Per aspera ad astra

      На запястье левой руки у Юры белеет толстая полоска уродливого шрама. Дома об этом говорить не принято, но Плисецкий знает, что Виктор давится воздухом каждый раз, когда замечает проклятый след, обычно прикрытый длинными рукавами домашней худи. Мужчина, кажется, обладает способностью всегда оказываться в нужном месте в нужное время: когда Юра с запутанными от действия седативных мыслями взял в руки острый нож и впервые провел по тонкой коже на запястье, сильно нажимая и оставляя глубокую рану, Никифоров как раз открывал дверь в квартиру, с порога слыша крик приемного сына. Им обоим повезло: Виктор, наученный спортивными травмами, сумел кое-как остановить кровь и привести мальчика в сознание, дожидаясь приезда скорой с неожиданным спокойствием и хладнокровностью.       Орал он позже, последними словами кроя штатного специалиста, который сказал, что Плисецкий в полном порядке, что пережитое им потрясение никак не скажется на психике, что вероятность того, что он попытается что-то сделать, равна нулю, что причин для беспокойства нет и быть не может.       Убедившись, что Юру удалось вытащить, он добился увольнения этого придурка в тот же день. Возможно, это было немного жестоко, но Виктор не привык сдерживаться, когда дело касается близких ему людей.       Рана зажила, оставив от себя лишь неровный след, и об этом моменте ни Виктор, ни Юра не заговаривают — слишком свежи в памяти лужа крови на полу и бледные пальцы, сжимающие испачканный нож — поэтому когда Юри на одной из их бро-посиделок интересуется, как Плисецкого угораздило так себя искалечить, русский на мгновение теряется и жмурит глаза, качал головой; он всерьез опасается панической атаки, хотя с момента переезда они случались всего пару раз, но его быстро отпускает. Кацуки ободряюще улыбается и ставит перед ним стакан с водой и таблетку легкого успокоительного. Воду Юра выпивает, таблетку без сомнений отодвигает в сторону, возвращает другу благодарную улыбку и, вздохнув, рассказывает то, что держал в себе уже долгое время.       Плисецкий говорит долго, так, что у него успевает заболеть горло, выплескивает накопившуюся боль, позволяя воспоминаниям захватить себя полностью. В какой-то момент он понимает, что по его щекам текут слезы, но даже не пытается их смахнуть. Юри моментально оказывается рядом, мягко обнимает за плечи и гладит по голове, как маленького ребенка. Юре кажется, что Кацуки — лучший друг, которого только можно пожелать.       Эту историю знает всего несколько человек, не считая самого Плисецкого: Виктор, конечно же, пара врачей из России, и теперь вот японец, сочувствующе улыбающийся русскому. Юра думает, что пора бы и психолога просветить, от чего он, собственно, лечит пациента, и эти мысли отзываются теплотой где-то внутри: парень начинает верить в то, что вскоре этот кошмар останется позади, и он снова станет нормальным. Станет самим собой.       — Виктор боялся, что я больше никогда не смогу доверять людям, — признается Плисецкий, заканчивая рассказ. — Поэтому он был очень рад, когда познакомился с тобой. Возможно, он опасался, что ты окажешься мудаком.       — Это нормально. Он имеет право за тебя переживать после всего случившегося, — уверяет Кацуки, напоследок крепче сжимая друга, перед тем как выпустить его из объятий.       Юра невесело усмехается.       — Знаешь, я ведь тоже боялся, что закроюсь в себе, — медленно проговаривает он, подбирая слова, чтобы правильно выразить свои мысли. Речь и так получается несколько путаной, но парень надеется, что Юри все равно поймет, что он имеет ввиду. — Я хотел перестать чувствовать боль и обиду, но у меня не было желания вовсе отказаться от эмоций. В России я чувствовал себя так, будто меня поместили в стеклянный шар, и я из него смотрю на мир, но происходящее вокруг меня совершенно не трогает.       — Поганое, должно быть, чувство, — замечает Юри. Становится страшно, стоит только ему представить, через что пришлось пройти этому хрупкому, но сильному пареньку с глазами солдата.       — Угу. Но потом мы переехали, а тут и ты, и Отабек… — ту пьяную исповедь Плисецкого Юри благородно не вспоминал, но русский прекрасно понимает, что рано или поздно им придется поговорить на эту тему. — Ты прав, он действительно мне нравится, было глупо это отрицать. Но, знаешь, мне все еще сложно думать о ком-то в подобном смысле.       — Все будет хорошо, — обещает Кацуки, растягивая губы в улыбке. — Я буду рядом, и, если что, повторю подвиг Виктора и спущу с лестницы.       Юра смеется; это лучшая поддержка, какую он только мог ожидать.

