Life isn't always what you think it'd be Turn your head for one second and the tables turn
Лея вызывает их к себе в следующий полдень. В ее кабинете крепко-накрепко закрыты двери, а еще она отключает камеры наблюдения, стоит только Рену и Хаксу появиться на пороге, и тихо указывает на кресла подле себя. – Настолько секретно? – Кайло удивленно приподнимает брови и словно походя поправляет твердый ворот рубашки: так, чтобы скрыл следы, и цепочка откровенных засосов не выглянула наружу. – Или мы настолько сильно проебались? Слова звучат как вызов, клич к легкой пикировке, а еще как необходимость сцепиться словесно и не довести до кулаков. Шампань делает вид, что не замечает. Хакс внимательно следит за ее эмоциями, но ловит лишь усталый взгляд и слабую дрожь в пальцах, когда она кладет ладони поверх стола. Это кажется естественным – Стэйтсмен по-прежнему похож на ополоумевший детский сад, где все просто чудом не взлетает на воздух, и, безусловно, в этом есть заслуга Леи. Он намерен подбодрить ее, фразы уже сами по себе лезут на язык – но Бедивер вовремя спохватывается. Ведь что-то в духе «да не переживайте, наш Артур задолбался не меньше» вряд ли будет звучать приемлемо. Вместо этого он медленно стаскивает перчатки – светлая кожа молочным пятном выделяется на фоне темного дерева, – сжимает их до побелевших костяшек. В зале воцаряется тишина: Лея шуршит отчетами, Кайло дерганно возится в кресле, комкает поля своей ковбойской шляпы. Хакс пробегается взглядом по их лицам – а потом переключается на собственные руки, с отстраненным наслаждением рассматривает недавние порезы. Он собой недоволен. Очень. Его послали на перестажировку – учить уму ковбойскую молодежь (плевать, что По и Финн ему ровесники), а он вместо службы короне и агентству занимается саморазрушением. Разложением, низложением – в моральном, этическом планах. Падает – все глубже – в эту яму каких-то убогих чувств, ощущений, путается в них все сильнее. Хакс ведь честен с собой: вчера, то и дело проезжаясь спиной по стене и цепляясь за смеситель, он чувствовал. И большую ладонь Кайло, чертовски правильно обхватывающую оба их члена, неожиданно ласковую и теплую. И то, каким ураганом отзывались его прикосновения внутри – прямо под кожей, в паутине вен. Чувствовал все миллисекунды вздохов, что вынуждены были разделить на двоих, все жгучие поцелуи – и все вспышки на краю сознания, яркие до невозможности. И они – эти вспышки – пугали его сейчас до ужаса. Этого не должно было случиться. Всю жизнь Хаксом правил разум, чистый, незамутненный рассудок, способный на быструю реакцию и нестандартный подход. Он умел справляться с любыми стрессовыми ситуациями, импровизировать без подготовки, но столько, сколько себя помнил, ставил приказы превыше собственной интуиции. Выполнить миссию, выполнить ее идеально, без помарок – вот высшая цель. Так было всегда. Хакс не отвлекался на игры с ощущениями, просто поступал так, как следовало по протоколу, действовал машинально. Манипулировал, давил на слабых и использовал любые бреши в защите – но никогда не применял шаблоны, по которым действовал, на себя. А вчера, когда он задыхался от нереальности происходящего, словно разрушилась какая-то неведомая преграда – и то, что оказалось за ней, ошарашило и задело за живое. Попало, как пуля, в сердце и вены, обратно не зашить. Не собрать, не выдрать поросль чего-то мутного, неясного, корни пустившего под доспехом из безразличия и необходимой жесткости. Не справиться. Хакс сжимает ладонь крепче, и под кожей проступают вены, виднеются сеточкой сквозь матовую бледность. Ему хочется причинить себе боль, заглушить ею новые, несуразные, ненужные ощущения. Хочется вцепиться ногтями себе в плечо, вырвать мышцы, увидеть кровь, бурую и вязкую. Взять лезвие и оставить тонкие шрамы на запястье, один к одному, аккуратной ровной дорожкой. Насладиться вдоволь видом запекающейся сукровицы, а потом спокойно встать, взять билет на ближайший рейс и тактически продуманно отступить