Первые лучи восходящего солнца быстро пробегали по округе, заливая ее ручейками золотого света. Снег становился похож на усыпанное драгоценными камнями, ослепительно белое покрывало. Темные ветви растущих на холме деревьев, также укрытые маленькими снежными насыпями, отбрасывали на землю причудливые, извилистые тени. По небесному полотну проплывали рваные, призрачные облака. А среди древесных стволов, то и дело, мелькали фигуры диких зверей.
Я проснулась, ощущая, как мысли беспорядочно проносятся в сознании. Первые мгновения, казалось, что спасение, действительно, было лишь частью фантазий, но, привыкнув к освещению и отогнав цепкую пелену сонливости, я обнаружила себя в лагере русичей.
Жизнь кипела вокруг, неспешно вовлекая в свой размеренный ход и меня. Небольшой, в сравнении с ордой монгольских воинов, отряд, в быту проявлял себя размеренно и спокойно. Как, если бы они все еще находились за стенами Рязани. Я, свыкшаяся с постоянными подозрениями и напряженностью народа хана, поначалу была даже поражена такой перемене. Возможно, со стороны это выглядело, словно попытка отгородить себя очередной стеной лжи, но, чувства, вроде страха или опасений, заслуживают того, чтобы быть сокрытыми так долго, как это возможно.
Коловрата я застала на окраине лагеря, он наблюдал за тренировкой десятников и простых русских мужей, терпеливо указывая допущенные ошибки. Взгляд скользнул по лицам воинов, таким сосредоточенным и собранным. Каждый мужчина, сжимая в руке длинную палку — что служила заменой острому мечу — силился одолеть противника. Скорее всего, они представляли перед собой не боевого товарища и не простую тренировку, а нечто большее, нечто, заставляющее их двигаться и наносить удары быстрее, слаженнее, ведь в глазах этих людей, черным всепоглощающим пламенем, разгоралась кровавая жажда мести.
Невольно, я повернула голову в сторону военного лагеря Батыя. Что же предпримет хан, узнав о моем побеге? Ведь он не уверует в эту сказку с духами. Более правдоподобным представал исход, оканчивающийся смертью, но я не могла быть ни в чем уверена. Его слова: «Ты мой трофей.», говорили сами за себя — Бату-хан поступит так, как ему заблагорассудится, ведь даже к дорогим украшениям, порой, интерес теряется быстро.
-Влада, — со стороны послышался голос Коловрата, выводя меня из задумчивости, — Хорошо, что ты пришла — нам следует поговорить. Это я должен был рисковать своей жизнью, пытаясь спасти Федора, а не ты, прости.
-Я не питаю к тебе злости, — ободряюще улыбнулась я, провожая уходящих воинов взглядом, — Сама полезла на рожон. Вся эта история дала мне узнать, каково быть наравне с обычными людьми, прочувствовать все те эмоции… Я благодарна тебе, Евпатий.
-Ты изменилась, — ответил на мою улыбку тот, — Оттого, во время пожара я не сразу узнал тебя…будто — выросла, окрепла.
-Находясь в монгольском стане, я заметила кое-что занимательное, — благодарно кивнув, начала я. Несколькими мгновениями позже, в руках десятника была самодельная карта, — Здесь изображено их передвижение.
-Это прекрасно! — широко улыбнулся собеседник, глядя на пергаментную бумагу так, будто она была самым дорогим самоцветом, — Теперь войска князей смогут нанести удар неожиданно! Ты — наше спасение!
-Ты…действительно думаешь, что они явятся? — немного погодя, спросила я, — Ведь отцу никто не помог…
-На этот раз — должны. Им расскажут о падении Рязани, князья не могут оставить без внимания такое событие. Для них всегда требуется веская причина… Гонцы прибудут с ответом со дня на день. Басурманское войско мы задержали на достаточный срок, но…
-Отступать не собираетесь, — закончила я.
-Да. Этим вечером мы устроим для них что-то, сродни западни, ловушку. Лучше истребить хотя бы часть войска хана, а там — гляди, и князьям разбивать останется нечего.
