Те, кто не имеет принципов, поддадутся любому соблазну

В какой-то момент это стало неизбежным. Настала его очередь — Эл принимает у себя званый ужин. Я жду его весь день, потому что знаю, что это будет просто ужасно. Поскольку у Эла какая-то странная эзотерическая связь с выпечкой, я ожидаю много выпечки, калорий и ранней смерти для всех нас. Мероприятие было запланировано ещё с вечеринки Наоми, но я, честно, не предполагал, что оно произойдёт. Правильнее будет сказать — Эл позволяет Стефану организовать званый ужин, потому что у Эла есть проблемы даже с готовкой супа из пакетиков, не говоря уже о кормёжке семи человек. Семь, потому что Би всё ещё здесь. В конце концов его нашли в парке и уговорили остаться на неделю или около того, и он не выказал никаких признаков сопротивления. Опять же, прошло всего восемь дней. Восемь очень долгих дней. Киёми в машине стирает и накладывает помаду уже в третий раз, и наш водитель не может дождаться, пока мы уйдём, чтобы начать набивать рот холодными якитори. Очень непрофессионально и неуважительно. Он будет уволен. После того как Киёми закончила реконструкцию лица, мы ждём перед дверью Эла, и я чувствую укол удовлетворения. Другие могут назвать это виной, но я называю это удовлетворением. Эл открывает дверь и улыбается мне так ярко, что на минуту кажется, что вот оно — признание, которое мы должны сделать Киёми; но она думает, что эта улыбка предназначена и для неё тоже, и я благодарен за её несравненное чувство собственной важности. В нескольких футах позади Эла я вижу Би, стоящего там и держащего в руках копию «Журнала аномальной психологии» (специально подобрал название, напыщенный ублюдок) с непостижимым взглядом на лице, который направлен больше на спину Эла, чем на меня. Киёми проходит вперёд, чтобы найти Стефана, где бы он ни был, пока Эл шепчет мне милые глупости на ухо. Ему нравится мой костюм, и я выгляжу гипнотически (и это новое слово); но он снова выглядит очень обыденным, поэтому у меня нет для него комплиментов. Он подводит меня к Би, чтобы мы могли обменяться пристальными взглядами, замаскированными под какое-то болезненное приветствие ради Эла. Би одет в похожий на окровавленный свитер, и я даже успеваю забеспокоиться; но он всегда выглядит, будто только что убил человека, что бы ни носил. Свитер напоминает мне коллекцию осень-зима 2008 от Rodarte, и так как это не классика, то подобное заявление о себе безнадёжно устарело. Свитер похож на женский. На нём ещё шерстяные брюки в полоску от Band of Outsiders, которые выглядят очень… по-деревенски. В общем, он просто позор. Раздаётся стук в дверь, и Эл оставляет меня и Би неловко стоящими, как в очереди на операцию. Я в ярости от него, и этого не скрываю. Мне на него плевать, и этого я тоже не скрываю. Он не может запугать меня молчанием и выпученными глазами. Я оглядываю комнату и улыбаюсь картине над его головой. Он поворачивается, чтобы взглянуть, на что я смотрю, и я ухожу, пока он отвлёкся. В остальной части дома темно, но я всё равно нахожу путь в гостиную Эла, пахнущую дождём, почвой и листьями из открытого окна. Водка по-прежнему стоит за «Преступлениями Против Человечества: Борьбой за Глобальную Справедливость». Интересно, найдём ли мы когда-нибудь глобальную справедливость или просто поддадимся водке. Запах въевшегося в дерево дыма от моей старой сигареты снова поражает меня, когда я беру стакан из шкафа с напитками. Я был здесь и останусь здесь навсегда. Поворачиваясь обратно и выпивая водку, я вижу белые пятна свитера Би, исчезающие в красном и чёрном, и его призрачно-подобное лицо, смотрящее на меня в тусклом свете. Он ничего не говорит, я тоже. Единственный звук — отдалённые голоса людей в другой комнате. Через несколько мгновений он уходит. Я улыбаюсь себе и поднимаю бокал за его уход. Думаю, сегодня вечером Стефан нас покинет. Я не упоминал о нём при Эле, полагая, что лучше дать ему немного времени для подходящего момента, чтобы спросить об Уэди, прежде чем он его вышвырнет. Он уже должен был это сделать. По правде говоря, я удивлён, что Стефан всё ещё здесь, но иногда Эл бывает прокрастинатором, поэтому мне придётся дать ему необходимого пинка. Я не собираюсь ждать вечно, пока он будет обходить этот вопрос стороной. Ему нужно напомнить, что он должен делать. Мне нужна моя информация, и я хочу, чтобы Стефан улетел следующим рейсом. Водка сгладила моё почти маниакальное ожидание к тому времени, как я следую за Би обратно к голосам. Мне нравится, когда меня презирают. Я не чувствовал этого с тех пор, как умер Дживас, и чувство жгучей ненависти, исходящее от Би, который не может ничего сказать или сделать из-за Эла, а не какого-либо понятия о социальных стандартах, заставляет моё сердце биться. Внутреннее спокойствие, которого невозможно достичь никакими другими средствами, пронизывает меня, потому что меня ненавидят. Моя праведность иссякает. Я переродился в тёмной комнате, и мне не страшно. Мы сидим за столом, Стефан и Наоми приносят первое блюдо. Что интересно — и может быть, я единственный, кто заметил: когда Стефан садится рядом с Элом, и он, и Эл отодвигаются на стульях друг от друга. Отлично — это означает, что Эл вряд ли начнёт рассказывать мне, насколько хорош Стефан, когда мы наконец останемся наедине. На основе этой холодности я делаю предположение, что Эл спросил его об Уэди и Стефану не понравилось. Если бы это была плохая новость, Эл бы позвонил, так что это отличный поворот в событиях. В то время как все поздравляют Стефана за его способность положить салат на тарелку, я почти смеюсь над нелепостью ситуации, сняв домашнюю обувь и потирая ногой лодыжку Эла, которую он приблизил ко мне под столом. Одна из первых вещей, которую я подумал о нём: у него есть тайный фут-фетиш, — поэтому я вернулся к регулярному потаканию его желаниям. Он смотрит на меня, и мы лукаво улыбаемся в наши тарелки. Все жуют и смотрят на Миками, разглагольствующего о том, насколько бесполезен один из моих других помощников. Все мои помощники бесполезны, включая Миками, и они знают об этом, поэтому их выбор пал на враждебность и конкуренцию с целью доказать себе, кто из них лучший из худших, и выстроить иерархию. У Миками есть преимущество, но только потому, что он, как известно, мой личный друг, хоть я и не проявляю фаворитизма на работе. По какой-то причине Би сидит во главе стола, что лишь подчёркивает, насколько он здесь посторонний; он неподвижен, только поднимает пищу ко рту с механической регулярностью. Он откидывается назад, чтобы посмотреть под стол. Я смотрю на него краем глаза и продолжаю держать ногу точно там, где она была. Он выпрямляет спину в неодобрении, и я нахожу в этом новый вид удовольствия. Тарелки убирают, наливают ещё вина, и Стефан исчезает на кухне, как домохозяйка пятидесятых. Теперь моя нога поднялась вверх по штанине. Мой носок проходится по волоскам, пока я поднимаюсь к его голени. Несколько минут спустя Киёми рассказывает всем, кто слушает, что беременность — это не весело. Она повторяет, что если бы мужчинам пришлось рожать детей, то человеческий род бы вымер. Бессмысленное утверждение, но у меня нет сил с ней спорить. Би добавляет, что вымирание может быть только хорошей вещью, но его никто не слушает. Пока Наоми рассказывает о текущей выставке в своей галерее, я слышу слабый скрежет, словно гвозди проходятся по доске. Он становится громче, все осматриваются, пытаясь выяснить причину звука. Миками находит её первым и кричит с интонацией, которая, думаю, может быть подлинным ужасом, указывая на одно из окон: — Чёрт, нет! Это Фредди Крюгер! Учитывая, что Фредди Крюгер снаружи, удивительно, как мы все остаёмся на своих местах. Мы смотрим на окно и металлические лезвия, волочащиеся по стеклу, и я чувствую так мало, что задаюсь вопросом, жив ли вообще. Эл вздыхает и встаёт, вытирая руки о салфетку, которую бросает обратно на стол. — Нет, это не Фредди Крюгер, — говорит он. Стефан снова проводит садовой вилкой по окну. — Стефан! Стефан, было не смешно уже тогда, когда ты сделал это в первый раз. Он шагает к окну, крича на Стефана на ходу, и Фредди Крюгер пугается адвоката в чёрном свитере с длинными рукавами Vivienne Westwood с V-образным вырезом. Я могу попытаться оценить это сейчас, и так как трикотаж прекрасен, у него есть свои положительные стороны. — Ненавижу пригород, — говорит нам Миками. Он, должно быть, имеет в виду сельскую жизнь, а не пригород в целом, но по Миками никогда не скажешь, что он думает. Он говорит тихо, как будто беспокоится, что может обидеть Эла, но Эл также ненавидит пригород и живёт здесь только потому, что его мизантропия слишком сильна. — Если что-то случится, сколько времени потребуется полиции, чтобы приехать? Тем не менее, должно быть, это редкость. Никто