Гордость и предубеждение Двугорского уезда

Однако планы Анны были нарушены непосредственно самим бароном Корфом, который явился в дом Андрея Петровича довольно поздно, но объяснил свой визит тем, что был обеспокоен новостью о плохом самочувствии Анны Петровны (чтобы не идти на ужин к Потоцким, Анна попросила Марию передать, что у нее разболелась голова). Он проявил неожиданно искреннюю заботливость, пообещав зайти завтра около полудня, чтобы проведать девушку еще раз. Анна опешила от такой внезапной перемены в поведении этого загадочного человека, и ей ничего не оставалось, как заверить Владимира Ивановича, что она будет рада видеть его и завтра. Барон сдержал слово, хотя визит оказался кратким, а от его взглядов княжне, как обычно, становилось не по себе. После этого Корф постоянно искал общества девушки: то сопровождал ее и Муранова в прогулках по парку Потоцких, то усаживался напротив нее, когда Анна, Андрей Петрович и Мари обедали у князя и княгини. Как-то раз Александра Филипповна выразила желание послушать игру Анны на фортепиано. Владимир Иванович просидел на диване всего пять минут, после чего встал, подошел к роялю и не отходил от него, пока девушка играла, чем немало ее смутил, но Анна постаралась ничем этого не выдать. Впрочем, она не была уверена, что ее чувства остались для барона незамеченными – по-видимому, у него был дар видеть в людях то, что они предпочли бы скрыть. Однажды утром, когда Андрей Петрович уже отбыл в Петербург, а Мария возилась в саду, барон вновь пришел к Анне, которая сидела в своей комнате с книгой. Владимир Иванович любезно осведомился о ее здоровье, поинтересовался, что за книгу она читала, а потом сел в кресло напротив девушки и погрузился в сосредоточенное раздумье, сопровождавшееся нахмуренными бровями и нервным перестуком пальцев по ручке кресла. Затем он вдруг встал, походил по комнате, и, наконец, рывком повернувшись к Анне, сказал: - Анна Петровна… Анна… Простите, но вся моя борьба с собой оказалась напрасной. Позвольте признаться, что я вами бесконечно очарован с первой нашей встречи, и что я вас люблю! Анна уронила книгу, но барон словно этого не заметил, продолжая расхаживать по комнате: - Поверьте, я пытался унять свои чувства, потому что не представлял нас вместе. Вы были воспитаны не так, как должна быть воспитана светская дама, а мне с юных лет внушали, что жену следует выбирать, исходя из своего образа жизни. Я гордый человек, Анна Петровна, и не собираюсь отказываться от своих привычек, но… Голос разума во мне заглушен, заглушен бесповоротно, заглушен… вами! Скажите, что вы выйдете за меня… - Нет! – Анна вскочила с кресла и подняла голову, глядя в мятежные серые глаза. - Нет? – эхом повторил барон, и его и без того бледное лицо стало почти белым. - Вы удивлены? – холодно ответила девушка. – Владимир Иванович, я даже не могу поблагодарить вас за те чувства, что вы якобы ко мне испытываете, неужели вы считали, что мое согласие – нечто само собой разумеющееся? - Вы не верите мне? – воскликнул Корф. - Да с чего бы мне вам верить! – не выдержала девушка, чувствуя, как гневный румянец проступает на щеках. – Вы всеми своими поступками давали мне понять, что я нравлюсь вам против вашей же воли, лишний раз подтвердив сей факт своим признанием. Вы с явным презрением отнеслись к моей семье, хотя никто в ней такого не заслуживает, как бы себя не вел… - Анна, я прошу вас, подумайте… - А вы? Вы думали? Обо мне, по-настоящему? Или о бедной Лизе? - Прошу прощения, я не хотел оскорбить кого бы то ни было из вашей семьи. Что же касается Репнина и вашей сестры, то я признаюсь, что убедил его не искать с ней встреч, по тем же причинам, по которым первоначально противился своим чувствам к вам. С ним я поступил куда благороднее, чем с собой. - Да неужели?! – Анна была в ярости и еле сдерживалась, чтобы не отвесить барону хорошую пощечину. – И поручику Писареву вы тоже помогли своим благородством? Владимир Иванович пошатнулся и отступил от девушки на несколько шагов, сжав кулаки. - Вы проявляете удивительный интерес в адрес его персоны, - сквозь зубы проговорил он. - Да, с тех самых пор, как он рассказал о том, какие беды постигли его по вашей вине! - Беды? По моей вине? – язвительному изумлению барона не было предела. – О, конечно, ему изрядно досталось! Но даже если это исходило от меня, Анна Петровна, поверьте, истинная причина его невзгод кроется в нем самом. А вас совершенно не волнует, что чувствовал я. - Вас же не беспокоит, как чувствую себя я, - парировала Анна. – Поэтому в какой бы манере вы не сделали свое предложение, ответ все равно один: нет! Барон вздрогнул, словно вместо короткого слова в него выстрелили из пистолета. - Вы достаточно сказали, сударыня. Однако я понимаю, как вы себя чувствуете, и это осознание не приносит мне облегчения, поверьте. Прошу прощения, что отнял у вас столько времени. Прощайте. Церемонный поклон – и вот уже шаги барона на лестнице затихли, а