обратно в Англию. Потому что все здесь буквально пропитано безумием, помешательством – склизким, серым, похожим на туман. И чем дольше он находится рядом с Кайло, тем скорее зависимость в нем растет. В геометрической, сука, прогрессии. – Ну? – Рен нетерпелив: его пальцы бегут по краю стола, а в глазах плещется тревожность. И Хакс снова чувствует – ее, его – всеми фибрами. Чужое нервное возбуждение рождает внутри него ворох беспокойных, как и сам Кайло, эмоций. Замещает мысленные картинки об испещренных царапинами запястьях на воспоминания о крупных каплях на шее, о запахе, прячущемся в ключицах Кайло, если зарыться в них носом, о его отвратных родинках на щеках и лбу. Как-то очень спокойно приходит понимание: боль не поможет. Это – то, что пронзительно звенит и тянется между ними – не выбить даже запахом крови, потому что последняя грань была стерта. Случайно, внезапно, но уже давно. Хакс ловит себя на горькой мысли: похвала Артура за выполненную общую миссию звучала для него не так приятно, как сбитый шепот Рена в темной подсобке аэропорта. И данный простой факт словно бьет под дых, точно попадает в коленную чашечку, а после валит на землю четким апперкотом. – У нас есть цель, – Лея как всегда внезапно врывается в мысли, сбивает настрой и вытаскивает из-под тяжкого груза самоедства. – Очки, прошу. Они тянутся к дужкам одновременно, одновременно убирают руку от кнопки – и синхронность, с которой разворачиваются к экрану, завораживает, Хакс не может не признать. Кайло резче, торопливее, но умудряется попадать точно в его такт, под его движения, и, кажется, даже Шампань на секунду замирает, анализируя замеченное. Ему за это не стыдно. – Имя этого человека – Сноук, – говорит она, когда вместо одного из портретов отцов-основателей Стэйтсмен всплывает фотография лысеющего мужчины с изуродованным лицом и короткая сводка. – Он и возглавляемая им организация «Первый Орден», согласно нашим данным, готовят масштабный план по захвату власти в нескольких странах. В их делах отсутствует стороннее финансирование, так что мы предполагаем, что вся афера задумана Сноуком без пособничества известных нам лиц. У него немерено денег, несколько фондов для вложений и отлично выштрудированные люди. – Просто так не подобраться, – кивает Хакс, стараясь детально запомнить нового врага. По экрану бегут кадры секретной съемки, нечеткое изображение двоится, распадается на пиксели и бликует. – План? – Внедрение агента, – просто отвечает Шампань и разводит руками: мол, опасно, но ничего не поделаешь. – Сноук крайне жесток, к нему не подобраться со стороны, потому что почти все его дела ведут доверенные подчиненные. У него несколько баз по разным континентам, и сложно предсказать, где он появится в следующий раз. Внедрение – единственный шанс точнее узнать его мысли, шаги, окружение. – Но мы почти никогда… – начинает Хакс и осекается. Да, двойная агентура – то, что Кингсмен старался не практиковать со времен зарождения братства, но вот с тем, как обстоят дела по другую сторону океана, он ни разу не задумывался. Если Стэйтсмен готовит своих шпионов для такой работы, у них вполне есть возможность. – Мы тоже, – мягко, как ребенку, улыбается Лея. – Но выбора нет. Два дня назад Сноук был замечен в окрестностях графства Хэмпшир. Минимум охраны, только он и приближенные, ничего сложного. Артур выслал двоих. – И? – сердце покрывается инеем: крошечной коркой по всем сосудам, потому что такая пауза, как держит Шампань, не к добру. Даже несмотря на то, что Англия – вотчина Кингсмен, и любой агент справится с противником на ее земле с закрытыми глазами. – Сочувствую. – Кто? Холод перетекает выше, оплетает жилы, забивается комьями снега в горло. Сложно, зябко и больно говорить… Их ведь и без того осталось слишком-слишком мало. – Гавейн. Галахад получил серьезные ранения. Хакс смаргивает: перед глазами кружатся черные точки, постепенно вырастая до размеров пульсирующих пятен, а метель, сжирающая органы, нарастает с каждым мгновением