в здравом уме не живёт за пределами города, и львы остаются рядом с зебрами. — Ты поцарапал грёбаное окно! — кричит Эл. Он открывает окно, Стефан влезает в него, и оба вглядываются в стекло. — Неправда! — смеётся Стефан и возвращается на кухню. — Нет, поцарапал. Вернись. Смотри! — Пустяк. Я всё исправлю. — Как? — спрашивает Эл, следуя за ним и исчезая из поля зрения. — Как ты собираешься это исправить? Скотчем? Я бы не возражал, я бы пожертвовал несколькими окнами, чтобы посмеяться, но это даже не было смешным! Было бы хорошим тоном для одного из нас за столом начать говорить, чтобы замаскировать ссору, так что это делаю я. Мне есть чем поделиться, пока раскидываю салат по тарелке. — На самом деле, Миками, уровень преступности в сельской местности растёт. За последние десять лет количество зарегистрированных насильственных преступлений увеличилось на 80% по сравнению с 63% в городских районах. — О. — Да. И сексуальные преступления выросли на 68% по сравнению с 10% ростом в городах. Грабежи почти вдвое повысились по стране в целом. Всё это лишь подчёркивает, насколько перегружены некоторые из наших небольших полицейских сил и насколько важно максимально избавиться от бюрократии. Здесь столько бюрократии, что это бесчеловечно. Получается, мы на самом деле помогаем преступникам. Полиция должна быть на улицах — так считает мой отец. Они должны быть на улицах и иметь больше власти. Должен быть более суровый приговор. Эта префектура сообщила о 168% росте насильственных преступлений. — Я позволяю всем подумать и съедаю особенно горький лист салата. — Должно быть, раньше процент был ниже, — пытается успокоить себя Миками. Идиот. — Значит, сейчас всё в порядке? — Нет… но… Киёми кладет руку на мою, но я ещё не закончил. Почему Эла здесь нет? Он бы поспорил со мной и фактической статистикой из независимого опроса, который я запомнил. Есть несколько вариантов из других опросов, но это худшие цифры. Только Эл может поспорить со статистикой. — Только кажется, что мир становится хуже, не так ли? Мой вклад в решение этой проблемы скоро найдёт отражение в обзорах, но мы должны рассмотреть причины. Почему люди так себя ведут? Провал общества или просто гнилые души? Может быть, мы все прогнили. — Не очень подходящее обсуждение для обеденного стола, Лайт, — говорит Киёми. Я всё ещё не закончил. — Уровень убийств в мире в среднем составляет почти семь на сто тысяч. Тебе это было известно? Звучит не так уж много, но это всего лишь сообщения об убийствах. Подумай о статистике в целом пропавших без вести и людей, похороненных в бетоне и в чьих-то садах. — Их всё равно должно быть меньше, чем раньше, — рассуждает Наоми. Как странно: несколько лет назад, если бы Пенбер сказал ей об этом, она бы с ужасом скривила лицо и погрузилась в пучину отчаяния. Теперь она компенсирует тревожные факты такими глупыми комментариями. — Самоуспокоение, Наоми. — Но наши показатели преступности очень низки по сравнению с другими странами, Лайт. — Не должно быть преступности вообще, нигде. — Хорошо, достаточно, спасибо, — заявляет Киёми. И на этом мой вечерний разговор закончится, или я буду приговорён к головной боли. — Никакой политики и никакой религии за столом. Ты не на работе. Ешь свой салат, — говорит она мне. Есть мой грёбаный салат? — Возьми картошку фри, — бормочет Стефан с кухни. — Это не фри, это чипсы**, — спорит Эл. Как же приятно слышать, как он спорит со своей игрушкой из-за таких несущественных вещей. — Это не чипсы. Вот чипсы. Это картошка фри. — Нет, безумная девственница, это чипсы. — Вирджинец, Эл, не девственница. — Я знаю, что вирджинец, и знаю, что ты определённо не девственница. Те дни давно прошли. — Просто возьми тарелку и поставь другой альбом. — Больше твоего дерьмового джаза? Я не вижу разницы между треками, не говоря уже об альбомах. Ладно. Что ты хочешь, чтобы я сделал сначала, придурок? — Это ты придурок. — Нет, ты придурок. Не бросайся моими собственными оскорблениями, потому что это кража. Так что придумай новые. Ты худший человек для споров. — Я не хочу с тобой спорить. Просто хочу, чтобы ты взял эту чёртову картошку фри. — Ты сейчас не в какой-то «Миссии невыполнима», Стефан. Ты просто какой-то мудак с чипсами и садовой вилкой. — «Миссия: Невыполнима» — не про ЦРУ. — Тогда «Секретные материалы». — Это про ФБР, ты, глупый адвокат. — Я барристер! Почему никто не может этого понять? — Переступи через себя и возьми картошку фри. — Чипсы! — Иди к чёрту. — Нет, пошёл ты со своими чипсами! — Тогда я с ними разберусь! Отдай мне их, идиотина. — Идиотина? — повторяет Эл высоким голосом. Стефан снова несёт блюдо, Эл следует за ним через несколько секунд, выглядя очень раздражённым. Какая хорошая ночь. — Кто-нибудь хочет картошку фри? — весело говорит Стефан, ставя миску в центр стола. — Нет, спасибо, — отвечает Миками за всех нас, делая себя официальным представителем. Никто из нас не хочет, вероятно, по одной и той же калорийной причине. — Стефан настаивает, чтобы вы набили рты этой картошкой, — кричит Эл, убирая бутылки с вином с дороги. — Пожалуйста, ешьте эти чипсы, или он может стать жестоким. — Хочешь, чтобы я достал пистолет? — спрашивает его Стефан. — Да, Энни, возьми своё оружие, — отвечает Эл. Его пустое выражение лица достигает пика агрессии. Я заметил, что, когда Эл говорил со мной о Стефане, за этим обычно следовало упоминание о его пистолете, и начал думать, что пистолет Стефана был главным атрибутом их отношений. Я даже завидовал некоторое время, потому что у меня нет оружия; но у меня есть люди, у которых есть оружие, и лично я думаю, что это больше впечатляет. — Я набью его дротиками с транквилизатором и разберусь с тобой чуть позже, — говорит ему Стефан и звучит тревожно серьёзно. — Попробуй, ты, больной ублюдок, — выплёвывает Эл, прежде чем повернуться к столу с совершенно другим, дружелюбным тоном. — Все закончили с салатами? Ужасно, неправда ли? Еле съедобно, но ничего страшного, это всего лишь салат. Всё в порядке? Кому-нибудь нужна доза или амфетамин? — Нет, — отвечает Миками, явно смущённый. — Нет? — Мне хорошо с вином, спасибо, — говорит Наоми, поднимая бокал в виде доказательства. Он кажется недовольным, если у кого-то не будет больше вина, и смотрит на каждого, пока не замечает пустой бокал Киёми. — Киёми, у тебя совсем нет вина! Выпей вина! Стефан такой мудак, не даёт тебе вина. Мудак, мудак, мудак, мудак. — Мне нельзя, спасибо. Я… понимаешь. — Женщина? — Беременна. — И? — спрашивает он, наклонив голову в сторону. Стефан хватает его за ворот свитера и тащит назад, сминая ткань, и я ненавижу его. Он прикладывает руку к мужчине… к которому я прикладываю руку. — Иди на кухню, — шипит он ему. — Прости, Киёми. — Теперь он толкает Эла вперёд, как будто ведёт к гильотине. Они снова исчезают из поля зрения, без всякой причины, потому что мы слышим их так же хорошо, как если бы они остались в комнате. — Почему ты пытаешься заставить беременную женщину пить вино? — Это кажется мне несправедливым. У каждого есть вино. Я за справедливость. Все должны выпить вина. — Она не может пить алкоголь, потому что беременна. Мы это обсуждали, когда ты пытался подсунуть ей «Кровавую Мэри». — Это не алкоголь. — Там водка! — Томатный сок убирает водку. Ненавижу, когда люди выходят из моего дома трезвыми. — Ты правда мудак. — Кто ты тогда? Супермудак? Что ты делаешь? — спрашивает Эл. — Ооо!  Раздаётся звук бьющихся тарелок, и после мгновенного ужаса я пытаюсь напомнить себе, что Эл очень хорошо заступается за себя как словесно, так и физически. Я должен верить, что он не позволит приставать к себе, по крайней мере, пока я здесь. Не проходит и минуты, прежде чем Эл снова появляется, улыбаясь всем, поэтому я успокаиваю себя, что никакого реального нападения не могло произойти. — Привет! Какой прожарки все хотят свои стейки? Подождите, мне придётся записать. Срань господня, я теперь официант. Это неправильно, у меня ведь высшее образование! Извините меня на минутку, — говорит он, возвращаясь на кухню. — Стефан, ты должен быть официантом. — Я готовлю это дерьмо, — отвечает ему Стефан. Теперь я знаю, что лягу спать голодным. — Нет смысла, пока не знаешь, какой прожарки они хотят, разве нет? — Вот почему ты пошёл туда. — Я отказываюсь быть официантом. Я хозяин дома. — Просто спроси их, какой прожарки они хотят стейки. — Надо было заказать еду на дом. — Мы не можем подать премьер-министру еду на вынос! — Он не будет возражать. Может быть, будет, но он всё равно мало ест. — Мы не можем дать никому из них еду на вынос. Они готовили, и мы тоже должны. — Лайт ничего не готовил. У него есть люди, которые делают это за него… Отлично! — кричит Эл, возвращается в комнату и опирается на стол, как худший официант в мире. — Привет! Вы уже