Под гербом вепря

Глава 5 Герман прослужил у господина кансильера более двадцати лет и прекрасно изучил своего хозяина, по движению бровей, вздоху или взмаху руки определяя его настроение. Сейчас, судя по тому, как Август Штанцлер откинулся на спинку кресла и тихим голосом попросил его принести заваренные кошачьи ушки и более не беспокоить, настроение у графа было отвратительное. Август расслабленно кивнул, когда слуга поставил бокал на стол и вяло махнул рукой, отпуская его. Но как только Герман вышел за дверь, старый больной человек преобразился. В узкую щель сжались губы, зло сверкнули глаза из-под припухших век, пухлые руки нервно рванули застежку воротника. Кансильер был в бешенстве. Он сам не понимал, как смог спокойно смотреть на то, как добыча ускользает из рук, ничем не показывая своего состояния. Ричард Окделл на коленях перед Рокэ Алвой приносит ему присягу верности! Нет, тут было отчего сойти с ума. А все потому, что он имеет дело с этими идиотами, прекраснодушными, как покойный Эгмонт, пусть он гуляет по Рассветным садам и не видит, что стало с его сыном, излишне себе на уме, как Придд и Килеан-ур-Ломбах, трусами, как Ги. Об остальных и говорить не стоит, шваль есть шваль. Ладно, Ги трус, а Килеан не видит дальше собственного носа, но Придд! Не он ли говорил Вальтеру, что мальчишку нельзя оставлять в Надоре, о нем надо позаботиться, сын Эгмонта и потомок святого Алана ещё как пригодится, если они все же однажды соберутся нормально довести дело до конца. Вальтер с ним не согласился. Жизнь в полунищем Надоре и обозленная на весь мир Мирабелла, по его мнению, хорошо подготовят юного герцога к предназначенной ему роли. Вальтер был так внушителен, когда все это излагал, думал, он не догадается об его истинных мотивах! Придд всеми силами пытался отгородиться от неудачников во главе с Эгмонтом, сохранив тем самым как свое положение при дворе, так и состояние семьи. А то кто-то сомневался в его роли в этой истории! Но не пойман-не вор, а концы господин супрем прятать умел. А Сильвестр и Алва не погнушались. Можно подумать, он поверил в это предсмертное письмо Эгмонта. Да тот, наверное, в своей сырой могиле ворочается, представляя, как воспитали его сына! Эр Август отхлебнул из бокала и задумался. Почти пять лет Ричард провел в доме Алвы. Хотя кансильеру туда хода не было, все же окольными путями удавалось узнавать о том, что происходит с Окделлом. Занятия, учителя — Алва не скупился, да и с чего бы это? Не Кэналлийскому Ворону считать деньги. Дик подрос, стал выходить из дома, но к нему было не подступиться, проклятый Алва никуда не пускал подопечного без охраны. Ну, исключая того случая, когда юный герцог вместе с не менее юным сыном маркиза Салины навестил бордель. Шуму было на всю Олларию. Катарина, конечно, поплакала перед Фердинандом о том, как дурно Первый Маршал относится к своим обязанностям, и что юношу изувечит такая вседозволенность, но, как ни странно, Фердинанд в ответ лишь посмеялся и утешил жену, заявив, что рано или поздно это происходит со всеми. А Алва клятвенно заверил короля, что больше такого не повторится и нравственности юного Ричарда ничего не грозит. Да, как же! Повелитель Скал на редкость хорош собой и Алва, исправляя ошибку, наверняка достаточно быстро доказал, что в бордель ходить не надо, тем более с таким шумом. Все удовольствия можно получить дома и без скандала. А то он не видел, как сегодня Первый Маршал смотрел на своего оруженосца! Конечно, такое соблазнительное сочетание русых волос, темных бровей и ресниц и ярких губ на светлой, незагорелой коже. Август слегка поерзал на сидении и нахмурился. Создатель, когда начинаешь думать о разврате, поневоле и самому в голову приходят абсолютно дикие мысли. Нет, он не поддастся им, нет! Просто ему ужасно думать, что Алва, наверное, уже празднует победу. Август тряхнул головой, но перед глазами упорно продолжала стоять картина, как Алва протягивает юному оруженосцу бокал с вином, а потом медленно сцеловывает темные капли с ещё по-детски пухлых губ. Кансильер с силой сжал руки, так, что ухоженные ногти впились в ладонь, и тяжело вздохнул. Кто же мог подумать, что в последний момент Алва вдруг все переиграет! Когда ему удалось, наконец, узнать о решении