увидимся завтра утром.

***

Я в своей коробке. Эл называет её коробкой. Он также купил мне подписанную ограниченным тиражом работу Шепард Фейри в рамке для моего кабинета, на которой большими буквами написано: «Повинуйтесь». Я посчитал это смешным. Но, думаю, она будет расти в цене, так что я положил её в хранилище. Неизвестно, сколько людей знают о секрете коробки, но мимо стало проходить меньше рабочих, и когда они это делают, то странно хорошо себя ведут. Я подозреваю моих секретарш. В жаркие дни, как сегодня, я должен опускать жалюзи, иначе здесь станет жарко, как в ёбаных джунглях. Я затемнил и другие стены, потому что сегодня для меня все выглядят невероятно уродливыми. Я сижу здесь с пяти утра из-за чего-то, в чём не могу разобраться сейчас, хотя и пытался придумать способ. Я не могу этого сделать, я больше не невидимка, и я не могу так рисковать. Эл разберётся. Эл разберётся.  Я вижу его сквозь дверь, и ему даже не нужно просить, чтобы его впустили. Мои секретарши и глазом не моргают на то, что он никогда не стучит. Он никогда не стучит, никогда не закрывает двери, но если закрывает, то запирает их, как сейчас. К чёрту пожарную безопасность. Я знаю, что означает поворот ключа, и сильная жажда распространяется и согревает моё тело. У него есть свободный доступ к коробке. Когда я уйду, я снесу её и разобью на части. Он видит меня и улыбается, и у него самая прекрасная улыбка, которую я когда-либо видел. Просто прямая линия зубов, но в этом есть что-то похожее на улыбку отродья, которому сходит с рук убийство. Я никогда не улыбаюсь широко, хотя мои зубы идеальны и у меня нет причин их скрывать. Я просто не хочу передавать свои чувства. — Возможно, я разбил машину прошлой ночью, — виновато смеётся он, когда снимает пиджак. Бога ради. — Что? — Я въехал на ней в машину Стефана. Ха! Бедный Стефан. Ей всего неделя от роду. Можно подумать, я кого-то убил. — Что случилось? — спрашиваю я, когда мы идём навстречу друг другу. — Мне казалось, я недостаточно выпил. Моя реакция была ужасной, и я врезался в неё. — О. — Ага, — говорит он мягко, когда я к нему подхожу. Он проходится по моему лицу кончиками пальцев. — Он накричал на меня. — Как глупо, — шепчу я и провожу губами по его губам, еле касаясь. Мои глаза закрыты, и всё, что я чувствую, — его близость и его рука на затылке, желание и потребность, которые я всегда хочу и в которых нуждаюсь сейчас. — Ага, — шепчет он в ответ. Он целует меня с придыханием, с самым слабым влажным давлением и открытостью, когда его язык пробирается ко мне в рот. Это так медленно, лениво и покладисто, и я не целую людей вот так. Он вздыхает. — Будь душкой и сделай мне минет. Я смеюсь и плавно опускаюсь на колени. Я должен радовать своих работников. Металлическая молния на его брюках спускается туда, куда я ее тащу, и я снова смотрю на Эла и его тёмные глаза. Ранний звонок. Его член у меня во рту, когда я слышу скрежет стекла: становится ясно, что он тянет за шнур. Краем глаза я вижу людей, бесцельно разгуливающих снаружи, останавливающихся, чтобы поговорить парами в течение нескольких секунд, прежде чем снова уйти, как безмозглые идиоты в запертой комнате. Всё, что они могут делать, — ходить по кругу, пока я отсасываю Элу у окна. Эл пытается смотреть на них, но не может, но он всё равно борется с глазами, чтобы держать их открытыми. Я кладу его под язык на мгновение и беру остальное в мою руку. Он крепко хватает меня за затылок и воротник. Его дыхание обрывистое, словно его лёгкие сдаются, когда я возвращаюсь к делу, а затем позволяю ему толкать бёдра вперёд, проталкиваться глубже в мой рот повторяющимися зондирующими движениями. Вы либо должны быть очень глупыми и доверчивыми, либо вам должен действительно нравиться человек, чтобы позволить ему сделать это с вами. Жгучее удушье, когда я чувствую головку, упирающуюся мне в горло, заставляет мои глаза слезиться. Я хочу быть отдельно от себя и смотреть со стороны. Это было бы отвратительно. Я думаю о своей картине «Повинуйтесь», а потом отпускаю его. Он ничего не понимает. Его дыхание сбилось, но замедляется, когда он смотрит на меня, как будто я самая жестокая вещь в мире. Я встаю, а его глаза следуют за моими. Он собирается что-то сказать. Он произнесёт моё имя и будет на меня злиться, но я поднимаюсь к его рту и забираю его слова. Мне не нужно сейчас слышать своё имя. Я не хочу этого слышать. Попробуй себя на моём языке и посмотри, что ты наделал. Он вжимается в поцелуй, отрываясь от стекла, чтобы прижаться к моим губам сильнее, пока во рту не останется ничего, кроме него, и он не дойдёт до самой сердцевины. Я улыбаюсь, когда развожу его ноги в стороны и ударяю коленом. Я не слишком осторожен и вдумчив, и он задыхается от боли. От того, как он откидывает голову назад, на стекло, когда опускается на пол, я прикусываю губу на вдохе. Бледная шея, вся вытянутая, пульсирующая уязвимостью, сухожилиями и отрезанная ужасным белым воротником. — Я тебе нужен, — говорит он сквозь стиснутые зубы. Я смотрю на него на полу и не могу понять, что он сказал или что я сделал. Мысль о том, что он или кто-то ещё нужен. Мне нужны только базовые вещи, чтобы сохранить своё тело живым. Вам не нужен человек, вы просто хотите его или не хотите. Но потом вспоминаю о том времени, когда его не было рядом и я чувствовал себя пустым и безмолвным. Он был нужен мне почти физически. Я мгновенно сожалею о том, что сделал. Я сделал это, не задумываясь. Скрытая месть за унижение, позор и оскорбление. Я позволил ему это сделать, я сам себя изнасиловал и до сих пор испытываю к нему столько ненависти. Он всё, что я презираю и обожаю. Рвотные позывы от распухшей плоти, какого хрена я делаю? — Ты мне нужен? — Да… Ты меня ударил, ты грёбаный… ублюдок! Своим коленом! — О, — я злобно улыбаюсь. Это не то, что я услышал. — Да. Ударил. Он снова смотрит на меня, и взгляд дискомфорта превращается во что-то другое, что-то более узнаваемое. Мне это хорошо известно. Этот взгляд ему подходит. — Тебе от этого легче? — спрашивает он, улыбаясь мне в ответ, втягивая и выдыхая воздух, но это ему не помогает. — Да. Он смеётся от боли. Было неизбежно, что я сделаю что-то подобное с ним, но разве я не сказал, что мы не будем больше причинять друг другу боль? Я солгал. Коленом в яйца не в счёт. Я снова падаю на пол и подползаю к нему, чтобы приклеиться к его рту. — Тебе очень больно? — шепчу я. — Да. Я целую его, когда расстёгиваю штаны, и звук смешивается с его дыханием. Ему будет больно. Его мышцы живота будут в припадке, из него будет выбит весь кислород, боль будет пульсировать в каждой клетке тела, и я не