решили, какой прожарки желаете стейки? Знаю, это очень трудное решение, так что если вам нужно ещё немного времени… — С кровью, — перебивает его Би. — Средней прожарки, спасибо, Лоулайт, — говорит Наоми. — И для меня, — кивает Миками. — Сильной прожарки, как уголь, спасибо, — улыбается ему Киёми. — Мне всё равно, — говорю я ему. Его лицо немедленно переходит в спокойный гнев. Один нерв под глазом дёргается. — Почему тебя это не волнует, Лайт? Ты всегда брал что-то между средним и кровавым стейком, просто чтобы быть неудобным, но теперь тебе всё равно? — Какой прожарки проще. — Стефан очень хорошо готовит стейки. Он может управлять всей гаммой приготовления стейка. — Не сомневаюсь, но мне всё равно. — Я могу просто бросить кусок коровы на тарелку, и ты будешь счастлив? Просто поймать корову в поле и бросить тебе на тарелку? — спрашивает он, махнув рукой в сторону окна, как будто там стоит корова, готовая быть убитой. — Мне всё равно. — Потому что это проще всего. — Отлично. — Какой. Прожарки. Ты хочешь. Свой грёбаный. Стейк? — Мне всё равно, — говорю я снова. Он скрещивает руки на груди, и все тянутся к своим бокалам, чтобы притвориться, что этого не происходит. — Нужно ли нам что-то обсудить? — Почему ты так считаешь? — Потому что ты ведёшь себя очень грубо. — Ты очень грубый человек. — Ты грубишь, Лайт, — тихо бормочет Киёми. Вещь, которую вы можете знать наверняка, — Киёми всегда будет на стороне человека, которого она больше всего боится. Обычно это я, но в данном случае это Эл, что забавно. Стефан кричит с кухни, перекрикивая звуки сковородки, плюющейся горячим маслом, и если он сначала нагревает масло, то это совершенно неправильный способ приготовить стейк. Не знаю, как правильно, но однажды я прочитал в журнале, что если сначала наливать масло, то это может возыметь трагические последствия. Я должен был прочитать остальную часть статьи, потому что, по-видимому, все мужчины должны знать, как готовить стейк, предпочтительно примитивным образом; но это было и всё ещё остаётся довольно низким приоритетом в моих поисках знаний. Радуясь, что Стефан готовит стейк неправильно, я теряю ход мыслей и вспоминаю, о чём я говорил, только когда Эл наклоняется через стол, указывая на моё лицо. — Слушай, тебе лучше сказать мне, какой прожарки ты хочешь стейк, или я ударю тебя им по лицу. — Мне всё равно, — говорю я, и он громко выдыхает через нос. — Однако, я выпью ещё один бокал вина. Но не этого. У него вкус мочи, — добавляю я и ухмыляюсь, когда пододвигаю к нему свой бокал. — Мне оно нравится, — полагает Киёми. Наоми и Миками кивают в знак согласия. Предательство. — Би? — спрашивает Эл. — Не спрашивайте меня. Я избалован. Я живу во Франции, — отвечает он. — Всем всё нравится, кроме тебя, — медленно говорит Эл сквозь стиснутые зубы. Я продолжаю улыбаться ему в ответ, чувствуя, как мои глаза сужаются. — Думаю, нам лучше поговорить. — Ладно. — Хорошо. Би, скажи Стефану, какой прожарки все хотят стейки, пожалуйста. Мы вернёмся, когда премьер-министр примет решение. Я встаю и иду за Элом к темноте остальной части дома. Позади нас я слышу, как Миками и Киёми обсуждают теории о том, почему мы спорим из-за стейков и почему нам нужно это приватно обсудить. — Это будет про пиар. — Что случилось? — Кто-то, вероятно, имел неприятный разговор с… — Думал, мы застрянем там на всю ночь. Ты не торопился, — выдыхаю я после того, как закрываю дверь и отрезаю звук голосов. — Не понимаю, о чём вы, мистер Ягами, — отвечает он, кивая головой, а затем включает настольную лампу и садится на кровать. Какая хорошая комната для завершения наших страданий. — Чёрт возьми, ужасная вечеринка. Кто придумал совмещать ужин и вечеринки? Ни то, ни другое. Это твоя идея? Как Рождество со свекровью. Передай нам сигарету. — Я открою окно, — говорю я, бросив ему свой портсигар. — Не беспокойся. Стефан учует запах за милю, так что нет смысла скрывать. Он, вероятно, придёт с огнетушителем, бутылкой пива и дозой химии через минуту. — Он такой идиот. — Нет, это не так, — похотливо улыбается он и, растягиваясь на кровати, смотрит на меня, забывая про сигареты. — Твоя жена огромная, — говорит он. Вижу, он хочет ещё один сеанс «оскорби свою вторую половинку». — Врачи говорят, она расцветает. Она попробовала сделать это прошлой ночью. — Что? — Ага. — Но она просто огромная! Расцвет во что-то огромное! — У неё блуждающие руки, — усмехаюсь я ему, наслаждаясь тем, как смешиваются на его лице ужас и ревность. — Как это вообще возможно? — Вполне возможно. — Господи, Лайт, заткнись. — Она говорит, что беспокоится обо мне. — Она беспокоится не о тебе, а о себе. О! Она думает, что, может быть, ты получаешь секс в другом месте? — Возможно. — Хитро, — шепчет он и ложится. Его язык скользит по нижней губе и останавливается на одном из клыков, когда он улыбается мне: лучшее приглашение, которое я когда-либо видел. Я подхожу к кровати и забираюсь на него сверху. — Видишь, я теперь ревную. Ты не должен был рассказывать мне, — говорит он, поглаживая мою руку. Я должен смеяться над его честностью. — Она может раздавить тебя своим животом. У тебя не будет ни единого шанса. — Что ты предлагаешь мне сделать? — спрашиваю я. — Держи пистолет под подушкой. — Ммм, пистолеты. — Стефан, кажется, обладает большей индивидуальностью, чем обычно. — Он беспокоится обо мне. Разве нам не повезло, что так много людей беспокоятся о нас? Более конкретно: он беспокоится о том, чтобы кончить. Я очень устал, у меня в последнее время частые головные боли. Он хочет, чтобы я сходил к врачу. — Какой ужас. У тебя сейчас болит голова? — Нет, как ни странно. — И у меня тоже. Мы должны максимально использовать это, — говорю я, звуча очень обыденно и обременённо, учитывая, что мои руки сейчас под его свитером. — У нас нет времени. И, ты знаешь, сексуальные гестапо снаружи. Это кровать Стефана, — говорит он многозначительно. — Есть много причин, почему это не очень хорошая идея, но я склонен полностью их игнорировать. Думаю, он точно решил полностью их игнорировать, так как его руки у меня в штанах. Ремни переоценены. Я провожу своим ртом по его, и всё становится очень туманным и тихим. — Это твоя кровать, я был здесь раньше. — При совсем других обстоятельствах, Златовласка. — Эл… — C’est pas possible (Это невозможно). — Не надо мне c’est pas possible-ить. — Nous ne devrions pas (Мы не должны), — говорит он мелодично и хихикает. Что это вообще значит? Я тоже хихикаю, и всё это слегка напрягает. Боже, мы отвратительны. Но это меня не отпугивает. Внимание на главный приз! Я наклоняюсь над ним к его тумбочке, поверхность которой всегда была завалена странными запонками и прочими непарными вещами без дома. — Что же в ящике? — спрашиваю я, заглядывая внутрь. Моя рука сразу находит что-то полезное. — Оооо, знаешь что? C’est possible! (Возможно!) Он смеётся слишком громко и всё ещё смеется, когда я целую его. Это не прекращается, и я действительно рассматриваю варианты, как мы должны это сделать. Мы можем быть быстрыми и тихими, и мне нравится идея, что лишь двери и тёмный коридор отделяют нас от людей и стейков. Красные лица могли бы быть причиной острой политической дискуссии. Никто бы не узнал, кроме Би, наверное; но его лояльность Элу слишком сильна, и мы бы ничего не получили от его очередного приступа истерии. Мой большой палец обводит крышку бутылки, когда Эл целует меня. Край маленькой коробки впивается в ладонь, и мои пальцы напрягаются, держа слишком много всего в руке. Он поворачивает лицо в сторону, чтобы я мог поцеловать его чуть ниже уха, но внезапно вскрикивает, сразу же зажимая рот рукой. — Иисусе! — Что? — спрашиваю я и оборачиваюсь. Би стоит в дверном проёме. — О, срань господня. Он повсюду. — Я поднимаюсь и отодвигаюсь от Эла, чтобы сесть на краю кровати, пока он оборонительно прижимает колени к груди. — Привет, мальчики, — злобно улыбается Би из двери. Вот причудливое дерьмо. Я не хочу смотреть на него, поэтому смотрю на пол. Похоже, Эл злится так же, как и я, но из-за их глупой дружбы пытается быть рассудительным вместо того, чтобы бросить в него лампу. — Би, знаешь, когда я сказал, чтобы ты чувствовал себя как дома… — Я услышал шум и подумал, что здесь грабители, занимающиеся сексом в твоей спальне. Смотри. Вот грабитель, и он пытается заняться с тобой сексом в твоей спальне. Кстати, твой французский всё ещё прекрасен. Неформальный контекст тоже. Sacrebleu! Вы когда-нибудь останавливаетесь? Он говорит скучным тоном в какой-то тщетной имитации нормальности, хотя звучит так, словно сдерживает свою естественную быструю речь. Я кладу портсигар обратно в карман и, подняв взгляд, позволяю своему яростному гневу прожечь его насквозь. Представляю, как он загорается и огонь пожирает его. Он превращается в