Оказалось, в то время, пока я спала — пелена ночи плотно окутала небосвод, украсив его россыпью мерцающих созвездий. Снег отражал холодный свет луны, будто перекрашиваясь в синеватый оттенок. Но этой ночью — синий был далеко не единственным цветом, преображающим округу.
Пугающая картина предстала передо мной, заставив прикрыть рот ладонью, дабы сдержать невольный вскрик ужаса. Вся усталость, неповоротливость и боль исчезли, уступая место мрачному удивлению.
Военный лагерь хана Батыя был охвачен прожорливыми языками пламени. Алые соцветия огня растягивались все дальше и дальше, пожирая расставленные шатры. Один за другим, силуэты телег, камнеметов и прочих построек исчезали в ненасытном жаре. Но это оказалось не самым страшным — в небо, словно огненные сферы, врывались раскаленные камни, захватывая все большую территорию необъятными завихрениями пламенного провидения. В любых других условиях, развернувшееся передо мной полотно, могло показаться даже красивым, но это была смертельная красота. Завораживающие оттенки пленили взгляд, однако, душу наполняли вовсе не светлыми чувствами — хаосом. Под загадочным ликом луны разверзлась безумная пляска смерти.
Выхватив из-за пояса кинжал — лук, как и сабля, которой я вовсе не пользовалась, остались в шатре Алимы — я шагнула в охваченный огнем лагерь, туда, где господствовала сама Смерть. В голове возник один из кошмаров, преследовавших меня с момента разгрома Рязани — утопающий в отчаянии, горе и кровавых реках город. Как же иронично поступает иногда судьба, по сути — мне, наяву, приходилось проживать то же самое.
Я направилась в самый центр пожарища. Навстречу, спасаясь от всепоглощающего пламени, пробегали монголы. Лица их выражали страх, смятение и толику немого удивления. Все, кто мог стоять на ногах, хоть и с опаской, но двигались в ту же сторону, что и я. Отовсюду слышались восклицания о лесных духах, вздумавших покарать незваных гостей. Время от времени, раздавался громкий треск — выпуская снопы искр в ночной воздух, рушились шатры и осадные орудия. Уцелевшие скакуны, от испуга совсем одичав, старались выбраться из царящего вокруг ада.
Охватило ли меня мрачное торжество при виде всего этого? Утолила ли я жажду мести? В каком-то из смыслов — да. Но я видела объятые пеленой ужаса глаза воинов. Ослабленные, они вынуждены были спасать жизни, вероятно, выжимая последние силы из всего своего существа. Неужели, чтобы добиться внутренней гармонии, необходимо опускаться до уровня своих противников? Является ли это хоть сколько-нибудь человечным или благородным?
С каждым мгновением, которое я проводила внутри разбушевавшегося огненного урагана, становилось все жарче и жарче. В некоторых местах, даже плотный слой притоптанного снега, заметно поредел. Ни хана, ни советника видно не было, но, преодолев некоторое расстояние, я заметила, наконец, виновников пожара в военном лагере. Фигуры, переодетые в монгольскую одежду, наносили врагам смертельные раны, орудуя прямыми заточенными мечами.
«Прямые?» — про себя удивилась я, — «Это точно не духи, и не непокорные воины…нет. Неужели это…русичи?»
На всякий случай, держа кинжал наготове, я начала приближаться к месту сражения. Волосы разметались по одежде, слегка припорошенные снежными хлопьями. От вездесущего дыма, лицо покрылось слоем копоти. Но внешний вид меня вовсе не волновал, в голове беспорядочно роились безответные вопросы. Словно прочной веревкой, разорвать которую было невозможно, меня тянуло к загадочным фигурам, владеющим таким, до боли знакомым оружием.
Вот, один из незнакомцев, уворачиваясь от лезвия сабли, лишился меховой монгольской шапки, скрывающей лицо. Мне пришлось сдержать удивление, ведь один из «духов», которых так боялись воины Бату-хана, оказался знакомым мне мужчиной — десятником Евпатия. Я хотела было окликнуть его, но, в миллиметре от шеи, пронеслось острие меча. Моя рука дернулась, отражая внезапную атаку, казалось бы, совсем маленьким и незначительным кинжалом.
Глаза встретились с двумя ясными сапфирами. Коловрат застыл на месте, пронизывая меня пораженным, совершенно сбитым с толку взглядом. Я, еще не понимая, действительно ли все происходящее — не плод измученной фантазии, тоже замерла. Вот так, словно две искусно выполненные статуи, мы просто смотрели друг на друга.
