Под гербом вепря

Ларт уже давно спал, а Дик лежал, глядя в окно. Сосущая пустота внутри не давала заснуть, но он радовался этому — сон, который, он не сомневался, снова привидится ему, он знал наизусть. Слова Рене разбередили рану, которую, как ему казалось, он сумел если не излечить, то, по крайней мере, приглушить её боль. Почему? Неужели у Сильвестра с Первым маршалом не достало бы власти просто забрать его из Надора, мотивируя тем, что воспитание сына Эгмонта надо взять под контроль, чтобы трагедия не повторилась. Ворон заботился о нем, воспитывал, он сумел бы привязать его к себе и без этого проклятого письма, разрушившего их отношения, которыми он так дорожил. Почему, если можно было добиться такого же результата без обмана, пошли на него? Неужели так хотели посмеяться над памятью отца, над матерью, графом Лараком, над доверчивостью глупого мальчишки, не видевшего в своей жизни ничего, кроме мрачной громады Надорского замка? Воспитать второго Алву можно было и без подлога. От этих мыслей спать расхотелось окончательно. Дик встал, стараясь не шуметь, оделся и спустился вниз. В доме царила тишина, госпожа Мария давно спала, и он решил, что не стоит никого тревожить. Улица встретила его мелким дождем, но он упрямо побрел прочь от дома, и ноги сами принесли его к маленькому фонтану с задумчивой найери. Присесть на край, как когда-то, мешала сырость, поэтому Дик остался стоять, глядя на змеедеву. Именно здесь он впервые пролил кровь и чуть не погиб сам. И после этой дуэли Рокэ Алва не поверил своему воспитаннику, тоже впервые. Тогда это ему казалось обидным и несправедливым, он был взбешен и бросил ему в лицо, что хотел убить и убил. Так это и осталось между ними до конца. Точно так же, как и то, почему Пьер Дави и его друзья хотели его убить, почему обвинили в связи с Алвой. Вряд ли в голову Алвы приходили тогда подобные желания. Все было потом. Мысли его перескочили на другое, и он понял, что на самом деле его интересует только один вопрос: добился бы Алва своего? Уступил бы он монсеньору несмотря ни на что? И, если да, что это дало бы им обоим, ведь Алве не нужна была лишь постель. Это он получил бы в последний их вечер, если бы пожелал настоять на своем, вряд ли Дик смог бы оттолкнуть его во второй раз. Было ли признание Алвы местью за его неуступчивость или обдуманным поступком? Да, Ворон уже знал, что возвращается в Олларию, Сильвестр не оставил своему любимцу другого выхода. Он помнил, какими глазами тот смотрел на соляное озеро, возникшее на месте города. Гранатовые рощи, где он лазил по деревьям, срывая спелые плоды, уютные бухты, где они с монсеньором плавали на лодке и он учился управляться с парусом, залитые солнцем площади, где он так любил гулять, пытаясь сбежать от зоркого глаза Хулио, горные тропы, сумасшедшие скачки на лошадях, кэналлийцы, веселые и беззаботные, так доброжелательно относящиеся к воспитаннику своего правителя. Алвасете он успел полюбить, и ему было бы больно, если бы всего этого не стало. А для Ворона Кэналлоа была не только родиной — соберано отвечал за своих подданных. Сильвестр разыграл бездарную партию, отдав страну в руки мерзавцев, чтобы их руками расправиться с неугодными, и ради этого убрав из столицы всех, кто мог бы исправить положение. Алва заплатил за просчет своего союзника. Наверное, это страшно — ехать навстречу собственной смерти, зная, что она не будет ни красивой, ни героической. Интересно, Ракан решил убить его в тюрьме? Дик поежился. Почему он все время думает о нем? Леворукий дернул его откровенничать с Лартом, это все равно, что срывать тонкую корочку с едва заживших ран! Он должен был подойти ближе к эшафоту. Вряд ли его обвинили бы в убийстве, если Ворона и так собираются убить. Он четко знал, что у него бы не дрогнула рука, и он бы не промахнулся. Это было бы справедливой платой за ложь и то, что с ним сделали. Но он не желает, чтобы над Вороном издевались! Его передернуло от картины, что встала перед