самозваного опекуна, он подумал, что Создатель явно на их стороне. Правда, это было безумно сложно. В Олларии шептались, что Ричард Окделл оказался замешан в какую-то темную историю, что Алва в бешенстве и отправляет питомца в Надор, но доподлинно никто ничего не знал. А потом вдруг Окделл отправился в Лаик. Ему удалось кое-что выяснить о дуэли, но он побоялся отправлять людей на место происшествия, там крутились люди Алвы и кардинала, но помог случай. Лекарь, пытавшийся спасти молодого человека, которого юный Окделл ударил ножом, оказался братом сьентифика, которому Штанцлер, по просьбе престарелой родственницы, помог попасть в Академию. Как видно не напрасно: теперь он мог считать себя одним из немногих посвященных в эту странную историю. Если верить мэтру Равели, то Ричард часто проводил время в этом уголке, облюбовав место рядом с фонтаном, пока в один осенний день к нему не подошли трое молодых людей и завязалась драка, в ходе которой один из противников Ричарда был убит сразу, а второй умер через день. В драке все обвиняли юного Окделла, но лекарь после продолжительного доверительного разговора признался, что юноша, которого он пытался спасти, когда у него неожиданно поднялся жар, и стало ясно, что он не выживет, вдруг потребовал священника. Он лежал в доме одного из жителей тупичка, так как его опасно было переносить, и лекарь послал за отцом Дени. Но того не было на месте, и вместо него пришел кто-то ещё. Лекарь слышал, как пришедший сначала отнекивался, утверждая, что не может принять исповедь, но потом согласился. Равели клялся, что умирающий каялся в том, что они поддались искушению, и обвинили Ричарда Окделла в мужеложестве с собственным опекуном. Анри оскорбил его, и первый обнажил шпагу. Когда его переносили в дом, Пьер Дави, кузен Анри, сказал, что им лучше не раскрывать причину драки, а обвинить во всем Окделла. Но теперь, готовясь предстать перед Создателем, ему Мартину Валти, страшно и он просит отпустить этот грех. Что было дальше -лекарь не знает, когда он снова вошел в комнату, умирающий был один и без сознания. Штанцлер глубоко вздохнул. Он пытался приручить сына Эгмонта, но мальчик все же слишком долго пробыл в доме Ворона. Поинтересоваться, во сколько обошелся зимний сад графу Килеану, а потом скользнуть оценивающим взглядом по его кольцам и цепи! Что стоило этим напыщенным дуракам поддержать семью Эгмонта? Нет, трусливо прятали хвосты и не захотели даже пальцем пошевелить для родных погибшего соратника! И сегодня, трусы, так и не решились, хотя он говорил им, что это-единственный шанс вырвать мальчишку из рук Алвы и Сильвестра, и его нельзя упускать. Ладно Килеан, но брат королевы мог быть и посмелее- чтобы Катарина о нем не думала, а в обиду все равно бы не дала. Сын Эгмонта и потомок Алана — верный слуга Олларов, такое даже представить себе страшно и вдвойне страшно, что он воспитанник Алвы. Это мерзавец наверняка не оставит в его душе ничего святого, уже сейчас мальчик очень напоминает его своей манерой поведения. А дальше будет только хуже. Нет, Ричарду Окделлу суждено продолжить дело своего отца или умереть очень молодым. Но, конечно, он попытается спасти сына Эгмонта и, в первую очередь, вытащить его из лап и постели Ворона. И он даже знает, кто ему в этом сможет помочь. А пока он постарается разобраться в этой странной истории с дракой. На самом ли деле Алва хотел избавиться от воспитанника и отослать в Надор? И если да, то почему передумал, а если все это домыслы, то почему мальчишку держали на площади до последнего, и тот, судя по всему, не был этим совсем расстроен? Знал или был уверен, что Алва все же предпочтет видеть его в своей постели, а не в полуразрушенном замке?. Штанцлер вздохнул. Одни вопросы, но это пока. Когда на дребезжание звонка пришел Герман, он велел ему сказать Ани приготовить ему постель и положить туда грелку. *** Его комната осталась прежней, и слуги встретили его, как ни в чем не бывало. Уезжал, теперь вернулся. Был воспитанником, стал оруженосцем, что здесь такого? Вновь приставленный к нему Луитджи принес воды для умывания, тут же появился портной, снять мерки, потом Кончита самолично принесла еду на подносе и его оставили одного. Наконец, Дик смог перевести дух и подумать о том, что