***

      Плисецкий уже почти двадцать минут сидит у закрытых дверей кабинета психолога, с каждой секунды все сильнее желая плюнуть на все и пойти домой, когда ему приходит сообщение от Кацуки. >Ты в Литтл Сизарс?       Блондин прикусывает губу и начинает набирать ответ, попутно задумываясь о том, где шляется Алтын, и какого черта Юре приходится его ждать. <Ага. Пришел на терапию, но психолога нет уже около получаса >Подваливай в главный зал >Быстрее >Тебе понравится: D       Главный зал Арены — это сам каток и окружающие его трибуны; здание построено так, что туда можно попасть по любому из коридоров, поэтому дорога не занимает у Плисецкого много времени. Уже через пару минут быстрой ходьбы он останавливается неподалеку от бортика, во все глаза глядя на стоящих в центре ледового покрытия людей.       Виктора он узнает сразу, как и Юри, прислонившегося к бортику и подмигивающего Плисецкому.       Личность третьего человека остается тайной, пока Никифоров не отходит в сторону, серьезно кивнув собеседнику; тренер выходит с катка, Кацуки выезжает следом, ловко выплетая изящную дорожку шагов — красуется перед кем, что ли? — и тогда Юра понимает: на льду остается Отабек Алтын.       Виктор включает музыку на проигрывателе, и психолог начинает двигаться, немного скованно и неуверенно, но оттого не менее потрясающе. У него не какая-нибудь великолепная техника, он скорее любитель, чем профессионал, но Юра взгляд от него отвести не может, завороженный плавными движениями брюнета. Его танец удивительно хорошо ложится на музыку, спокойную и мягкую, как и сам Отабек, и Плисецкий, кажется, почти не дышит, боясь спугнуть хрустальное волшебство момента.       — Он иногда занимается со мной и Виктором, — говорит Юри, незаметно подходя к парню, но Юра его не слышит.       В голове звучит музыка, рождаются движения новой программы, блондин почти чувствует, как его тело взлетает в прыжке, он хочет выйти на лед.       Он может выйти на лед.       И он выйдет.       Смотря сейчас на Отабека, он понимает это так же четко, как и простые истины этого мира: небо — голубое, лед — холодный, а он влюблен в своего психолога и впервые с момента трагедии чувствует в себе силы подняться с колен и вновь взойти на пьедестал, сжимая в руке заслуженную медаль.       Алтын продолжает кружиться в танце, изредка срываясь в несложные прыжки, и Юра украдкой его разглядывает. Ему непривычно видеть брюнета в чем-то кроме строгих рубашек и однотонных кофт, поэтому образ мужчины в обтягивающих спортивных брюках и легкой футболке надолго отпечатывается в сознании, чтобы, Плисецкий уверен, еще не раз всплыть на поверхность в не самый подходящий момент.       Юра раньше тоже делал выбор не в пользу просторных вещей, предпочитая видеть обтянутые тканью мышцы, чтобы иметь возможность проследить движение тела вплоть до миллиметра, да и в свободное время носил узкие джинсы и яркие футболки, пока ублюдский русский психолог ему в мозг не полез со своим дебильным мнением и советами.       В его словах не было ничего нового, так каждой третьей жертве сексуального насилия говорят: «Одевайся скромнее, своим видом ты самостоятельно провоцируешь окружающих на подобные действия!»       Но разве Юра виноват, что тот мудак принял изящную внешность мальчика за ебучий намек?       Громкие хлопки Виктора вырывают Плисецкого из воспоминаний, и парень понимает, что Отабек закончил прокат и уже подъезжает к бортику, чтобы услышать мнение тренера.       — Ты молодец, — говорит Никифоров, и Юра вполне с ним согласен: катался Алтын великолепно. — Есть над чем работать. Жалко, что ты не хочешь заняться этим профессионально, я бы помог.       На губах брюнета расцветает улыбка.       — Спасибо за предложение, но у меня уже есть любимое дело, — вежливо отказывается он и переводит взгляд на Плисецкого. — Извини, я забыл о времени. Мы можем отменить сегодняшний сеанс, или я сейчас быстро переоденусь и приду, что скажешь?       Парень немного тушуется под взглядом психолога, нещадно краснея.       — Я подожду, — мямлит он. Виктор смеется и треплет его по голове, Юра выворачивается из-под его руки и бегом мчится к кабинету психолога, заставляя Никифорова рассмеяться.

