On the wrong side of reality

У всего есть точка невозврата. Сложнее всего признаться себе в том, что она уже пройдена. Что пройдена даже не одна точка невозврата, а несколько. За Кейт до сих пор никто не пришёл. Никто из её родного Нью-Йорка. Хотя это могли сделать и Америка, и Билли, и даже какой-нибудь Локи. Врачи сходятся на мысли, что рассудок к Кайлу Райнеру никогда не вернётся. Дина не отвечает на сообщения уже трое суток. Может быть, после того, как Кейт написала ей о концерте «Fall Out Boy», который устраивает у себя в клубе Оливер. О Хэле Джордане ничего не слышно ровно полгода. Информации о нём нет ни у «Феррис Эйркрафт», ни у Лиги Справедливости, ни у Корпуса Зелёных Фонарей. Она только пять дней назад вернулась с Оа — глухо. Кажется, его похоронили и там. Кейт открывает глаза субботним утром. Смотрит в потолок своей съёмной квартирки. Считает до ста. Несколько раз. Просто чтобы успокоиться. Отрицание уже не помогает. Настало время принять простые истины: она здесь навсегда, Кайл пытался помочь ей и сошёл с ума, Дина может не вернуться, Хэл Джордан мёртв. И у неё всё ещё есть детективное агентство «Хоукай Инвестигейшенс», сэр Галахад и фикус, Зелёная Стрела и — пора бы уже и это принять — Оливер Куин. Он давно мог бы её бросить — ведь у них больше не было общих друзей, общих дел, и даже тренировки Оливер почему-то отменил после Рождества. Но он помогал Кейт с переездом с квартиры Хэла, навещал по вечерам, звал в клуб, оплачивал аренду офиса и ходил с ней в больницу к Кайлу. Странно: Оливер не был для Кейт самым близким человеком в этом чужом городе, хоть и протянул ей руку первым. Теперь он остался единственным. Да, можно ходить на шопинг и в кино с Теей, перебрасываться ничего не значащими вежливыми фразочками с соседями по офисному зданию, встречаться на крышах с Зелёной Стрелой, — но ближе Оливера никого нет. И не получается ни с кем сблизиться. Потому что не хочется; потому что, кажется, все близкие люди рано или поздно оставляют Кейт Бишоп или с ними приключается некоторое дерьмо. И от Оливера стоит держаться подальше, и она даже, кажется, говорила ему об этом как-то недавно, когда он подвозил её домой из клуба под утро. Только он не слушает. Идиот. Слишком похож на другого идиота, всем, кроме умения обращаться с луком. Кейт лежит в смятой постели бесконечно долго, пока за окном не светлеет окончательно. Почти зло думает о том, что вечером в клубе — концерт, что Оливер звал её туда настойчиво, как ещё ни разу никуда не звал; что этот концерт, возможно, он для неё и устроил. И она полна решимости… не ходить. Потому что очередная точка невозврата где-то слишком близко. Кейт уверена, что не пойдёт на концерт, когда вздрагивает, наконец ступая ногами на холодный дешёвый ламинат. Кейт уверена, что не пойдёт на концерт, когда варит на кухне кофе для себя одной, когда поливает фикус, кормит сэра Галахада, рассматривает в зеркале бледный след от зажившего ножевого ранения в плечо и шрам от стрелы, всаженной под ключицу. Потом у неё звонит телефон. — Я попросил их подкорректировать плейлист, — говорит Оливер без предисловий. — Они не собирались играть «Get Busy Living or Get Busy Dying». Но она просто обязана прозвучать вживую в моём клубе. Так ты идёшь? Кейт закрывает глаза и шумно отпивает остывший кофе. Это была первая песня, под которую она утащила Оливера на танцпол в Рождество. Почему-то она это помнит. Неизвестно, зачем. — Чёрт с тобой, — отвечает Кейт. — Буду в клубе в девять. *** После второй «Зелёной феи» басы пробивают до дрожи, и гитарные рифы становятся ярче, и всё, что происходит в пронизанном абсентовыми лучами зале, кажется одновременно нереальным и очень простым. Людей