Варим с Ванями

      Рудбой хорошо себя чувствует перед камерой, ему нравится внимание, а то, что он вроде как стесняется, Ване кажется наносным кокетством, но обаятельным и по-своему милым. Единственный действительно неловкий момент возникает, когда оператор Миша пытается поставить Евстигнеева на более удобное для съемки место, придерживая за плечи, а Рудбой сбрасывает чужие руки и рявкает: "Трогать обязательно? Покажи просто, куда встать". Он ловит удивленный Ванин взгляд и поясняет, что не любит лапанье малознакомых людей. Фаллен хочет спросить, почему это не распространяется на лапанье малознакомых людей за талию самим Рудбоем, но не решается. Тот, будто прочитав мысли, поясняет сам: - Знаешь, это какая-то необъяснимая хуйня. И люди нормальные, не воняют, не психи, общаться с ними приятно, а дотронусь – чуть ли не воротит, адски бесят. Но иногда кого-нибудь встречу, вроде ничего особенного, зацепиться не за что – а щелкает и все, сожрать готов. Необъяснимая хуйня. Мама говорит, что это с детства так. Если к кому-то прикипел, то пизда, вцепился, как клещ. А посторонних и тогда на дух не переносил. Ваня параноит и видит в истории намек на себя самого, он чувствует себя некомфортно от откровенности Рудбоя, от упоминания его мамы, от ситуации в целом. А от рудбоевского пристального взгляда и вовсе хочется натянуть рукава кардигана до самых кончиков пальцев, а лучше бы – надеть свитер с глухим горлом, чтобы прятал как можно больше. И худи с капюшоном. И плащ-палатку. На всякий случай. Он с усилием стряхивает смущение и напоминает себе, что это его территория, и вестись на какие-то сомнительные намеки он точно не собирается.       Они отснимают первый час влет, почти не останавливаясь: Евстигнеев ожидаемо не знает рецепта, но отлично реагирует на подъебки, много смеется и всячески чудит, так что получается... охуенно получается, да. Рудбой смешно замирает и смотрит в камеру, как олень под фарами, каждый раз, когда Ваня дает ему поручения типа почистить чеснок и нарезать его тонкими пластинками, а потом на удивление ловко все делает. Фаллен с трудом удерживает смех каждый ебаный раз.       Все идет по пизде, когда болоньезе (“Ваня, объясни мне, почему нельзя это называть фаршем в кетчупе?”) тушится на плите, и они приступают к соусу бешамель. В первой порции пригорает молоко, поставленное на максимальный огонь Евстигнеевым. Во время приготовления второй - Рудбой со всей дури дует в ложку муки, которую насыпает Ваня, за что этой же ложкой и получает в лоб. Третья порция вроде получается неплохо, но все портит в этот раз сам Фаллен. Они снимают итоговые кадры со снятием соуса с плиты, когда Ваня ляпает: - Наш бешамель немного смахивает на сперму. Но это ничего.       Рудбой ржет так, что сталкивает со стола сложенные стопочкой миски. Он хлопает ладонью по столешнице, складывается пополам, а из глаз уже текут слезы, и он просто не может остановиться. Хотя Ваня и оператор тоже ржут: сначала из-за соуса, потом из-за Рудбоя. Спустя двадцать минут и перекур, все успокаиваются и решают соус разогреть, а кадры отснять заново. Но как только Ваня берет в руки сотейник, Евстигнеев снова ржет и пищит: “Простите! Я не могу. «Похож на сперму, но это ничего». Ахахаха, я не могууу”. Рудбоя на время изгоняют из кухни, но смеяться теперь начинает Миша. Они мучаются еще сорок минут, но в итоге решают, что как-нибудь да нарежут, а, может, все-таки пустят сперму (то есть соус) в итоговый вариант.       Когда несчастная лазанья отправляется в духовку, Рудбой чуть ли не подпрыгивает от нетерпения, требуя скорее рассказать, что за вкусноту они будут готовить. Ваня рассказывает в камеру, что сегодня на десерт запланированы панкейки, а в качестве топпингов выступят шоколадный сироп, орешки и ванильное мороженое. Рудбой смотрит на Фаллена, будто на ожившего Дамблдора: что-то среднее между неверием, счастьем и ожиданием невъебенного чуда.       