пепел, падающий дождём, и от него ничего не остаётся, но затем возвращается таким, каким и был. Мне не стыдно. Я наслаждаюсь неодобрением и оппозицией безмолвного человека, который олицетворяет всех людей в других комнатах, не знающих, что происходит. В этот момент я хочу, чтобы он был Киёми или Стефаном, потому что хочу видеть их лица. Хочу, чтобы все они знали, видели, и я бы сказал им убраться с моего грёбаного пути и принять это. Не я живу по их правилам — они живут по моим. Я ни перед кем не отчитываюсь, и Эл тоже — потому что я так сказал. — Уходи, — говорю я ему, заставляя Эла повернуться ко мне лицом, но он ничего не говорит. Он должен что-то знать по тону моего голоса, в то время как Би может слышать только приказ. — Как ваша жена, премьер-министр? Она выглядит так, словно скоро взорвётся, — говорит мне Би. — Би, — предупреждает его Эл, качая головой в ответ на глупый антагонизм своего друга. По какой-то причине он думает, что некоторая степень уважения к Киёми должна быть проявлена, если это не он сам. — Может, мне поставить чайник? — спрашивает Би. Я поднимаю глаза: его ноги мешают мне спокойно смотреть на ковёр. Он садится на стул у стены. — Не останавливайтесь, продолжайте. Я просто посижу здесь и, если вы не против, буду делать заметки. О, и стейки почти готовы. Это то, что я пришёл вам передать. — Стейки, — вздыхает Эл. — Ты пришёл сюда, чтобы рассказать нам о стейках? — Интересно, должны ли Стефан и его жена знать об этом вашем романе? — Это не роман. — Что же тогда происходит? Те самые открытые отношения, в которых другие партнёры не знают, что они открытые? Сейчас открытый сезон? — Мы видимся вне работы примерно раз в неделю. Вряд ли это можно назвать романом. Почему тебя это так волнует? Ты не образец нравственности. Сам говоришь, что моногамия — для уродов и глупцов. — Твой разум — странная пустошь. Запереть дверь за пределами твоих возможностей? Я мог бы быть Стефаном. — Да, но это не так. — Но я мог бы им быть. Мистер Красотка здесь только для того, чтобы ты получал кайф от секса, пока никого нет рядом? Твои сексуальные проблемы размножаются, малыш. Ты никогда не был таким плохим. Спор о стейке был такой постановкой, господи, это было ужасно. Спонтанное решение? — Ты… — начинает Эл, но выдыхает воздух, чтобы успокоиться. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Помню, как ты говорил мне не так давно, что это ни к чему не приведёт. — Не обращай внимания на то, что я тогда говорил. — Ты также сказал несколько дней назад, что ничего не происходит вообще, хотя обратное очевидно. По крайней мере, ты не отрицаешь этого сейчас, хотя, должно быть, трудно отрицать, когда ты на кровати, а он лежит на тебе, и ты выбиваешь из него дерьмо, как в клипе Рианны. — Мы не делаем ничего плохого. — О, ты живёшь в грёбаной стране грёз, Эл. — Будь тише, — говорю я ему. — Хотя нет, просто заткнись. — Вы не включены в этот разговор, премьер-министр, но вот вам идея: выброси смазку, которую держишь в руках, и я лучше дам тебе какой-нибудь анестетик. Тогда у тебя будет соус для стейка. — Отвали, ты, безумная человекоподобная мерзость. — О-о, посмотрите, кто сходил в школу и купил тезаурус! — Это женский свитер, не так ли? Rodarte 2008, да? Да. Он тебя не спасает. — Почему ты не в психбольнице? Почему тебя ещё никто не убил? Где убийцы, когда они так нужны? — Почти 78% избирателей на последних выборах считают меня фантастическим. Семьдесят восемь. Это грёбаный оползень. Остальные 22%, очевидно, не спасти. — Против кого ты сражался? Хомячка и пары трупов? Я бы проголосовал за хомяка. — Ты просто завидуешь. Посмотри на себя, потом на меня. Сравни ещё раз, контрастируй и найди, что с тобой не так. — Я сравниваю и контрастирую, и то, что я вижу, — внутреннее агрессивное, грандиозное, в высшей степени жестокое, морально отвратительное супер-эго с приятным лицом. И знаешь что? Я видел лица получше. — Можно мы прекратим? — в отчаянии умоляет нас Эл. — Би, не оскорбляй его лицо. Он очень чувствителен к подобным вещам. — Скажешь, у Эла лицо получше? — спрашиваю я. Би ухмыляется, как тень Дживаса. — На самом деле, да, — отвечает он. О да, я знаю, что ты так думаешь. Я опускаю голову, чтобы посмеяться. — Лайт, это было очень обидно, — говорит Эл. Я снова поднимаю голову, чтобы посмотреть на Би. — Знаешь, алкоголизм является допустимой зависимостью, а не Эл-коголизм, ты… — О мой Бог, никогда больше не шути и застегни штаны, — перебивает меня Эл. Я смотрю на свои брюки, и да, это не совсем так, как я бы хотел выглядеть. Сложно выглядеть угрожающе, когда на нижней палубе пролом корпуса. — Кто-нибудь ещё находит этот разговор глубоко смущающим? — Я пытаюсь помешать вам совершить ещё одну ошибку, — говорит ему Би с неожиданной мягкостью. Мне хочется вырвать ему горло. — Ему почти тридцать девять! — указываю я. — Зачем его останавливать? — Лайт прав, мне не нужна твоя опека, спасибо, — соглашается Эл. — Несмотря на то, что ты взрослый человек с рациональным умом, это не твоё дело. Просто не стоит прерывать чьи-то приключения, Би. Правда. Ты нарушил код, тайный круг. Как его называет Миками, Лайт? — «Братство». — Братство, да! И ты только что всё испортил и, скорее всего, испортил мне прекрасный трах. Никто не имеет права мешать мне трахаться. — В постели Стефана? — спрашивает Би, уставившись на него неподвижно, словно в ожидании, что Эл разрыдается. — В моей постели. Кроме того, Стефан почти не участвует с тех пор, как получил «Black Ops». — Что такое «Black Ops»? — спрашиваю я, отвлекаясь от разговора. Я знал, что этот ублюдок что-то замышляет! Он участвует в секретной операции, и я узнал об этом. Я могу выжать ЦРУ досуха. Это мировые новости на первой полосе! Эл смотрит на меня практически остекленелыми глазами, и я паникую. Они слишком близко, ЦРУ. Эл не знал, как сказать мне, но проговорился, и это плохие новости. — Эл, что это? — О, Лайт, — шепчет он. — Чёрт, Эл, что он сделал? Что ему удалось выяснить? — Оставайся со мной до конца моей жизни. — Что? — Видишь это, Би? — спрашивает он дерьмо в углу, прежде чем вернуться ко мне. В замешательстве я, должно быть, перепутал выражение его лица с беспокойством, когда на самом деле на нём запечатлелось изумление. Я должен был сразу узнать. Он смотрит на меня, как будто увидел дюжину фей, танцующих в лесу. — Он даже не знает, что это такое. Разве он не… Жаль, я знаю, что это такое. — Что это? — Наоми отдала ему игровые штуки Дживаса. Это шутер под названием «Call of Duty: Black Ops». Ты правда не слышал о ней? Я люблю тебя. Она превращает мои дни в ад с тех пор, как он получил её. Ты точно создан для меня. — Игра? Звучит как полная чушь. — Да. Я бы сказал, хорошая оценка ситуации. — Сколько ему сейчас лет? — Тридцать пять, — отвечает он и кивает, потому что моё лицо должно было исказиться отвращением, а затем поворачивается к Би. — Во всяком случае, ты можешь смотреть на эту кровать с символической точки зрения, если хочешь. Но если ты это сделаешь, возможно, это также символично, как то, что Стефан всегда крадёт одеяло. Я никогда не краду одеял. Никогда этого не делал, да и в последнее время не так много возможностей для кражи одеял, так как кровати стали новизной. Во всяком случае, Эл крал у меня одеяла: заворачивался в них, пока я медленно замерзал до смерти, если не включал отопление. Ещё один пример того, насколько я любезен и внимателен, — и мои решения заткнуться и позволить Элу украсть одеяло не остались незамеченными в долгосрочной перспективе. Бьюсь об заклад, он часто думал об этом в течение последних нескольких месяцев: «Лайт никогда не крал одеял. Я люблю его там, где нет ни времени, ни пространства». По крайней мере, он усвоил урок. Я не уверен, почему Би сомневается в логике Эла, но решил проигнорировать его присутствие сейчас и сдаться радости от мысли, что Стефан ещё более идиот, чем я думал. Эл продолжает, пока Би пыхтит под нос: — Мне всё равно, одобряешь ли ты то, что я делаю, или нет. У тебя тоже смутное представление о моральных нормах: думаешь, что я должен жить по ним, даже если этого не делаешь сам. Всё, что я знаю, — это мой дом, и моя кровать, и мой премьер-министр, и мой званый ужин, и ты всё испортил. Тебе действительно пора прекратить, потому что однажды я сломаюсь, как и твоя шея. — Если ты не видишь причины, не думаю, что могу тебе помочь, — говорит Би, с неохотой признавая поражение. — По крайней мере, твой отец не видит твоих ошибок. Как думаешь, что бы он сказал, Эл? Эл слезает с кровати и подходит к Би, который тоже стоит, так что Элу не нужно над ним возвышаться. Би короче на несколько дюймов, так что он никогда не будет в этом полностью успешным. — Это не ошибка и не имеет к тебе никакого отношения, — говорит Эл, едва сдерживаясь. — Нам