Говорил мужчина совершенно спокойным тоном, но в глазах, время от времени, мелькали те самые огоньки, замеченные мной на тренировке воинов.
Вдруг, я поняла, что в собственных мыслях желания мести не испытывала, по крайней мере — к монголам. Оно возникало — к тем князьям, на чью помощь так рассчитывал Евпатий. Мне казалось пустым, бессмысленным мстить за совершенное воинам хана, ведь, город не воспрянет из руин, а убитые жители — не воскреснут. Совсем по-другому представали чувства, которые я испытывала по отношению к людям, не совершившим ничего, оставившим Рязань на произвол судьбы — хоть и старалась не замечать этого, но я готова была сделать с ними то, чего не смогла при первой встрече с Бату-ханом.
-Что ж, в таком случае, — выдохнула я, — Останусь здесь, в лагере…
-Да, мудрое решение. Я не стал бы подвергать тебя опасности вновь, — кивнул тот, — Спасибо, что позволила высказать все — я думал, что и не смогу уж сделать этого.
День проходил нестерпимо медленно, словно кто-то нарочно растягивал каждое мгновение. В глаза, со временем, бросилось отсутствие женщин в лагере — исключением выступала только я. Но, судя по всему, мирные жители Рязани, либо побоявшиеся выступить против многочисленного войска врага, либо просто не способные на это, поспешили уйти как можно дальше от опасности.
Немного поговорив с Каркуном, я узнала, что в городе сыскали, по меньшей мере, с десяток сирот, оставшихся без родни и крова. Дети поселились в доме знахаря, на его с Ладой попечение.
Чтобы скоротать время до вечера, я, выпросив у одного из воинов лук, вернулась на тренировочную поляну, наконец, занявшись уже любимым делом — стрельбой. Наконечники с треском впивались в кору дерева, вызывая на моем лице довольную улыбку. С каждым точным попаданием в цель, я будто чувствовала на себе пронзительный, выражающий некую заинтересованность, взгляд темных глаз хана, как и той ночью, во время первой тренировки.
Закатное, малинового оттенка, солнце окутывало все вокруг своими чарующими лучами. В таком ярком свете мои волосы, заплетенные в тугую косу, отражая все оттенки вечереющей природы, были похожи на снопы искр, летящих от пылающего монгольского лагеря. Мне всегда казалось удивительным, в какой-то степени — великолепным, волшебное изменение всего, что окружает человека. Утро, день, вечер, ночь — эти временные отрезки представали не частями одних суток, нет — слова олицетворяли четыре, совсем не походящих друг на друга, мира, полных загадочности и завораживающей красоты.
Как только отряд русичей, под началом Евпатия, покинул лагерь, я поспешила за ними. Во время практики стрельбы, я много думала о том, что случилось с вражеским станом, скольких воинов нет в живых, скольких припасов и орудий они не досчитаются. Жгучее любопытство, все же, взяло верх над осторожностью. Я двинулась следом за русичами, одновременно коря себя за неосторожность и изнемогая от жажды приключений.
***
Сквозь запах благоуханий, наполняющих ханский шатер, просачивался и тонкий, едва заметный, но по-настоящему приятный, аромат книг. Батый весь день провел, склонившись над фолиантами, подсчитывая потери и составляя новые тактики для своего войска. Кропотливая работа утомляла, но, с другой стороны — не представлялось возможности поддаться воле эмоций. Ведь, если злость завладеет рассудком, он больше не будет способен принимать трезвые решения.
Кроме самого Бату-хана, в шатре не находился больше никто, ведь, многочисленные приближенные, советники и полководцы, заставляли вновь и вновь напускать на себя безразличие и спокойствие. Теперь же, когда в душе его царила ненависть, делать это становилось все труднее.
Всякий правитель должен владеть своими чувствами, брать их под контроль, выходить к народу с высоко поднятой головой, величественно, без права на ошибку. Жизнь великих владык представляла из себя большую игру, где каждый, сделав одно неверное решение, предприняв один неверный ход — проигрывал, заканчивая партию смертью.
