* * *
Однако в машине дурашливое настроение Виктора бесследным образом испарилось. И чем дольше они ехали, тем мрачнее он становился, смотрел в окно, трепал между ушами отогревшегося Мокко, норовящего цапнуть за перчатку. Юри предусмотрительно помалкивал, мало ли, может, воспоминания накрыли человека. Как там говорила Мила? Русская меланхолия. И бояться ее не нужно. Хотя Юри с твердой уверенностью старого фаната и в прошлом умелого сталкера мог сказать, что местом рождения Виктора Никифорова был Санкт-Петербург, это позднее его родители перебрались в среднюю полосу России, но сам Виктор все равно остался тренироваться в школе олимпийского резерва в северной столице и жил в интернате. Так что особых воспоминаний у Виктора и быть не должно. Хотя откуда Юри было знать?.. Такси остановилось у сравнительно не новой шестнадцатиэтажной серой высотки. Юри с Мокаччино вышел из машины первым, Виктор чуть задержался. — Счет за попорченные чехлы? — спросил Юри, когда Виктор захлопнул дверь бордового ниссана. — Попросил подождать полчаса. Вряд ли мы пробудем здесь дольше. Юри прошибло предчувствие чего-то не слишком приятного. — Куда мы приехали, Виктор? — В мой отчий дом, но был я тут от силы раз пять за последние десять лет, — Виктор нацепил улыбку с маркировкой «для папарацци», и сердце Юри скатилось в желудок. Во что Виктор его втягивал? И зачем? Спрашивать заведомо бесполезно. «В горе и в радости, в болезни и здравии…» Слабоумие — болезнь, а клятву, пусть и не озвученную, держать надо. Юри потер пальцы правой руки, кольцо будто бы огнем горело, притом, наверное, тем же больным и опасным, каким горели глаза Никифорова, вслушивающегося в домофонные гудки. — Да? — раздался из динамика приятный женский голос. — Мам, это Витя. Юри нахмурился. Пару секунд динамик молчал, а потом выплюнул непонятные помехи, словно на том конце тяжело и грустно вздохнули. Магнитный замок запищал, подъездная дверь открылась. Отныне врата ада будут для Юри этой дверью, тяжелой, железной, черной и в ржавых языках пламени. Виктор не соврал. Они не пробыли в до невозможности просторной (а Юри еще наивно считал апартаменты самого Виктор нерационально большими!) и слепяще-светлой квартире и сорока минут. Темноволосый Юри и Мокко с грязными лапами, натоптавший в прихожей, будто бы специально спущенный Виктором с поводка и успевший отметиться даже на светлом ворсе ковра в гостиной, в доме семьи Никифоровых выглядели как белые путешественники на фотографии с каким-нибудь африканским племенем. Иначе говоря, были совершенно не к месту. Встретила их русоволосая женщина с знакомыми Юри чертами лица, недоуменно-испуганным изломом бровей и таким же взглядом. У Виктора тоже иногда проскальзывало подобное выражение, когда его вырывали из размышлений или попросту сбивали с толку. — Здравствуй, Витя, — женщина неловко улыбнулась, оправляя на себе шелковое домашнее платье с журавлями. — Здравствуйте, эм… — Юри, — подсказал Виктор, до того как сам Юри рискнул даже подумать о том, чтобы открыть рот. — Кацуки Юри. Мы женаты. Он театрально сдернул с руки перчатку, изящно демонстрируя кольцо. Юри молча принялся разматывать шарф, стараясь отсвечивать по минимуму, как и просил его Виктор, пока они поднимались на лифте. В голове, конечно, крутился вопрос: а зачем ты меня вообще сюда притащил? Но еще два дня назад Юри принял решение довериться реке и плыть по течению и не собирался отступать от этого нехитрого плана действий. — Нашел, чем гордиться, — на пороге гостиной возник высокий мужчина в феске и со светлыми — не разберешь, седые или просто пепельные, — волосами, которые, видимо, и передал своему сыну. — Собаку убери. — Мокко, — Виктор коротко свистнул. Пудель мгновенно примчался на зов, не забыв задеть мокрым от снега боком штанину мужчины; тот только поморщился и сделал два широких резких шага вперед. — Приветствую в моем доме. Меня зовут Аркадий Валентинович. Это моя жена Дарья Матвеевна. Юри, едва успевший повесить куртку на вешалку, уже готов был протянуть руку для уже привычного европейского приветствия, но мужчина неожиданно склонился в традиционном восточном поклоне. Юри замешкался всего на секунду, прежде чем ответил тем же. — Кацуки Юри, — прошептал он, выпрямившись. Почему-то Юри иррационально хотелось извиниться за все и сразу, за себя, за то, что они явились без предупреждения, за грязные лапы Мокко, за льдистую ухмылку Виктора и за то, что стоящим перед ними людям посчастливилось быть родителями одного русского чемпиона тоже. — Чаю? — робко