больше не семнадцать, так что перестань за мной присматривать. И, кстати, это раздражало даже тогда. Он уходит, и мне кажется, что он на самом деле собирается оставить меня одного в спальне с Би в свитере, который выглядит так, будто его сняли с трупа в криминалистической лаборатории. Я встаю, чтобы пойти за Элом, но он останавливается и возвращается к Би, обхватывает его руками и целует в щёку. Я хочу надрать ему яйца за то, что он так извинялся. Это действительно помяло моё уважение к нему. — Мне жаль, — шепчет он ему, теперь держа обе его руки, как будто собирается рассказать ему несколько простых фактов. Надеюсь, это так. Надеюсь, он скажет ему вернуться во Францию. — Послушай, я знаю. Хорошо. Бедствие. Это то, что ты сказал, и то, что есть на самом деле. Я люблю тебя, и спасибо за всё, но ты должен отступить. Это серьёзное дерьмо, и, если бы оно не было таковым, я бы не участвовал в нём, обещаю. Я бы послушал тебя, я бы послушал, но могу я напомнить тебе ещё раз, что мы теперь взрослые? Знаю, в это трудно поверить, но… — У его жены будет ребёнок, — говорит Би совершенно равнодушно. — Я знаю! — кричит Эл и обрывает себя, чтобы снова успокоиться. — Знаю. Но это не имеет значения. Люди постоянно разводятся. Поэтому у нас есть алименты. Не думаю, что это кого-то сильно удивит. Он слишком много внимания уделяет своим волосам. Что? Что у него против моих волос? Это всего лишь зависть. У него растрёпанные волосы. Мои же волосы были признаны «лучшими волосами» в «Мужском стиле: награды Японии». — Премьер-министры никогда не разводятся, — указывает Би. — Всегда бывает первый раз. — И премьер-министры не разводятся со своими жёнами и не живут с мужчинами. — Может, мне стоит поговорить с ним, — ворчу я, поправляя галстук. — На самом деле нет смысла, — грустно говорит Эл, и Би сразу же начинает кричать. — Не говори обо мне так, будто меня здесь нет! — Как будто это возможно, — смеётся Эл. — Пойдём поедим эти ёбаные стейки, а? Тебе придется взять то, что тебе дали, Лайт. Он двигается к выходу, и мне кажется, что он собирается забрать всё человеческое из комнаты с собой, но на самом деле он обходит кровать, и я слышу, как за мной открывается и закрывается ящик. Би пялится на меня, как будто это соревнование, но обрывает контакт первым, приближаясь, пока снова не смотрит на меня в упор, ненавидя сам факт, что я родился. — Бьюсь об заклад, ты используешь увлажняющий крем, — шипит он. Скучно, скучно. — Похоже, тебе бы это не помешало, — с улыбкой бросаю я ему в ответ. — Ты мне очень, очень, очень не нравишься. — Я должен быть расстроен? Просто ничего не говори. Знай своё место. — Само собой разумеется, не так ли, Би? — говорит Эл позади. — Не говори ни слова и не делай то, что делаешь, хорошо? Закатывать глаза вполне нормально, но не закатывай всю голову. Эл следует за мной к двери, а Би остаётся где-то за нами. Мы садимся за стол, и я стараюсь не прикусить губу при виде еды, которую я должен съесть. — Где вы пропадали? — спрашивает Стефан Эла. — Разговаривали. — Стейки холодные. — Я разогрею их ещё раз. — Мой идеален, спасибо, Стефан, — говорю я. Он плавает в луже крови. Ублюдок. — Вообще-то я не против холодного стейка, — пожимает плечами Эл. — Это как тартар из стейка, только тёплый. Би? — Всё бывает в первый раз. — Всё очень вкусно, Стефан, — слабо поздравляет его Наоми. В комнате теперь царит атмосфера чёрной дыры. Киёми что-то шепчет о том, как меня не было целую вечность и как она чувствует себя больной, и я действительно не знаю, что ответить. Её стейку, похоже, нужна тёрка. У меня же лежит кровавый кусок плоти. — Всё хорошо? — спрашивает Стефан каждого, умоляя о внимании. Короткий раунд одобрительных возгласов за столом, пока я нарезаю стейк и размазываю его по тарелке. — Мы только что говорили о Наоми. Она проходит курс философии заочно, — говорит он Элу. — О. Ты должна поговорить с Би, Наоми. Его второе образование — философия. — В самом деле? И что ты узнал? — То, что знал, когда начал, — говорит Би хриплым голосом. — Цена жизни — смерть. — О. — Или цена смерти — жизнь, — вмешивается Стефан. Урод. — Очень глубокое умозаключение с твоей стороны, — удивлённо говорит ему Би. — Возможно, ты более интересен, чем я думал. — Нет, он просто вечный английский студент, который перефразирует утверждения, чтобы они звучали глубоко, — говорит Эл и тыкает в свой стейк, словно пытается его убить. Все смотрят на него. Стефан игнорирует оскорбление или пытается доказать, что он ошибается. — Мы теряем три четверти себя, чтобы быть похожими на других людей, — говорит он. — Можем мы перестать цитировать друг другу? — спрашивает его Эл, не глядя. — Такое чувство, словно я снова оказался в университете, только ты делаешь это впечатление менее умным. — Сука. — Агент Малдер. — Сколько раз я должен тебе повторять? Он был в грёбаном ФБР! — кричит Стефан, бросая нож и вилку на тарелку. Его лицо как нижняя сторона моста, но Эл всё равно не смотрит на него. Он снова поднимает вилку, и я улыбаюсь себе, попивая вино, и смотрю, как жир сочится из стейка, смешиваясь с кровью. — Но ведь они все придурки, не так ли? — говорю я весело. — Суют носы в чужие дела в плохих костюмах и солнцезащитных очках. Они должны носить кэтсьюты, чтобы их было легче заметить. Стефан, кажется, шокирован моим заявлением. Не оскорблён, просто шокирован. Да, передай это своим друзьям из ЦРУ, дружелюбный ублюдок, и убирайся из моей страны. Эл смеётся над моей шуткой, а затем хихикает, переворачивая несъеденный стейк на другую сторону. Он выходит из назначенной роли защитника Стефана, что удивляет меня и, видимо, всех остальных. Стефан поворачивается, чтобы посмотреть на него, а я продолжаю улыбаться. В комнате неловко тихо, поэтому его случайные фырканье и смешки — единственные звуки в комнате. Я наслаждаюсь этим моментом — предательством и открытой преданностью. — Что? — спрашивает Эл, глядя на всех. — Это было забавно. — Я проверю десерт, — хрипло сообщает нам Стефан. Он забирает все тарелки, хотя их едва касались, и Наоми идёт с ним на кухню. Она из тех людей, у которых всегда есть с собой пачка салфеток, так что она может быть ему полезна. — Ах, великолепный десерт, — говорит Эл, когда Стефан уходит. — Ждите, люди. Он только и делал, что ухаживал за десертом с утра, так что, как бы плохо он ни выглядел, мы должны сказать, что нам всё нравится. — Это ужасно, — говорит мне Киёми. Я не согласен. — Но я считаю, что большинство вещей съедобны, если на них достаточно крема. И у нас есть сливки, — добавляет Эл. Слышится очередной грохот с кухни, за которым следует какой-то воющий звук печали, издаваемый Наоми. Эл подливает вино и говорит: — Упс! Ещё одна бесценная реликвия из династии Лоулайтов. Должно быть, мой столовый сервиз. — Лиможский фарфор? — Похоже на то. Стефан очень хорошо справляется с тем, чтобы их разбивать. Теперь я узнаю этот звук. Звучит дорого, не правда ли? — Это печально. Его лиможский фарфоровый сервиз был со вкусом в дизайне, с ручной росписью и золотой каймой, которые только подчеркивали тонкость фарфора. Это не показуха. Ему не нужно стараться слишком сильно, чтобы демонстрировать качество. Какого фига Стефан вообще мог себе позволить сломать что-либо? Снова шум, и мне интересно, что, чёрт возьми, там происходит. Внутри я плачу из-за лиможского фарфора. У него было музейное качество. Это столь же депрессивно, как и весь день, несмотря на то, что это лучший ужин, на котором я когда-либо был. Если бы Би не было здесь, всё было бы идеально, но всё равно он превзошёл все мои ожидания. — Ооо, ещё один! — говорит Эл, наполняя бокал до краёв. — И да, если вам интересно, он делает это нарочно. Невежественный кретин. Несколько минут спустя вышеназванный кретин и Наоми приносят десерт (который на самом деле выглядит как довольно приличная вишнёвая маркиза); под звуки благоговения и драмы гостям подают блюда, и всё заканчивается тем, что Стефан наконец бросает перед Элом тарелку, которая выглядит как кучка с дерьмом. — О. Разве это не мило? — улыбается Эл тарелке. — Передай сливки, Миками. Мы едим молча, и я стараюсь не позволять моей ноге продолжать заниматься сексом с ногой Эла, потому что он очень зол и, по опыту, этот гнев может быть легко направлен на всех и каждого, независимо от того, занимаются ли они сексом с его ногой или нет. — Думаю, нам понадобится больше сливок, — говорит он и втыкает вилку прямо посередине своего десерта; она стоит прямо, как флагшток. — Что, чёрт возьми, с тобой не так? — Стефан кричит на него, его терпение теперь полностью подорвано. — Ты ломаешь всю мою посуду, вот что. Что же он сломал? — спрашивает Эл у Наоми, которая выглядит отчаянно разрывающейся между правдой и ложью, скрывшей бы истинный ущерб обеденному сервизу