позволю ему восстановиться. Я стягиваю с него штаны, теперь скомканные у лодыжек, пока они не свисают только на одной ноге, как флаг. Это заставляет меня про себя рассмеяться, воображая, как он машет сдающимся ритмом над моей спиной, как будто я выиграл войну, и почти не слышу, как он говорит что-то вроде «нет», но всё равно целует меня. Как мне к этому относиться? Я предпочитаю игнорировать. Я ничего такого не слышал. Я поднимаю одну его ногу, так что мягкая часть его колена лежит на моём плече, и он ничего не делает, кроме как цепляется за меня ногтями. Я плюю себе в руку. Одна рука срывает с него галстук и расстёгивает рубашку, пока я не вижу всё его тело; я полуцелую, полукусаю его горло, когда вхожу в него. Это не очень приятно, но будет. Он кричит, потому что это жестоко, но вертится и хватает меня за плечи, а затем за задницу. Его зубы сжимаются, и он дрожит, поднимаясь и опускаясь. Он задыхается, скулит, как будто пытается успокоиться, и больно стонет, за что я целую его с закрытыми глазами, потому что не чувствую ничего другого, кроме того, что просто нахожусь внутри него, и жду, когда смогу свободно двигаться. Я могу найти его рот даже с закрытыми глазами. Он стонет с каждым медленным толчком, но каждый всё глубже и с меньшей осторожностью, и он открывает глаза и целует меня. Я сгибаю другую ногу и держу его колено как можно ближе к груди, не ломая его, но думая в это время: «Я могу сломать его. Вытащить хрящ и сломать». Мои пальцы впиваются ему в талию, когда он цепляется и стонет, вздрагивает и двигается ко мне навстречу, сильно сжимая член между нашими животами. Это очень хорошо, что он такой гибкий. Я практически могу согнуть его вдвое. Да, это очень удобно. С Киёми такого не получалось, даже когда она не была шариком. Он великолепен во всех отношениях, и мне нужно было это напомнить, и природа берёт верх, поэтому я больше не могу контролировать вещи, я могу только продолжать трахать, как будто он не может сломаться. Его кости впиваются в меня, и он кажется таким хрупким только в такие моменты, но это просто заводит меня сильнее, и я трахаю его сильнее, пока стоны и вздохи становятся нашим одним целым. Я больше не могу почувствовать боль, и мне всё равно. Отсюда я могу видеть проходящих людей. Я наблюдаю за ними, а они понятия не имеют. Я вижу каждый шаг. Я закрываю глаза, несмотря на то, что они хотят все видеть; просто продолжайте дальше идти. Столкнитесь с правдой предназначения ваших ног и продолжайте идти. Моя спина выгибается, я отпускаю его ноги, и он разводит их, как будто я трахаю мёртвую вещь, пока я просто не пульсирую внутри него, целуя. Он так медленно реагирует на меня, но я чувствую его ресницы на щеке, и всё успокаивается и проходит, и всё, что остаётся, — это рваное дыхание. Я остаюсь. Я лежу на нём и думаю, могут ли его кости нести нас обоих. Он жил все эти годы только для того, чтобы удерживать мой вес. — Это было неожиданно… Не то, что я заказывал, — бормочет он через минуту. Он похож на мурлыкающего кота. Часть меня знает, что мы странные ублюдки, и я надеюсь, что мы никогда не остановимся и не станем полностью ванильными и скучными, с разговорами о небиологических моющих средствах. Я хочу смеяться, но у меня недостаточно воздуха. — Мне нужно провести с тобой день, — шепчу я ему в горло. В его порезанную бритвой кожу. Не думаю, что когда-либо целовал столь гладкую кожу, даже у Киёми. Он тихо хмыкает в ответ, и его руки скользят по моим плечам, пока я не чувствую влажные локти, покрытые рубашкой, вокруг моей шеи. — Мне тоже нужно поговорить с тобой кое о чём. — Да… Как будто у меня день рождения, и у тебя день рождения и Рождество… Блядь, у меня болят яйца. Ты ужасный, ужасный человек. — Эта Уэди никак не исчезает, — целую я его в челюсть. Его пальцы обвиваются вокруг моей головы. — Какая ещё Уэди? — спрашивает он. — Уэди, Эл. Госсекретарь. Умерла здесь. ЦРУ думает, что я убил её. — Они так не думают, — говорит он и поворачивается, чтобы поцеловать меня. Он всё ещё ничего не замечает. — Они не могут это доказать. — Они задержали Миками для допроса. — ЦРУ? — И полиция. — О. Это… важно. — В конце концов он осознаёт всю серьёзность ситуации. Да, это действительно серьёзно. Я отношусь к этому очень серьёзно со вчерашнего вечера, когда Миками сказал мне об этом в машине. Его мозг приходит в действие: я улавливаю это в его глазах, когда они ходят из стороны в сторону, ничего не видя. — Да, — говорю я. Серьёзно — это маленькое слово. Они приближаются ко мне. — Я… я спрошу Стефана. Его друг очень разговорчив. Я приглашу его, — сглатывает он между предложениями и выдохами. — Он, вероятно, скажет мне что-нибудь, если я напою ему достаточно небылиц. Боже, я ненавижу его жену. — ЦРУ всё ещё здесь? — Один из них — да. — Почему ты не думаешь, что я должен знать об этом? — спрашиваю я. Теперь это почти забыто. Мой голос почти на своём нормальном уровне и тоне, и я хочу стрелять в него вопросами, словно он знает на всё ответы. ЦРУ всё ещё здесь, а он мне ничего не сказал? Его глаза снова широко раскрыты, и они извиняются. — Он остался в американском посольстве. Не знаю. Не думал, что это важно. Стефан сказал, что всё кончено. — Стефан солгал, — шиплю я на него. Почему он отказывается видеть то, что чертовски очевидно? Стефан просто ублюдок. Он заворачивает Эла в вату и делает для него всё, чего не делаю я. Никто не может быть таким милым. У него где-нибудь должны быть захоронены тела. — Стефан больше не работает в ЦРУ. Он никогда не врёт. Очевидно, он не знал. — Ты уверен? — Да. Стефан не лжёт ни мне, ни кому-либо ещё. Иногда он просто избегает правды. — Как будто это разные вещи. Надеюсь, ты прав, — говорю я, отдаляясь от него, чтобы встать. Я поворачиваюсь к окну, застёгиваю брюки и смотрю на небо, затемнённое серым цветом через решётчатые жалюзи. — Всё хорошо. Не беспокойся об этом. Я выясню, что происходит, — говорит он. Похоже, он волнуется. Он должен. Я оборачиваюсь и улыбаюсь ему, пока он лежит порнографично на полу, не стыдясь, потерявшись в мыслях. В любом случае, он бы не чувствовал стыда, но то, как его нога скрыта его скомканной, пустой штаниной, заставляет меня чувствовать себя более ласковым. Я бы засмеялся и никогда бы не перестал, но сейчас я просто чувствую к нему тепло. Я запомню его таким позже. Мне надоело спать без него. Без оскорблений, когда я переворачиваюсь. — Я знал, что ты всё сделаешь, — отвечаю я тихо, поэтому он смотрит на меня и улыбается в ответ. Думаю, он любит меня. Может, я и выгляжу так же, но ему это идёт больше. Я кладу руку на живот и внезапно чувствую сырость. Моя рубашка