глазами. Почему он не подошел ближе и не попробовал? Пока разворачивался весь фарс с задержанием, он бы успел! А теперь какая-то тварь заставляет его буквально висеть на цепях! Знакомый легкий ветер чуть коснулся спины, но Ричард не обернулся, упорно созерцая найери. Синеглазая не имеет права с ним говорить. Он поплатился за поступок, который только собирался совершить, но что тогда можно сказать о монсеньоре? Разве Алва не предал его доверие? Он не может больше любить, так как недостоин этого чувства. Предательство — подлый поступок, он согласен. Но он собрался предать того, кто с ним поступил не лучшим образом. Правда, тогда он об этом не знал. И Ворон ему ни в чем не клялся, он клялся королю. Дик зябко поежился и огляделся. Луны из-за облаков было почти не видно, и улица тонула во мраке, где лишь контурами были обозначены очертания домов. Они казались холодными и пустыми, и все же за ними жили люди, ели, спали, ругались, радовались, любили. Он забыл, что такое любить, а ведь сходил с ума из-за Катарины, но, вот беда, в памяти не осталось ничего. Франческа стоила и любви, и страсти, и преданности, но только он ничего не смог ей дать, а она так ждала хоть какого-то знака. Забавно, ту, что его презирала и меняла на других, он любил, а ту, что готова была ради него на все, — нет. Вот в этом они с Вороном похожи — он тоже любил ту, что его предала. К его ногам упало бы пол-Талига, а ему была нужна та, которой он был безразличен. Ричард вздрогнул и резко повернулся. Синеглазая стояла в двух шагах, как всегда внимательно его изучая. — Неплохо, правда? — он шевельнул мгновенно пересохшими губами. — Вам весело, госпожа? Он дарит любовь только тем, кому она не нужна, а я — не могу любить. Хорошая пара, не правда ли? Все получилось, как вы хотели?  — Я пыталась тебя предостеречь, — синеглазая обхватила руками плечи, — к сожалению, даже мы не можем говорить открыто, пока события не свершились! Дик вспомнил свой проклятый сон. — Почему не его? — вырвалось у него. — Это было бесполезно. Ты входил в его жизнь, душу, кровь по капле. Его нельзя было ни уберечь, ни остеречь, — она грустно улыбнулась. — Зачем тогда лишать меня возможности когда-нибудь ответить на его чувства? Он мог бы заставить меня полюбить несмотря ни на что. — Скалы и Ветер. Он решил рискнуть, — незнакомка улыбнулась своей грустной улыбкой, и Дику захотелось её придушить.  — Первый маршал оказался непроницателен, — пробормотал он, и, более не глядя на неё, пошел к дому. — Ты уйдешь так? — голос её шелестел чуть слышно. — Я не силен в играх высших сил, госпожа, — Дик почувствовал, как его охватывает столь знакомое ему чувство легкости во всем теле и ярости, которое впервые он испытал здесь, во время дуэли. — И не собираюсь быть более игрушкой, с меня достаточно. Отныне я сам буду распоряжаться своей судьбой, и никто никогда более не будет навязывать мне решения. Чем бы это для меня не кончилось! — Ричард! Дик обернулся и встретился с непроницаемым взглядом синих глаз. — Ты так и не понял, герцог Ричард Окделл? — синеглазая не утратила свойственное ей спокойствие. — Тогда мне тебя жаль, Повелитель Скал. — Я не нуждаюсь в жалости, она мне не нужна! — Тебе никто её и не предлагал, герцог Окделл, как и не навязывал решений. Можешь ли ты сказать, что хоть одно из них принято под чьим-то давлением? Все, что ты решал, — ты решал сам! — Уходите, — тихо попросил он. — Я ведь более ни о чем не прошу. Не знаю, что вы хотели, но все закончилось — герцог Алва не выйдет из Багерлее. Это было его решение. Я вытащу отсюда Айрис, потому что отвечаю за неё и не хочу, чтобы она стала игрушкой в чьих-то руках. Это мое решение. Ах да, — любовь. Её тоже больше не будет, ни у меня, ни у него. Надеюсь, вы довольны, госпожа. До двери дома Марии Равели он дошел, не оглядываясь, и не видел, как смотрела ему вслед синеглазая. *** Эдварда Теншоу Ларт нашел в гостиной одного — Мария с утра уходила к своей сестре, жене истопника