Эла. — Ммм… Миску. Но это не была его вина. — Ещё что? — Ч… Чайник. — Мой чайник! Мы даже не будем пить чай! Это просто жестоко! — Да, и, о нет! — восклицает Стефан и роняет свою тарелку на пол, разбивая её на куски, которые разлетаются по всем углам комнаты. Я оглядываюсь на него, словно увидел в первый раз, только он теперь немного интересней. — Ещё одна тарелка пропала. — Я ложусь спать, — говорит Эл после паузы и отодвигает стул. Да. Может, ему нужно утешение? Интересно, было бы это приемлемым оправданием. — Отлично, — бормочет Стефан. — В комнате для гостей. — Я и не ожидал другого. Стефан сварливо грызёт хлебную палочку. Наверное, он один из тех компульсивных едоков во время стресса. Удивительно, что он всё ещё немного похож на человека из ЦРУ, хотя и ест хлебную палочку. Это не комплимент. Я действительно не могу придумать предлог, чтобы увидеть Эла. Мужчины, как правило, не нуждаются в утешении, если не случилась трагедия, а Эл — адвокат, поэтому его не нужно утешать по определению, и уж точно это не должен делать премьер-министр, пока он в постели. Учитывая, что вечер подходит к концу, завершившись лишь небольшим беспорядком, который вряд ли можно назвать беспорядком, я теперь не могу думать ни о чём, кроме одинокого Эла в постели, и это не лучше, чем Эл в постели со Стефаном. Эл в постели со Стефаном наводит на меня тоску, но Эл в постели в одиночестве, когда я в постели в одиночестве где-то в другом месте, приносит много противоречивого, базового эмоционального багажа и заставляет чувствовать себя очень расстроенным. Итак, когда Эл встаёт и уходит, я почти встаю, чтобы автоматически следовать за ним, потому что смущён разочарованием от его ухода и переполнен восхищением от ярости его внезапной ненависти к Стефану. Это всплеск личности Стефана, и на самом деле мне немного жаль его, так как я тоже был на принимающем конце. Я переношу плохие манеры Эла, потому что не могу позволить себе быть бесстыдно грубым в эти дни. Но Эл возвращается с новым планом. — На самом деле нет. Я не собираюсь ложиться спать. Лайт, можно мне сигарету, пожалуйста? Я ошеломлён; затаив дыхание, как и все остальные, пока Эл смотрит на меня выжидательно, я лезу в карман. Он наклоняется в сторону Стефана и выхватывает портсигар из моей руки. — Когда ты снова начал курить? — Киёми спрашивает меня. — Ты сказал, что бросишь! — Это лишь для социума, я очень волнуюсь насчёт жизни, работы и твоего здоровья, но это не проблема, потому что мой врач даже не считает меня курильщиком, и я могу остановиться в любое время, — выпаливаю я заранее заготовленную защиту, потому что нечто очень интересное происходит передо мной. — Эл, не надо, — говорит Би, глядя на стол, но Эл полностью его игнорирует. — Лайт, сделай что-нибудь, — шепчет Киёми. Нет. Я вполне счастлив позволить ему пойти на этот шаг. Как будто я собираюсь остановить его. Это самая захватывающая вспышка злости, которую я видел. — Ты не куришь, — говорит ему Стефан с каким-то пугающим авторитетом, вставая, чтобы укрепить слова серьёзностью и ростом. — Похоже, что курю, — бормочет Эл с сигаретой в зубах и прикрывает руками пламя моей зажигалки. У Стефана ещё один припадок, он выбивает сигарету изо рта Эла с помощью какого-то рубящего движения, которое, вероятно, узнал из школы ЦРУ или «Кунг-фу Панды». Слышится всеобщий вздох. Эл похож на убийцу, решающего, как именно он собирается кого-то убить. — Лайт, можно мне ещё сигарету, пожалуйста? — спрашивает он медленно, всё ещё глядя на Стефана. Да, да, возьми все мои сигареты и меня тоже! — По крайней мере, кури на улице, — говорит Стефан, отступая и поднимая тарелки, как будто шокировал себя, и уважение, которое я начал было к нему проявлять, снова исчезает. — Это мой дом, и я подожгу это место, если захочу. — Ты такой эгоистичный. За столом беременная женщина, а ты… — Я пойду с тобой на улицу, — вскакиваю я. Да, мы, блядь, пойдём на улицу. — Спасибо, Лайт. Приятная компания. Для разнообразия, — говорит он, смотря вслед Стефану, который исчезает на кухне. Эл идёт за мной через тёмные комнаты; мы выходим из стеклянных дверей, и я закрываю их за собой щелчком. Холодный воздух заставляет моё тёплое лицо гореть. Я смотрю на угловатого человека, которого знаю как свои пять пальцев и который никогда не наскучит мне, и мы оба тяжело дышим. Не знаю, кто его создал, потому что это похоже на коллективное усилие — создать что-то идеальное для меня, — а не на испорченный результат судьбы, природы и воспитания. Меня полностью покорили он и его свитер. — Было потрясающе, — выдыхаю я. — Мне нужен очень жёсткий трах прямо сейчас, — отвечает он. Отлично. Каждая клетка его тела этого хочет, да. Я думаю о тех людях, сидящих за столом, и Стефане, который, вероятно, рыдает на кухне. Я мог бы пойти туда и сказать им, что было приятно с ними познакомиться, но, пожалуйста, уходите. Я от них просто устал. — Возможно, мы совсем перейдём границы, — говорю я. Я не это имел в виду. Не слушай меня. — Просто скажем, что я напал на тебя. — Ок, — я восторженно киваю. Он практически набегает на меня и толкает к стене сбоку от стекла, целует меня, прежде чем это делаю я, и мы ударяемся друг о друга, оказываясь ближе. Так можно потерять зубы. Его холодная рука скользит по моим брюкам, и я думаю, как это глупо. Всё это. Мы всё ещё должны сидеть за столом и быть приятными для всех за чашечкой кофе. Я должен с гордостью смотреть на то, как деформировал живот своей жены и сделал её больной. Я должен говорить, что нам пора задуматься об именах, потому что это важно, и лучше бы имя оказалось хорошим; но вместо этого я прижат к стене моим главой пиара, который стоит на морозе в свитере с V-образным вырезом. Я не говорю, что такого не было, когда я впервые встретил его, но теперь каждый раз, когда его встречаю, один из нас оказывается прижатым к стенке. Я не вижу его достаточно часто, и в этом проблема. Теперь у нас нет контроля или рациональности, только обещания и завтрашние дни. — Подожди, подожди, — говорит он и делает шаг от меня. У него есть контроль и рациональность. Я поворачиваюсь лицом к стене и выдыхаю облегчённо и разочарованно. — Ты должен извиниться, — говорю я ему, и он садится на ступеньку и потирает глаза. Чёрная гладь озера кажется нескончаемой. — Прости, что набросился на тебя. — Нет, я имею в виду — перед остальными. — Почему? — спрашивает он, и я сам не уверен, почему. Он просто должен. Это то, что люди должны делать. Я сажусь рядом с ним на ступеньку и всё ещё не могу придумать ответ. — Потому что… Да что с тобой? — Эм, давай подумаем, — говорит он, приложив палец ко рту в ожидании великой мысли, но я не могу ждать так долго и вздыхаю с осознанием. — О Боже, ты пытаешься заставить его уйти. — Это намного проще. — Это не так, Эл. Я не шучу, но у тебя никогда не было проблем с тем, чтобы послать меня на три буквы. — Это другое. Я всё равно никогда не говорил всерьёз. — Если это то, что ты собираешься сделать, тогда он выглядел довольно сердитым, если только не праздновал греческую свадьбу. Он поворачивает лицо, чтобы взглянуть на меня, как будто удивлён, что я существую. Возможно, никто никогда не принимал его турбулентность так, как я. Я вижу вещи ясно. Кто угодно сказал бы, что он вёл себя как мудак и что Стефан этого не заслуживает, но мне плевать на Стефана, и я ни за что не искореню варварские диатрибы Эла. — Я схожу с ума, когда ты уходишь, — шепчет он. Я не могу не улыбнуться его печали. — Ты сходишь с ума от многих вещей. — Он просто сходит с ума, — говорит голос позади нас. Это Би. Мне начинает казаться, что он следит за нами. — Теперь ты действительно издеваешься, — говорю я ему раздражённо. — Мы просто разговариваем. — Что на этот раз, Би? — устало спрашивает Эл. — Тебе нужно что-то накинуть, — отвечает он, бросая ему пальто. Значит, теперь он его мать? На нём нет пальто, но он думает, что Элу стоит его надеть. Дальше он поплюёт на вышитый платок и вытрет Элу лицо. Как жалко. — И люди расходятся, слава Богу. — О. Тогда ты тоже уходишь, — говорит мне Эл. — Ты пойдёшь и унесёшь свою громадную жену и плод с собой. — Да, но мы будем на работе менее чем через десять часов. — Не позволяй ей трогать тебя. — Постараюсь быть для тебя целомудренным, — тихо смеюсь я. Бесполезно пытаться убедиться, что Би меня не слышит, но я не хочу, чтобы он чувствовал себя вовлечённым в беседу. — Тебе нужно поговорить со Стефаном. — Да. Да, я действительно согласен с ним в этом, — говорит Би. Эл снова потирает лицо, как будто пытается стереть его полностью, и Би действительно нужно уйти. — Может, ты отъебёшься? — Я знаю, что он этого не сделает, но ему всё равно нужно сказать. — Об Уэди. Эл. — Я знаю. — Что за Уэди? Что такое Уэди? — спрашивает Би. — И просто покончи с этим, — продолжаю