* * *
После позднего для Юри завтрака Тина-сан уволокла его в зал, а Виктора оставила мыть посуду. Тот, конечно, возмущенно открыл рот, но под грозным взглядом тут же его захлопнул, предварительно закинувшись еще одним сырком, и поплелся воевать с подтекающим краном. — Он все слышал, — как бы между прочим доверительно сообщила Тина-сан, выкладывая перед Юри разношерстные самоучители по русскому языку. — Ой, не трясись. Если вдруг до тебя еще не дошло, то он притащил тебя сюда исключительно в образовательных целях. Понимаешь? Так что он не злится, скорее доволен, как кот. Ребятам из моей группы вот этот товарищ нравится, — она сунула Юри в руки желто-красную книжку. — Говорят, просто и понятно объясняет. Мне-то как носителю языка судить сложно, а им вполне себе можно верить. — Спасибо, — Юри неловко повертел сборник и вернул его на место, с опаской поглядывая на коридор. Как-то по-дурацки все получалось. Виктор привез Юри в этот город, чтобы представить ему свою непростую закулисную жизнь. Представил. И, кхм, теперь собирался делать вид, что ничего не произошло? И ждал от Юри чего? Того же? Молчания? Нет, Юри-то в принципе такой вариант развития событий особого дискомфорта не доставит, но вот самому Виктору… Сам Виктор появился где-то еще минут через пять, стряхивая с рук последние капли и вынимая телефон из кармана растянутых спортивок. — Что, не переломился? — ехидно поинтересовалась Тина-сан. — Не переломился, — тем же тоном ответил Виктор, рухнув рядом с Юри на диван, устроил затылок у него на бедре, свесил ноги с подлокотника и принялся что-то быстро-быстро набирать на экране. — Вить, — Тина-сан потянулась из кресла и дернула его за ногу. — Я уже сто лет не видела, как ты вживую катаешься и прыгаешь. — А я при чем? Я места и в самолете, и на стадионе бронирую тебе каждый раз, но у кого-то детки, кто-то вечно не может. — Гляньте, взревновал как! — Делать больше нечего, — фыркнул Виктор и отложил телефон на журнальный столик. — Ты вообще к чему про это речь завела? — К чему-к чему. Посмотреть, наверное, хочу. — Привет, Сири! Покажи, как Виктор Никифоров выполняет четверные прыжки! — Умник, ключевое слово было «вживую», — засмеялась Тина-сан, перекрывая ответ голосового интерфейса. — Ну, значит, собирайся и едем в Питер. Посмотришь. — Вить, у меня елки на носу. Я не могу. — Повторюсь, а я при чем? Я где в твоей Тюмени найду каток нормальный? Хотя, ладно, каток — это десятая часть проблемы. Я с собой ни коньков, ни чего-то отдаленно похожего на форму не брал. Можем елку отодвинуть, и я на полу попрыгаю, если тебе интересно. — Ой, коньки можно напрокат взять! А форма… — Тина-сан ненавязчиво потянула его за штанину. — А может мне в трусах еще в люди выйти? — скептически протянул Виктор. — И никаких прокатных коньков. — Зажрались вы, Виктор Аркадьевич. — А вы не завидуйте, Алевтина Леопольдовна. — Ой, кончай дуться, Витька. Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — Тина-сан перегнулась через подлокотник и сцапала Виктора за голую пятку, защекотав пальцами ступню. — Ай, что творишь?! — тот, практически зарычав, вскинулся, подобрав к себе колени. — Да не дуюсь я и говорю же, был бы при коньках, так хоть во дворе соседям на радость тройки покрутил. Но уж извините, собирался я как-то странно. Зачем-то притащил пиджак, но ни одних брюк под него не взял. — А мне зачем-то положил сразу три галстука, но ни одной рубашки, — вставил Юри, пролистывая очередную книжку. — Пьяный, что ли, был? — засмеялась Тина-сан. — Не то что бы, — протянул Юри и тут же получил локтем в бок. — Аки хрусталь прозрачный. В смысле трезвый я был. Сезон вообще-то. Какой там пить. — Гусь ты хрустальный, — расхохоталась Тина-сан, зачем-то подмигивая Юри, на которого Виктор тут же злобно зыркнул вполоборота. — Ладно-ладно, верю, что порядочные спортсмены посреди работы не напиваются. Остается только вопрос, когда это тебя веселого к порядочным спортсменам причислили. — Ха-ха. Замолчали. Виктор улегся обратно, только теперь на бок, подсунув руку Юри под ногу, и снова уткнулся в телефон. Юри краем глаза заметил, что ковырялся он в каких-то картах, придирчиво увеличивал фотографии и фыркал, пролистывая отзывы. Тина-сан, как и Юри, бегло просматривала ранее вытащенные пособия и помечала что-то для себя на полях, наверное, упражнения, которые могли бы быть полезны ее новой учебной группе. Как понял Юри, она преподавала русский язык иностранцам, в основном выходцам из Азии, поэтому более-менее могла говорить на японском, общими фразами изъяснялась на корейском и «знаю, что не существует китайского, но в общем и целом в Пекине я и без английского не