Все время, проведенное в стане врага, я полагала, что десяток Евпатия, как и остальные послы — просто погибли: либо добитые монголами, либо, находясь в королевстве немилостивой, а в какой-то мере, даже — жестокой, природы.
-Влада?! — после бесконечно долгой паузы, выговорил мужчина, — Я полагал — тебя уже нет в живых…
-Я…думала так же о тебе, — счастливо улыбнувшись, ответила я, — Какое же счастье, что это неправда!
-Уходим! — вдруг выкрикнул десятник, поднимая руку вверх, — Нам необходимо обсудить очень многое, — добавил он, обращаясь уже ко мне.
Это могло означать лишь одно — я должна идти с ними. Но, отчего-то, сделать хоть шаг, последовать за русичами, мне показалось невыполнимой задачей. Ведь, бросать таких людей, как Алима или Байгал, я попусту не желала. Тут, вспомнились слова хана, его ответ на мой вопрос о чувствах к своему народу, каким бы грозным и неумолимым он ни казался, народ — вот, что действительно заботило Батыя. Окинув быстрым взглядом горящий лагерь, я последовала за Коловратом — прямиком к своим людям.
Как только мы оказались на достаточно далеком расстоянии от пожарища, Евпатий остановился. Хватая меня за плечи, будто хотел окончательно убедиться в том, что глаза его не обманывают, он широко улыбнулся. Русские мужи обступили нас со всех сторон, потрясенно глядя на чудом уцелевшую княжну, то есть — меня.
-Влада, неужто — ты?! — послышался голос Каркуна, десятник приблизился к центру образовавшегося «живого круга».
-Я…Вы все живы! — не в силах более сдерживать свои чувства, я крепко обняла сначала главу небольшого отряда, затем — Каркуна. В глазах плескалось долгожданное облегчение, смешанное с искорками счастья, ведь я, и правда, была безмерно рада тому, что могу вновь лицезреть дорогих друзей.
Меня расспрашивали про жизнь в лагере хана, про невероятное везение и то, как я умудрилась не стать одной из пленных. Из своих собственных вопросов, мне удалось узнать, что, в то время, пока Батый был занят борьбой с рязанцами, десятник Евпатия и, некоторые, сумевшие выжить, послы, чтобы не попасться преследователям — ушли глубоко в чащу. Проведя некоторое время в лесу, оправляясь от битвы, они встретили старца, который помог залечить раны многим воинам. Однако, как и все знахари — тот старец не был волшебником, а травяные настойки и припарки вовсе не были способны на моментальное исцеление. Так что, когда отряд Коловрата, наконец, добрался до Рязани — город уже разгромили монголы. На лицах десятников проступило выражение подавленности — они, так же, как и я, упустили ту единственную возможность помочь близким людям, спасти их. Далее последовал недолгий рассказ Каркуна о том, как за помощью отправили гонцов к князьям Владимира, Мурома и Коломны, а сами приняли решение отомстить Батыю за взятие Рязани.
К месту размещения дружины мы прибыли, когда лунная сфера только-только заняла свое почетное место в центре неба. Находился временный лагерь на значительном расстоянии от монгольского, занимая подножие невысокого холма. Людей, готовых противостоять Батыю, оказалось намного больше, чем мне представилось ранее. Многие, охваченные жаждой мести крестьяне, изъявили свое желание подсобить в задумке Коловрата, да и бывшие пленники не побоялись рискнуть своей жизнью. Увидев меня в добром здравии, воины принялись наперебой задавать уже знакомые вопросы.
Вдалеке проглядывал столп чернильно-черного дыма и неяркое свечение огня. Луна уже пошла на убыль, окруженная темным, сплошь усыпанным звездами, полотном небес. Я, облокотившись на древесный ствол, устремила задумчивый взгляд к вражескому стану. До сих пор не верилось, что все происходит наяву, что я покинула, раскинувшийся на много верст, монгольский лагерь .
Чуть поодаль догорал небольшой костер, разведенный русичами для того, чтобы выслушать речи о том, как отважный отряд Евпатия пробрался в самую гущу войска противника, спас меня от верной смерти, нанеся существенный вред монголам. Немного приукрашенные истории воинов вызывали на моем лице легкую улыбку, а во взгляде остальных — воодушевление и радость победы.
