Пора возвращаться домой.

      Слава разлепляет глаза и, пытаясь сфокусироваться, всматривается в кристально-белый потолок. Будто его вот только что побелили.       В палате было пусто и немного прохладно. Машнов чуть поднялся на локтях, оглядывая помещение. Ничего необычного: полупустая палата, рядом кардиомонитор, капельница и аппарат искусственной вентиляции легких. Парень не помнил, что происходило после шума в голове, этого до боли знакомого голоса и миллиона людей в ярких одеждах, что в воспоминаниях режут глаза.       Горло першило и совсем пересохло. Не долго думая, Слава отсоединяет от себя все трубки и провода, поднимается на ноги и нетвердыми шагами направляется к двери, но не успевает и до ручки дотронуться, как та распахивается и в помещение врывается обеспокоенный Виктор Владимирович. — Вячеслав, зачем вы встали и отключили аппарат? Сигнал прекратился и мы подумали, что ваш мозг, не выдержав перегрузки, перестал функционировать. — Мужчина подошёл к Славе и, аккуратно взяв за локоть, повел обратно к кровати.       Парень не сопротивлялся. Движения были немного скованы слабостью. — Сколько я так провалялся? — Он присел на край кровати и почесал затылок. Голова, на удивление, не болела, но была тяжёлой. — Достаточно, чтобы ваши друзья заволновались. Но я их пока не могу запустить из медицинских соображений. — Вы знали? — Что именно, Вячеслав? — Спокойно спросил доктор. — Кто я такой... — Имел скудное представление, но не более того. Вячеслав, я вам искренне... — Хватит меня так назвать! Я ничего не понимаю. Ничего не могу вспомнить! Какой толк от вашего вшивого диплома, если вы не можете даже диагноз поставить? — Машнова трясет. Ему хочется вскрыться от этого снисходительного тона и взгляда врача. От этого непонимания и долбанных фрагментов из прошлого, которые периодически всплывают непонятными фразами. Хочется удавиться и сигануть из окна. А ещё лучше сбежать из этого места хоть в самую задницу географии.       Виктор Владимирович ровно выдыхает и отвечает на порыв парня довольно спокойно, черт знает, сколько разных кадров он повидал за все время работы в больнице. — Хорошо. Слава. Так можно же? — Дождавшись слабого кивка, мужчина продолжил, — У тебя амнезия. Ретроградная. Это не смертельно, но лечение требует немалого количества времени и усилий и с твоей стороны тоже, понимаешь?       Слава держался за голову и лишь изредка поддакивал, делая вид, что согласен со словами доктора. Но юношеский максимализм ещё играл в 23-летнем парне, поэтому он совсем не верил, что когда-нибудь сможет поправиться и вспомнить все.       Беседа не длилась долго, и, вскоре, Виктор Владимирович покинул палату, где его тут же встретили встревоженные Мирон и Ваня. Рудбой же чисто по-человечески жалел Гнойного, поэтому переживания его не коснулись. — Пациент пришел в себя. — С лёгкой улыбкой сообщает лечащий врач и парни облегчённо выдыхают. — Мы переводим его в палату после ужина, поэтому советую вам зайти завтра, так как Вячеславу нужен отдых и покой. — Мы тут просидели почти сутки и вы говорите идти домой? — Неожиданно взрывается Фаллен — Нет, дядь, мы останемся и проведаем его сегодня.       На такой неожиданный порыв, Евстигнеев подскакивает и подходит ближе к Ване, похлопывая по плечу. — Хорошо, но не более часа. — Виктор Владимирович коротко кивнув, удаляется в коридоре.       Мирон рухает обратно на кушетку и расслабленно выдыхает. Пока не ясно, что там Слава нарыл, что его так накрыло, но уже хорошо, что он жив и не впал в кому. А может даже все вспомнил...       Федоров мотнул головой, отгоняя от себя стремные мысли, типа тех, что говорить, как объясняться, если Карелину удалось вернуть свою кукуху на место?.. Ему самому бы понять, что же так тянет сюда? Что заставляет волноваться за этого неказистого идиота? Простое уважение уже не такое хорошее оправдание, как казалось изначально, даже перед самим собой. Но если это симпатия? Выходит, что самый гетеросексуальный рашн рэпер не такой уж гетеросексуальный? Привет недопанчи Джони про Шокка.       