королевского дворца. — Вы ранняя пташка, — заметил он Дику после приветствия и вздрогнул, глядя на его лицо. — Вы нездоровы? — Бессонница, это пройдет. — Ричард с силой провел пальцами от переносицы к вискам и улыбнулся. — Не будет нескромностью с моей стороны спросить, что вы собираетесь делать? — Вы что-то хотели предложить? — вопросом на вопрос ответил Рене. — Прогуляться немного, в одиночестве не хочется. — Не боитесь? — Вы думаете, каждый житель столицы знает, как выглядит Повелитель Скал? — Нет, но вам будет достаточно и одного, кто узнает в почтенном Теншоу оруженосца Первого маршала. — Наверное, вы правы, — в голосе Окделла Ларту почудилась тоска. — Просто надоело сидеть на месте. Рене кивнул. — Вы решили, что будете делать дальше? — Не совсем, — уклончиво ответил его собеседник, но граф понял, что тот лжет. — А я решил, — Рене улыбнулся, — и сегодня избавлю вас от своего общества. — Вы уходите? — Дик не смог скрыть изумления. — Да, климат столицы мне противопоказан. — Но куда? — Сначала из Олларии, здешний балаган мне надоел. Потом я должен поехать в Лартон и убедиться, что с братом все в порядке. А дальше….дорог много, но, как мне кажется, все они сейчас ведут на север. Как-то так, Окделл. Разрешите мне, пока никого нет, обращаться к вам по-старому. Теншоу — это слишком изысканно для меня. Дик пожал плечами. Его интересовало совсем другое. — Как я понимаю, будущий Альдо Первый не сможет рассчитывать на вашу лояльность? — Увы. Я вас удивил? — Но Фердинанд поступил с вами не лучшим образом. — Не только со мной, смею вам напомнить. — Валентин Придд решил по-другому, — тихо сказал Ричард. Ларт развел руками и обезоруживающе улыбнулся. — У меня, увы, ни голоса, ни слуха, поэтому не буду терзать ваши уши. Мой приятель часто напевал песенку о выборе — о том, что каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу. — Он улыбнулся. — Я тоже выбираю, как умею, герцог, не предъявляя ни к кому претензий. — Оллар отрекся за себя и сына. — Я не силен в законах, но отречение под угрозой смерти может быть оспорено. — Из города выбраться трудно, Ларт. — О, тут мне повезло, мне помогут. — Тогда вам действительно повезло, граф. В городе, как мне кажется, осталось мало тех, кто готов помочь. Госпожа Мария — редкое исключение. — Вы неудачно поговорили с юным Валентином? — Почему вы так решили? — Вы были у эшафота, следовательно, не могли его не видеть. То, что он отсалютовал Алве, показалось вам, наверное, хорошим знаком, не правда ли? Но мужество приветствуют даже враги, а Придд и Алва стали врагами. Просто вам не к кому было больше пойти, чтобы узнать что-то о сестре, оставаясь неузнанным. Вернулись вы несколько потрепанным, что свидетельствует о том, что общего языка вы не нашли. Я не прав? — Правы, — Дик вздохнул. — Значит, вам удалось встретить того, кто согласен рискнуть ради вас? — Да, мне повезло, по-видимому, больше вашего. Я давно знаю этого человека и доверяю ему. Ричард кивнул. — Тогда удачи! — Она потребуется, спасибо. Нам предстоит трудный путь. — Нам? Вы нашли себе компаньона? — Со мной поедет кузина Этьена, она выходила меня после Багерлее. Теперь, когда нет ни Этьена, ни его отца, она боится оставаться здесь. — Неразумно, — протянул Дик. — Вдвоем выбраться из города труднее, к тому же перед коронацией и после того, что сотворил Алва, охрана везде усилена. Да и путешествовать с женщиной… Ей же вряд ли что-то угрожает! Разумнее оставить её здесь. Рене Ларт вспыхнул. — Что ж вы сами не следуете своему совету, мечтая, как увезти из Олларии сестру? Конечно, какая-то там Жизела Ренари — не чета герцогине Окделл! Но герцогиню Окделл защитит её титул — не посмеют открыто оскорблять одну из самых титулованных дам королевства, а что взять с женщины, родственники которой замешаны в сопротивлении властям! Которая, к тому же, не блещет ни особой знатностью, ни богатством! — Я не хотел оскорбить ни вас, ни эреа, которой вы взялись помочь! — у Дика заходили