и крошит кости в месиво. Он сжимает в ладони перчатку – главное: не поменяться в лице – сцепляет челюсти. Молчит. Гавейн привел его в Кингсмен после смерти отца. Он был тем, кто проявил (к удивлению) доброту и заботу, кого хотелось ценить и уважать как настоящего родителя. Ни разу не поднял руки, только смотрел неодобрительно, и Хакс сам стирал ноги в кровь и рвал мышцы, только чтобы исправить, только чтобы сделать все верно. Гавейн сделал из него Бедивера – не такого, каким был отец, поставил иначе с самого начала и помог продержаться… почти до самого конца. Они даже из тотального апокалипсиса Поппи вышли вместе – а сейчас… сейчас тоска, как змея, сволочь-гадина, тянется вверх по позвоночнику, оплетает кольцами ребра, душит и давит до посинения. – Я рад, что Галахад выбрался, – бросает вскользь и впивается глазами в изображение, в жесткие черты и уродливый шрам через всю щеку. Он действительно испытывает облегчение, что Эггзи жив. Этот щенок вообще родился под счастливой звездой – но Хакс все равно периодически скрещивает за него пальцы. Не из-за личной привязанности, нет, тут у них не особо срослось, Анвин не его тип да и Рокси, поступившая в Кингсмен вместе с ним, всегда нравилась Бедиверу больше. Из чувства уважения. Их ведь и вправду осталось крайне мало, не дойдет и до десятка, а рыцари обязаны держаться рядом. – Не сомневаюсь, – Лея кивает на экран. – Так что, господа, сами видите: внедрение – единственный выход. – Рен выстукивает по столешнице барабанную дробь кончиком ногтя, хмурит брови: – Изучив все кандидатуры, я пришла к выводу… – Мы подохнем, – коротко бросает Кайло, особо не церемонясь. – Подохнем, как собаки. – Я пришла к выводу, что вы – наиболее подходящие кандидаты на роль шпиона, – не дрогнув, продолжает Шампань, но Хакс замечает волнение в ее голосе. – Потому что… – Точно, – Кайло поднимает ладонь к лицу и кусает палец. Потом чуть поворачивается и смотрит Хаксу прямо в глаза: – Слышишь, Рыжий? Нам подписали приговор. Хакс цепляется за чертенят, танцующих по шоколадной радужке, за опущенные уголки губ и складки-морщинки на переносице. Подвисает, переваривая услышанное. Лея, бесспорно, выбрала лучших – но у Кайло огромные проблемы с гневом и контролем, а он по-прежнему не в ее юрисдикции. Дело пахнет горячим и мерзким, как большая навозная куча, и Хакс понимает, что уже вскорости упадет в нее целиком. Потому что выбора нет и лучше исхода не предложат – в Стэйстмене импульсивны все до единого. – Конечно, я могу поручить… – Чужую кандидатуру не следует рассматривать даже как вариант, – отрезает Хакс. – Отправляемся оба? – Один. Второй – связной и дополнительный резерв на случай… На случай беды, которая определенно произойдет, потому что у братьев-американцев вечно все идет не по плану.***
– Моя мать – тиран, – хмыкает Кайло в прихожей конспиративной квартиры, разуваясь нога об ногу. – Свалил бы из агентства, сил нет. Он делает шаг, и Хакс видит потрепанные серые носки с дыркой на правой пятке. Это выглядит настолько ребячески, что не хватает духу что-то сказать или подтвердить. Рен шлепает своими невозможно бесконечными ногами по коридору, а Хакс стоит в дверях и смотрит на все это заторможенно и напряженно. Пружина под грудиной скручивается туже, в стальную маленькую спираль. Кайло добирается до своей комнаты, с размаху вышибает дверь – гнев, проснувшийся в нем еще во время обсуждения деталей, плещется волной – застывает на пороге. Набирает полную грудь воздуха – и кричит. Раненым зверем, абсолютно неадекватно, срываясь на задушенный хрип. Его руки – венистые, вздувшиеся – молотят дверной косяк, бока, дурацкие плакаты на стенах. Со стороны смотрится страшно: Кайло похож на дикого, обезумевшего зверя, мечущегося в четырех стенах клетки, в которой ему до одури мало места. Он срывает рубашку через голову, впивается пальцами в незащищенные участки кожи, цепляет плоть ногтями, и Хакс, поспешно расшнуровывая оксфорды, думает о том, что посреди родинок останутся красные