я. — Спроси его, а потом покончи. — Тебе не обязательно отдавать мне приказы. Я сделаю это. — Ты сказал так больше недели назад. — Да, но… — Я выполняю свою часть сделки. — Какая сделка? — снова спрашивает Би. Он полон любопытных вопросов. — Что ты заставляешь его делать? — Ты правда раздражаешь. — Кем ты себя возомнил, отдавая ему приказы? — Би, ты раздражаешь, — говорит Эл. — Тебе не нужно волноваться, Лайт. — Потому что если ты этого не сделаешь, всё кончено, насколько я вижу. — Ему нужна какая-то мотивация. Ультиматум, но который я не собираюсь навязывать. — То, что ты просишь меня сделать, и то, что я прошу сделать тебя, даже не идёт в сравнение. — Я знаю. — Эл, — зовёт его Би, звуча довольно несчастно. — Не делай то, что он тебя просит. — О, заткнись. — Вернись внутрь, Би. Здесь холодно, — говорит ему Эл по-доброму. — Спасибо за пальто. — Разве ты не собираешься попрощаться с друзьями? — Нет, — отвечает он, снова подтягивая колени к груди, как ребёнок. — Они мне не друзья. Я смотрю на Би в ожидании, что он уйдёт, но он не уходит. — Я уйду, когда это сделаешь ты, — говорит он мне. Он проницателен и бесстрашен. С ним можно поговорить без слов. Я не могу быть вовлечён в проверку воли сейчас, поэтому встаю, используя плечо Эла в качестве опоры. — Позвони мне, если нужно. — Мило с твоей стороны, — улыбается он мне, как будто это очевидно и позвонить мне — его право. — Почему мы продолжаем окружать себя всеми этими людьми? — Они не пробудут здесь долго. — Из твоих уст это звучит зловеще.

***

В моей коробке никого нет. Ненавижу наблюдать, как люди бродят вокруг и тратят время в отделе снаружи, поэтому Эл приходит в мой офис без предупреждения, как сюрприз, хотя в какой-то отдалённой части моего разума я всегда его жду. Он направляется прямо ко мне в офис по утрам, чтобы отдать отчёт, как на общественных работах. Каждый звук болезненно громок. Его шаги на полу похожи на сердцебиение. Когда я убираю волосы с лица — это как шторм, несущийся через поле высокой травы. Всё, что я чувствую, — некоторую отчуждённость от реальности и тошноту от слишком большого количества кофе. — Ты разговаривал со Стефаном? — спрашиваю я. Не думаю, что он ожидал такого удара прямо с порога. — Пока нет, — виновато отвечает он. Почему меня это не удивляет? Я, вздохнув и подойдя к своему столу, лениво падаю в кресло. — Лайт… — Чего же ты ждёшь? Тематической мелодии? — У меня было достаточно проблем помимо Стефана.  — Эл, приоритеты. — Ничего страшного, просто напомни мне быть таким же сочувствующим, когда скажешь Киёми, что бросаешь её… Ты выглядишь уставшим. — Я не спал большую часть ночи из-за Киёми. — Что? — спрашивает он. Если бы я мог, я бы засмеялся, потому что он выглядит таким испуганным. — Не в этом смысле, — говорю я, лишь слегка улыбнувшись. — Она больна. Она сейчас в больнице. — Что случилось? — Стефан отравил её своей стряпнёй. — О нет, он, вероятно, покончит с собой. Правда? — Нет, ребёнок отравляет её. — Если он пытается убить её из утробы, тогда представь себе, какие отношения у них будут после его рождения. Как именно он отравляет её? — Ты не хочешь этого знать. — Нет, не хочу, но я должен знать, я должен выпустить заявление для прессы. Почему ты не там? Ты здесь. Выглядит очень невнимательно с твоей стороны. Возвращайся в больницу и убедись, что кто-то сфотографирует тебя в таком подавленном настроении. — Я не выгляжу подавленным, и я был там с трёх утра, — защищаюсь я агрессивно. — Она в больнице Санно, но хочет переехать в Камеду, поэтому не знаю. Я всё ещё не уверен, какая больница лучше в политическом плане. Для того, кто уверяет, что умирает, она слишком много болтает. Она собирается позвонить мне. Я просто вернулся переодеться и перенести некоторые встречи, и думал, что у тебя есть новости, но у тебя их нет, так что этот день становится всё лучше и лучше. Я хочу закрыть глаза и опустить голову на стол. Чувство настолько сильное, что я изо всех сил стараюсь держать глаза открытыми, поэтому снова встаю, чтобы победить усталость. Когда я это делаю, Эл идёт ко мне и неожиданно тянет меня в какое-то медвежье объятие. Его хватка поддерживает меня, как костыль, и мой лоб падает на его плечо, словно я не могу контролировать тело. На самом деле не помогает. — Со мной всё в порядке, Эл. — Я знаю. — Я просто устал. — Ты отработал двойную смену, да. Ты должен поспать, прежде чем пойдёшь. — Я выпил так много больничного кофе, что с большей вероятностью пробегу марафон, нежели засну, — говорю я, отпрянув от него, чтобы немного пройтись и проснуться. — Наверное, не лучший момент, но я так понимаю, ты читал газеты? — Ещё нет. А что? — О. Тебе лучше присесть, — улыбается он. О Боже, что, чёрт возьми, ещё случилось? Я не сажусь, а он не ждёт. — Министр сельского хозяйства был очень непослушным мальчиком. — Что? — Да. Очень длинная статья в ранней редакции «Times», но я отредактирую её для тебя. — Он вытаскивает бумагу из портфеля. — Хм. «Они нашли любовь в безнадёжном месте». Мне нравится этот подзаголовок. «В прошлую пятницу мы видели главу министерства сельского хозяйства, Горо Айхару, публично атакованного лидером оппозиции, Акухеем Цукино, за его посредственную работу в качестве главы сельского хозяйства — должность, которую он занимал всего четыре месяца. Его назвали «безнадёжным» и сказали, что его «собака сделает лучшую работу». Сегодня выяснилось, что Айхара, с его сомнительной компетентностью, возможно, нашёл утешение в руках теневого министра сельского хозяйства Эрики Кимуры, которая была замужем в течение десяти лет и имеет двух детей. Айхара женат уже двенадцать лет и является отцом одного ребёнка». — Нет, нет, нет, нет… он трахает эту сучку из теневого? Чёрт возьми. — По крайней мере, у них есть нечто общее. Будем надеяться, что в этот раз у детей всё получится. На первой странице есть прекрасная фотография, на которой оба выходят из лавотеля, если хочешь её увидеть. — Нет. — Ты уверен? Это отвратительно. Тогда переходим к другому… «Считалось, что Айхаре будет выделен ещё один отдел в следующей перестановке, но в связи с последним откровением его позиция теперь стоит под вопросом, поскольку партия пытается дистанцироваться от прошлых обвинений в подлости. Когда к нему обратились за комментарием, Айхара-сан утверждал, что «стремился успокоить свою одержимость и стресс по поводу работы, участвуя в безумной деятельности, такой как садоводство и разврат». Кимура отказалась говорить, и на момент печати кабинет премьер-министра был недоступен для комментариев», — он заканчивает, закрывая, складывая бумагу и бросая её на стол. — Премьер-министр, вы можете это прокомментировать? Ваши депутаты беснуются, занимаются садоводством и развратом, когда им хочется. Каково ваше мнение? — Ублюдок, — говорю я, откинув голову назад. Я не могу справиться с сегодняшним днём. Я подавлен. — Это лишь однодневка, — уверяет он меня. — Никому нет дела. Теперь все будут больше интересоваться тобой и твоей больной женой, так что это хороший день для похорон плохих новостей. Хочешь, чтобы я присел на тебя? Тебе от этого станет легче? — Нет, ничто не заставит меня чувствовать себя лучше. Почему именно эти люди? Насколько сложно трахаться без того, чтобы пресса об этом не узнала? Мы делали это в течение многих лет. — Да, но он идиот, и думаю, нам просто много времени везло. — Я пытался его выпроводить. — Знаю. Ты отправляешь людей в сельское хозяйство, когда их вытесняешь. — Я мог бы отправить всех в сельское хозяйство. Ты знаешь, что в дерьмовом положении, когда лучший сценарий, который можешь придумать, — если кто-то взорвёт Парламент, когда меня в нём нет. Какого чёрта я работаю здесь? — Если это что-то да значит, то на странице тридцать семь есть хорошая небольшая колонка, которая очень сочувствует тебе и соглашается со мной, что у тебя худший кабинет на нашей памяти или, по крайней мере, с последнего раза. — Я убью его! — говорю я. Я серьёзен. Самый разумный ответ на мои проблемы. — О! Да, — выдыхает Эл. — Я уволю его. — Да! Уволь его! — взволнованно говорит он. Моё истощение сменилось слепой яростью. Лучшая идея, которая у меня была с тех пор, как я решил перешить свои костюмы на более современный манер. — Я всех уволю! — Да! Уволь меня! — Я уволю тебя! — Лайт, ты выглядишь сногсшибательно, когда злишься. Сделай это. — Ложись на стол. — Лицом вниз на «Таймс»! Да! Я нетерпеливо толкаю его на стол, и он не сможет ходить после этого. После этого он не сможет ни ходить, ни сидеть. — Прошепчи мне что-нибудь о судебном преследовании, когда я закончу с тобой, — говорю я ему и борюсь с его ремнём. Какого хрена, ремень? Он лежит совершенно неподвижно, только теперь сжимает в руке нож для вскрытия писем. Нижняя сторона его лица на «Таймс» и фотографии министра сельского хозяйства. — Премьер-министр, я люблю свою работу и люблю своего босса. Скажите мне, как я могу изменить ваше мнение. — Требуется дисциплинарное взыскание, — говорю я, снимая ремень. Надеюсь, я не нажал на кнопку тревоги. — Ещё одно! Да! — Ты очень ценный член моей команды. — Да! — Но ты должен перестать заставлять меня хотеть уволить тебя всё время. — Я постараюсь, премьер-министр. Я роняю ремень на пол… и у меня звонит телефон. Я наблюдаю, как он вибрирует на столе перед его глазами. — Дерьмо. Это Киёми, — объясняю я, потянувшись за ним. — Киёми?  — Лайт, ты где? — она спрашивает, звуча пронзительно сокрушённо. Я держу телефон у плеча и расстёгиваю брюки. — В кабинете. — Можешь позвонить маме за меня? — Почему ты не можешь ей позвонить? — Я не могу говорить с ней прямо сейчас, Лайт. Мне плохо, а ещё даже не десять часов. Я чувствую себя очень плохо. Ты понятия не имеешь, как мне плохо. — Я знаю. — И я действительно не хочу говорить со своей матерью. Я просто хочу спать. Почему ты не можешь быть более понимающим? Стефан понимающий, и он мужчина. Что с тобой? — Стефан с тобой? — Стефан там? — спрашивает Эл, поднимаясь со стола. Я снова толкаю его вниз. — И Наоми, и моя сестра, — говорит мне Киёми. — Они где-то рядом, но я бы обменяла их всех на тебя, так что не мог бы ты вернуться сюда, пожалуйста? — Да, но какого чёрта Стефан там делает? — Не надо на меня ругаться! — Стефан в больнице? — говорит Эл громко. — Заткнись. — Не говори со мной так, это не моя вина! — Киёми кричит на меня. Я не смог вовремя отодвинуть телефон от уха, и теперь её голос звенит в голове. — Я позвонила ему, чтобы мне не пришлось разговаривать с кем-то, с кем я училась в школе, когда мне было пять лет, потому что она медсестра и узнала, что я здесь. Некоторые люди просто думают, что имеют право говорить с тобой. Раньше я думала, что никто не понимает, а теперь они будут держать… — она обрывает себя, разрыдавшись, и я возвращаюсь к чувству уныния. — Киёми? — Они будут держать меня, пока ребёнок не родится, — завывает она. — О! — Я не хочу здесь оставаться. — Нет, нет, конечно, нет, — говорю я тихо, отвлечённый возможностями, когда моя рука всё ещё лежит между лопатками Эла. — Но ты должна делать то, что они говорят. Это для твоего же блага. — Так ты возвращаешься? — Да. Скоро буду. Сперва мне нужно кое-что сделать. — Лайт, моя ночная рубашка сделана из бумаги и открыта со спины. — О. — Это бумага! Я не оригами! — Я куплю тебе что-нибудь завтра. — Нет, ты не знаешь, что купить. Ты купишь что-нибудь глупое с перьями, которые не подойдут. — Я бы не стал ничего покупать с перьями. — Ты хочешь, чтобы я выглядела как попугай. Как и всегда. — Я не хочу, чтобы ты выглядела как попугай. Когда я говорил тебе: «Одевайся как попугай, детка, ты знаешь, как я люблю это»? Отдай мне должное, Киёми. — Но ты всего лишь мужчина, и все мужчины знают, что это куколки и перья и… — Хорошо, я знаю, я просто мужчина. Мы поговорим об этом позже. Так… как долго ты там пробудешь? — Я же сказала тебе! Не заставляй меня повторяться! — Это очень долго. — Я ЗНАЮ! — Хорошо, я… ладно. Я буду там в ближайшее время. — У нас больше никогда не будет детей. Вот что! — она кричит. — Определённо. Никогда. — Кровопиющее, чудовищное… — Полностью согласен, но теперь, когда ты там, я уверен, ты будешь чувствовать себя лучше. — Да, да, но я в бумажном платье, которое открыто на спине. Эй, а как насчёт того странного человека в сельском хозяйстве и той шлюхи в… — Да, я только что узнал. — Она мне никогда не нравилась. Что ты собираешься делать? — Скажу, что поддерживаю его. — Оооо. Это жестоко. — И потом уволю, — говорю я ей, и она, и Эл говорят «да» одновременно. Я вспоминаю, что я всё ещё здесь и что ему, должно быть, очень неудобно. — Киёми, мне нужно идти. Мне нужно уволить кое-кого. — Хорошо, но не слишком долго. Купи мне «Тик-Так» по дороге. Вряд ли у меня есть ответ на это, поэтому я заканчиваю звонок. Эл пользуется случаем, чтобы развернуться на столе, пока мои руки заняты, но я всё ещё немного в прострации от божественного провидения. — Что происходит? — спрашивает он. — Лучшая вещь. Киёми должна оставаться в больнице до рождения ребёнка. — Фантастика! Подожди, почему? Что с ней? — Её кровь испорчена, и сердце, и почки, — объясняю я. — Не знаю. Мне всё равно! Ты должен придумать причину, чтобы остаться в Токио. — Почему? — Чтобы ты мог остаться со мной, идиот. — Но я не могу. — Эм. Почему? — Просто не могу, Лайт. — Мы собираемся максимально использовать ситуацию. Мы будем свободны от Киёми и Стефана, а ты покончишь со Стефаном сегодня вечером. Тебе придётся. Боже мой, я смогу работать в любой комнате, где захочу, без её вмешательства! Я смогу поужинать в семь вместо восьми! — Я собирался подождать до тех пор, пока… — Пока я не разведусь с Киёми? — спрашиваю я, поворачиваясь к нему. — Потому что ты не веришь, что я это сделаю. — Дело не в этом. Прессе будет лучше, если я подожду. Это будет выглядеть честнее, если случится примерно в то же время. — Никто в это не поверит. Когда люди делают это, все знают, что они трахались сутки напролёт. Совсем не выглядит честным. Это будет выглядеть так, как будто ты водишь всех за нос, что ты и делаешь. — Существует протокол для таких вещей, и всё. Свали, но помолчи об этом, а потом оставь людей, с которыми должен быть, и притворись, что ничего не сделал. Всё произошло после. — Просто избавься от него. Всё просто. Скажи: «Ничего не получается. Грустно. Давай я помогу тебе собрать вещи». Но сначала спроси его о ЦРУ.  — Ты ведь понятия не имеешь, не так ли? — Я бросал много людей. Лучше, когда ты действуешь прямолинейно. — Да, я действительно мудр. — Если ведёшь себя грустно и неуверенно, они думают, что могут изменить твоё мнение, а затем начинают кричать. Сперва сделай то, что должен сделать: кинь его, чтобы у него было время привыкнуть, но выгони из дома. — Я знаю, как расстаться с кем-то, Лайт. — Ты просто не хочешь. — Не в этом дело. — Ты не можешь получить и то, и другое. Я не собираюсь мириться с этим. Если бы я был на твоём месте, я бы выставил его на улицу несколько месяцев назад. С самого начала я бы его не взял, но ты явно был в отчаянии. Спроси его об Уэди, а потом позвони в авиакомпанию. — Я не могу этого сделать. — Нет, можешь. Эл, скажи мне, что ты сделаешь это. Ты боишься его? — Стефана? Нет! — он смеётся и садится прямо. — Тогда сделай. Хочешь, чтобы я был там? — Я не знаю, как отреагирует Би, — признаётся он. Ой, правда. Мне придётся метафорически держать его за руку до конца. Я застёгиваю штаны обратно, чем напоминаю ему о ремне, так что он снова начинает приводить себя в порядок. — Мы не можем подождать, пока он уйдёт? — Нет. Стефан сейчас с Киёми. Когда увижу его, спрошу, могу ли я пойти к тебе после этого. — Да, — соглашается он с облегчением. — Скажи ему, что я попросил тебя прийти, чтобы у тебя была компания в столь… тревожное время. — И мне быстрее доехать до больницы от тебя. — Но это неправда, и он знает. Не говори этого. Приходи, выпей слишком много, ты очень устал, тебе придётся остаться. — Ладно. — Отлично. Мне нужно сделать заявление насчет Киёми. Во сколько ты уйдёшь из больницы? — Вечером. Или когда её мать придёт, — дуюсь я, роняя себя обратно в кресло. — Я сделаю заявление в четыре. Уйди до этого. До того, как туда доберётся пресса. — Хочешь, чтобы я что-нибудь написал? — Нет. Одна строка заявления сойдёт на данный момент. Мы скажем больше через несколько дней. Она ведь стабильна? — Она звучала очень нестабильно, но в основном из-за больничной ночной рубашки. Очевидно, теперь она в порядке. Когда я уходил, доктор сказал, что она в порядке. — Нет причин для беспокойства, просто мера предосторожности, бла-бла, да. А что насчёт сельского хозяйства? — Пока не… — Подожди, я запишу это, как одна из твоих стервозных секретарш, — говорит он, вытаскивая блокнот из кармана пиджака. Перо готово. — Хорошо, говори. — Обсуждение личной жизни не считается уместным, ведь она не имеет никакого отношения к его министерской позиции; премьер-министр обещает свою поддержку Айхаре в столь трудное время. — О боже. Не нужно читать между строк. — И я не буду говорить с ним сегодня. Он может подождать до завтра. — Есть чего с нетерпением ждать. — Но ты можешь распускать в Парламенте слухи, если хочешь. Заставь его попотеть. Вообще-то, можешь сделать это сейчас. Меня ждёт больничная койка. — Постараюсь вернуться домой около пяти. — Я принесу зубную щётку. — Нет необходимости выглядеть так чертовски самодовольно, Лайт, — говорит он капризно, соскальзывает со стола и хватает документы и портфель. — Поздоровайся с женой и гремлином за меня, — кричит он, прежде чем закрыть дверь. Может, мне не стоит надевать галстук?