предложила женщина. — Мне — любого ароматизированного. Ему — гёкуро. Делись запасами, папа, — Виктор схватил Юри за руку и проволок мимо родителей с самым наглым видом. — Мокко, сидеть. Жди. Ему до нервной дрожи хотелось выдернуть руку, одернуть Виктора и заставить объясниться, но титаническим усилием он это желание от себя отогнал. В лифте Виктор попросил довериться и обидеться уже после. В тот момент Юри фразу понял не до конца и списал на языковые тонкости, но сейчас ее смысл начал понемногу проясняться. — И что же тебя привело, Витя? — Соскучился, — меланхолично ответил Виктор, оглядывая родителей обманчиво безразличным взглядом. Насколько Юри мог судить по напряженной линии его плеч: ему точно было не все равно, он просто умело актерствовал, коли уж зрители собрались. Смотрел Юри либо исключительно на Виктора, когда тот открывал рот, либо в собственную кружку. Пялиться по сторонам было бы невежливо, а неловкость мамы Виктора и скрытая агрессия его же отца крепко давили Юри на психику. — Удивительно, — холодно процедил Аркадий Валентинович. — Согласен, — Виктор чуть наклонился вперед и неожиданно одарил всех присутствующих обворожительнейшей улыбкой. — Видели новости? Юри клацнул зубами о стенку кружки. Если он правильно понимал, к чему клонит Виктор, то… — Так это все-таки правда. И какой же вариант развития событий истинный? — отец Виктора прищурился точь-в-точь, как сам Виктор, когда Плисецкий отпускал слишком грязный комментарий. — А ты как думаешь? — Виктор откинулся на спинку стула и слегка запрокинул голову так, что смотрел теперь несколько свысока. — За что боролись, на то и напоролись. — Гениально. — У меня нет времени вести словесные баталии с взрослым человеком. Я должен работать. Аркадий Валентинович встал из-за стола и, уничижительно выплюнув напоследок «рад знакомству», вышел из кухни. — И это я слышу, наверное, все двадцать девять лет своей разудалой жизни, — Виктор, проводив спину отца нечитаемым для Юри взглядом со смесью тоски и негодования, переключился на мать и будто невзначай оборонил. — Мам, а у меня сегодня день рождения. Пару бесконечно неловких для Юри секунд мать и сын просто смотрели друг на друга. Дарья Матвеевна смотрела испуганно, сведя к переносице тонкие светлые брови. Виктор беспечно улыбался и крепко сжимал ручку кружки, прятал дрожавшие пальцы, потом, не убрав улыбки, поднялся на ноги, взял Юри за предплечье и вывел обратно в прихожую. Они оделись в полнейшей тишине. Юри зацепил ошейник Мокко карабином поводка и вышел на лестничную клетку. Виктор захлопнул дверь. Дарья Матвеевна, по-видимому, так и осталась сидеть на кухне. Юри отмер только в такси: — Терпеть не могу гёкуро. — Что первым в голову пришло, то и сказал. Они же все равно все одинаковые. — Ну, для тебя да. Любитель этой жуткой кислой химозной красной дряни. От нее даже кружки не отмываются! — Не оскорбляй клюквенную Tess! Препираться из-за чая было легко и приятно. Юри даже немного расслабился и смог наполовину стряхнуть с себя тяжелую атмосферу, прихваченную из слишком светлой квартиры и, казалось бы, намертво к нему приставшую. — И куда мы теперь едем? — Теперь точно домой. — В отель? — О, лучше! — Виктор повернулся к Юри от окна и улыбнулся, теперь по-настоящему. — Тебе понравится. — Ты так и про поезд говорил, — проворчал Юри сквозь наползшую на лицо ответную улыбку. — Я ошибся? — Двое суток — все-таки перебор. — Тогда хорошо, что я еще не успел взять обратные билеты. — Просто чудесно.* * *
В этот раз такси привезло их к пятиэтажному дому с облупившейся оранжевой краской. К облегчению Юри, с таксистом Виктор расплатился и громко рассмеялся, успокоив его окончательно, когда из динамика домофона раздался недовольный женский голос. — Ну наконец-то, боже ж ты мой! Виктор с Юри даже подняться толком не успели, а дверь на лестничной клетке третьего этажа уже распахнулась, и на пороге ее появилась невысокая полная темноволосая женщина. — Тебя не дождешься! — крикнула она по-русски, стоило им показаться в поле зрения. — Вы пешком с вокзала шли?! Поезд прибыл два часа назад! — И я по тебе скучал! — Бегом сюда! Юри с интересом наблюдал, как Виктора бесцеремонно сграбастали за шарф, дернули на себя и крепко-крепко обняли, а потом порывисто оттолкнули: — Ну, чего застрял на пороге! Давай шевелись, проходи быстро! Все еще смеющегося и что-то бормотавшего на родном языке Виктора пропихнули в прихожую, свою долю ласки и трепа между ушами получил Мокко и отправился вслед за хозяином и вот остался