прилипла ко мне, как будто промокла насквозь, расползающимся полупрозрачным пятном. Я этого не осознал. Замечательно. Всё было хорошо, но теперь я стою со спермой на одежде, и займёт полчаса по крайней мере, чтобы оттереть её в раковине в ванной комнате; и мне остаётся надеяться, что никто не заметит на мне другую одежду. Нельзя недооценивать важность правильного планирования. Кому-то (наверное, мне) придётся в нужный момент отойти, повесить всю одежду на вешалки и выложить на пол какую-нибудь пластиковую плёнку. Да. Это должно быть как хорошо спланированное убийство. Я работаю над этой идеей, когда какое-то движение за дверью бросается мне в глаза. Нет, это не он. Я не могу в это поверить. — Срань господня. — Что? — спрашивает меня Эл с пола. — Би снаружи. — Что?! — Смотри! Какого чёрта он здесь делает? Почему он здесь? — допрашиваю я его, и паника поднимается, как самолёт на взлёте. Адреналин заставил меня забыть, что всего за несколько мгновений до этого мне хотелось бы прилечь и выпить кофе. — Что ему от меня нужно? О Боже, он пришёл, чтобы убить меня? Он пришёл, чтобы вырвать мои волосы ещё раз, связать и похитить. — Он вырвал твои волосы? — Немного. И положил в свой блокнот. Эл произносит букву «Би», не издавая ни звука, пока смотрит на него через стекло. Я жду каких-то признаков жизни, но через полминуты всё ещё ничего не происходит. Он в кататоническом состоянии. — Эл, давай! — говорю я отчаянно, поднимая его на ноги. Он не двигается и не говорит, и я чувствую, что должен сам с этим разобраться. Я должен сделать его презентабельным, потому что он сидит там со штанами вокруг одной лодыжки, пол нуждается в чистке, а Би снаружи. Я наклоняюсь и натягиваю штаны обратно на его узкие ботинки (Roberto Cavalli, лакированная кожа Oxford с лазерной гравировкой подошвы и синтетические каблуки для увеличения роста. Он носит лучшее) и липкие ноги. Вряд ли у меня получится это сделать. Ему нужен душ и совершенно новый комплект одежды. — Он не может меня здесь видеть, Лайт. Он всё поймёт. — Что ты имеешь в виду под «он поймёт»? Приведи себя в порядок и… ты выглядишь немного растерянно. Эл. Молния. Не беспокойся, я тоже могу это сделать. Ты просто стой и смотри, потому что это действительно полезно. Господи, твоя рубашка. Когда она высохнет, она встанет сама по себе. Ах! И моя рубашка! — О нет, я кончил на твою рубашку! — он задыхается и хлопает рукой по рту, когда смотрит на неё. — Всё в порядке, у меня есть рубашки! — Я начинаю снимать её на ходу, бегу к шкафу и вытаскиваю рубашки. Любая старая рубашка. Рубашки. — Мне так жаль, — бормочет он ошеломлённо. — Это впервые не твоя вина. — Нет, он просто хотел минет, что не так грязно обычно. Именно это стоит делать на работе. Это я во всём виноват. Я думал, это блестящая идея, но не продумал её до конца, и теперь мы покрыты спермой, и Би снаружи. — Вот, возьми одну из моих рубашек. Вау. Похоже на то, что он смотрит прямо на меня, — говорю я, и Эл почти кричит, когда я смотрю на то, как Би глядит на меня. — Не смотри ему в глаза! — Эл, он не видит меня. — Не дай ему войти! — Просто скажи мне, чего он хочет. — Не знаю! Он не говорил мне, что приедет в Японию! Он боится, но, по крайней мере, это заставляет его двигаться. Он снимает рубашку, сворачивает её и засовывает в один из ящиков моего стола. Я, вероятно, забуду об этом и найду позже во время очень важной встречи. Все подумают, что это моя половая тряпка. Он выглядит, точно видел ужасы войны, когда натягивает рубашку, которую я ему дал. Я с болью понимаю, что это не похоже на то, что он добровольно бы носил, даже если бы кто-то дал ему её в подарок. Она не выглядит его, она выглядит моей, и его брюки изрядно помяты и его пиджак тоже, и мы не сможем скрыть это. Мы не сможем это скрыть. Займёт целый час, с душем, новой одеждой и чистящим средством для ковров, чтобы появилась хоть какая-то надежда скрыть содеянное. Однако он хотя бы пытается. Я наблюдаю за ним, пока моя секретарша отчаянно дозванивается до меня. Интересно, смогу ли я игнорировать это или выиграть нам больше времени. Спрячу Эла, как будто он Анна Франк. Мой телефон сходит с ума, мигает красный свет, и Би снаружи смотрит на нас. Нет, он не может видеть нас, он не может. Всё нормально. Я могу справиться с этим. Дайте мне ситуацию, и я смогу всё исправить. Тим Ганн говорит, что у меня всё получится, да. Но нет! Он не знает, о чём, чёрт возьми, говорит! Это советы по стилю, но здесь безумный психолог, который находится за дверью моего офиса и хочет войти! — Отлично. Окей. Окей. Окей, — говорю я себе как мантру, приглаживаясь перед зеркалом, прежде чем вернуться к Элу. Он пытается разгладить волосы, но всё ещё выглядит очень сонным. Я выгляжу лучше. В пиджаке я чувствую прилив спокойной решимости. Я буду защищать своих близких от опасности. — Ладно. Я хорошо выгляжу. Оставайся здесь. Я открываю дверь достаточно, чтобы проскользнуть наружу и оказаться прямо перед Би, который выглядит значительно более маниакально, чем в прошлый раз, когда я его видел. Не думал, что это вообще возможно. У него тёмные круги под глазами, налитыми кровью. Он растрёпан и бледен — его губы выглядят почти белыми, но костюм тревожно хорошо отглажен, как будто он не сидел весь день. И он уставился на меня. — Привет, Би! — говорю я настолько расслабленно, насколько могу, но в моих ушах это звучит невероятно виновато и панически. Я пытаюсь увести его подальше от моего кабинета, чтобы дать Элу шанс сбежать. — Вот сюрприз! Ты ищешь Эла? Он на встрече, но должен скоро вернуться в свой офис, так что… — Теперь ты говоришь по-английски, — заявляет он, отказываясь двигаться. — Немного. Я ещё учусь, но… Это нехорошо. Он протискивается мимо меня, открывает дверь в мой кабинет, и я бегу за ним после шоковой задержки. Теперь он стоит прямо в комнате и смотрит на Эла, будто они — отражения друг друга. Я замечаю, как Би раскрывает и сжимает кулаки, вытягивает пальцы так, что они трещат, снова и снова прижимая их к ладони. Он улыбается, но это почти невыразительная улыбка. Сейчас в комнате смертельно спокойно, но под прикрытием ярости и страха. Би смотрит с широко раскрытыми глазами. Его рот движется с механической точностью, а остальная часть лица похожа на неодушевлённый рисунок карандашом. Его голос холодно весел, пока он разговаривает с испуганно выглядящим Элом. — Малыш. Какая хорошая встреча. О. Посмотри на себя. Только что проснулся? Разве ты не выглядишь очаровательно, — улыбается он ему, как мне кажется. Его зубы всё равно видны. Он внезапно поворачивается ко мне и указывает прямо мне в нос, так что я не могу не