Пока Ваня замешивает тесто, он предлагает Рудбою обсудить его музыкальные гилти плежа. Тот отрицательно мотает головой и смеется, что потеряет работу, если заговорит. Он признается только в том, что иногда рубится в «Zombie vs plants», и теперь его никогда и никто больше не позовет на свои стримы. - Ладно. Раз уж ты ссыкло и не хочешь признаваться в своих грешках, тогда у нас будет блиц. Пять вопросов и пять супер-быстрых ответов? - А давай! – Рудбой азартно сверкает глазами за стеклами очков и отстукивает ладонями ритм по столешнице. - Правда ли, что Охра одержим демоном? - Да! - Оладушки или Олимпийский? - Ол… Блядь! Оладушки! Да, оладушки! - Пони или единороги? - …оу. Ну как тут выбрать? Пусть будут… котики! Нахуй пони. Нахуй единорогов. Только котики. - Почему не пишешь альбом? - Потому что ленивая скотина. - Зато честно! Оля Бузова или Ким Кардашьян? - Ваня Фаллен?       Ваня возмущенно таращится на довольно улыбающегося Рудбоя. Ну вот какого хуя? Он разворачивается к камере и видит Мишу, который с трудом сдерживает смех. Миша машет рукой, показывая, что снимает, и выставляет большой палец, мол, продолжай, не порть кадры. - Вот в таких ужасных условиях, друзья, мне приходится работать. Зовешь в гости приличного человека испечь блинчиков, а тебе харассмент в рожу прилетает! Эх, были бы мы в какой-нибудь Америке… - А в какой Америке. Вань? Северной? Или Южной? Тебе какая больше нравится? - Вообще, Южная. Там теплей.       Они продолжают трепаться, и Ваня в глубине души хвалит себя за хладнокровие. Шоу, рейтинги, хорошие рекламные предложения. Молодец, Ваня. А все остальное – дома, перекашлять под винишко, да. Он не будет думать об этом сегодня, он подумает об этом завтра.       Тесто для панкейков готово, и они перемещаются, чтобы выставить камеру и свет немного с другой стороны, ближе к плите. Рудбой ведет себя как Гриша, учуявший запах путассу: нервно притопывает, облизывается, практически трется о Ваню и не затыкается ни на секунду. Фаллен держит половничек наготове и чертовски жалеет, что половничек для теста, а не для шугания надоедливых кошаков. Оператор дает последние указания, за какую черту не выходить, и просит не увлекаться: у шоу, конечно, статус 18+ из-за мата, но за слишком уж наглый флирт их по голове не погладят. У Вани горят щеки, но виновата в этом прокаленная сковородка, а не Рудбой и Мишины слова. Совершенно точно. Панкейки получаются не сразу, первый они пережаривают, и Фаллен собирается его выкинуть, но Евстигнеев выхватывает его раньше и сжирает с довольным мычанием. Еще он лезет пальцами в тесто и всячески отвлекает Ваню. Они доливают чуть-чуть молока, и дальше дело идет веселей. Стопочка пышных пузатых панкейков растет на тарелке. - Ты читер! Ты точно их готовил раньше! - Не готовил. - Готовил! Не может быть, чтобы так заебись с первого раза! - Друзья, - обращается Ваня в камеру, отвлекаясь от сковородки, - поверьте, если у вас руки растут из плеч, в этом нет ничего трудного. Просто некоторые... – Он лупит лопаткой по пальцем Рудбоя, который пытается утащить готовый блинчик с тарелки, - совершеннейшие потребители! Им это не дано.       В дебатах они доходят до того, что у Вани несправедливые кулинарные суперспособности, поэтому ему нужно усложнить задачу. Евстигнеев предлагает выпекать, читая Оксимирона, Фаллен в ответ показывает фак и сам выставляет челлендж: он фристайлит рэпчик про пять любых продуктов, которые увидит на кухне, и делает из них коктейль, а Рудбой это выпьет. Миша останавливает запись и спрашивает, дали они ебу или нет. Рудбой смеется, качает головой, но протягивает ладонь, чтобы пожать Ване руку и закрепить договор. Он притягивает Фаллена близко-близко к себе и очень тихо, чтобы не слышал оператор, жарко шепчет на ухо: “Если выпью целый стакан, ты идешь со мной на свидание”.       