Юри… — Ну, здравствуй, наконец! — женщина широко улыбнулась и заговорила по-английски, сверкнув внимательными карими глазами. — Ой, я знаю, кто ты и откуда ты! И программа у тебя на национальных была восхитительная. Меня зовут Алевтина Леопольдовна. И я няня этого твоего непутевого. Юри явственно почувствовал, как у него лицо вытянулось, опустились плечи, а вслед за ними и уголки рта, потому что выговорить то, что вроде бы должно было быть именем, он не сможет никогда в своей жизни или, по крайней мере, не в ближайшие пару лет. Тишина продлилась недолго. Виктор не вытерпел и таки откровенно заржал из глубин квартиры. Сама Алевтина Леопольдовна расплылась в хитрой улыбке: — Расслабься, Юри-кун! — произнесла она в этот раз по-японски, а Юри окончательно перестал что-либо понимать. — Ученики зовут меня Тина-сенсей, а ты можешь просто Тиной. Или с «-сан», если тебе так спокойней будет. Добро пожаловать! После того, как у Мокко были вымыты лапы, а у Юри с Виктором — руки, Тина-сан погнала их обоих переодеваться «в удобное и домашнее». — Да ты издеваешься, что ли? — вопросила Тина-сан, когда Юри с Виктором вошли в небольшую кухню. — Это ж Яшкина тельняшка. Ты что, ее таскаешь до сих пор? — Не понимаю, о чем ты, — отмахнулся Никифоров, плюхнувшись на табуретку и подогнув под себя одну ногу. — Мы голо-одные! — И есть будете холо-одное! Еще бы дольше ехали. Вы где были-то? Не поверю я в дообеденные пробки ни за что в жизни. — Нас таксисты не брали из-за Мокко, — пожал плечами Виктор. Юри ситуацию в общем и целом не догонял. Виктор старательно замалчивал визит к родителям. Тина-сан старательно пыталась эту страшную тайну выведать. За двадцать минут, что они находились в квартире, вопрос был задан раз пять. — Врет? — поинтересовалась Тина у Юри. Юри под прищуренным взглядом Виктора отрицательно повел головой. К тому же, он действительно не врал, несколько служб им отказали, прежде чем они добились машины. — Да ладно, здесь служб такси-то раз-два и кончились, — Тина-сан загремела тарелками, расставляя их на столешнице кухонного гарнитура. — Покайся, Витька, сама догадаюсь, хуже будет. — А тебе догадываться, что ли, нужно? Тина-сан оторвалась от вытянутого из духового шкафа противня, стянула с руки прихватку и к ужасу Юри (эти люди его до нервного срыва доведут!) треснула ей же вмиг посмурневшего Виктора по затылку. — Дурень. Не нужно. Папашка твой мне позвонил, — женщина шагнула вперед и запустила руку Виктору в платиновые волосы, а потом наклонилась и коротко поцеловала его в макушку. — Вот надо тебе над собой издеваться, да? Без драмы спокойно не живется? — Просто проверял. — А его-то зачем потащил? — А что, мне на вокзале нужно было его бросить? Или в такси, или вообще к тебе сперва завезти? — Надо было сразу ко мне ехать. Так, все! — Тина-сан метнулась обратно к дымящемуся противню. — Отставить соплежуйство. Сегодня праздник, в конце концов!* * *
Юри на новом месте спалось просто отвратительно. Тина-сан сперва хотела загнать их с Виктором в свою спальню под предлогом того, что там кровать будет пошире, и удобней им будет, и вообще это логично. Но Виктор, как любил говорить Фельцман, уперся рогом, сам разложил диван в зале, достал постельное белье и пледы, потребовал подушек и сообщил, что спать хочет рядом с елкой и поближе к кухне, а остальное его решительно не волнует. Юри был с ним отчаянно согласен. Теснить хозяйку еще больше не хотелось, а они и так притащили в сравнительно небольшую квартиру себя в количестве двух штук и гиперактивного пуделя. — Я же утром буду ходить тут мимо и шуметь! — нахмурившись, выдала Тина-сан свой последний аргумент. — Юри танком не разбудишь, а я — законченный жаворонок, еще похлеще тебя! Так что кто проснется первым — бо-ольшой вопрос. Спокойной уже ночи! — парировал Виктор, в конце по-детски высунув язык. — Ой, бог с вами! — покачала головой Тина-сан и скрылась в своей комнате, захлопнув дверь. — Ну наконец-то, — блаженно протянул Виктор, падая на спину. — Ой, бл… — упал и приложился макушкой о стену. Все-таки диван и вправду был узковат. Все-таки диван и вправду был узковат, но зато шире, чем купейная полка. Примерно так успокаивал себя Юри, пока Виктор, следуя своим эгоистичным инстинктам, не перекатился на самую середину их узкой постели, решительно оттесняя Юри к краю, и жарко не засопел в плечо. А еще Юри было душно, хотя оба пледа и так были скинуты на Виктора, открывать окно он пытался, но тогда уснуть мешали проезжающие мимо машины. Юри проворочался еще минут десять, перепробовал