***

      Несколько дней спустя Плисецкий появляется в кабинете психолога, одетый в темные зауженные джинсы и черную футболку с нарисованной на ней оскаленной мордой огромного тигра. Теплая куртка распахнута, несмотря на холодную погоду, а чуть влажные волосы — на улице с самого утра идет колкий мокрый снег — вместо привычного хвоста заплетены в две косы, скрученные на затылке в тугой жгут.       — Новый имидж? — вместо приветствия тянет Алтын, оглядывая парня. Так он выглядит не только взрослее, но и просто более правильно, что ли. Сложно выразить словами, но такой Юра нравится мужчине гораздо больше разбитого подростка без жажды жизни.       — Старый, скорее. Рано или поздно все возвращается на круги своя, — усмехается Плисецкий, смущенный пристальным, почти оценивающим взглядом мужчины. Эти вещи он носил до трагедии, а потому знает, что выглядит в них более чем неплохо. Никифоров, кажется, был шокирован, увидев приемного сына в старом амплуа, но этот шок однозначно не был плохим; Юра даже вытерпел объятия мужчины без привычного ворчания, прежде чем что-то пробурчать в свое оправдание и смыться на терапию.       — Тебе идет, без шуток, — хвалит Отабек, заставляя парня покраснеть. — Если тебе несложно, подожди меня немного. Я бы хотел прогуляться с тобой вместо терапии, думаю, тебе это пойдет на пользу.       Интересно, он сам-то слышит, что говорит? У Юры теперь, кажется, не только щеки, но и все лицо и уши пылают от смущения, но он кивает и садится на стул, бездумно болтая в воздухе закинутой на ногу ногой.       От скуки Плисецкий пишет Кацуки. <Чел <Отабек пригласил меня на прогулку <Боже, я, кажется, дышать разучился!       Ответ приходит всего через пару мгновений, словно Юри только и ждал его сообщения.       …или японец в этот момент переписывается с кем-то еще? >Ахах, попроси его сделать тебе искусственное дыхание: D <Придурок, ты не помогаешь! Что мне делать?!       На этот раз ждать приходится дольше, так, что Юре снова становится скучно. >Просто будь собой и не волнуйся:D       Не волноваться, ага, как же.       — Юра, я закончил, — зовет психолог, поднимаясь из-за стола и отвлекая подростка от переписки. — Пойдем.       Он протягивает блондину руку, и Плисецкий, не тратя время на сомнения, касается ее своими пальцами. По телу будто пробегает разряд тока, и Алтын улыбается, приподнимая уголки губ, и тянет парня за собой, к выходу из кабинета, а затем и из здания Арены.       Они оказываются на улице; повсюду уже зажглись огоньки, идет снег, и на губах Юры расплывается счастливая улыбка. Сердце в его груди бьется быстро-быстро, стоит Отабеку чуть сжать свою ладонь на ладони Юры, а щеки парня все еще красные — теперь, правда, еще и от мороза, безжалостно щиплющего нежную кожу.       Они идут по улице, и вскоре оказываются в городском парке. Из колонок на увитых сверкающими гирляндами деревьях раздается негромкая приятная музыка; Юре она очень нравится, хотя в России такое казалось ему неимоверно раздражающим. Кроме них в парке людей почти нет, поэтому блондину ситуация начинает казаться немного неловкой. Психолог замечает это, не иначе как с помощью собственного профессионального чутья, и втягивает Юру в легкий непринужденный разговор.       Они говорят обо всем сразу и ни о чем конкретном; Алтын впервые не пытается расспрашивать его о трагедии, имея о ней весьма смутное представление, и не лезет в душу, ограничиваясь стандартными вопросами о любимых фильмах и книгах, хобби, отношениях с отцом и предпочтениях в еде.       Юра узнает, что мужчина когда-то тоже хотел стать фигуристом, но передумал и пошел в медицину, собираясь стать спортивным врачом. Его голос спокойный и уверенный, он не вызывает отвращения, и хотя Плисецкий никогда не любил пустую болтовню, общаться с Отабеком оказывается неожиданно приятно.       А если забыть о том, что психолог просто выполняет свою работу, то эта прогулка становится катастрофически похожей на свидание, и взгляды мужчины, его добрые слова и ласковые объятия — все это приобретает немного другой смысл.       Юре хочется, чтобы это было правдой хоть отчасти, чтобы Алтын испытывал к нему хотя бы сотую долю тех чувств, которые испытывает сам Плисецкий.       Становится холоднее, а парень, как назло, оставил дома шарф и перчатки, и поэтому уже через пару часов замерзает, начиная дрожать. Отабек и этого не оставляет без внимания: снимает с себя теплый шерстяной палантин и повязывает Юре на шею, касаясь ледяной кожи горячими пальцами; несмотря на мороз, блондина моментально бросает в жар, но затем Алтын берет в свои руки его ладони, мягко растирая, и подносит к своим губам, согревая озябшие пальцы парня своим дыханием, и сознание Плисецкого, кажется, попросту испаряется, не способное контролировать тело подростка.       — Уже поздно, — с сожалением произносит мужчина, отстраняясь и немного грустно улыбаясь. — Проводить тебя до дома?       Русский кивает, зарываясь носом в мягкую шерсть, и теперь уже сам протягивает психологу ладонь, предлагая взять его за руку.       Отабек переплетает их пальцы вместе, и до дома Плисецкого они идут в уютной тишине, нарушаемой лишь мерным поскрипыванием снега под их ботинками.