сделать шаг назад. — Ты напоминаешь мне Чужого в Хищнике. Того, что выглядел горячим, пока его лицо сделалось кричащим, да? Эл напоминает мне Бэмби. Эл, ты выглядишь, как Бэмби в снегу после того, как его мать застрелили. — Би! — говорит Эл нервно. — Ты мне не сказал, что… — Закройте дверь, премьер-министр, вы впустите ненужных людей, хотя не надо, я сам. Мой клиент из Сиднея безумен, Эл. Я как раз возвращаюсь домой. Я пролетел весь этот путь ради одной минуты оценки. Она сумасшедшая! Я подумал, что могу отложить рейс и заехать к тебе на день или два. Представь моё удивление, когда тебя не оказалось в офисе. Какой-то белокурый мальчик из PVC сказал мне, что ты, вероятно, с премьер-министром. И вот, пожалуйста. О, посмотрите на это! — говорит он, но ничего не движется, кроме его глаз, поскольку они быстро оглядывают офис, прежде чем сосредоточиться на Эле. — Снаружи не видно, что внутри, но здесь можно видеть, что снаружи. Прикольно. Малыш, если не возражаешь, ты выглядишь словно после секса. Его голос опускается вниз, как проигрыватель с умирающей батареей, до глухого, медленного, глубокого заключения. Он такой же бесчувственный, как его лицо, и хотя его слова начались так приятно, всё закончилось последним словом, сказанным с таким количеством яда, что это звучит как обвинение. Он знает. Эл знал, что он должен узнать. Хотя я не вижу, какое это имеет к нему отношение; Эл недалёк от сорока, и они не женаты или что-то другое. У меня было чувство, когда я слушал, как они говорили на вечеринке, что Би больше заботился о том, что Эл сделал, и с кем, и что он сделал с самим собой, поэтому я не удивлён его заинтересованностью, но уровень этого интереса очень странный. Я жду, когда Эл заткнёт его, но он, кажется, поражён его глазами. Я внутренне призываю его что-то сказать и борюсь с чувством, что я должен ответить за него, но через секунду он тщетно смеётся. — Правда? Ну! Я… Он останавливается, когда Би подходит к нему так быстро, что почти скользит по полу. Я не вижу, чтобы ноги Би двигались вообще, но он внезапно набрасывается на Эла, словно коршун, и обнюхивает его круговыми движениями: волосы, шею, лицо и рубашку. Он хватает Эла за запястья и глубоко вдыхает, прежде чем бросить их, так что он может продолжить нюхать его грудь. Эл смотрит на меня, напуганный больше, чем когда-либо, и я думаю, стоит ли мне взять какое-то оружие. В такие моменты нужна кочерга или тяжёлая пепельница. Би шумно выдыхает и поднимается, чтобы посмотреть прямо в лицо Элу. — Малыш. Что ты делал? — спрашивает он медленно. — Н-н-ничего, — заикается Эл. О Боже, Эл, нет, не заикайся. Он никогда не заикался. Он был наедине с убийцами и даже один раз оставлял одного в своём доме на условиях залога, но теперь он заикается? — Я работал! — говорит он. — Ты никогда меня не слушаешь, — говорит ему Би. — Слушаю. — Нет. Ложь. — Я-я-я… — Я-я-я-я-я… что? — спрашивает Би, словно скрипучая дверь, и дёргает головой в сторону. Я должен вмешаться и всё уладить. — Эй, Би, почему бы нам не… — Я НЕ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ! — поворачивается он, чтобы на меня накричать, а затем снова оборачивается к Элу. — Ты пахнешь как он вы только что занимались сексом на полу вы только что занимались сексом, — говорит он, так быстро, что я почти не улавливаю, что он сказал. Как звук автомобиля, проплывающего через бассейн с водой при восьмидесяти милях в час. Всё нормально. Эл может с этим справиться. — Нет, Би! — смеётся Эл. — Думаю, тебе нужны снотворное и чашка… — Но ты пахнешь, как он. — У нас, должно быть, одинаковый лосьон после бритья, — говорит Эл оборонительно и становится совершенно неподвижным, растрескиваясь под чужим давлением. О, Эл, лосьон после бритья? Он самый фантастический лжец, которого я когда-либо встречал, и теперь он сломан. Он не собирается всё разрешить? Не могу поверить, что он облажался. — Это не лосьон после бритья вот сколько ты знаешь про это лосьон после бритья состоит всего из одного до трёх процентов парфюмерных масел в спирте и предназначен для того чтобы закрывать поры после бритья но ты пахнешь парфюмированной водой у которой сильный запах и ты мажешь её на запястье а не на лицо и шею после бритья потому что парфюмированная вода как правило состоит из восьми до пятнадцати процентов парфюмерного масла поэтому это на весь день нет нет ты не используешь ароматы как правило у тебя просто чистый запах как мыло но если и есть то это всегда «Ангел» Тьерри Мюглер который ты используешь в течение многих лет потому что откровенно говоря дорогой ты не знаешь как этим пользоваться и он очень дешёвый и обыденный и бутылка дерьмовая но я благодарен что ты хоть используешь мужскую версию потому что ты не девушка в любом случае мне всегда нравился твой запах потому что когда ты используешь его ты пахнешь шоколадом и карамелью и ванилью и мускусом и кофе вот как он на тебе пахнет тебе очень повезло потому что на всех остальных это пахнет как моча но есть также базовая нота бобы и я не понимаю зачем они используют этот запах но он использует лосьон «Том Форд» я думаю что это смесь «Табачной Ванили» с «Нуар де Нуар» и это очень необычный запах нет это человек который знает что делает этот человек гурман он любит прекрасные вещи в жизни и он покупает парфюмированную воду и может быть да наверняка это «Тосканская Кожа» но он использовал её вчера потому что я чувствую это даже несмотря на то что он принимал душ сегодня утром и он пропотел как и ты вы были в тренажёрном зале или Стефан прячется в шкафу выходи Стефан всё нормально я не укушу! Нет? Никакого Стефана в шкафу? Ну тогда действительно нет никакого другого объяснения меня всё ещё волнует парфюмированная вода «Нуар де Нуар» и «Табачная Ваниль» это хороший выбор кстати ты добавил ваниль для Эла не так ли? — говорит он, взглянув на меня на миллисекунду, прежде чем вернуться к Элу. — И ты пахнешь этим ты пахнешь как он. — Я использую эти одеколоны, — говорит ему Эл, как будто вот-вот заплачет. Какого хрена? — Это не одеколоны Эл ты роешь для себя большую яму это парфюмированная вода унисекс и очень дорогая ты бы не потратил так много денег на то что тебе всё равно но он бы потратил и ты пахнешь как он. — Не говори мне, что я использую! Я купил их, и я смешиваю и сочетаю, потому что я люблю этот запах, и я необычный. Мне нравятся табачные изделия из кожи и «Нуар Ваниль». — «Ванильный Табак» «Нуар де Нуар» и «Тосканская Кожа» Эл ты серьёзно пытаешься мне сказать что ты используешь всё это потому что если да то ты лжёшь это не то что ты бы забыл или перепутал это выбор образа жизни это очень важная