Она не была такой. Владлена, дочь князя, которая, казалось бы, должна с детства обучаться искусству самоконтроля, вовсе не владела им. Такая живая, наполненная бесконечной гаммой чувств — она была прекрасна. Ее волевая натура, стойкий взгляд пронзительно-зеленых — словно свежая трава монгольских степей — глаз, с первых мгновений притягивали и завораживали. И злили. Злили, до невозможности. Ведь, благодаря всей этой дерзости, девушка, которая практически покорилась хану, теперь — находилась не с ним.
Полог шатра колыхнулся, на миг пропуская внутрь призрачное дуновение морозного ветерка и свет заходящего, почти скрывшегося за горизонтом, алого солнца.
-Хостоврул? Я же велел никого к себе не подпускать, — лишь мельком взглянув на вошедшего, сказал Батый.
-Бату-хан, — начал тот, подходя к мужчине с протянутой рукой, где покоилась уже знакомая русская стрела, — Их заметили на холме, близ лагеря.
-Послать за ними погоню — убейте всех, кроме предводителя и одного воина. Воеводу привести ко мне живым, а десятнику передайте, чтобы возвращался в лагерь, да привел княжну. Если посмеют противиться, я лично лишу головы пленного, — в голосе его звучали металлические нотки.
-Позволь мне руководить отрядом. Я могу голову на отсечение дать, что приведу тебе русича живьем, — кровожадно ухмыльнулся тот.
-Хорошо, раз ты того желаешь — ступай. Полагаю, не следует говорить о том, что произойдет, если вернешься без него.
***
Вскоре, перед глазами предстал монгольский военный лагерь. Хоть дружина Коловрата и остановилась на достаточно большом расстоянии — разглядеть я успела все. На том месте, где прошлой ночью разразился алый танец языков пламени, оставались лишь некоторые части построек. Видны были черные обугленные пятна, словно гниль, разъедавшие безупречный снег. Воины, в уцелевшей части лагеря, выглядели настороженными и…напуганными.
Несмотря на то, что должна была широко улыбнуться, глядя, как враг терпит поражение, я почувствовала грусть. Ведь, даже не ведала — уцелел ли кто из моих знакомых. От этого сердце готово было разорваться на части. За короткий срок, проведенный в монгольском окружении, я поняла, что далеко не все они такие кровожадные и безжалостные, как любили поговаривать русичи.
Однако, по лицам десятников, которые я могла наблюдать из своего укрытия — густо разросшегося ягодного куста — становилось понятно — ничего из того, что чувствую я, они не испытывают вовсе. Вновь мстительное выражение проступило на лицах русских мужей, на губах мелькала мрачная, торжествующая улыбка, а в глазах горел огонь возмездия.
Сама задумка Евпатия заключалась в том, чтобы приманить отряд монгольских завоевателей в ловушку. Каркун, хорошо владеющий навыком стрельбы из лука, отправил «весточку», в роли обрывка охранной грамоты, выданной Батыем. С тонким свистом, стрела угодила в один из расставленных шатров. Затем, оставшиеся мужчины приготовились к сражению, заняв позиции за широкими стволами деревьев и обнажив оружие.
Отряд противника показался в поле зрения, когда необъятные небеса пронзил последний луч «умирающего» солнца.
Перед всеми воинами, на могучем вороном коне, гордо расправив плечи, ехал Хостоврул. Взгляд темных глаз устремился на врага, прожигая его ненавистью и презрением. Хоть, с ним мне удалось пообщаться крайне мало — я отчетливо помнила рассказы Байгала, в коих он говорил о мастерстве и навыках монгола.
Глаза Коловрата горели огнем решимости, на губах застыла легкая, едва видимая, ухмылка. В руках десятник сжимал рукояти двух верных мечей, оружия, которое для многих из монгольского отряда станет предвестником гибели.