сделал, по старой привычке, забравшись в кресло с ногами и обхватив себя за руками за колени. Он и представить себе не мог, что это будет так трудно, принять решение Алвы, когда уже приготовился к совсем другому развитию событий. Что интересно, заставило герцога изменить своему обещанию? Опекун ни разу не написал ему, не предложил приехать, значит, думает по-прежнему. В глубине души Ричард мечтал, впрочем, старательно гоня эти мысли, что все рано или поздно раскроется, и Рокэ придется извиниться. Он даже мысленно представлял себе эту сцену, когда Кэналлийский Ворон склонит голову перед Надорским Вепрем и скажет, что был неправ. Поднимаясь на ватных ногах по лестнице, даже опускаясь на колено, он ещё не знал, что произнесет. Ему казалось, что он тащится, как черепаха, и всем ясно, что он растерян, иначе почему такие удивленные взгляды? Впрочем, из всех его интересовал только один –темно-синий. Герцог Алва смотрел на него как обычно, спокойно и насмешливо и лишь в глубине темных глаз таился вызов. — Испугаешься? Ричард вскинул голову, так, чтобы смотреть теперь уже эру прямо в глаза и произнес ритуальные слова. «Я, Ричард из дома Окделлов благодарю Первого Маршала за оказанную мне честь….» Время шло, его никто не тревожил, Дику становилось не по себе. Если утром на площади он находил в себе силы стоять под взглядом десятка любопытных глаз, делая вид, что его это совсем не волнует, а потом, невозмутимо глядя в глаза Алве, принести присягу, то теперь он растерялся. Что он скажет теперь уже эру? Как будут складываться их отношения, если эр считает его высокомерной сволочью, бросившейся на человека просто так. Дик встал с кресла и подошел к окну. На улице начался дождь, и ему вспомнились первые недели его пребывания в Лаик, когда он тоже не знал, что делать. На этот раз в оконном стекле отражался не растерянный растрепанный мальчишка, а молодой человек с ленивой, уверенной улыбкой на лице. Как он забыл, он же научился прятать от всех свои чувства и мысли, держать себя в руках при любых обстоятельствах. Конечно, Алва — не ментор и не унар, но он попробует. Когда за его спиной скрипнула дверь, он спокойно обернулся к вошедшему. -Монсеньор! -Дик почтительно склонил голову и застыл. — Вы все ещё мой подопечный, а теперь ещё и оруженосец, — Алва, не скрываясь, разглядывал его. — Да, монсеньор, — Дик поднял голову и спокойно посмотрел ему в глаза. — Не боитесь, это хорошо, — Алва кивнул.- Но и не раскаиваетесь. — Вы сами говорили, что не следует раскаиваться в том, что сделал, лучше подумать, следует ли так поступать дальше. Герцог взглянул на него с интересом. –Я могу узнать, что вы надумали, герцог Окделл? У вас ведь было время подумать, не правда ли? — Да, монсеньор. Алва нахмурился. –Вы не поняли, Окделл? Я жду ответа. — Если опять случится то, что случилось, я буду действовать также, монсеньор. — Вот так, — Алва недобро усмехнулся. — По крайней мере, откровенно, герцог. Что ж, откровенность на откровенность. Возможно, раньше я мало уделял внимания вам, теперь я намерен исправить это упущение. Вы будете продолжать жить здесь и исполнять свои обширные обязанности оруженосца. Тут впервые Дик выбился из принятой роли и в немом изумлении уставился на своего опекуна. Ему ли, прожившему здесь столько лет, не знать, что в услугах оруженосца Алва явно не нуждался. Алва сделал вид, что не заметил его удивления. –Вы вышли из Лаик четвертым, проиграв гораздо более слабым однокорытникам, что говорит лишь о том, что вы утратили навыки. Поэтому утром, как обычно, тренировка. Вы продолжите свои занятия военной тактикой и землеописанием. Днем вы будете исполнять мои поручения. Посмотрев на Алву, Дик сразу понял, что поручений будет много. — Вы будете сопровождать меня на все официальные мероприятия, где я должен появляться с оруженосцем, а также в поездках и везде, где я сочту уместным ваше появление. Дик вновь склонил голову и осведомился, будет ли ему предоставлено свободное время и сможет ли он покидать особняк. Алва с минуту внимательно смотрел на него, а потом усмехнулся .- Вы обязаны будете известить меня о своих отлучках. Дик снова склонил голову, соглашаясь. — Но учтите, -голос Алвы стал жестким. –Я запрещаю вам навещать графа Штанцлера. -Могу я узнать почему? — неожиданно для себя Дик заговорил с Алвой в его же манере.