полукружия. – Перестань, Кайло. Он видит подобное не впервые: в особо темные ночи, после безысходно-серых дней и сложных миссий Рен всегда на грани. И его расслоение – то, как он рассыпается изнутри – всегда заметно острее, ярче. – Бурбон, – Хакс не двигается с места, потому что со стороны комнаты летит мелкая пыль и клочки бумаги. Он надеется, что Кайло, как и раньше, справится сам. – Рен! Он не сомневается: его слышат. Имя – как и прежде – служит якорем, чтобы окончательно не сойти с ума и не пропасть в этой безумной круговерти. Оно до сих пор является точкой, на которую Кайло самостоятельно пытается вернуться, выпустив злость. Правда, у него не всегда получается. Хаксу приходится отмереть, стоит Рену метнуться к столу. На нем, в беспорядке, полупустые стаканы и парочка потрепанных томиков Брэдбери для поддержания легенды о съеме квартиры обычными литераторами, и ладони Кайло как специально выбирают самое хрупкое стекло. Оно лопается под пальцами, въедается, как прожорливое, в кожу. – Б-у-р-б-о-н, – Хакс хватает его за руки, за заляпанные кровью запястья, заставляет поднять подбородок и взглянуть в глаза. Лица Кайло почти не видно под спутавшимися волосами. За черной плотной пеленой, закрывающей непропорционально большие уши и нос, прячутся крохотные созвездия родинок и отчаянная боль на дне зрачка. Хакс касается его щеки, убирая пряди, и Рен дрожит от прикосновений, как ребенок. – Прекрати, – коротко, но четко, сталью в голосе и пальцами по вискам и линии челюсти. – Она хочет заслать меня, Рыжий, ты понимаешь? – голос Кайло ломкий от крика, ежесекундно падает на шепот, но Хаксу не привыкать. – Сделать ручным, бешеным псом старика с манией величия, ты же видел... Рен торопится, и его речь бессвязна, сумбурна, но он держит ладони ровно, и трясется весь, от макушки до огромных ступней. Хакс не может описать словами, что чувствует, ощущая его под пальцами. Кровь на руках Кайло расплывается перед глазами, и, черт, это не должно быть так болезненно и так слишком. – Я понимаю, – он сцепляет зубы и тянет Бурбона на себя. – Пойдем, обработаем твои раны. Пока они находятся на кухне, и Кайло, сгорбившись, сидит на высоком трехногом табурете, Хакс не может выдавить из себя ни единой мысли. Он просто протирает глубокие порезы, доставая стекло, обрабатывает покрасневшую кожу найденным коньяком. Иногда Рен отбирает у него бутылку, прикладывается к горлышку, и кадык на его шее дергается в бесконтрольном ритме. Хакс молчит: в горле сухо, и, наверное, ему тоже стоит выпить, чтобы мир не казался таким неправдоподобно-озлобленным. – Дай, – они воюют за бутыль, но это заведомо короткая борьба. Чувствуя на языке горький привкус, Хакс уповает на высокий градус: наверное, под ним происходящее в квартире и под доспехом костей станет чуточку проще. – Моя мать… – снова начинает Кайло, пьяно, медлительно, и у него до сих пор красное лицо и припухшие губы. – Она ведь… – Не хуже моего отца, – бесцеремонно вставляет Хакс, и, боже, он совершенно без понятия, зачем сделал это. – Думаю, они бы поладили, встретив друг друга. Кайло хмыкает – сначала пораженно, потом понимающе. – Он был рыцарем Кингсмен, – поясняет Хакс, но, на самом деле, было бы куда круче, если бы он промолчал. Алкоголь согревает нутро, заставляет оттаять иней и распаляет потухшие искры. – Я никогда не хотел быть на него похожим. Вздохнуть получается с трудом – Кайло близко, смотрит испытующе и внимательно, и весь его вид так и подталкивает: «говори». Хакс закусывает губу, все еще сомневаясь, но потом кашляет, сбиваясь на выдохе. И открывает рот. Наверное, это худший порыв в его жизни. Рен слушает исповедь, не перебивая, и по минуте уходят с его лица усталость и ярость. Пальцы, замотанные в белые бинты, остаются у Хакса в руках, и отпускать их почему-то не хочется. За окном на город опускается ночь, и все ближе становится время отлета, но Бедивер говорит и говорит, не в силах остановиться. А Кайло – Кайло слушает и гладит тыльную сторону ладони