все возможные способы пристроить руки и ноги, но удобной позы так и не добился. Виктор по-прежнему слишком жарко дышал в шею. Юри попытался лечь повыше, но воткнулся головой в подлокотник, психанул, сел, диванные пружины противно заскрипели, а Виктор замычал что-то во сне и придвинулся еще ближе. Юри взъерошил взмокшие волосы и потер руками лицо. Да уж, глупо обвинять Виктора и «новое место» во внезапно настигшей бессоннице. Дело-то явно крылось в другом. В этой поистине сумасшедшей неделе, которая выбила из колеи всех. А особенно в сегодняшнем дне. В событиях, уместившихся в короткие двенадцать часов, которые Юри самостоятельно осмыслить не мог, и что-то ему подсказывало, что ждать в этом помощи от Виктора бесполезно. Хотя все они и были напрямую связаны с ним. В горле пересохло. Тина-сан переборщила с карри. Тяжко вздохнув, Юри спустил с дивана ноги. Диван отозвался возмущенным пружинным скрежетом. Мокко, который в эту ночь из-за нехватки места к хозяйскому ложу допущен не был и лежал под слабо мерцавшей матовой гирляндой елкой, поднял голову и замотал хвостом. — Т-ш, — Юри приложил указательный палец к губам и тут же вскрикнул, впечатавшись бедром в кресло, не замеченное в темноте. Недовольно застонав, Виктор приподнялся на локтях. Проснулся. — Я за водой, — успокоил Юри. — Стаканы… левый шкафчик, — бормотнул он по-русски и снова уронился на подушки. Спросонья всегда забывал про их постепенно решаемую языковую проблему. Юри махнул на это рукой, уверенно двинувшись в сторону коридора. На кухне Юри откровенно завис, рассматривая ночной укрытый снегом двор. Забытый стакан с водой мерз на подоконнике. В голове роились тучи вопросов. Мила просила его ничему не удивляться и спустить Виктору с рук все возможные выходки, сказала, что Виктор везет его знакомиться с очень важными для него людьми, что сам он тоже переживает по этому поводу и вероятнее всего что-нибудь да натворит. Юри тогда ничего не понял, кроме как что его везут к родне. Теперь перебирал в памяти сотни Викторовых интервью, пытаясь выловить из них что-то об отношениях в семье. Не вспомнил ничего. Подобных тем Виктор всегда мастерски избегал, по большей части отшучиваясь. С Юри он тоже об этом никогда не говорил, а лезть в такое Юри считал неприличным, поэтому прекрасно жил и в неведении. Дожился, видимо. — Юри? — раздалось из-за спины. — А ты чего в темноте? Подавив стыдный испуганный вопль, Юри порывисто обернулся. В дверях стояла Тина-сан в цветочном халате и недоуменно моргала на него глазами, а потом широко улыбнулась. — Не спится? — она, зевнув, щелкнула кнопочкой светильника над обеденным столом; кухню тут же залило теплым желтым светом. — Мне вот тоже что-то. Будешь чай? Юри согласно покивал, потом негромко спросил по-английски, хотя Тина-сан в разговоре с ним использовала японский, из-за чего Виктор вечером периодически злился, так как ничего особо не понимал: — Надеюсь, вы не из-за меня проснулись? — Ой, брось ты! — отмахнулась захлопотавшая над чайником Тина-сан. — Это всего-навсего подкрадывающаяся старость, мой мальчик. Садись. В ногах правды нет. Юри покорно присел на табурет и уже через пару минут изучал поднимавшийся над кружкой пар. Тина-сан пристроилась напротив, обнимая пальцами обжигающий фарфор. — А у тебя какое оправдание? Почему не спишь? — поинтересовалась женщина, хитро на него поглядывая. — Впечатлений много? Переутомился? Юри опять кивнул. Впечатлений было столько, что еще программы на четыре хватит, а это два сезона, как-никак. — Юри, могу я кое-что спросить у тебя? Потому что Милка мне не призналась, Фельцман — старый дурак, трубку не взял, а Витька героически помрет, но не расколется. Юри быстро сообразил, в какую сторону подул ветер. — А что с виском? — Тина-сан цепко схватила Виктора за подбородок, повернув его голову вбок, а другой рукой подняла пепельную челку. — Упал, ударился, — бесхитростно сообщил Виктор, подмигивая напрягшемуся Юри. — Головой? Это ж как? — Лезвием в трещину попал, равновесие потерял и ка-ак воткнулся виском в ограждение. Думали, сотряс, а тут так, синячок, — лгал Виктор с поразительнейшей непринужденностью, от которой у Юри холодок по позвоночнику пробежал. А что если он и ему, Юри, иногда так врет? С кристально честными глазами и самым невинным в мире лицом? — А с губой что-о? — придирчиво протянула Тина-сан, вроде бы удовлетворившаяся предыдущим ответом. — А это уже вон к тому товарищу вопрос, а не ко мне, — усмехнулся Виктор; у Юри лицо пошло красными пятнами, и он моментально