деталь для кого-то кто любит духи и ты же блять знаешь всё о духах Эл. — Знаю! Я не одержим этим, как ты, но я могу оценить хороший тосканский запах! Перестань быть таким, блядь, элитарным! — Ты говоришь мне что если я пойду к тебе домой сейчас то найду «Нуар де Нуар» «Ванильный Табак» и «Тосканскую Кожу» от «Тома Форда» в твоей ванной? — Да. — Ложь. — Не пытайся меня допрашивать, Би. Я уже более пятнадцати лет работаю в суде. — Не пытайся мне лгать я психолог и я знаю тебя с одиннадцати лет и ты плакал по ночам но не издавал ни звука и когда я спросил почему ты плакал ты сказал что ты не плакал и ты выглядел так же как и сейчас потому что ты врал тогда и врёшь сейчас. — Какое отношение к этому имеет школа? Зачем мне тебе врать? Господи, блядь, Боже, ты не можешь просто прийти и начать обвинять меня во лжи о лосьонах после бритья! И я не плакал в школе. У меня были проблемы с математикой. — Но это не лосьоны после бритья Эл это парфюмированная вода я тебе сказал ты не расслышал слово которое я сказал и я сказал тебе не иметь с ним ничего общего но вы всё равно занимаетесь сексом на полу в девять утра когда вы должны работать вот почему ты так любишь свою работу Эл это что часть твоих обязанностей? — Мы были на встрече. Мы ничего не делали! Я… — Могу поспорить ты пахнешь «Нуар де Нуар» и «Ванильным Табаком» и «Тосканской Кожей» потом и сексом потому что вы только что занимались сексом вот здесь, — говорит он, указывая на пугающе точное место на полу. — Что блять с вами не так заниматься сексом на полу в офисе премьер-министра в девять утра и вы не можете даже снять одежду должным образом ни один из вас вы не можете скрыть это надев новые рубашки и это однозначно не твоя рубашка это его рубашка она сиреневая ради Бога сиреневый Эл сиреневый серо-сиреневый и это тебе не к лицу это не твой обычный цвет какой кошмар но оооо посмотри она будет выглядеть восхитительно на мистере Хищнике его глаза будут выделяться особенно если бы он был в тёмно-синем костюме и он в тёмно-синем костюме а ты в светло-сером так что посмотри ты выглядишь словно собираешься на свадьбу но ты не собираешься на свадьбу не так ли Эл какой хороший повод я желаю им счастья но на тебе до сих пор сиреневый цвет который носят профессионалы которые стилистически привиты и не полагаются на старые стандарты как это делаешь ты где рубашка с которой ты пришёл или тебя не смущает ходить голым бьюсь об заклад что это запасная одежда я никогда не понимал почему вы бизнесмены храните всю эту запасную одежду в офисе потому что давай посмотрим правде в глаза ты не работаешь очень много я имею в виду по сравнению с другими людьми ты не сидишь за столом весь день но теперь я понимаю что это потому что вы всегда занимаетесь друг у друга сексом на полу так зачем вы это делаете в месте где можно увидеть то что снаружи изнутри но никто не может видеть то что внутри снаружи Эл это как гляделки вы оба не уловили суть подглядывания и эксгибиционизма ты очень облажался Эл и это как если бы ты надел шапку под палящим солнцем если бы ты пытался разжечь огонь в воде если бы ты взял диетическую колу с жирным обедом если бы ты отдал деньги попрошайкам надеясь что они используют их во благо если бы ты разжигал камин без дров и искал правду у лжеца понимаешь о чём я Эл? — Ты ведь… ты ведь не спал в самолёте? — Эл сглатывает и осторожно хлопает его по плечу. — Успокойся, Би, я принесу тебе чашечку чая, и мы… — Ты полностью сошёл с ума я не могу спасти тебя? — Что? Со мной всё в порядке! Думаю, ты просто переу… — Ложь. — Что ты переутомился? — Тебя дома ждёт человек который любит тебя просто так он просто любит тебя и ты не должен был приставать к нему в течение многих лет пока он не определился потому что Стефан уравновешенный хоть и немного эмоционально скучноват но он вменяемый поверь мне это довольно уникальное качество в наши дни и он совершенно не сумасшедший в отличие от кого-то кого я не хочу упоминать но он возможно стоит прямо за мной и это не Стефан который готовит тебе еду совершенно добровольно и я забыл тебе сказать в прошлый раз он хорошо выглядит словно сошёл с экрана голливудского фильма и я думаю что это впечатляет но ты трахаешь какого-то психа у которого есть жена которая вот-вот родит в любую секунду и ты был с ним в течение многих лет потому что всё это никогда не прекращалось всё это никогда не прекращалось. — Прекращалось. Всё кончено. Я… — Ты лучшее что я когда-либо видел я хотел быть похожим на тебя но я могу лишь смотреть на тебя потому что ты никогда не смотрел на меня не в таком ключе и то только раз но тогда ты был пьян и ты об этом забыл или по крайней мере делаешь вид что забыл и ты убивал себя в течение многих лет а я сидел там зная что ты делаешь и думал в один прекрасный день он вернётся но ты не вернулся и я знаю почему я знаю почему это потому что ты нашёл кого-то кто закончит начатое убить тебя потому что это то что ты хочешь и то что ты всегда хотел ты хочешь умереть. — Заткнись! — Прекрати, Би, — говорю я с такой силой, как только могу. Это сумасшествие, и я дрожу. Я не могу принять всё, что было сказано. Слишком много информации. Это как быть запертым в комнате с телевизорами, и они все на разных каналах и с громким звуком. — Твоя способность лгать удивительна и я думаю что он такой же как и ты и ты видишь себя в нём и ты видишь в нём конец времени потому что ты думаешь что он лучше тебя и он убьёт тебя и ты умрёшь от его рук я думаю ты как ребёнок который не может понять почему все остальные не смотрят на вещи так же как и ты потому что твоё эго настолько всеобъемлюще и ты знаешь что великолепен и хочешь заставить людей поверить в свою ложь это доставляет тебе удовольствие потому что это делает их идиотами и это делает тебя важнее и я уверен что это наипрекраснейшее чувство но оно также изолирует тебя потому что нет никого кто был бы на твоём уровне так что ты всегда будешь одинок ты будешь плыть в одиночестве так что это палка о двух концах да это проблема было бы неплохо быть тупым как и все остальные но у тебя есть только одна точка зрения твоя и ты знаешь что обман всегда наказывается без исключений но ты всегда лгал и продолжаешь лгать ведь как остановиться сейчас? — Би… — Тебя не спасти тебя можно только наказать но ты не даёшь этого сделать никто не накажет тебя ты накажешь себя сам смерть тебя заводит Эл смерть тебя привлекает ты чувствуешь что не должен жить ты должен быть мёртв ведь ничего из этого не кажется тебе реальным не так ли как будто ты живёшь во сне и никогда не просыпался ты не можешь найти выход влечение к смерти заперло тебя в