желваки. — Просто это опасно, вы подвергаете риску её жизнь. Насколько я понимаю, даму не трогают? — Пока не трогают, Окделл, пока. Кто может поручиться за завтра? К тому же неизвестно, что с Этьеном. — Скоро коронация, король будет обязан, как положено в таких случаях, проявить милосердие. Следует подождать. По-крайней мере, отец Этьена может рассчитывать на помилование. — А если нет? Одинокая вдова, поддержкой которой были родственники, которые сейчас в тюрьме. Вы думаете, не найдется «доброжелателей»? — Делайте что хотите, — раздраженно произнес Дик. — Хотите приключений на свою голову — пожалуйста. — Ну, приключений на свою голову я и так нахватал с избытком, -миролюбиво произнес Ларт. — Давайте не ссорится на прощание. К тому же Пьер Дави сейчас при дворе — он действительно может помочь с пропуском. — Пьер Дави? — Дик почувствовал, как у него отвисает челюсть. — Он здесь, в столице? Что он здесь делает, он должен быть с Савиньяком! Дави и Тювье пришли когда-то с Олларом, что он может искать у Ракана? — Я встретил его вчера, случайно, — пояснил Ларт. — Он был послан Савиньяком с донесением и остался в Олларии, так как королеву бросили в Багерлее. А после переворота тем более не счел возможным оставить Катарину Оллар. Он предан ей. — Королеве везет на рыцарей, всегда находятся те, кто готовы кинуть к её ногам и жизнь и честь, — Дик изо всех сил старался говорить спокойно, что, ввиду предмета обсуждения, давалось ему с трудом. В эти минуты, как никогда ранее, ему хотелось стереть из памяти собственный поступок. — Он влюблен, — Ларт посмотрел в окно, — и поэтому считает своим долгом защитить ту, что была и осталась его королевой. — Это дело касается только Пьера Дави. Странно только, это говорите мне вы, который имел все основания перейти под другие знамена и все же остается верным клятве. Он, как я понимаю, присягнул Альдо Ракану? — Да, — Ларту было крайне неприятно, но он не считал нужным прерывать этот разговор. — Он перешел на службу Ракану. Что вы на меня так смотрите, Окделл? Вы хотите, чтобы я сказал, что предательство — всегда предательство, чем бы оно не было вызвано, что Дави — подлец? Но я собираюсь воспользоваться его возможностями и поэтому не имею права его судить. Это выглядело бы достаточно некрасиво. Каждый выбирает за себя! Кроме того, вы ещё очень молоды, вы не знаете, что значит любить и на что человек способен ради любви! — Вы правы, я этого не знаю, — холодно подтвердил Дик. — И права судить за его выбор у меня нет. Но вам не кажется, что вы подходите к людям с разными мерками? Ларт вспыхнул, но промолчал. — Но, в сущности, мне все равно. Сказать я хочу не об этом. Дави и его род не имеет обязательств перед Раканами, а вот перед Олларами — да. Поэтому Дави нужно хорошо постараться, чтобы доказать свою лояльность. — На что вы намекаете? — Ларт судорожно сжал кулаки и шагнул к Ричарду. — Вы поняли на что, — Ричард не сдвинулся с места. — К сожалению, в отличие от вас, я не считаю Дави порядочным человеком, и поверьте, у меня есть на это основания. Ваш случай подходит, чтобы подтвердить свою лояльность, неужели это не ясно? Чтобы быть полезным королеве, ему нужно быть рядом с ней. Чтобы быть рядом с ней, необходимо пользоваться доверием власти, уверить их в том, что он навсегда порвал с прошлым. Он будет делать это ради неё, иначе жизнь потеряет смысл, и тогда все, что он делал или сделает, можно будет рассматривать только с одной позиции. Но жертвы во имя королевы — совсем другое. Не сомневаюсь, что найдутся многие, кто его оправдает. — Вы, — Ларт еле сдерживался, — вы считаете, что имеете право говорить такое и клеветать на человека? Вас, сына предателя, вытащили из нищего Надора, дали прекрасное воспитание, сделали все, чтобы вы могли жить в Талиге и служить своей стране, которую ваш батюшка продал бы по кускам, удайся мятеж! Если хотите знать, Сильвестр и Алва поступили абсолютно верно, в такой ситуации выход был только один, иначе через несколько