уткнулся в тарелку, скрываясь от проницательного взгляда Викторовой няни. Тина-сан рассмеялась: — Да ну вас! Темпераментная молодежь! — Еще кака-ая, — поддакнул Виктор. Юри пнул его под столом. — Мне мои дети с работы показывали несколько статей, — замявшись, пробормотала Тина-сан, как бы подбирая слова. — Витя всегда талдычит, чтобы я не верила всякой писанине, а только его словам, но тут как-то больно все… на правду похоже. Женщина подняла на Юри неожиданно усталый и печальный взгляд, безмолвно молящий. К демонам этого Никифорова, который так легко обманывает дорожащих им людей. Юри так делать не станет. — Да, — тихо прошептал Юри, а потом спохватился, опомнившись, что версий было две, и судорожно затараторил: — В смысле, нет, это не я, вы не подумайте. Это было нападение. Какие-то… кто-то. Да мы, в сущности, и не знаем кто… Они… — Юри, Юри! — Тина-сан протянула руку, накрыв его пальцы. — Помедленней. Мой японский не настолько хорош. Устной практики давно не было. Может, лучше английский? — Хорошо, — Юри глубоко вдохнул и выдохнул пару раз, успокаивая разошедшееся сердцебиение; эта тема оставалась для него довольно болезненной, несмотря на все уверения Виктора, что все в порядке. — Было нападение. Из-за нас. Но вроде бы ничего серьезного. И Виктор… Ему уже намного лучше. Если сравнивать с тем, что было. — Значит, было все-таки, — Тина-сан на пару секунд спрятала лицо в ладонях. — Вот молчаливый засранец же. И да, Витя умеет подтирать в памяти неприятные моменты. Потрясающее качество. Главное ему только не напоминать. Нет, ну убила бы. Виском он ударился о бортик. Нашел дуру. Так и хотелось спросить, а руки в какую задницу засунул, что на башку свою дурную падал-то? Юри затопило злорадное чувство удовлетворения и радость из-за того, что не так уж и гладко удалось Виктору соврать. — Ты, надеюсь, на себя-то простынку вины не тянешь за произошедшее? — осторожно спросила Тина-сан. — А то он мне рассказывал, что ты любишь временами обвинить себя во всех грехах людских… Теперь Юри положительно удивился, Виктор разговаривал о нем со своей бывшей няней? — Стараюсь не зацикливаться, — тем не менее, уклончиво ответил он, потому что иногда его все-таки накрывало тем, что если бы он не влез в жизнь Виктора с этим дурацким видео, не принудил его притащиться в Японию и в итоге не окольцевал по собственной глупости, то Виктор, возможно, никогда бы не узнал этой пронзительной ненависти и унижения. — Вот и молодец, — похвалила Тина-сан, а потом покусав губы и, нахмурившись, добавила: — Ну, теперь ты спрашивай. Уверена у тебя много вопросов. Не стесняйся. Услуга за услугу. Сначала Юри битый час пихался локтями и коленями, теперь любимой его женщине приспичило чайник кипятить посреди ночи. Из чего тут стены? Из рисовой бумаги? Виктор приподнял голову и недовольно уставился на полоску света в коридоре. Юри не спешил возвращаться, чайник, спасибо, господи, щелкнул кнопкой и заткнулся. Виктор только успел подумать, что сейчас его благоверного заболтают до потери пульса, сознания и ориентации в пространстве, как словно в подтверждение его теории из кухни раздались приглушенные голоса. На японском. Нет, у них положительно отсутствует совесть. И да, Витя, все-таки нужно поднапрячься и научиться если уж не читать, то хотя бы говорить на языке страны восходящего солнца по-человечески, а не на дикой смеси с английским. Однако, провидение повернулось к Никифорову лицом и распахнуло пальто удачи. Из уст Алевтины Леопольдовны вырвалась мольба о всесильном и вездесущем «эйго», и Юри покорно заговорил на английском. И вот лучше бы и дальше трепались на японском, а Виктор бы тихонько негодовал на собственную лень, утопая в любопытстве. «Было нападение. Из-за нас» Твою-ю ж ма-ать!.. Серьезно, Юри? Серьезно?! Спасибо! Первым желанием было вскочить, ворваться на кухню, схватить этого шалопая за ухо и уволочь из цепких няниных лап. Потом подключился мозг, и Виктор передумал. Пусть. Так оно, возможно, и лучше. — Эй, — Виктор зацокал языком, привлекая внимание пуделя. — Иди ко мне. Мокко. Мокаччино сначала тупо повиливал хвостом, видимо, как и хозяин, лениво рассуждал: так ли ему хочется вставать, — но стоило Виктору еще и призывно похлопать ладонью по дивану рядом с собой, как пес моментально вскочил из-под елки и уже через секунду вылизывал ему подбородок. И вот пусть Юри теперь думает, как убрать этого лохматого засранца отсюда. Виктор ему помогать не станет после таких подстав. И вообще. Пусть спит под елкой. Юри долго молчал, сосредоточенно