- Это старый друг семьи, почему я не могу его навестить? — Старый друг семьи? Возможно, если бы ваш отец более осмотрительно выбирал себе друзей, не случилось того, что случилось, и Ричард Окделл звался бы графом Гориком и жил в Надоре. — Не смейте так говорить о моем отце, герцог Алва! — Вызовите на дуэль? Кинетесь, как на этого несчастного юношу? Пырнете ножом? –издевательски вежливо поинтересовался Алва и едва успел уклониться от стремительной ладони, в последний момент перехватив её у основания и резко рванув оруженосца на себя. Дик, тяжело дыша, грохнулся на колени. -Прошу простить меня, монсеньор, — сквозь зубы произнес он.- Я достоин наказания. Взгляд темно-серых глаз, которых он не опустил перед Алвой, не говорил о раскаянии. Алва разжал руку и позволил Дику подняться. — Надеюсь, вы поняли меня, герцог Окделл, и мне не придется напоминать вам о том, как должен вести себя оруженосец. Ричард кивнул –Завтра к вечеру будет готов ваш костюм, — спокойно, как ни в чем не бывало, продолжил Алва.- Мы с вами идем во дворец, поздравлять Её Величество с именинами. А пока — устраивайтесь и отдыхайте. *** — Масть другая, а так можно подумать из одного теста лепили! –прошептал кто-то в спину. Ричард как и положено, шел на два шага позади своего эра, проходящего через придворную толпу как нож сквозь масло. Ему очень хотелось оглядеться, ведь во дворце ему до этого раза бывать не приходилось, но нужно было жестко следить за собой, делая вид, что откровенные взгляды и шепот его совсем не трогают. Алва шел с безупречно-вежливым выражением лица, не обращая внимания ни на поклоны, ни на шепот или подобострастные улыбки и он, привычно копируя, шел за ним, глядя сквозь толпящихся в зале и галерее придворных. Около гвардейцев, стоящих возле дверей на половину Её Величества монсеньор на мгновение задержался, глянул на него через плечо и кивнул. Дик не смог сдержать радостного блеска в глазах — поближе посмотреть на ту, которую считали прелестнейшей женщиной Олларии, очень хотелось. В Фабианов день она была на площади, но Ричарду было не до королевы. В первый момент она не показалась ему красивой. Но вот Катарина Ариго подняла него светлые печальные глаза, улыбнулась грустно и задумчиво, и в сердце что-то дрогнуло и замерло. Как во сне, он почтительно склонился перед Талигойской розой, а затем, замерев, наблюдал за тем, как хрупкая женщина в тяжелом придворном платье принимает поздравления, которые её совсем не радуют. Вспомнился рассказ Штанцлера о том, что Катарина Ариго сознательно пожертвовала собой, став женой Фердинанда, что дворец стал добровольной тюрьмой для юной графини, любившей свободу и маковые поля свой родины. Ранее он достаточно равнодушно слушал графа. Родившись в аристократической семье, он прекрасно знал, что браки по любви в их кругу заключаются крайне редко, обычно о них читают юные дамы и кавалеры в романах, до тех пор, пока родители не объявляют, с кем им суждено обменяться брачными браслетами. Эти традиции не казались ему ни жестокими, ни несправедливыми, так как с малых лет ему внушали, что на первом месте для него должен быть долг перед семьей, главой которой ему суждено стать, и поэтому жену ему выберут или он выберет сам, исходя из знатности рода невесты, связей её родных, приданного. Чувства в расчет приниматься не будут. Но, по отношению к Катарине, это казалось чудовищной несправедливостью. Цветку требуется солнце и воздух, а не роскошно убранные душные залы, неужели это видит только он? Когда в комнате появился король, и Катарина вложила тонкие пальчики в его пухлую руку, Дик невольно вздрогнул. Королева обернулась к нему и одарила легкой улыбкой, в которой были грусть и благодарность. И он понял — она подарила её именно ему, ему одному. Поглощенный своими переживаниями, он не почувствовал как в комнате, где собрались столь разные и отнюдь не благожелательно настроенные к друг другу люди, повеяло легким ветром и около тяжелых занавесей возникла женщина с темно-синими глазами. Какое-то мгновение она смотрела на Ричарда, под вежливой улыбкой пытающегося скрыть внезапный интерес к королеве Талига, а потом склонила голову, как бы смиряясь с неизбежным.