свой капкан и единственная задача этого капкана убедиться что ты умрёшь жизнь это не счастье это страдание и ты страдал ты видел только то что хотел видеть и знал всё что хотел знать и теперь ты хочешь чтобы всё закончилось смерть это цель твоей жизни. — Нет! — Ты знаешь какое у неё другое имя, Эл? Танатос. Смерть. Ты это знаешь. Ты учил мифологию. Танатос. Брат-близнец Гипноса. Сон. Ты не спишь ты никогда не мог спать но возможно смерть будет твоим другом это то что ты хочешь эвтаназия хорошая смерть это то кем ты его считаешь? — Прекрати это сейчас же! — говорю я. Словно я заперт снаружи, заглядывая внутрь. Рука онемела, потому что я сжал её в кулак, вонзив ногти в ладонь. Я понял это только сейчас. — Как ты спасаешь себя, находясь здесь? Ты лжёшь. У тебя псевдология-фантастика иначе известная как мифомания или патологическая ложь ты лжёшь навязчиво чтобы спастись и в то же время чтобы осудить себя но ты так в этом хорош что никто не знает когда ты врёшь но я знаю я знаю тебя и ты думаешь что потерпишь неудачу если прекратишь лгать и теперь ты знаешь причину почему ты лжёшь Эл это из страха ты боишься чего-то и думаю что это что-то это ты сам. — Нет, — выдыхает Эл, качая головой и двигаясь назад, но Би движется вместе с ним. — Это правда ты просто не можешь этого принять и я не думаю что могу помочь тебе но поздравляю ты нашёл свое самоубийство надеюсь ты счастлив и что он был хорош в постели ты знаешь каков мой диагноз для тебя Эл? Ты идиот. Ты можешь не ждать и убить себя прямо сейчас. — Нет, он не это! — Я бы не причинил ему вреда! — кричу я, не задумываясь. Би смотрит на меня, и моё сердце останавливается. — О, так значит, ты его любишь? — он спрашивает меня, и его глаза похожи на красные шарики в миске с золотой рыбкой, которые он сразу же поворачивает обратно к Элу. — Я так и думал ты наблюдал за ним на вечеринке он наблюдал за тобой всё время и он хотел тебя ты был единственным человеком которого он видел и ты знал это ты хотел заставить его страдать так как страдал ты не так ли ты хотел чтобы он понял что он хотел тебя и ты получал наслаждение зная что он смотрел на тебя хотел тебя и страдал пока ты притворялся жил чужой жизнью потому что ты несчастлив со Стефаном он слишком похож на пустую стену с сухими однотонными обоями но тебе нужны однотонные сухие обои Эл потому что тебе нужен кто-то стабильный и надёжный кто бы тебя успокоил а не кто-то вроде премьер-министра но ты не можешь быть счастливым ни с кем кроме него ты решил это ты решил это когда только впервые увидел его но этого не случится потому что ты хочешь для него только лучшего но ты просто опустишь его на дно вместе с собой и захочешь чтобы он в свою очередь опустил на дно тебя ты хочешь чтобы он убил тебя ты хочешь умереть. — Пожалуйста, Би… — Но он сказал что не навредит тебе он не может потому что любит тебя ты вся его жизнь я это вижу но это подходит к концу теперь ты знаешь что он собирается уничтожить свою карьеру ради тебя чтобы быть с тобой но это ведь не твой план? Ты его сделал. Он Бог. Ты сотворил его своими руками и ты хочешь сделать что-то хорошее ведь ты всегда стремился к этому но у тебя никогда не получалось да? Не для тебя. Но вот он и он любит тебя и он сделает всё для тебя и ты хочешь чтобы он сделал то что ты сделать не в силах. — Да, я сделал его, — Эл закрывает глаза и выдыхает слова. — Он — Бог.  Он говорит это мне и только мне. Зачем ему говорить это кому-то ещё? Я позвонил ему однажды и сказал, что Бог его зовёт, и он сказал, что это не смешно. Это сексуальное извращение, зачем ему говорить об этом Би? Я не Бог, я никогда не чувствовал себя Богом. Я чувствую, что разваливаюсь, как Эл, и это из-за Би. Эта комната, она заполнена Би. Мне кажется, что она сжимается вокруг меня клаустрофобией. Я вспоминаю о своём ремне и нажимаю на него, но его нет, он должен быть где-то на полу, я не могу вспомнить, куда я его бросил! Но я не могу вызвать охрану. Что если Би будет продолжать, даже когда они придут? Они могут не поверить, но всегда будут меня подозревать. Я должен остановить это сам, пока Би всё ещё разглагольствует с Элом. — Бог? Ты создал Бога? Я понимаю. Это твоё наследие потому что мы можем оставить после себя кроме того что мы создали сами что-то что живёт после того как мы уйдём и это то что ты запланировал для него и ты вытёсывал его из камня с того момента как встретил его по этой причине. — Да. Нет! — Но это несправедливо по отношению к нему он больше не хочет быть Богом он просто хочет быть с тобой и ты не собираешься это ему дать. — Би, остановись, пожалуйста, я не могу этого выносить! — кричит Эл. Он сжимает кулаки над головой, пытаясь защитить себя, как будто это физическая атака, и я не знаю, что делать! — Единственное что ты чувствуешь это разрушение это всё что ты есть, — говорит ему Би. — Нет. — Ты влюблён в него ты был влюблён в него с того момента как встретил его я не понимаю почему я не понимаю почему ты лгал мне всё это время. — Нет. Я тебе никогда не лгал. — Ложь. — Я не лгу! — Ты лжец ты лжец ты лжец ты лжец ты лжец ты лжец ты лжец ты лжец ты… — Нет! Эл падает спиной к стене, и я подбегаю к нему, хватаю Би за плечо и приказываю ему отступить. Его голова поворачивается ко мне с причудливой плавностью. Я никогда не видел ничего подобного. Он кажется мне ненастоящим. Тогда я вижу, что он не двигается, потому что ему это не нужно. В моей голове нет ничего, кроме белого шума и голоса Би. Я не могу думать. — Отступить? Это ты отступи. Вам не нужно вмешиваться, премьер-министр, — говорит он. Он выскальзывает из моей хватки и прижимает Эла к стене. Эл пытается отвести от него взгляд, но не может избежать слов Би, которые наносят ему удары, словно ножи. — Если ты соврёшь мне придёт конец я знал это я знал что если ты соврёшь мне придёт конец и я не смогу помочь тебе я всегда был рядом всегда как ты всегда был рядом для меня но ты отталкиваешь меня ты не хочешь меня только его только его и никого другого и я не думал что я вернусь сюда и найду тебя таким идиотом. И это мой диагноз, Эл: ты грёбаный идиот! — Эй! Следи за языком, — говорю я смиренно и вдруг снова могу двигаться и врываюсь между ними. Эл бежит к двери и дёргает ручку взад и вперёд в отчаянии. Почему она не открывается? Он смотрит на меня, белый как кость, с чистым страхом в глазах, пока борется с дверью. Краем глаза я вижу секретаршу снаружи, но она ничего не может сделать, и я тоже. Почему он не может просто открыть дверь? — Лайт! Открой дверь! — он умоляет меня. Но почему ты не можешь её открыть? Это всего лишь дверь, Эл! Он начинает кашлять. Он отпускает