глядя в кружку. Все примерные вопросы, которые приходили в голову, казались слишком наглыми и бестактными. О, ками-сама, да они и были такими! Тина-сан вежливо ждала. Промучившись еще пару минут, Юри спросил самое очевидное и абсолютно не то, что собирался: — У Виктора плохие отношения с родителями? — Ну, — Тина-сан постучала кончиками пальцев по кружке. — Не сказала бы я, что они плохие. Нельзя характеризовать то, чего в сущности нет. Отношения у Вити с родителями отсутствующие. — А почему? — Юри подавил желание захлопнуть рот ладонью и с позором скрыться в подстольной стране, потому что вот он — первый вырвавшийся бестактный вопрос. Однако Тина-сан вопреки всему не собиралась высказывать ему за отсутствие благовоспитанности. Она подперла сухим кулачком щеку и вгляделась в Юри внимательным-внимательным взглядом. Он почувствовал, как кровь сперва стремительно прилила к щекам, а потом так же стремительно от них отхлынула. — Ну, ты забрался каким-то чудом дальше всех, — задумчиво произнесла Тина-сан, не прекращая сверлить его взглядом. — И ты, в отличие от всех прочих бывших и его окружающих нынешних, был со мной честен. И Витька при тебе очень мило и по-дурацки улыбается. И, что поразительно, он тебя слушается. Ну или прислушивается хотя бы… С тем, что Виктор его слушается, Юри был решительно не согласен и абсолютно не понимал, исходя из каких соображений Тина-сан сделала такие выводы, но спорить не решился. Что значило «забрался дальше всех», тоже было непонятно, но, наверное, уже и не так важно. — Хорошо, — женщина всплеснула ладонями, одарив Юри еще одной ласковой улыбкой. — Нам понадобится больше чая. Виктор резко вскинулся. Это решительно переходило границы. Все границы. Она там ополоумела, что ли? Или изощренно мстит? Второе, конечно, вероятней. Он уже почти соскочил с дивана с твердым намерением прям вот сию секунду разрушить их идиллию околоподъездных бабок-сплетниц, но в последний момент осекся… И лег обратно, подтащил к себе заворчавшего пса, как плюшевую игрушку, и зарылся носом в курчавую шерсть. А ты разве не ради этого все затеял, Никифоров? Не ради этого пересек две тысячи километров в душном поезде? Не ради этого снова ощущал себя куском говна под отцовским взглядом и терпел монашески-смиренное материно лицо? Вот тогда лежи молча, радуйся тому, что всю трудную работу опять делают за тебя, и упивайся тем, какой ты гребаный трус, что не смог самостоятельно открыться перед родным человеком. Стоп. Родным?.. Да, Никифоров, родным. Чужие не бросают ради тебя семью на другом конце света, не мучаются с визами, регистрациями, языком и акклиматизацией. Так что именно родным. Давно. Бесповоротно. И окончательно. И только не начинай тут сопли разводить. — Знаешь, Юри, — Тина-сан пальцем постучала по своему подбородку, Юри бездумно проследил за ее жестом, практически весь обратившись в слух, — воспринимая мои слова, ты должен делать большущую скидку на разницу в наших менталитетах. Юри согласно мотнул головой. Уж что-что, а это он за почти год проживания в России и почти два рядом с Виктором прекрасно научился делать. — Не подумай, что для всех русских в порядке вещей халатно относиться к собственным детям и их рождению. Нет, не так. Ладно, сначала. Дашку и Кешку ты ведь уже видел? Его биологических родителей? Юри снова кивнул, подозревая, что два непонятных слова были именами. — С отцом Вити я училась на одном направлении, писала с ним научные статьи. Интересы у нас совпадали. Восток и Азия. Китай, Япония, тюрки. Каким чудом он пересекся с Дашкой из педагогического, понятия не имею, но факт остается фактом. Молодость есть молодость. Юность мозгов не знает, юность чувствует чувства. И в результате Дашке девятнадцать, Дашка на втором курсе и Дашка беременна. Витей. Кешка, как благородный рыцарь, отпираться и прятаться не стал и повел ее под венец. Удовлетворил, так сказать, собственное семейство, Витькины бабушка с дедушкой колупали его тем, что бобылем останется. Сам Кешка никогда не скрывал, что дети его не интересуют, брак не интересует и вообще свою жизнь он собрался возложить на алтарь востоковедения. Окружающие, конечно, таким заявлениям усмехались и не верили. Все думали, что молодость, что глупость, одумается, поймет, что свет клином не сошелся на науке, что семья нужна и важна, дети нужны и важны, традиционные ценности, в конце концов, никто не отменял. Ну и все героически ошиблись. Свет клином все-таки сошелся, а семья она так, она для галочки. Когда Витя родился, Кешка ретировался