***

      Они останавливаются у юриного подъезда, и Плисецкий замирает, нерешительно поворачиваясь лицом к мужчине.       — Спасибо, что проводил, — искренне благодарит парень, неловко прикусывая губу, чтобы не сболтнуть лишнего.       — Не за что, — отзывается Алтын. Юра поднимает на него взгляд, чтобы впервые за весь вечер посмотреть в темные глаза, и теряется, не в силах совладать с собой: Отабек смотрит на него с такой нежностью, что у Плисецкого дыхание перехватывает.       Юри говорит, что за свое счастье нужно бороться, поэтому Юра решается.       Он подается вперед и просто прижимается своими губами к губам мужчины, не позволяя себе большего, и замирает на пару секунд, собираясь отстраниться, но Алтын внезапно отвечает на поцелуй, проскальзывая языком в рот Плисецкого и мягко лаская язык парня. В голове русского словно взрывается сотня фейерверков, ему не хватает дыхания, и он счастливо смеется, разрывая поцелуй. Отабек улыбается тоже, поднимая руку и пальцами едва уловимо касаясь щеки парня, мягко поглаживая, и смотрит так, будто Юра — самое дорогое в его жизни.       Плисецкий прикрывает глаза, не в силах выдержать взгляд мужчины; ноги у него будто ватные, и он не уверен, как теперь должен себя вести, но вполне уверен: он разберется.       — Спокойной ночи, Юра, — желает Алтын.       — Спокойной ночи, Бек, — отзывается Плисецкий и, резко развернувшись, прячется за крепкой дверью подъезда.

***

      То, что Отабек забыл свой палантин, Юра обнаруживает, лишь оказавшись в квартире. От него приятно пахнет парфюмом мужчины, и парень соврет, если скажет, что не лежал потом полночи, вдыхая потрясающий аромат и украдкой пробегаясь пальцами по зацелованным губам.       Перед сном он пишет Кацуки. <</i>Я его поцеловал!!! >Да ладно?! А он что? <Он ответил! <Пиздец, я готов сдохнуть от счастья >Очень рад за тебя, дружище!<i>       Плисецкий засыпает счастливым, но на утро, когда он появляется на кухне, улыбаясь уже проснувшемуся Виктору, его радости быстро приходит конец.       — У тебя сегодня выходной, — весело оповещает приемного сына Никифоров, ничего не подозревая. — Отабек попросил передать тебе, что в ближайшие дни он будет занят, и терапии не будет около недели.       Юре кажется, что его с размаху огрели подушкой по голове, пока Виктор продолжает что-то говорить, будто не замечая замешательства подростка.       — Хочешь провести день вместе? — предлагает Виктор, с ласковой улыбкой глядя на Плисецкого.       — Замечательная идея, — убито отвечает Юра и плетется в свою комнату, оставляя Никифорова на кухне одного.