нежно и едва заметно. И это пиздецки странно, и приятно, и страшно – потому что рождает желание. Призрачное, нечеткое, но все же желание. Хакс замолкает, когда воздух в легких заканчивается полностью, а еще замерзают ноги на сквозняке. Они молчат в полумраке, и, правда, это даже не смешно: Кайло пялится на его пересохшие губы, а рядом, на столе, валяется пустая бутыль из-под коньяка. Наверное, такой расклад – худший из всех, которые возможно придумать. Но – вот парадокс – никогда раньше Хакс еще не чувствовал себя настолько опустошенным и легким, как в данную секунду. – Скажи мне, Генерал, – голос звучит глухо, тихим эхом отражается от стен, – твой отец, – Хакс замирает, – он тоже был р-ы-ж-и-м? Он не успевает ответить – Кайло тянется к нему, и внезапно хватает за талию, притягивает к себе, и его губы прочерчивают цепочку из поцелуев. Они тянутся косо вверх по щеке – прямо к губам. – Нет, – выдыхает Бедивер в чужой рот, приоткрытый и жаждущий, и один шаг, он знает, всего один гребанный шаг удерживает его от падения. Главное удержаться, не сорваться, окончательно стерев грани. – Считай, мы пили за то, чтобы их забыть, – смеется Рен и требовательно запускает пальцы под рубашку, зарывается носом под челюсть, выслеживая бьющуюся венку на шее. Хаксу с его прикосновений напрочь глушит тормоза. – Завтра операция, – цедит, еще пытаясь держать оборону. Раскладывая в пьяном угаре свою жизнь по полочкам, Хакс рассчитывал вовсе не на подобный исход, правда, так что к чему это все? – Прекрати. Кайло кусает его за ушную мочку, говорит «нет» каждым настойчивым движением. Несносный, несдержанный мальчишка. Отвратительный, отталкивающий, неправильный ма… ох. Хакс хватает темную прядь, оттягивает назад, заставляя запрокинуть голову, впивается в обнаженное плечо. Внутри от привкуса соли взрывается бомба. Миг – и сносит ударной волной, раскурочивая до обломков, не оставляя камня на камне. Это – падение. Бес-по-во-рот-ное. – Я хочу тебя, – рычит Рен, неожиданно резко подхватывая под колени, опрокидывая копчиком на стол. – Ты же знаешь, верно? Знаешь, что сегодня я хочу тебя еще сильней? – Догадываюсь, – Хакса не хватает на многое: он только сипит, стараясь устроиться на краешке стола поудобнее, и шире расставляет ноги. В голове бьется шальная мысль, что кровать в гостиной – вариант куда удобнее, и тот же диван в комнате Бурбона выглядит лучше, но Кайло нетерпеливо путается в пуговицах, рвет рубашку в разные стороны и припадает ртом к ключицам, грязно и мокро, начисто выбивая из головы любое подобие здравомыслия. Его язык горячий и напористый, и то, как он скользит им по выпирающим косточкам, попросту сводит с ума. – Чтоб тебя, Артур! Как-то совершенно некстати вспоминается Харт и давнишние наставления. В свете всех событий они внезапно раскрываются под другим углом, и пока Кайло поспешно возится с ремнем на брюках, безбожно сминая ткань, Бедивер сочиняет витиеватые проклятия в адрес радужного руководства, чьи наставления-прогнозы во всей красе воплотились в жизнь. Лучше бы он молчал на том совещании, честное слово! – Блять. Пальцы на члене – просто откровение, слишком неожиданное, но такое желанное, что круги под веками стремительно превращаются в звезды. Хакс срывается на стон, когда Кайло рвано проходится вверх-вниз, на пробу, и мажет пальцем по головке, размазывает предэакулянт по щелочке. Это остро, ярко, а еще Хаксу кажется, что его не хватит надолго. – Рен, – он цепляется за широкие плечи, пытается найти пухлые губы. Кайло уходит с траектории, и Хакс мажет ртом по скуле, собирает языком ямочки на щеках и мелкие родинки, щедро рассыпанные по коже. Наверное, Рен ему не поверит, но они действительно красивые. И весь он – тоже красивый, Хакс понял это как-то очень вдруг, спокойно, без лишней истерики. Просто сердце замерло раз-другой, совершив умопомрачительный кульбит, – а потом успокоилось. Ничего особенного, бывает, вроде как, у всех. – Рен, – шепот полон хрипа и судорожных вдохов: Кайло дрочит