со всей поспешностью, уехал по обмену куда-то на Окинаву и застрял там почти на полтора года. Меня по-дружески попросил помочь Дашке, мол, тяжело ей, трудно. А она ж еще и училась. Бабушки и дедушки с обеих сторон дружно друг друга прокляли. Дашкины родители обвинили Кешкиных в том, что девчонка учиться теперь нормально не может, а он свалил к черту на кулички. Кешкины вопили Дашкиным, что лучше надо было дочь воспитывать. В общем, ситуация стара как мир. Так и жили. Кешка обменивался опытом, мы с Дашкой спали по очереди. Витя был громким ребенком, еще и простудили мы его как-то в первый же месяц, кололи антибиотики. Жуть. Кешка вернулся, ребенок его все так же не интересовал, а Дашку цапнула какая-то дурная муха, и она вдруг решила, что недостойна своего Кешки, потому что не такая умная, как он, не занимается наукой, как он, и вообще бессмысленно тратит свою жизнь и время, когда он занят важными вещами, и ударилась в детскую психологию. И во-от в один момент я осознала, что четырехлетнее белобрысое недоразумение Никифоров Виктор Аркадьевич зовет меня «мамой», потому что занималась с ним исключительно я, забирала из садика, отводила на каток и слушала, что творожная запеканка гадкая. Как я уговаривала его меня так не называть, ты даже не представляешь. А он же еще упрямый такой, и вот ничего ты ему не докажешь. Уперся в то, что в садике рассказывали, что мама добрая, мама заботится, мама слушает, маму любить надо. Согласно его детскому мировоззрению, я мамой и была. Пришлось выкручиваться баснями про «животик», и с горем пополам мы с ним сошлись на том, что я все-таки няня, что я его люблю и забочусь о нем, а Даша — мама, потому что он из ее «животика» появился. Вот такая у нас глупая шведская семья получилась: два так и не выкатившихся светила науки, активно пытавшиеся все-таки выкатиться, жалостливая к чужому горю с манией самопожертвования я и любвеобильный ребенок, которому родительского внимания решительно не хватало. Иногда я задумываюсь, что эти отсутствующие отношения получились из-за меня, что меня было слишком много, что, может быть, я помешала развитию семьи, притирке, взаимодействию. А потом вспоминаю, как мы уезжали из Питера. Кешку переводили на кафедру в Тюмень, жену он, естественно, вез с собой, и меня прихватил, так как без меня у него работы не писались. Я хорошо работаю с матчастью, умею выбирать нужное. Витя на тот момент уже был на хорошем счету у Фельцмана. Яшка расставаться с ним не хотел. Ох, никогда не забуду его удивленное лицо, когда он весь такой воинственный собирался с боем выдирать Витьку из родительских лап, а ему так спокойненько: «Ну раз нужен, вы берите». И вот с тех пор Витя от родителей обособился совсем. Если до переезда и разлуки какая-то связь еще существовала, день рождения, редкие откровенные разговоры, то к пятнадцати Витиным годам они даже с Новым годом перестали друг друга поздравлять. Пытались заниматься его воспитанием и поддерживали его только я да Яшка, а из семьи у него была только сборная. Вообще, все это можно было сказать короче, но мне хотелось, чтобы ты поточнее во всем этом разобрался. Витя был просто ребенком у двух детей, притом ненужным ребенком. Кешка ему как-то так и ляпнул, идиота кусок, честное слово. Из-за этого Витя до сих пор обижается на них. Да и не прекратит, думаю, обижаться. Это не та вещь, которую прощают легко. Чувствовать себя брошенкой при живых родителях, приятного в этом мало. Тина-сан замолчала. Юри казалось, что он забыл, как двигаться и дышать. Он получил ответы, которые хотел, это да. Но только они его нисколько не успокоили. Стали понятны все ссылки Виктора на его семью, на поддержку, которую Юри от них получал. Юри почему-то никогда не думал, что может быть по-другому. А вот, оказывается, может, да притом еще под самым носом. — Шел бы ты, наверное, спать, Юри, — произнесла Тина-сан, поднимаясь из-за стола и собирая пустые кружки. — Да и я подремлю пару часиков. Витька-то правда самый настоящий жаворонок, соскочит уже скоро. Спать? Юри недоуменно посмотрел на женщину. Да как ж тут после такого уснешь? Но в ответ согласно кивнул, скомкано поблагодарил за откровенность, получил в ответ очередную ласковую улыбку и вышел из кухни. К собственному негодованию, но не удивлению Юри обнаружил на своем месте Мокаччино. Пес на попытки от него избавиться реагировал вяло, ворчал, скулил и ни в какую не хотел уходить, но в один момент обиженно тявкнул и все-таки спрыгнул на ковер. Наверное, Юри больно прихватил его за шкирку. Виктор