В голове Мирона началась, по ощущениям, самая настоящая третья мировая. Только мир вокруг вовсе не страдал. Увечья получал тот самый, внутренний мир, что так упорно пытался скрыться под хитиновым покровом. Внезапно Мирон осознал. Над лысой головой загорелась долбанная лампочка. В горле застрял ком. Все это время, всю чёртову неделю, Оксимирон, медийная, заметная личность, приезжал в больницу не задумываясь, что кто-то может его засечь. Что папарацци разнесут по сети его походы к Гнойному в больницу. Ведь, наверняка, до каких-то ушей, но уже дошло, что стряслось со Славой. Не исключено и то, что самого Мирона тоже успели запалить с коробкой пиццы, например. Блять, почему он не задумывался об этом раньше? Он просто шёл сюда, будто никто его не знает, будто не он сейчас на пике популярности.       Окси не сразу понял, что кто-то усиленно пытается до него докричаться. Подняв голову, он увидел Ваню, что обеспокоено на него смотрел: — Мирон, ёб твою ж, ты тут вообще? — А? — Мужчина потёр виски и устало вздохнул, глядя на друга немного затуманенным взором. — Ты минут десять просидел с широко раскрытыми глазами, будто впал в транс. Ты в порядке? Может нужно поспать? — Евстигнеев присел рядом на кушетку. — Я не знаю, что вас с Гнойным там связывает, но разве оно стоит того, чтобы так изнурять организм? Ты вчера весь день провел на съёмках, а потом всю ночь на студии. И снова ты весь день без сна. — Завязывай, бро. Все в порядке, просто задумался. Если хочешь, ты можешь идти, но мне есть что обсудить со Славой.       Охра лишь пожал плечами. А что тут скажешь? Федоров упертый и, чтобы его переубедить, нужно вагон терпения, коим не обладал парень.       Фаллен лишь фыркнул что-то и ушел, по всей видимости, за кофе.       Следующие два часа тянулись, как никогда долго. Светло снова задремал, Рудбой зарубился в доту на телефоне, а Мирон все занимался самокопанием и пожиранием собственного эго. Его не могло не напрягать то, что он не отправился домой, поспать свои законные часов восемь, а остался тут. Слава пришёл в себя. Заебись. Что ещё нужно-то? Увидеть этого засранца и поговорить с ним. Но нахуя?       Смешно. Взрослый дядька, а ведёт себя, как влюбленная школьница. Будто что-то изменится, если повременить со встречей ещё пару деньков.       Эти тягучие и тяжёлые мысли, будто раскалённая смола, обжигали все нутро, заставляя ежиться и нервно теребить татуированными пальцами замок на куртке.       Слава всё это время лежал в кровати и перебирал в голове странные и непонятные образы. Неужели, если верить словам Замая, он за пять ебаных лет, успел вот так взлететь. Если это все правда, то что делает Окси в его палате со странной периодичностью? Судя по баттлу, Машнов долго и упорно хейтил его. И все происходящее сейчас просто не укладывается в голове.       Усмехнувшись над самим собой и вообще, в целом над ситуацией, Слава предпринял ещё одну попытку выйти из палаты не дожидаясь ужина, вкус которого, ей богу, лучше бы он забыл вместе со всеми остальными подробностями прошедших пяти лет.       Осторожно выглянув из палаты, Карелин увидел, в первую очередь, Мирона, который, скрестив руки на груди и привалившись к стене, видимо, спал, затем на глаза попался Ваня и ещё какой-то татуированный хер. Светло доверительно уложил ему на плечо свою голову, а тот залипал в телефоне. — Че за... — Пробормотал Слава и тихими шагами начал приближаться к парням. Евстигнеев неожиданно повернул голову и дёрнул плечом, в то время, как Машнов застыл, ожидая реакции.       Фаллен сонно потер глаза и тут же их вытаращил, кидаясь к другу: — Славка! Блять, охуеть! Как я рад тебя видеть на ногах! — Пока Ваня обнимашкал Славу, последний все смотрел на Фёдорова.       