так много, что никто будто и не замечает Оливера, скачущего с ней на танцполе, довольного и счастливого, как и сама Кейт. У него на висках капельки пота, он раскраснелся и расстегнул рубашку, он почти сорвал голос, но упрямо выкрикивает слова песен, пытаясь перекричать вокалиста: скажи, что тебе больше нравятся парни вроде меня. Он смотрит на неё; она не смотрит ему в глаза. У Оливера вся грудь в шрамах, и Кейт видит их впервые, и ей ужасно хочется их коснуться. Протянуть руку. Обвести каждый. — Если бы я умел петь, — говорит он, склоняясь к её уху в перерыве между песнями, тяжело и хрипло дыша, — я бы вылез на сцену и спел с ними. Кейт смеётся. Кладёт ладонь ему на грудь, словно пытаясь шутливо оттолкнуть. — Если ты собираешься это сделать — принеси мне ещё «Фею». Возможно, если я хорошенько нажрусь, то утром всё ещё буду с тобой разговаривать. Он идёт за коктейлем. Кейт стоит посреди кружащегося, нервно мерцающего в лучах стробоскопа танцпола, одна. Смотрит на сцену. Закрывает глаза под тихий электрический звук, свист и аплодисменты. Басы прицельно бьют куда-то в сердце, пытаясь заставить его замедлиться — но оно бьётся всё быстрее и быстрее. We've gone way too fast for way too long And we were never supposed to make it half this far… Он подходит сзади. Обнимает её левой рукой за плечо — даже не обнимает, лишь слегка касается ладонью, и правой подносит бокал ближе к губам Кейт. Она не забирает его, даже почти не открывает глаз — обхватывает соломинку губами, тянет ледяной коктейль, не отрываясь. Ей вдруг становится всё равно, что есть за пределами этого зала, что происходит вокруг: есть только абсент, тоник и колотый лёд, горячая осторожная ладонь на обнажённом левом плече, оглушительные басы и пронзительные аккорды, и голос вокалиста: Oops I did it again, I forgot what I was losing my mind about Oh, I only wrote this down to make you press rewind And send a message that I was Young and a menace… Кейт убирает ладонь со своего плеча — и Оливер вздрагивает так, что с ножки бокала срывается ледяная капля, падает на её грудь. Когда она кладёт его руку на своё бедро, ниже, чем заканчивается короткое фиолетовое платьице — он замирает и не дышит. Людей так много, что их никто не замечает, и Кейт допивает коктейль залпом из рук Оливера, и он медленно, мучительно осторожно и вежливо гладит её бедро, слегка задевая край платья, цепляя пальцами резинку чулок, и в виски бьют абсент, кровь и бесконечное: молод, опасен, молод, опасен. Она всё-таки забирает у него бокал, в котором уже только колотый лёд и соломинка — чтобы освободить обе руки. Разворачивается. Наверное, она просто сходит с ума — иначе почему губы Оливера кажутся такими знакомыми на вкус, почему этот поцелуй будто бы уже случался? Почему он не отстраняется, ведь он же трезв, почему… почему целует её в ответ так, будто давным-давно этого хотел? Пальцы скользят по его влажной груди. Woke up on the wrong side of reality And there's a madness that's just coursing right through me... — Кейт, — говорит Оливер сорванно, дышит ей в лицо выпитым ею же абсентом. Говорит так, будто сейчас добавит, что это неправильно. — Меня заводят твои шрамы, — перебивает она, и чужое сердце в изуродованной груди обгоняет биты. Оливер целует её сам — так, будто только что прошёл точку невозврата. If I am off the deep end I'm just here to become the best yet I'm just here for the psych assessment I'm just here for the for the For the fall... Кейт хватает его за руку. Тянет к подсобке, но Оливер мотает головой. Тащит её прочь от сцены, сквозь толпу, к бару, хватает брошенную там впопыхах куртку и вытаскивает Кейт на улицу. Куртка ложится на её плечи — тяжёлая, пропахшая дорогим парфюмом. Если они заговорят — кто-нибудь передумает, точно передумает, и это будет правильно, и это будет невероятно глупо, и это… Они оба не хотят передумать, и Кейт садится на мотоцикл позади Оливера, обнимает его, забирается горячими ладонями под рубашку. Она раньше никогда не ездила с ним на мотоцикле, не приходилось; но и это сейчас кажется чертовски знакомым. Гул двигателя приглушён после клуба, будто доносится со стороны, будто всё это и не с ней, и не с ним, и прохладный февральский ветер, хоть и бьёт в лицо, но не отрезвляет. Оливер, кажется, хочет остыть — но не чувствует холода, и не помогает даже то, что он делает лишний круг по её кварталу: его спина чертовски напряжена и дрожит, когда Кейт прижимается теснее. Грёбаная песня всё ещё грохочет где-то внутри — даже когда они быстро, слишком быстро поднимаются по лестнице в уснувшем подъезде, и мистер Куин, блистающий на обложках и билбордах, нетерпеливо притискивает перспективного частного детектива к стене между этажами. Пачкает её шею её же фиолетовой помадой, и Кейт путается в собственных каблуках. Они так и не заговаривают. *** Ещё можно повернуть назад, думает Кейт, закрывая дверь квартиру изнутри. Почти роняет ключи на тумбочку у входа. Можно отдышаться, сходить в холодный душ — по очереди — и всю ночь смотреть какие-нибудь фильмы или мультики, жевать задолбавшую пиццу, догоняться алкоголем. Это дурная, совсем дурная идея, но… Слишком сложно отказаться. Слишком сложно, когда уже полгода никого не было, когда так сладко тянет внизу живота, когда Оливер стоит напротив и смотрит на неё, перепачканный фиолетовым, в расстёгнутой рубашке. Открытый, больше не прячущий ни одного своего шрама. У него, оказывается, под ключицей — почти такой же, и взгляда не оторвать. — Кейт, — выдыхает Оливер. — Ты ведь не хочешь этого. Ты сама… — Заткнись, — она морщится и делает шаг навстречу. — Я хочу. И это действительно точка невозврата. Он подхватывает её под ягодицы, даёт обнять себя ногами, сбивает спиной вешалку с одеждой — и Кейт нервно смеётся в его губы, прикусывает их. Маленькая тёмная квартирка кружится, не разобрать, где пол, где потолок, где кровать; важно только то, что она хочет Оливера, а Оливер хочет её, и, видимо, уже давно. Важно не назвать его чужим именем, целуя за ухом, тыкаясь носом в короткие колючие светлые волосы. Хуже происходящего было бы только затащить в постель Зелёную Стрелу. Бретелька у платья лопается, как тетива, и Оливер сумбурно извиняется куда-то в её волосы, ведёт кончиком носа по шее Кейт, пока она сдирает с него рубашку. Откуда у него столько шрамов? Почему он их так старательно прятал? Хотя, пожалуй, правильно прятал. Шрамы не к лицу миллиардеру. Трудно поверить, что с таким телом, с этими отметинами, которые не пересчитать губами, Оливер — не герой. Это кажется невероятным и даже преступным. И это делает всё гораздо проще: ведь Кейт Бишоп не умеет влюбляться в обычных людей. Мир переворачивается, опрокидывается, и Оливер нависает над ней — живой и горячий. Накрывает губами шрам под ключицей — как будто хотел сделать это с самого первого дня, когда сам и вынул эту стрелу. Замирает на полусогнутых руках, и Кейт вдруг становится до дрожи ясно, почему он возился с ней всё это время, почему приглашал в ресторан, почему устроил этот концерт. — Ты же хотел выйти на сцену, — шепчет она, нервно смеясь. — В другой раз. За такой выход на сцену меня выгнали бы из собственного клуба, — отвечает Оливер. Ведь это же неважно, рассеянно думает Кейт, когда ладонь Оливера скользит по внутренней стороне её бедра. Всё это — неважно. Оливер — не Клинт: Клинт никогда не вжимал её запястья в подушки и