ручку и отходит, задыхаясь от сухого воздуха и пытаясь остановить себя от позыва рвоты. Не могу поверить, что это происходит. Я не могу двигаться, я могу только наблюдать за ним, как Би. Мы оба смотрим, как Эл страдает, и ничего не делаем, чтобы помочь ему. Но Би снова проплывает мимо меня к Элу, а я всё ещё не могу двигаться. Я не могу позволить ему приблизиться! Что это за чертовщина? Он берёт Эла за плечи и заставляет его стоять прямо, поэтому всё, что я вижу, это лицо Эла: бледное и липкое, с более тёмными, почти зелёными серыми впадинами под глазами. Он выглядит так, будто не спал годами, и Би лишает его жизни, а я всё ещё стою здесь. — Я запер дверь когда пришёл Эл ключ у меня ты застрял здесь со мной и с правдой как ты к этому относишься Эл что ты сделаешь? — спрашивает у него Би. — Прекрати это! Меня сейчас вырвет, Би! — хрипит Эл, борясь с тошнотой и с Би, но Би берёт его в руки, и мне кажется, что, возможно, всё кончено. Никто не может быть настолько безжалостным, чтобы продолжать делать это с кем-то. Би остановится и отпустит его. Однако он этого не делает. Он просто шепчет всё так же безумно и быстро в ухо Элу, в то время как Эл задыхается у него на плече и сжимает его руки пальцами, тонкими, как паучьи лапы. — Я не хочу делать это с тобой я люблю тебя ты мой единственный друг но кто-то должен тебя вразумить потому что ты нашёл его и я не думаю что могу остановить тебя но я не хочу чтобы ты терял себя пожалуйста не делай этого пожалуйста не делай этого пожалуйста не делай этого пожалуйста не делай этого. Я не собираюсь его убивать, но я убью Би. Я бегу к ним и отрываю Би от Эла, отшвырнув его назад, таща за пиджак. — Хватит! Оставь его в покое, — говорю я, и я, чёрт возьми, серьёзен. На этом всё закончится. Би оправляется и снова смотрит на меня с потрясённым отвращением. Он не человек. Он не может им быть. — Отдай мне грёбаный ключ, — говорю я ему, протягивая руку, и он продолжает смотреть на меня самыми широкими, блестящими глазами, которые я когда-либо видел. Я слышу, как Эл тяжело дышит позади, и Би смотрит на него, затем медленно лезет в карман и протягивает ключ. Я выхватываю его из рук и поворачиваюсь, чтобы открыть дверь. Мои руки скользкие и медлительные, но дверь издаёт щелчок, я открываю её, и мы с Элом можем уйти. Я чувствую взгляд Би на спине, когда быстро вывожу Эла из комнаты, и продолжаю чувствовать его взгляд, даже когда мы заходим за угол, и мне нужно развернуться, чтобы проверить, что его там нет. Он не преследует нас. Через минуту Эл вырывается и бежит в ванную комнату, прямо в кабину, падает на пол у туалета и его выворачивает в унитаз. Кажется, он никогда не остановится. Даже когда в нём ничего не остаётся, он заходится в рвотном позыве, его спина вздымается, и я наблюдаю за ним. Почему я так бесполезен? Я опираюсь на перегородку между кабинок и слушаю, как он пытается избавиться от того, от чего избавиться не может. Звуки стихают, и он, наконец, заканчивает, тяжело дыша. Унитаз смыт, после этого он проходит мимо меня к раковине, чтобы плеснуть воды на лицо, прополоскать рот, и я всё ещё стою рядом. Он поворачивается, смотрит на меня, горько улыбаясь (не знаю, как у него есть на это силы) и падает на пол, опираясь о стену. Я присоединяюсь к нему. — Ты в порядке? — спрашиваю я. Думаю, я должен выглядеть таким же потрясённым и усталым, как он, и совершенно пустым. Я пытаюсь понять, что произошло. — Да… чувствую себя просто… великолепно, — выдыхает он. Кагура из казначейства заходит и останавливается, чтобы посмотреть на нас, сидящих на полу. — Гастрит, — говорю я ему. Он вздыхает, кивает в знак сочувствия и идёт в кабинку. Слышно, как он мочится, пока мы пытаемся перевести дыхание. — Я избавлюсь от Би. Оставайся здесь, — бормочу я, не радуясь мысли. Я вызову охрану, и они избавятся от него. Когда я встаю, Эл хватает меня за руку и снова тянет вниз. — Нет. Я разберусь с ним, — говорит он. — Не очень хорошая идея, Эл. Он вызвал у тебя рвоту, просто поговорив с тобой. — Это его метод… «убить или вылечить». Боже… он не делал этого со мной с тех пор, как нам было пятнадцать и я оказался в больнице. Мне повезло, что я остался жив. — То, что он сказал, было правдой? — Не знаю. — Ты хочешь, чтобы я убил тебя? — шепчу я. Я не сержусь и не шокирован, просто хочу знать. — Нет, — выдыхает он и упирается лбом в согнутые колени. — Я бы не стал убивать тебя, Эл. — Мне нужно… найти Би. — Оставь это. Я держу его руку на полу. Кагура выходит из кабины и снова смотрит на нас, пока моет руки в раковине. — И его собака только что умерла, — объясняю я ему. — Я любил эту собаку, — грустно говорит Эл. Кагура снова кивает и уходит, прихватив с собой полотенца для рук. Никто не хочет оставаться рядом с гастритом и личной трагедией. После его ухода я беру лицо Эла в руки и поворачиваю к себе. — С тобой правда всё в порядке? — Да. — Ты должен вернуться домой. — Мне там не будет лучше. — Тогда останься сегодня со мной.  — Мы никогда ничего не можем доделать, — устало улыбается он. — Что если он вернётся за мной? Я боюсь его, — я улыбаюсь в ответ. — Ты никого не боишься. — Я так и думал, но потом встретил Би. Пожалуйста. Я позволю тебе работать, обещаю. Ты можешь принять душ. Я попрошу Михаэля принести ещё один костюм из твоего офиса, и ты сможешь делать всё, что захочешь. — Душ в мини-коробке? — Ага. — А что насчёт моей одежды? — Оставь её мне, — говорю я, щипая подол пиджака. Это смесь шёлка и шерсти. — В любом случае, я буду чистить свой позже. У меня это хорошо получается. — Ты почистишь мой костюм? Вот она — настоящая любовь, — говорит он, и я стыдливо фырчу как идиот. — Ладно. Всё это звучит приятно. Душ в мини-коробке. — Твой друг безумен, — говорю я ему. Словно этому нужно доказательство. — Он самый здравомыслящий человек, которого я знаю, — говорит он и кашляет, затем закрывает глаза и бесшумно говорит «Би», наклоняясь ко мне. Бедняжка, в его круг общения входит очень мало людей. Я целую его лоб и убираю волосы с лица, чтобы он выглядел чуть более профессионально. — Ну-ка, — говорю я и поднимаю его на ноги. Когда мы возвращаемся в офис, — и я не думаю, что это лучший план, — Би уже ушёл, и моя секретарша это подтверждает. Я внутренне вздыхаю с облегчением, но Эл расстраивается, и волнуется, и начинает ему звонить, отвернувшись от меня. Похоже, что Би взял трубку, но не хочет говорить, так что Эл просто извиняется, умоляя его не молчать, он знает, что он там, потому что он взял трубку, просит его встретиться с ним, остаться у него, они должны поговорить, и всё это дерьмо. Не знаю, почему он извиняется. Не знаю, почему