Анна, без сил опустившись в кресло, заплакала, ощущая, как все тело сотрясает нервная дрожь. Прошедший разговор казался ей дурным сном, и она до сих пор не могла поверить, что Корф в нее влюблен и предложил выйти за него замуж. Но в какой форме! Боже, да это еще хуже, чем унизительное предложение Щербатого! Княжне было настолько плохо и противно, что она не выходила из своей комнаты весь день, чем немало встревожила Марию. Вечером слуга из имения Потоцких передал Анне письмо, отправителем которого значился барон Корф. Уединившись в саду, девушка развернула несколько листков, исписанных крупным, четким почерком, и начала читать: Сударыня! Не тревожьтесь, в этом письме не содержится ни единого слова о моих вчерашних чувствах. Однако Вы предъявили мне два обвинения, первое из которых касалось взаимоотношений Вашей старшей сестры и князя Репнина, а второе – моего недостойного обращения с поручиком Сергеем Писаревым. Смею надеяться, что после того, как я изложу здесь все обстоятельства и мотивы, коими руководствовался, поступая именно так, Вы не будете судить меня столь сурово, как вчера. Когда мы с Мишелем прибыли в Двугорский уезд, я стал замечать, что он предпочитает Елизавету Петровну всем остальным девушкам из местного общества. На балу в Рощино я осознал, что его чувства к ней – не просто влюбленность. Елизавета Петровна отвечала Мишелю тем же, хотя, как мне показалось, несколько сдержанно, и я не мог понять, почему. Если же мои наблюдения оказались ошибочными, то я прошу меня простить. Но вместе с тем существовали и другие причины для антипатии. Увы, но я наслышан о бурной молодости Вашего отца, равно как и о бедности рода Вашей матери и о финансовых проблемах Михайловского. Желание Марии Алексеевны решить все проблемы разом было настолько очевидно, что я понял, чем грозит подобный союз моему близкому другу. А потому убедил его в том, что Елизавета Петровна к нему равнодушна и увез в Петербург. И продолжаю настаивать на том, что поступил так из лучших побуждений. Единственное, чего мне не следовало на самом деле делать, - это скрывать от Мишеля приезд Вашей сестры в столицу. Возможно, тогда все обернулось бы совершенно иначе. Но что сделано, то сделано; если я причинил боль Елизавете Петровне, то, поверьте, это в мои намеренья не входило. Вторая история касается моих давних взаимоотношений с поручиком Писаревым. Как вы наверняка знаете, он - сын управляющего Солнечного, который был весьма достойным человеком, хорошо знавшим свое дело. Мой отец находил его компанию приятной, я – тоже, но только до того момента, как его порочные наклонности не начали проявляться в полной мере. И если от отца он их умело скрывал, то я уже тогда во многом бы мог его уличить. Сергей собирался изучать юриспруденцию по окончании кадетского корпуса, за который, как и за многое другое, мой отец платил из своего кармана, но эти намерения остались лишь пустыми словами. В Петербурге он постоянно пил, играл в карты, не посещал занятия, за что и был выгнан из университета. К тому моменту отец мой скончался, я вынужден был оставить военную службу и перебраться в имение, но в столице бывал часто и подолгу, поэтому прекрасно знал обо всем, что происходило с Писаревым. Едва ли вы станете осуждать меня, что на его просьбу заплатить карточные долги и походатайствовать о восстановлении в университете я ответил категорическим отказом. К сожалению, на этом дело не кончилось. Пару лет назад я познакомился с одной девушкой из весьма благородной семьи. Она была намного младше меня, но отличалась умом, красотой и прекрасными манерами, однако, в виду юности своей, характер имела несколько романтический. Я проявлял к ней искренний интерес, ухаживал и подумывал о том, чтобы в один прекрасный момент связать с ней свою судьбу, когда волей случая на одном вечере стал невольным свидетелем ее разговора с Писаревым. Как он там оказался, как сумел так быстро втереться к ней в доверие, я не знаю. Но он до того вскружил ей голову, что они всерьез собирались бежать, поставив крест на репутации ее самой и всей семьи. Уверен, что помимо значительного приданого той девушки, Писарева также привлекала отличная возможность отомстить мне. Я не мог вынести подобного оскорбления и вызвал его на дуэль. Вы вольны осуждать меня сколь угодно, Анна Петровна, но я верю в то, что, окажись Вы на моем месте, поступили бы точно также. К тому же я не собирался убивать нахала, дабы закончить свою жизнь в Петропавловской крепости; просто основательно припугнул и приказал убираться из столицы. Все изложенное выше является чистой правдой, которую Вам может подтвердить князь Муранов, бывший тогда моим секундантом. Надеюсь, Вы сохраните эту историю в тайне по вполне понятным причинам, и поймете также, почему я не мог поведать ее Вам ранее. Думаю, что теперь Вы перемените свое отношение к поручику и, быть может, чуть лучше станете понимать меня. С пожеланием всего наилучшего, Владимир Корф