От такого ора невозможно было не проснуться и Окси резко распахнул свои невозможные глаза, отвечая на сверлящий взгляд Гнойного. — Да все нормас, только жрать охота и курить. Что, когда там домой? — Слава, как ни в чем ни бывало рухает на скамейку рядом с Мироном и закидывает ногу на ногу, с таким видом, будто это не он чуть не склеил ласты сутками раннее.       Мирон устало трет виски: — Ты только с реанимации, какая выписка? И да, тебе лучше вернуться в палату, пока не спалился. — Я же живой. Все заебись. А что толку мне тут находиться. Вытащите меня из этой тюрьмы, тут блевотой кормят, чес слово. — Слава посмеивается. На щеках румянец, немного ещё покоцанный и синяки под глазами, но на труп только что воскресший, вроде, не похож. Он просто цветет и пахнет, нахуй.       И Мирон на секунду, в этих усмешках, увидел Гнойного. Именно того, который был до потери памяти. В этих бесконечных трансляциях, стебных треках. Он мелькнул на долю секунды и снова заныкался. Мужчина и не сразу понял, как реагировать на это, но глянув на Славу сказал таким голосом, каким обычно говорят с тупыми детьми: — Тебя после ужина переведут в палату, где можно навещать, там и поговорим о возможности выписаться, окей? А теперь иди и не гневай врача, а то ещё на сутки тут оставит. — Прозвучало, конечно, глупо, но то ли Карелин сделал вид, что повелся, то ли звучало это убедительно, но парень встал и кинув "Лаадно", направился в сторону палаты. Фаллен снова рухнул на лавочку: — Бля, дядь. Че за хуйня? Бабла отстегнешь или что? О какой выписке ты собрался разговаривать? — Не собираюсь я его задницу выкупать. Ваш король Антихайпа и главный андеграунд сподвижник, не более, чем большой ребенок. — Мирон вздыхает и трет ладонями лицо. Состояние такое, будто его заживо прокрутили через мясорубку и получившуюся кашу слепили во что-то непонятное, а затем отправили жить. Пиздец, одним словом. — Тебя, блять, никто не просит с ним нянчиться, Оксимирон. Хули ты тут делаешь, если считаешь его таким? Что-то я не замечал раньше за вами такой уж пиздатой дружбы. — Светло, буквально, искрил от злости. Нервы итак натянуты, без всяких жидов тошно, а слова Федорова, по сути не были такими уж обидными или грубыми. Все прекрасно знали, что Гнойный в любом возрасте Гнойный. Что эта его детская непосредственность никуда не девается. Ваня так взорвался просто от недосыпа и раздражения. Не сдержался, но ни секунды не пожалел о своих словах.       Мирон шумно и устало вздохнул и прикрыл глаза, отчасти соглашаясь со словами Фаллена: его никто не просил сюда приходить, его инициатива, ему и терпеть дружков Славы. А что касаемо его самого, то Федоров готов был поклясться, что Карелин ничерта не вспомнил и, в принципе, можно было бы отправиться домой, поспать, принять душ и поесть нормально, но этого так и не произошло, и Окси благополучно просидел, залипая в телефон, до того момента, пока Славу не перевели в палату, где с ним можно было поговорить.       Оставался всего час ожидания, но отчего-то Мирону очень не терпелось увидеться со своим бывшим оппонентом. Он все хотел разобраться, насколько в нем проснулся Гнойный и как с ним контактировать дальше. Для Федорова Слава стал непроизвольно близок. Он и был таковым раньше, то есть по духу и каким-то определенным взглядам. Оксимирон видел в нем себя, образца эдак, 2008-2009. Того самого хейтера, в котором не унимался юношеский максимализм. Который был готов прыгнуть выше головы и добивался любой намеченной цели.       Того самого юношу, который вызывал резонанс в обществе. Когда он сам еще не стал мейнстримом.       Тягучие мысли уводили Мирона куда-то вглубь, в самые недры души, в потаенные уголки, где давно перегорели лампочки. Где черти обосновались безвылазно. Туда, откуда сложно выползти наружу. Но, в таком темпе, время пролетело и через некоторое время Мирон переступил порог палаты Карелина.