спал, едва ли лбом не упершись в стенку и натянув плед почти до макушки. В очередной раз прокляв скрипящие пружины, Юри, повозившись, утроился рядом, засунув под плед лишь озябшие босые ступни. Повернув голову на подушке, долго смотрел куда-то сквозь Виктора; в груди сплетались тепло и горечь. Тепло потому, что если Юри хотя бы немного знал Виктора, то Виктор привез сюда Юри именно за этой кухонной историей. Горечь потому, что за Виктора было элементарно обидно. Почему с хорошими людьми так любят случаться разные вселенские пакости? Юри сам не заметил, как уснул, пресытившийся переживаниями организм взял свое, разрешения не спрашивая. Юри снова снился «Юбилейный». Снова темнота, каток и плачущий мальчик, только теперь мальчик не отталкивал его, а сам повис на шее, крепко оплетая руками. Утром Виктора разбудил грохот тарелок, скворчание масла и духота. Выпутавшись из-под руки Юри, Виктор окинул комнату сонным взглядом, припомнил ночное перемывание собственных костей, иррационально захотел свалить в параллельную реальность, где ничего этого не произошло. Размечтался, в общем. — Доброе, — поприветствовала его няня, когда тот бочком вполз в кухню. — Кофе на столе. Услышала, как ты в ванную пошел. Юри еще спит? — Спасибо. Да, — Виктор с наслаждением втянул густой кофейный запах, но пить не стал. Горячий. — Я выгуляла Мокко, если что. — И за это благодарен, — пробормотал Виктор, наблюдая за тем, как няня ловко перевернула пальцами желтый блин. — Ой, вот пока не забыла опять. И пока Юри не проснулся, — Алевтина Леопольдовна быстро метнулась к холодильнику и вытащила стеклянное блюдо с конфетами «Птичье молоко», как сперва показалось Виктору. — Помню, что Юри лишние калории во вред прыжкам, так что вчера их попридержала. Блюдо примостилось перед Виктором, а няня поспешила снять блин со сковородки. — Конфеты? — недоуменно спросил Виктор. — Сырки. Творожные. Помнишь, как в детстве их любил? Я сама делала, так что не морщись. — Задабриваешь? — прищурился Виктор, но один сырок моментально утащил. — А ты что, полночи уши грел? — Отита не будет. — Нет бы спасибо сказать… — За что? — Витька, доболтаешься, — пригрозили ему деревянной лопаткой. — И вообще, ни за что не хочешь извиниться, а? — Прости. — За что? — За то, что не сказал о том, что и без того не очень тебя касалось. Алевтина Леопольдовна раздраженно вздохнула, отложила поварешку с тестом, сняла с огня сковородку и выключила плиту. — Терпеть не могу, когда из тебя начинают папашкины повадки лезть, но что поделать, одна дурная кровь и единые гены. Ты вот сейчас шутишь, что ли? — женщина уставилась на Виктора самым своим укоризненным взглядом, уперев кулаки в бока. — Все, что касается тебя, касается и меня. И наоборот. Сколько повторять-то можно? — Да-а? А как же ощущение страшной вины за разрушение семьи Никифоровых? Унесла ребенка из гнезда. Помогла ему стать более-менее приличной личностью. Какая же ты у нас плохая, оказывается. Сроду бы не подумал. — Умолкни уже. Виктор обиженно нахохлился, уставился в окно и отпил кофе, обжегся. — И ты все перевираешь. Я ни о чем не жалею и ни в чем себя не виню. Особенно в каком-то «разрушении семьи Никифоровых». И я горжусь тем, что я «более-менее» помогла стать личностью Виктору Никифорову, сколько-то-там-кратному чемпиону мира, национальной гордости и просто человеку, который знает, чего хочет от этой жизни, берет это и этого не стесняется. Я горжусь тобой, глупый. Алевтина Леопольдовна неспешно пересекла кухню, позволяя Виктору слегка переварить услышанное, и крепко обняла его за шею, зарывшись пальцами в волосы за ухом. — Спасибо, — прошептал Виктор, обнимая ее в ответ за талию. — Да было бы за что, мальчик мой, — няня отстранилась и пальцами приподняла его подбородок, ласково вглядываясь в родные голубые глаза. — И ты, пожалуйста, возьми себя за горло и поговори с Юри обо всем еще раз. Получать информацию из первоисточника все же лучше. Да и тебе проще станет. Хорошо? Виктор прикусил губу и за отсутствием возможности кивнуть, сомкнул и разомкнул ресницы. — Умничка мой, — широко улыбнулась няня, а потом деловито заставила Виктора наклонить голову и закопалась пальцами в волосы на макушке. — Вить, а Вить? — М-м? — А Кешка-то почти совсем облысел… Виктор испуганно заскулил, закрыв лицо руками, а Алевтина Леопольдовна рассмеялась и упорхнула допекать блины. Диетические. На яичных белках, овсяной муке, воде и молоке в соотношении два к одному. Как же все-таки трудно обслуживать этих привередливых фигуристов в быту…