Путь к надежде

Мы шли по полутемным коридорам дворца, где пахло неизвестными благовониями и сыростью. Поднявшись на третий этаж, Леди Аилинэль подвела меня к двери, за которой оказалась просторная комната, служившая приемной и спальней. Мебель в комнате была покрыта белой тканью. Слабый голубовато-желтый свет из окна освещал достаточно, чтобы понять, что в этих покоях уже очень давно не появлялся их обитатель. Светильник, что был в руках Леди, вырвал из мягкой полутени участок стены возле широкой кровати. Она осторожно убрала белое покрывало, закрывавшее висевшую на стене картину и, освещенная желтоватым светом, нашим взорам предстала гравюра на металле. Рукой искуснейшего мастера на ней было вырезано изображение совсем молодого, приятно улыбавшегося эльда. Он носил кафтан старомодного кроя с широкими рукавами и туго затянутым поясом. Лицо нолдо показалось мне знакомым. — Это твой отец, — сказала Леди Аилинэль. — Он сам вырезал ее и еще много других. Живя здесь, он любил вырезать по металлу. Я пристально рассматривал изображение. Подпись гравера сообщала, что «Аранвэ Альвион вырезал сие 14 Января 1350 года». Не верилось, что отец мог сам вырезать гравюру. Да ещё сделать это с таким мастерством. Ведь за все годы, проведенные подле него и матери в Виньямаре, а потом и в Гондолине, я ни разу не видел, чтобы он занимался чем-то подобным или хотя бы имел под рукой инструменты для резьбы. Леди Аилинэль одну за другой снимала белые простыни с мебели и картин в комнате, которая, как я понял, принадлежала моему отцу. Здесь были множество гравюр, выполненных в самых различных техниках. Сохранились и наброски, сделанные отцом на пергаментах и нацарапанные на металлических пластинах. Его талант художника был несомненен. Живое на его гравюрах и набросках казалось живым, одушевленным. Изящество и тонкость линий поражали воображение. Мастерство резчика и понимание строения вещей, а также тел и лиц эльдар, были абсолютны и непостижимы. Сюжеты изобиловали изображениями животных: лошадей, охотничьих собак, диких оленей и косуль, величавых озерных птиц и прочих обитателей леса. Детали внешнего облика эльдар-охотников были тщательно выверены и вырезаны с великой точностью. Рассматривая его работы, я словно узнавал другую, всегда остававшуюся скрытой от нас с матерью, часть души отца. Мы привыкли видеть его лицо серьезным и сосредоточенным. Взгляд был встревоженным, слегка прищуренным, брови изогнуты в беспокойстве. Одеждой благородному Аранвэ служили чехлы, надевавшиеся под доспех, поверх которого надевалась шелковая туника с гербом Тургона. За пояс были заткнуты пара длинных сабельных мечей и два коротких обоюдоострых кинжала. Меж тем, с гравюр и набросков, на которых отец изображал себя, на меня смотрел веселый молодой квендэ с неизменной улыбкой, одетый в щегольские кафтаны и опоясанный шелковыми златоткаными поясами. Такими же представали на его творениях и многочисленные друзья — улыбающиеся, смеющиеся, веселящиеся в роскошных залах или посреди зеленого луга, окруженные охотничьими трофеями. Когда я был занят рассматриванием очередной гравюры, на пороге неожиданно возник Альвэ: — Ты уже видел, каким был твой отец, живя здесь, — молвил он сурово. — Теперь настало время показать тебе главное. Я не понял смысла его слов и провел остаток вечера в беспокойстве. Тревожилась, как я заметил, и Леди Аилинэль. Не зная, как лучше поступить, я решил выждать до утра, не задавая вопросов. Сразу после завтрака благородный Альвэ приготовился отправиться в дозор и пожелал взять меня с собой, наделив конем из своей конюшни. Мы проехали через городской центр с оживленной уже с утра центральной площадью и оказались в той части Тириона, где много было заброшенных в запустении домов, лишившихся своих хозяев. Остановившись у одного из таких небольших каменных домиков, казавшегося необитаемым, Альвэ сказал мне: — Слезь с коня и войди внутрь! — Что там, господин? — спросил я, взглянув на покосившуюся крышу. — Войди и узнаешь! — прокричал в ответ Альвэ. — Там главное, что ты должен знать о твоем отце! С этими словами он развернул коня и ускакал прочь. Я остался один посреди тихой пустынной улицы. Помедлив немного, я решился, слез с лошади, подошел к массивной покореженной от времени двери и приоткрыл ее. Дверь с тихим скрипом подалась вперед, впуская меня внутрь, в залитый светом Анара приемный покой. Я замер на пороге — внутри дом выглядел обитаемым. Здесь кто-то жил. Было чисто и цветы в горшках казались ухоженными. На столе стояла стеклянная чаша, наполненная молодыми яблоками. В воздухе витал аромат готовящейся в соседнем помещении пищи. Глядя на эту простую жизнь, я уже собирался уйти, когда дверь в глубине залы открылась и уверенной походкой в нее вошла неизвестная дева. Увидев меня, она тут же выпустила из рук глиняную чашку, наполненную травяным отваром, и та разлетелась вдребезги, звонко ударившись о каменный пол. — Простите, госпожа, — начал я. — Я вовсе не хотел напугать вас… Она стремительно бросилась ко мне, крепко обняла и прижалась, пряча лицо на моей груди, вздрагивая от сотрясавших ее рыданий. Жалость к несчастной переполнила мое сердце. — Госпожа, чем я могу помочь вам? — спросил я ее. — Как? — всхлипнула она. — Разве ты не знаешь, что я ждала тебя здесь все это время, ни на день не теряя надежды?! — воскликнула нолдиэ, выпуская меня из объятий. — Меня? — переспросил я. — Но как это? Почему? И кто вы?! — Ужели ты забыл меня? — вопрошала дева. — Разве не ты клялся мне в вечной любви! Разве не ты просил дожидаться твоего возвращения из Эндорэ?! — Моя госпожа, здесь ошибка… — начал я, но был прерван другим голосом, раздавшимся из-за спины говорившей со мной девы: — Нет, мама! Это не он! На пороге кухни стояла Серлотэль — дева, что приняла Маладора за своего отца, когда мы высадились в Альквалонде. — Прошу, не надо! Приглядись, ведь он моложе меня! Я встретила его в порту три дня назад и даже не подумала бы назвать отцом! Серлотэль подбежала к матери и попыталась обнять за плечи, но та вырвалась и продолжала: — Это он! Я не могла ошибиться! Взгляни на него! Это твой отец! — кричала, указывая взглядом на меня, нолдиэ. — Что вы здесь делаете? — обратилась ко мне рассерженная Серлотэль. — И что сделали с моей матерью, если она зовет вас моим отцом? Я не сразу нашелся, что ответить, и стоял, пошатываясь, не в силах понять, чего от меня требуют. Наконец, собравшись с мыслями, я произнес: — Я — Воронвэ, сын Аранвэ. Благородный Альвэ указал мне этот дом, сказав, что здесь я найду главное о моем отце, — сказал я, обращаясь к обеим нисси. — Сын Аранвэ… — прошептала нолдиэ, приходившаяся Серлотэль матерью. — Но как же это?.. Сама Серлотэль лишь зло глядела на меня исподлобья. Лицо ее сделалось очень бледным. Оставив мать и дочь в плену замешательства, я зашагал прочь от их дома. Ноги отказывались нести меня. Я сел на каменную скамью рядом с каким-то заброшенным строением и постарался привести в порядок мысли.