Несмотря на счастливую встречу, с каждой следующей секундой будущее становилось все более непроглядным, более потерянным в череде событий. Ведь я успела смириться, в каком-то смысле — привыкнуть к новой жизни. Теперь же, я не была уверена абсолютно ни в чем. Хотелось кричать, подняв голову к прекрасному небосводу. Все, что успевала обрести, к чему могла приноровиться — жизнь, рано или поздно, отнимала, приводя к очередной, невообразимо туманной развилке решений. И никто не мог сказать, какое из них окажется единственно верным… Выдохнув, я отправилась к спальному месту, собранному из множеств теплой меховой ткани, которую удалось найти среди развалин Рязани. Сон был похож на временное забытье, даже кошмары, приукрашенные подробностями из рассказов русских мужей, не смогли в полной мере заставить меня отогнать мысли, так и норовящие свести с ума.
***
Величественная фигура плавно, с некоей долей грации, двигалась в самое пекло горящего лагеря. Бесконечно черные глаза, отражали алый цвет пламени, внушая еще больший страх. В руке покоилась заточенная сабля, рукоять которой была украшена позолотой. Хан походил на дикого зверя — прирожденного охотника. По лицу его, всегда остававшемуся в плотной, непроницаемой маске, понять, какие чувства испытывает Батый, казалось невозможным. Только в живых глазах, словно в бушующем океане тьмы, распалялась, подобно огню в округе — быстро и беспощадно — ярость.
Его воины вынуждены были страдать из-за каких-то лесных духов. Да будь они хоть божествами, если предоставится возможность убить их — Бату-хан сделает это без колебаний. Но, в объятом огненными цветками лагере, до ужаса прекрасными и до боли знакомыми — ведь мужчина сам не раз наблюдал эту картину, сжигая вражеские города — никого не было. Словно, на его народ, и правда, разгневались духи.
-Великий хан! — сзади показался Субэдэй, — Воины уже начали тушить пламя. Обошли весь лагерь — но врагов нет, — по лицу полководца скользнула тень ненависти.
-Потери большие?
-Многим удалось спастись, но эти «духи» порубили несколько десятков, да еще и пожар…
-Кто-нибудь из тех, кто их видел — выжил?
-Нет — они действовали у осадных орудий, там огонь достигал своего пика — далеко не всем удалось пробраться. Но, в снегу нашли вот это, — собеседник протянул Батыю стрелу с прикрепленной к ней пергаментной бумагой.
Смутно знакомой показалась для хана эта бумага, а развернув ее, он понял — почему. Это была часть охранной грамоты, той, которую он пожаловал одному из русичей. Но, не успел Бату-хан сказать что-либо, как в поле зрения показался еще и взволнованный советник.
-Великий хан, эти духи, они похитили русскую деву. Ее нет в шатре, а некоторые воины говорят, как видели, что она шла прямо к месту резни.
-Проследите за тем, чтобы к утру от огня ничего не осталось! — отдал приказ тот, удаляясь от двоих приближенных, — Мне необходимо все обдумать!
В шатре действительно было пусто, но Батый вернулся туда вовсе не потому, что хотел проверить это самостоятельно. Гнев наполнял весь его дух, сверкая грозными искрами в глазах. Часть лагеря сгинула в огненной пляске, погибло еще больше воинов, чем при том трюке с отравленной водой, а княжна, которая принадлежала ему, которой он сохранил жизнь, была похищена русскими десятниками.
Внутри, все еще витал ее аромат, притягательный и свежий, словно легкий ветерок в весеннем лесу, нежно ласкающий кожу. Такая хрупкая снаружи — пусть сама этого не понимала — Влада была отважной и смелой в душе. Девушка, что смогла заслужить уважение его войска, смогла дать отпор ему самому, интересовала даже больше, чем потерянные орудия и запасы — их-то можно восполнить. А вот людей, похожих на храбрую княжну, содержащих в себе хоть крохотную часть тех качеств, которыми обладала она — не было больше нигде.
В порыве злости, Бату-хан сжал «послание» от русичей. Они насмехались над ним, вселяя в его народ страх, действуя так, как поступал он сам. Батый просто не мог стерпеть такой вопиющей дерзости, такого сумасбродного поступка.
Один взмах рукой, в которой все еще ждала своего часа сабля, и, стоящий до этого на столе кувшин — разлетелся вдребезги. На деревянной поверхности образовалось маленькое озерцо темного вина. Тоненькая струйка бордового напитка протекла к краю, низвергаясь вниз, в неизведанную пустоту.
***