старательно, с оттяжкой, а еще совсем не торопится. – Быстрее. – Попроси, – нагло усмехается, и темные глаза с глубоким, притягательным зрачком смеются. – Попроси меня, Генерал. – Господи… Держать оборону – серьезная задача, но когда пальцы ласково задевают уздечку и соскальзывают вниз, к узкому колечку мышц, заставляя выгнуть спину и приподнять задницу, она оказывается невыполнимой. – Что… что ты делаешь? – Собираюсь переспать с тобой, Рыжий, – с фамильярного тона – на слишком личный, без всякого перехода. – Только не говори, что против. – Я против. – Мне завтра внедряться... – Не путай внедрение в преступный синдикат со внедрением в меня. – Кайло улыбается, и его пальцы и вправду давят, так восхитительно, чувственно, откровенно-нежно. От них захватывает дух. – Я против подобных вещей на рабочем месте. – Да ладно? – прикусывает мочку, поглаживает, проходясь по самому краю, второй рукой крепко обхватывая у яиц. Хакс обещает себе не стонать – и проваливается. Рен делает все правильно, удивительно, жестко и многообещающе, и он просто… просто… да блять! Кажется, он сажает себе горло – раз за разом, рыча Бурбону в шею, как хорошо, как здорово, как еще чуть-чуть – и Кайло слушает, и наверняка снова улыбается, и никогда еще в жизни Хакс не был настолько распален. Он старается думать о том, что выглядит жалко, но рот Рена на груди убеждает его в обратном. Кайло выцеловывает ниточки шрамов, находя все больше укромных местечек, прикосновение к которым вынуждает хрипеть. Похабно и грязно. – Стоп, – Бедивер упирается ладонью в дрожащий живот, с силой отталкивает Кайло от себя и глаза поднимает катастрофически медленно. Они сейчас – как светлая-светлая бездна, и в них проще утонуть, чем дождаться ответа. – Ты, я, нормальная кровать. – Командуешь? – губы Кайло, красные и потрескавшиеся, обнажают ровный ряд зубов. – Даже в таких условиях? Он почти смеется, абсолютно низко, но Хакс сползает со стола, цепляется ладонями за шею, безумно и до крови, и тащит его через коридор в комнату. По пути они сбивают добрую половину вешалок, протирают спинами косяки, и Хакс отчего-то уверен, что какой-нибудь пропащий кусок штукатурки остался у него на лопатках, но Кайло рядом, Кайло кусается в поцелуях, и остальное совершенно неважно. Кровать отзывается скрипом, простыни слишком мягкие, их холод опаляет кожу. Вцепиться в скользящую ткань выходит с пятой попытки, когда уже не осталось тех участков, где не побывали бы руки. Кайло под ладонями поразительно приятный на ощупь, мягкий даже, и только блядская дорожка черных волос – жесткая. Хакс проводит по ним пальцами, спускается ниже и обхватывает, сжимая, лаская венки на стволе. Рен как-то по-особенному сипит ему в губы, он явно не ожидал, что ему – тоже – будет так до боли ярко, и до нирваны хорошо. – Не срывайся, мальчишка, – чтобы усмехнуться, приходится собрать последнее самообладание в кулак, но и его не хватает надолго. – Не сейчас. Кайло утыкается носом в плечо, шепчет сбито, что он пахнет миндалем и бергамотом, слизывает запах с веснушек. Притирается постепенно между ягодиц – тягуче, медлительно, недостаточно. Хакс не может сказать ему об этом – у него попросту заканчивается воздух, и легкие жжет огнем, а еще под сердцем разгорается пожар, и все охвачено синим пламенем. И это блядски, блядски жарко, и очень хочется ощутить наконец взрыв – в полную силу, беспощадный, смертоносный, плавящий дотла. – Б-у-р-б-о-н, – имя больше не фетиш, скорее крепкая цепь между ними, которую не разорвать, не расколоть надвое. – Пожалуйста. И Кайло срывается – покорно выдыхая, припадая теплой грудью на грудь. Он толкается бедрами – вначале несмело, а после с остервенением, – и заполненность, которая возникает внутри, сваливается на плечи громоздким камнем. Придавливает к матрасу, распинает вены и жилы, и стучит, стучит, стучит набатом в черепной коробке. «Упал», – успевает подумать он до того, как Кайло меняет угол и задевает что-то очень правильное в тесной глубине. Замирают синхронно – один от звездочек перед глазами, а второй в минутном прояснении. А потом Рен прижимается губами к губам, почти заботливо, и Хакс впускает его: – Давай, – просит, опаляя горячим дыханием подбородок и искусанный, бордовый рот. – Еще. И это – выстрел насмерть. За ним уже нет и не будет возврата. Кайло словно дает себе спуск: поддается назад, а потом возвращается обратно, мощно и дико, как взъерошенный волк. Волочет его спиной по простыням в такт толчкам, сгибается над бедрами, и мажет пальцами по ребрам, груди, будто запомнить силится все, что ощущается и гулко бьется под ладонями. Хакс сипит, пытается дышать через нос, но вскоре это становится трудным, невозможным, потому что темп нарастает, и Кайло вминает себя в него усердно и грубо. Так, что звезды всей Галактики вдруг кажутся ближе – и ближе, и ближе, и ближе. – Какой же ты… – выдыхает, надавливая, содрогаясь, – р-ы-ж-и-й. В тоне Кайло обожание чистой воды, и такая нежность, что от слов кроет напрочь, и самоконтроль, разорванный в клочья, вовсе улетает в небытие. Хакс выгибается – всей спиной, едва ли не хрустя позвоночником, – жмурится до кровавых пятен и кончает на большую руку с шершавыми подушечками и застарелыми царапинами. Вцепляется в ходящие ходуном лопатки, сдавливает ногами поясницу, притягивая глубже, удерживая в себе, сжимаясь вокруг пульсирующего члена. Кайло всхлипывает, вздрагивая всем телом, и бешеные мурашки на его коже можно почувствовать. – Святая, – выдавливает из себя Хакс, когда он обессиленно убирает руки и падает сверху, тяжелый и взмыленный, густо пахнущий потом, алкоголем и сексом, – корона. Корона и впрямь свята, а вот они не очень, и Хакс гладит спутанные волосы Кайло некоторое время. Мягкие пряди в пальцах ощущаются необычно: они длинные, прямые и словно лоснятся к коже. И это приятно, приятно настолько, что щемит под ложечкой и непонятная грусть вяжет вены. – Теперь на миссию со спокойной душой, – фыркает Рен в бледное плечо и лениво прикусывает чувствительную кожу на изгибе шеи, – и без стояка. Ты ведь в курсе, как каменно у меня на тебя встает, Рыжий? Его фарс аляповат, но под демонстративной фальшью Бедивер чувствует чужое колотящееся сердце, и его ритм, дробный и бегущий, рассказывает правду. Кажется, они немного вляпались.***
Кайло уходит утром. Хакс не идет следом. Никаких поцелуев на прощание, никаких глупых ласк, но от вида сгорбленной спины в дверном проеме ему становится физически плохо. – Пожелаешь не сдохнуть, – Рен оборачивается на пороге, смеряет взглядом идеально-прямой контур тела у зеркала, – а, Генерал? Хакс поправляет манжеты, выдерживая паузу. В голове взбешенными осами носятся ненормальные мысли, и ему нужно чертовски необходимы несколько тихих секунд, правда. Он хочет быть в здравом уме, когда скажет... Что? Что, например, Рен может сделать шаг назад – один, маленький – и коснуться на прощание? Или что он сам хочет потрогать пальцем трещинку на нижней губе? Может, просто пожелать удачи чуточку теплее, чем следует, и добавить, чтобы не пропадал с радаров? Он молчит. Мгновение, другое, пока Кайло не отворачивается, напяливая на голову свою дурацкую ковбойскую шляпу. В штабе Стэйтсмен ему выдадут нужную одежду – а пока… пока какая есть. – Осторожнее, – выходит немногим громче, чем хотелось изначально, но звук его голоса заставляет Кайло обернуться, – Рен. «Осторожнее, Рен» – очень похоже на идентичное предупреждение в начале совместной работы. Тогда Хакс стремился расставить все точки над «i» и указать зарвавшемуся американцу его место, ненавязчиво проучить, выставив перед боссами опасным и необузданным. Теперь же он словно желает Кайло вернуться – живым и, блять, невредимым. Как бы банально это ни звучало. – Буду. Кайло улыбается – уголками губ и глаз, практически незаметно, но все же – и шагает в прихожую, пропадая. С датчиков, из жизни. На три чертовых месяца.And I know, I know that I did you wrong But will you trust me when I say that I'll make it up to you? Somehow, somehow?