лет страна получила бы ещё один мятеж или ещё одного Борна. Но несчастная бумага, подделанная для того, чтобы этого не случилось, в ваших глазах перевешивает все, что они сделали для вас и для страны! Дик буквально отшатнулся от собеседника. — Не смейте говорить о том, в чем вы не разбираетесь! Так поступили не с вами! — Алве повезло, что вы не пробились в первые ряды, чтобы посмотреть на смерть человека, который, несмотря на все свои недостатки, разрешил вашей семье жить! — Как видно, вы находите странное удовольствие в изуверствах. Может, следовало задержаться в Багерлее и испытать ещё раз то, что вы испытали и что, по-видимому, сейчас испытывает Первый маршал? — Вы, судя по всему, удовлетворены! — огрызнулся Ларт. — Нет, — честно ответил Дик. — Я слишком долго пробыл с ним вместе, и, чтобы там ни было, я не хочу, чтобы над ним издевались! — Лучше пристрелить? — Вы считаете наоборот? — Мне жаль, что я вам обязан и на данный момент связан словом. — Не стесняйтесь, граф, жизнь по нынешним временам вещь дешевая, так что считайте себя свободным от благодарности. — Ну что ж, если мне суждено будет выжить и вернуться сюда, я думаю, вы мне не откажете. — Ни в коем случае. Не могу сказать, что сочту за честь, но с удовольствием расплачусь за все, что вы мне наговорили. Ларт неожиданно невесело рассмеялся. — Мы плохо расстаемся, Окделл. Мне жаль. К Казалось, что мы понимаем друг друга. Во всяком случае, я хочу сказать, что благодарен вам и желаю удачи, если вы примите такое пожелание от Рене-бретера. — Приму. Если я ошибся и все удастся, значит, я буду иметь удовольствие встретиться с вами в Нохе. Знаете, граф, пожалуй, тогда я согласен сказать в лицо Дави, что он — порядочный человек. Безопасной дороги вам и вашей спутнице! Дик поднялся наверх, а Ларт поплотнее завернулся в плащ, надвинул шляпу и вышел из дома. *** По стенам уютного зала пробегали разноцветные сполохи; переплетаясь в причудливые узоры, они походили на отсветы каких-то фантастических витражей. В углу пылал камин, а может, человеку, который сидел за столом рядом с ним и сосредоточенно смотрел на шахматную доску, это всего лишь казалось. Он провел в этой комнате долгое время, но до сих пор не мог понять ни того, сколько здесь находится, ни того, зачем он нужен хозяйке этих хором, которая сидела в кресле напротив и задумчиво наблюдала за ним, вертя в руках бокал с алым, как кровь, вином. На столе дымилась чашечка с шадди, и он машинально потянулся к ней под насмешливым взглядом женщины. — Седьмая, кардинал. Это вредно даже здесь, поверьте! Но Сильвестр все же протянул руку и отхлебнул ароматный напиток. — Что ещё может мне грозить? Синеглазая женщина улыбнулась и, отставив бокал, поплотнее укуталась в шаль, которая, как казалось Дораку, тоже была соткана из разноцветных сполохов. — Усталость, кардинал. Сердце болит и здесь, и однажды эта боль пересилит даже ваше желание победить меня. Кардинал вернулся к доске. Он опять проигрывал, к тому же безнадежно. — Вы прекрасно играете, эреа. Честно скажу, что не встречал никого, кто бы мог выигрывать у меня две партии из четырех. Синеглазая красавица с улыбкой развела руками и, взглянув на доску, передвинула ладью. — Вам опять не везет, кардинал! Сильвестр резко поставил чашку на стол и схватился за сердце. — Я же вас предупреждала, — грустно заметила женщина. — Что на этот раз? — резко спросил он. — Вы же знаете, это не из-за шадди! Что там случилось? — Ваша последняя партия, господин кардинал, всего-навсего ваша последняя партия. Впрочем, и в предшествовавших ей, вы иногда делали неверные ходы, которые привели или могут привести к весьма печальным, последствиям, увы. Не для вас, конечно. Она извиняюще улыбнулась. — Вы, конечно, не скажете, где я ошибался? — Нет. Те партии сыграны. Вино в её бокале переливалось всеми оттенками красного, и кардиналу казалось, что цветные тени, падающие на доску и светлую скатерть, напоминают то рассветные облака, то пятна