не целовал шею до темноты перед глазами. Оливер — не Зелёная Стрела, хотя сейчас, именно сейчас, её пьяное подсознание говорит, что они похожи, что они одинаково целуются и одинаково пахнут, и у Зелёной Стрелы должен быть такой же шрам на бедре. Оливер — это Оливер, а это значит, что у Кейт не будет с ним ничего серьёзного. Просто у них случится не одинокая ночь, желанная обоими до одури. — Ну же, — распалённо выдыхает Кейт, но Оливер всё медлит, так бессовестно, что уже хочется взвыть. И она переворачивает его на спину — легко, будто на тренировке, только на этот раз Кейт кажется, что Оливер поддаётся. Что он мог бы легко удержать её под собой, просто он совсем не против смотреть на неё снизу вверх. Кейт всё ещё движется в ритме песни, в ритме общего пульса, и Оливер отзывается ей в такт, и его ладони жгут бёдра. Странно — их тела как будто давно знакомы, даже ближе, чем они сами. Когда Кейт приходит в себя, комната всё ещё кружится, и всё ещё не ясно, где пол и где потолок — но это и не важно. Оливер сидит, обнимая её, гладит дрожащие длинные ноги, уткнувшись носом в плечо. — Вот и всё, — бормочет он. — Ещё чего, — Кейт прикусывает его ухо. — Тебя никто не отпустит до утра. Ещё не всё. Ещё не точка невозврата?.. *** Утром на пол наступать совсем не холодно: босая нога попадает на скомканную рубашку Оливера. Он ещё спит — ночь выдалась длинной и безумной, и Кейт бесконечно перематывает её в памяти, ощущая, как ноет тело, осмысливая, что они вытворяли, в каких позах, сколько раз. Вот тебе и миллиардер. Надо бы разбудить его, всучить вещи и вежливо выпинать из квартиры — но Кейт оборачивается, разглядывает его, ведёт пальцем по шраму на плече и усмехается самой себе в ответ. Поднимает с пола рубашку — та пахнет только дорогим парфюмом, хоть всё его тело вчера блестело от пота. Люди иногда совершают тупые иррациональные поступки. Особенно если эти люди стреляют из лука, защищают ночные улицы и пережили минимум шесть сотрясений мозга. Может, поэтому Кейт накидывает рубашку Оливера на голое тело, уже не вспоминая, как отказалась от его рубашки в первый день знакомства. Не думая о том, что вообще-то не носит рубашки случайных мужчин на одну ночь. Оливер — всё-таки не совсем случайный. И, пока Кейт варит на кухне кофе на двоих, впервые за долгие и страшные полгода, она изобретает речь. Он — единственный её близкий человек в этом городе и в этом мире, и поэтому ему нужно сказать всё как есть. Вот прямо сейчас. Объяснить: она — Фиолетовый Капюшон, то есть Хоукай, то есть уже Зелёный Фонарь, и всё это с её стороны было совсем нечестно, потому что вообще-то она не любит таких, как Оливер — в её вкусе кто-то вроде Зелёной Стрелы. Она непременно разобьёт ему сердце, и это в лучшем случае — с ней же вообще опасно находиться рядом, и поэтому Оливер должен бежать из жизни Кейт, роняя тапки, хоть ночью и было так хорошо, что коленки до сих пор подкашиваются. Хоть его голубая рубашка очень подходит к её глазам. Пока турка подходит на плите, Кейт поливает фикус, кормит сэра Галахада, повторяет себе: она здесь навсегда, Кайл пытался помочь ей и сошёл с ума, Дина может не вернуться, Хэл Джордан мёртв, с Оливером надо распрощаться. Спотыкается о брошенную — почему-то на кухне — туфлю и ругается себе под нос. Оливер ворочается в кровати и садится, потирая переносицу. Сверкает шрамами и свежими царапинами. Поднимает глаза на стоящую в дверном проёме с туфлёй в руке Кейт. Подготовленная речь забывается от того, как он смотрит. И от того, что он говорит. — Я — Зелёная Стрела, — выдыхает Оливер. Туфелька на шпильке летит точно в того, кто на самом деле был рядом с Кейт Бишоп все эти полгода. Днём и ночью. Всегда.