Ранняя влюблённость поздней любви

06.05.2013       Холодные порывы норда рисуют на её щеках румянец, а магнолия в волосах норовит выпасть и испачкаться в луже бензина. Ледяные пальцы-кости оттягивают белое кружево платья вниз, укрывая покрытую мурашками молочную кожу. Каблуками по сырому асфальту она выстукивает чёткий темп спешки и задыхается: клубы холодного воздуха забираются в дыхательные пути и оседают неприятной ношей.       В её глазах переливы неона, жгущие сетчатку: вывеска «The Grapes Pub» льёт свет вдоль Триппет-лэйн и пьянящей дымкой зазывает к себе, как мотыльков на пламя. Обожжённых мотыльков действительно оказалось много.       Девушка пробирается вдоль цветной толпы и чуть не оставляет себя между компанией бушующих подростков, успевших оставить свои отпечатки на белом фарфоре её бёдер. За попытку двинуться дальше положенного её тонкие запястья саднят от грубых хваток, а уши хрупко сыплются под ноги от нелестных речей. Волной возмущения её выбрасывает на берег крыльца, в сильные руки двух фейсконтрольщиков афроамериканской наружности.       — Грэг, Конти, — подмигивает она им и светит фальшью в улыбке — даёт знать, что их предупредили именно о ней.       Двери покорно отворяются перед девушкой с помощью двух чернокожих швейцаров, и тёплый уют маленького бара на переулке затаскивает её внутрь. Позади гудит недовольная молодежь.       Всё тот же бархат красных подушек, всё то же тёмное дерево начищенных столов и блестящая кожа двухместных диванчиков. В этом винограднике изменились лишь лица, поколения и причёски. Темы для разговоров остались те же.       Её красное Пино Нуар за барной стойкой приятно просвечивается на холодном освещении, а биение стрелки часов в конце зала отчётливо слышится в сознании — без четверти минуты до начала её конца ожиданий.       Двадцать метров разделяют её от сцены с музыкантами, от ласкающего слух инди-рока, нотами повисшего в воздухе, и от повзрослевшей, возмужавшей её первой любви.       Начинают с вопроса — «R U Mine?», продолжают ответом — «I Wanna Be Yours» и заканчивают липким от воспоминаний утверждением — «Baby, I’m Yours», разбавляя девочкой с образом мыслей из семидесятых, сигаретным дымом в глазах и руками между бёдер в комнате номер пятьсот пять.*       Чужие голоса сливаются в один и перебивают близкий ей — сердце уже не содрогается так сильно, не прыгает по грудной клетке, норовя выломать рёбра. Его чистый, без примеси хрипоты и нот фальши в зале баритон проскальзывает в концах куплетов, и она закрывает глаза. Статность, родные, но оттенённые возрастом черты лица, сломавшийся до неузнаваемости голос; блеск геля для укладки на волосах, джентльменские подтяжки и тонкие пальцы на любимых аккордах — это то, чего она желала видеть столько лет, но в реальности наелась этим за пару минут.       Она думала, что сможет быть счастливой без него. И искала альтернативу. Но нашла лишь пустую цитату иностранного поэта с крепкой истиной через её пережитое.       «Мы любим только раз, а после ищем лишь похожих».**       Так вот, не нашла.       В зале догорают последние эмоции после концерта и потухают вовсе, оказываясь охваченными нордом на улице. Кучка накиданных на вешалку осенних пальто пустеет, посетители голосисто обсуждают свои впечатления, а девушка неспешно глотает Пино Нуар и непрошенную слезу. Она разбавляет осадок горечи четвёртым бокалом и надумывает заказать пятый. Упиваться вином и виной — это то, чему она научилась за последнее время.       — Нина, знаешь, что они остаются в Шеффилде до завтрашнего полудня? — кричит бармен официантке и воровато оглядывает почти опустевший зал. — Как думаешь, Берни успел слить информацию об их ночлежке? — смеется он и чуть не роняет стакан. — Алекс попросил перекантоваться здесь до полуночи, потом они собирались вспомнить Шеффилд.       Бармен с золотистым «Джек» на белой футболке выходит из зала с подносом запачканных стаканов и приходит со смущением на лице и неловкостью во взгляде.       — Милая, мы сегодня закрываемся раньше обычного, закругляйся.       Девушка устало выдыхает, закладывает прядь волос за левое ухо и чувствует пальцами нежные лепестки цветка. Она крепко сжимает стекло бокала, разливает остатки вина по его стенкам и последним глотком выливает в себя содержимое. Поправляет всё то же белое кружево и заносит ногу с подножки барного стула на испачканный песком и напитками пол.       — Джек, мы до десяти и пойдём.       Свет в его глазах замирает мёртвой точкой, и он не двигается, не дышит. Губы как-то сами искривляются в полуусмешке, веки прикрываются в блаженности момента, а тело самовольно тянет вперёд. Он перебрасывает взгляд на увядающую магнолию, запутанную в её золотистых волосах, и улыбается: он слишком хорошо знает этот цветок и ту, которая вплетала его в волосы.       — Ви.