Ваня так шокирован, что слова сказать не может. Он просто кивает, убирает со сковороды сгоревший блинчик и ищет взглядом максимально несовместимые и противные продукты. Потому что он не собирается ни на какие свидания, окей? Но в итоге почему-то зачитывает про яйца, мандарин, авокадо, паштет и томатный сок. Рудбой собственноручно перебивает все это в блендере, выпивает залпом стакан, морщится и матерится, но сам весь сияет и смотрит на Ваню жадно и торжествующе. Фаллен не знает, куда себя деть, он в такой растерянности не был, наверное, никогда. Горка напеченных панкейков растет. Лазанье остается готовиться еще десять минут, так что они решают закончить с десертом, а уж потом отснять сервировку основного блюда, чтобы не тратить время.       Аккуратные шарики мороженого, вытащенные специальной круглой ложкой, аппетитно подтаивают на теплых панкейках. Ваня старательно выводит “АХ” шоколадным сиропом, сверху добавляет кедровых орешков и веточку мяты. Рудбой смотрит так, будто готов сожрать десерт вместе с тарелкой и Фалленом. Наблюдать за тем, как Евстигнеев ест… приятно. Он жмурит глаза, громко стонет, постоянно повторяет “как же охуенно-то”, но кушает аккуратно, ловко орудуя вилкой и ножом. - Спрячьте это от меня! Я хочу попробовать ебучую лазанью и во мне еще болтается то дерьмо, которое я выпил, но, если я сдохну от переедания, я сдохну счастливым. Как же охуенно вкусно.       Ваня режет и раскладывает лазанью, которая получилась на удивление неплохой. Потом они пробуют по кусочку, снимают последние кадры, и, наконец-то, заканчивают. Сегодня уложились быстро, в три с лишним часа, но Фаллен чувствует себя измочаленным сильней, чем даже на съемке пилотного выпуска. Миша выключает камеру, сматывает провода, жмет обоим Ваням руки, прощаясь, и уходит. Монтировать будут завтра. Наедине с Рудбоем неловко, так что Фаллен отвлекается, старательно намывая столешницу, хотя за ними после съемок обычно все убирает специальный человек. - Спасибо, что пришел. Правда. Я не ожидал, что получится заебись, но выпуск должен выйти отличным. Мы завтра смонтируем, и я попрошу ребят тебе скинуть версию. Вдруг что-то захочешь порезать. - Вряд ли.       Рудбой оказывается совсем рядом, прижимается вплотную, слегка вдавливая Ваню в столешницу. Он выключает воду, тянет из Ваниных судорожно сжатых пальцев тряпку, и разворачивает к себе лицом. Снимает с себя очки и откладывает их на стол. А потом целует мокро и жадно, поглаживая ладонью затылок и аккуратно надавливая на поясницу. Ваня, наверно, собирается оттолкнуть Евстигнеева с криками “какого хуя ты творишь”, но вместо этого почему-то одной рукой хватается за его плечо, а другой цепляется за чужую толстовку и тянет на себя. Столешница больно упирается в задницу, воздуха не хватает, Фаллену жарко и чуточку страшно. Это в книжках герои сосутся и в это время думают: “Ох, его губы на вкус как сигареты, ванильное мороженое и та хуйня, которую он выпил полчаса назад”. На деле же он не думает ни о чем, в голове абсолютный вакуум, и он просто пытается не выплюнуть колотящееся сердце и унять позорную дрожь в коленках.       Рудбой отстраняется, ласково гладит Ваню по затылку и смотрит так, что Ваня в секунду оказывается весь в мурашках. Евстигнеев сейчас намного сильнее напоминает себя концертного, в образе демонического Охры, чем того, с кем Фаллен снимал шоу. Он еще раз прижимается губами, аккуратно быстро целует и отодвигается подальше. Надевает очки, поправляет указательным пальцем. - Я, как честный человек, тебя сразу предупредил: если меня на ком-то клинит, то хрен отцеплюсь. Как насчет завтра? Могу тебя забрать после монтажа. - Да блядь. Нихуя себе ты резкий. Почему я-то? – Ваня не хочет говорить это вслух, но слова выскакивают сами собой. - Говорю же: необъяснимая хуйня. – Рудбой снова похож сам на себя, он обаятельно улыбается и пожимает плечами. – Мне пора. Завтра, да?       Ваня надеется, что он кивает обреченно, а не радостно. Вот тебе и хорошие просмотры. Вот тебе и кулинарное шоу. Fin.