крови. — Нельзя было так уверовать в собственную непогрешимость, Ваше преосвященство, — в голосе женщины послышалась насмешка. — Вы решили разыграть все сами и заранее убрали с поля те фигуры, которые могли спасти положение. Вы хороший игрок, но самоуверенность губит даже таких, как вы. Боюсь, вы возомнили себя Создателем! А вы — всего-навсего человек с больным сердцем. Смотрите! Сильвестр замер, глядя, как на доске фигуры начали двигаться сами, тесня, сшибая друг друга и падая. Он наклонился, вглядываясь в лица пешек, слонов, коней, узнавая и не узнавая. — Нет, — ему казалось, что он вскрикнул, но губы лишь слегка шевельнулись. — Этого не может быть! Вдруг маленькая черная пешка легко заскользила с одной клетки на другую, не встречая никакого сопротивления, за ней двинулись конь, другие пешки и положение на доске кардинально переменилось. Черный король горделиво встал на своей половине доски в окружении черных и белых фигур. — Но этого не может быть, — Сильвестр откинулся в кресле и улыбнулся. — Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Его собеседница рассмеялась. — Я же говорю, ваша самоуверенность вас погубит, кардинал, вернее, уже погубила! Как можно было сбрасывать с доски такую фигуру! — Но он действительно был пешкой, — Сильвестр вздохнул. — Хотя, конечно, это ошибка. Надо было тогда довести дело до конца, но я решил, что очистить Олларию от излишне ретивых Людей Чести в тот момент важнее. Лицо у него стало жестким и замкнутым. — Да, ошибки оказались непростительными, — вид у женщины был задумчивый. Впрочем, ошибки в таких играх непростительны всегда. Но Сильвестр её не слушал, наблюдая за изменениями на доске. Когда белая ладья встала с черным королем, он сделал непроизвольное движение, желая вернуть её на место, но женщина остановила его властным движением. — Это результат ваших ходов, кардинал! И Сильвестр застыл, лишь наблюдая за происходящим. Ему очень хотелось одним движением смести фигуры с доски и расставить снова, но он лишь опять потянулся к чашечке с шадди и, делая маленькие глотки, смотрел, как в очередной раз меняется позиция на доске. Неожиданно ему показалось, что в комнате ещё кто-то есть. Он с удивлением поднял голову. Шахматы в руках молодого человека были самые обыкновенные, а не живые, как у него. Он стремительно двигал их по черно-белым клеткам, сосредоточенно хмуря брови, до тех пор, пока белый слон не замер в длинных пальцах. Кардинал широко раскрыл глаза, в ожидании его решения. — Ваше Преосвященство? — участливый голос сводил с ума. — Я же говорила, такое количество шадди не доведет до добра! Сильвестр молча смотрел туда, где только что сидел игрок. — Вам что-то померещилось, кардинал? — Эреа, что вы хотите за право переиграть партию? — он поставил пустую чашечку на стол. — Переиграть невозможно, — холодно сказала женщина. — Вы проиграли! — Я не доиграл, — кардинал улыбнулся. — А это разные вещи. Так какова ставка? — Почему вы уверены, что я соглашусь? — глаза красавицы сощурились. — Потому что я зачем-то сижу здесь, а не бреду по Лабиринту, потому что вы дали мне в руки шахматы, потому что сидите и смотрите за моими… ну, назовем их угрызениями совести. Вам, по-видимому, это надо не меньше, чем мне! Я не ошибся? Женщина улыбнулась и, наконец, отпила глоток из бокала. — Меня мало волнуют судьбы конкретных людей и даже государств. Но равновесие следует восстановить, нарушать его опасно. Попробуйте доиграть, если сумеете, конечно. Сильвестр потянулся к застывшим фигурам. — Не ошибитесь ещё раз, кардинал. Все же люди –не шахматные фигуры. Они сами выбирают свои ходы. — Тогда зачем? — Сильвестр откинул голову на спинку кресла. Синеглазая улыбнулась, оставив вопрос без ответа, и посмотрела на шахматную доску. — Вы проиграли мне три партии. Один к трем. Это будет честно, кардинал Сильвестр. — А вы безжалостны, эреа! — И это говорите мне вы! — женщина беспечно рассмеялась. — Итак? Сильвестр подвинул к себе доску и нахмурился.