он звонит ему в первую очередь. Когда он заканчивает, то выглядит так, словно постарел за один телефонный звонок. Я решаю, что сейчас не самое подходящее время обсуждать пресс-релиз о предлагаемом запрете на рекламу нездоровой пищи по телевидению между семью утра и девятью вечера, поэтому я выпущу его сам и отправлю Михаэлю по электронной почте. Я нервничаю, потому что текст не был никем прочитан. Я начинаю думать, что отправил его не тому человеку, может быть, там могут быть орфографические ошибки, или моё мнение совершенно неправильно. Есть официальный консенсус, но я даже не знаю, что об этом думаю. Я просто хочу спросить Эла, каково его мнение о телевизионной рекламе нездоровой пищи, потому что он не ограничен тем, что политически правильно и неоскорбительно, но он любит нездоровую пищу. Он садится на диван, и я решаю ничего не спрашивать. — Он не хочет со мной разговаривать, — говорит он. — Я это понял. — Это конец. Я совершенно одинок. — Ты не одинок, Эл. — Би всегда был рядом. Он никогда не избегал меня. — По крайней мере, он ответил на звонок. — Он ничего не сказал. — Совсем ничего? — Совсем. Знаешь, когда оставляешь сообщение на автоответчике, и есть момент, когда слышишь себя? Я имею в виду, когда действительно слышишь себя и звучишь чертовски глупо. Нет, у тебя такого никогда не было. Забудь. — Ты можешь поговорить со мной, — говорю я ему. Он оборачивается, чтобы посмотреть на меня, как будто пытается выяснить, может он или нет, и его взгляд падает на пол, как мёртвые листья. — Или немного поспать. Ты дерьмово выглядишь. Сон, потом душ, или наоборот. — Мне нужно… работать. — Ну, это может подождать. Я разбужу тебя через час. — Если мой телефон зазвонит? — Если это Би. — Лайт? — Да? — Я переспал со Стефаном прошлой ночью. Я просто… подумал, что ты должен знать, — говорит он. Это удар в живот, и я не уверен, почему. Это неудивительно, но я не хочу слышать даты и время. Думаю, что это жестоко с его стороны — говорить мне об этом. В последнее время он начал что-то делать между мной и Стефаном, но почему он должен мне об этом рассказывать? Я никогда не держал его в курсе того, что сделал с Киёми, потому что это бесчувственно. К тому же она беременна, так что это совершенно очевидно. Полагаю, это был злой секс после того, как он опоздал и врезался в машину Стефана. Стефан, вероятно, приготовил лазанью и включил какой-то дерьмовый джаз на заднем плане, зажёг свечи, и всё оказалось разрушено, а затем Эл врезался в его машину, поэтому у них была большая драка, которая превратилась в большой трах. Я представляю себе разные вещи и не могу остановиться. — Хорошо, — киваю и глотаю. — Я имею в виду, я знаю. — Да, но это было по-другому. — Ты спросил его, Бог ли он? — я смеюсь, и горечь сквозит в моих словах. — Прекрати. — Как это было? Хотя не уверен, хочу ли я знать. Я не хочу этого слышать. — Это было по-другому, потому что я оставил тебя на тротуаре, и это был тот день снова и снова. Я всё ещё жду, что ты всё исправишь, как я и думал в тот день. Просто скажешь мне, что будет дальше, потому что это в твоих руках. Но ты этого не сделал, ты не смог. Я еду в аэропорт, или ты садишься в машину. В любом случае, один из нас всегда уходит. Я всегда хочу, чтобы ты говорил мне то, что говорить не можешь. Я поехал домой и вместо этого переспал с ним, и я хотел, чтобы он был тобой. Я не чувствовал себя так раньше. Мне нравится Стефан, — говорит он, поворачиваясь ко мне лицом, но не глядя на меня. — Теперь всё испорчено. — Киёми спросила меня, была ли у меня любовница, и я сказал ей, что она моя любовница. — Ха. О, Лайт, что за куча дерьма. Для меня теперь Стефан — это любовник. Это ведь неправильно? Ты хорош в правильном и неправильном. Разве мы не должны быть любовниками? У тебя нет с этим проблем? — Конечно, у меня с этим проблемы. Я нихуя не счастлив здесь, Эл. Я не хочу думать о тебе с ним. Я ненавижу всё это и знаю, что это моя вина. — Ты должен был это сделать. — Мне не нужно было ничего делать. — Ты просто немного медленный на подъёме, вот и всё, — мягко говорит он и сжимает мою руку рядом с собой. — Я не должен был возвращаться. Мы оба провалились. — Я хотел, чтобы ты вернулся. — Но я должен был поступить правильно. Я не видел этого, и посмотри, где мы сейчас. Я вымещаю всё это на тебе, потому что не думаю, что ты действительно понимаешь, насколько я на тебя зол. Я не могу с этим смириться. Я смотрю на тебя, и я люблю тебя, и ты меня так злишь… Почему ты не разобрался с этим раньше? Я знал, что ты любишь меня, много лет назад. Когда я заболел, а ты остался со мной и сказал, что не против, если ты тоже заболеешь. Для большинства людей это ничего не значит. Они надеются, что заболеют и у них будет несколько выходных, но для тебя это что-то значило. — Это было до того момента. — Что? — Думаю, это случилось раньше. Я всё понял и пошёл и купил ту массивную телевизионную систему, помнишь? — О, да. Я испортил твои планы? — Немного. Что ты хотел от меня услышать? — Сейчас? — спрашивает он. — Нет, прошлой ночью. — Что это не навсегда. — Это не навсегда, — говорю я ему. После этого я задаюсь вопросом, что именно он имеет в виду, и что я имею в виду, и если это одно и то же. Кое-что из того, что сказал Би, было правдой. Я не позволял себе много думать об этом, но когда я победил на выборах, одна из первых вещей, о которой я подумал — что это будет мой последний срок у власти, мой последний срок в политике, что я уйду в отставку. Я так и думал, эгоистично и глупо, потому что — что мне тогда делать? Ты не останешься здесь и не займёшь меньшую должность после того, как станешь премьер-министром. Ты уходишь и не возвращаешься. Какой мне от этого толк? — Лайт, как долго мы будем продолжать это делать? — Хочешь, чтобы это прекратилось? — Нет, — говорит он, лениво потирая глаза, пока мы оба смотрим на пол. — Еще два законопроекта. Подожди чуть-чуть. — Нет, не два законопроекта, не два чего-то ещё. Я хочу быть с тобой, — вздыхает он, но сердито. О, как же я этому рад. Я всё ещё не могу доверять ему, но я так рад. — Это произойдёт, — шепчу я, наклоняясь, чтобы поцеловать его щёку, и позволяю губам задержаться. — Это обязательно произойдёт. — Мне нужно поговорить с Би. Что если он был прав? — Поговори со мной. — Нет, потому что это касается тебя. Вот почему он сердится на меня. В этом нет твоей вины. Ты ничего не можешь сделать. — Эл, я понимаю. Я чувствую то же самое. Я хочу домой, и ты будешь там. — Да. — И я обещаю, что это произойдёт. Больше никаких офисов. Однажды твоя мебель и моя мебель будут в одном доме. И это будет выглядеть ужасно. Иди спать.