пропаду», этим самым английским она, к слову, владела превосходно, а еще, как ехидно ввернул Виктор, «занималась художественной самодеятельностью с детдомовцами». Сама Тина-сан призналась, что была сиротой и теперь «просто держалась своих». Про родителей она ничего не рассказывала. Виктор бормотнул тогда что-то про «блокадный Ленинград», но под выразительным взглядом моментально затих. — Уверен, что затея успехом не увенчается, но риск — дело благородных, — громко возвестил Виктор, приняв горизонтальное положение и по-прежнему не отрываясь от телефона. — И что это значит? — Тина-сан отложила учебник. — Это значит, что я заделался феей крестной и сейчас буду торговать голосом, — ответил он, вскочив на ноги и параллельно хлопнув Юри по коленке. — А ты сообрази, во что переодеться, и растягиваться начинай. Упс, как двусмысленно прозвучало, но, тем не менее, порадуй старушку вертикальным шпагатом. Юри почувствовал, как запекло кончики ушей. Ладно, это было не критично. — А мне вот всегда было интересно… — начала было Тина-сан. — Мы меняемся, — расхохотался Виктор откуда-то из коридора, но, видимо, ему показалось, что гвоздей в крышке гроба Юри было все еще недостаточно, поэтому он добавил: — Но Юри чаще сверху. Я ленивый. И потребитель. — Засранец, — рассмеялась Тина-сан. — Я не то спросить хотела! И ты кого старушкой назвал?! Виктор выдал что-то вроде саркастичного «ага-ага» и скрылся в ванной. — Разрешаю его убить, — торжественно возвестила Тина-сан, отсмеявшись. Юри только кивнул, уткнувшись заалевшим лицом в ладонь. Придушить бы его одним из трех бесполезных галстуков. Так хоть какая-то от них польза будет. И как он, ками-сама, должен «сообразить, во что переодеться», если Виктор сам сказал, что не брал ничего? Сшить, что ли? Виктор показался на пороге зала, когда Юри уже успел перерыть всю дорожную сумку на предмет чего-то отдаленно подходящего для какой-никакой тренировки и убедиться, что ничего такого не было. — Честно, не думал, что сработает. И в трех местах на мое «беспокоит Виктор Никифоров, которому негде тренироваться, не могли бы вы…» меня закономерно послали, но вот сработало же. Какой-то «Партиком». Это далеко? — Прилично, — Тина-сан возвела глаза к потолку, прикидывая расстояние. — На другом берегу. Часа за полтора доберемся. — А торопиться некуда. Нас раньше десяти вечера туда не пустят. За час до закрытия как раз. — Вить, ты серьезно про «беспокоит Виктор Никифоров»? — А в чем проблема? Должен же я извлекать хоть какую-то выгоду из чемпионства? — А Яшка тебя не прибьет? Опять же засветишься чем-нибудь где-нибудь? — Не прибьет. Наоборот, может, даже по головке погладит. Согласно его планам меня в Питере уже неделю нет. Тина-сан состроила одухотворенно-понимающее выражение лица, а Виктор переключился на Юри. — Думаю, ты хочешь сказать мне, что нас ждет ближайший «Спортмастер»? Юри кивнул, неопределенно поведя плечом. Шить он все-таки не умел, да и не из чего, а раз Виктор каток все же нашел, то вопрос экипировки вставал острее.* * *
До катка они добрались даже на полчаса раньше нужного времени через тернии торгового центра, консультанток, которые узнали Виктора и преследовали их все время, пока он придирчиво ковырялся в товарах, отказавшись от помощи, но раздав автографы. Тина-сан безмолвной тенью, изредка все же вставлявшей язвительные комментарии, вертелась рядом и долго смеялась над Виктором, на пару минут зависшим на фудкорте у кафе, предлагавшего пиццу по скидке. — Это его любимая, — доверительно шепнула она Юри. Однако Виктор себя пересилил и бодро поволок их к выходу. — А с коньками-то что, Вить? — спросила Тина-сан по пути домой, вышагивая между Виктором и Юри и вцепившись в локти обоих. — Прокат. — «Никаких прокатных коньков». — Цыц. — Шапку надел быстро. Цыцкает он мне тут. С утра минус двадцать пять было! Дома Виктор и Тина-сан переругались по поводу того, каким образом стоит добираться до ледового дворца. Виктор наставил на комфорте такси, Тина-сан требовала умерить траты и снизойти до общественного транспорта. В итоге два пытливых взгляда: синий «тебе со мной еще жить» и карий «Юри, скажи ему!» — вперились в Юри. Юри на чистом желании отплатить Виктору за все его пошлые намеки, намерения и поползновения совершенно не к месту, ну и не без капельки природной вредности, конечно, принял сторону Тины-сан. Виктор оскорбился до состояния скинуть на Юри пакет с вещами, усадить его с Тиной-сан вместе и уйти в другой конец автобуса с наушниками. — Страдалец, — улыбнулась Тина-сан ему в спину. Однако когда на одной из остановок в салон набилась довольно приличная компания девушек-подростков, Виктор моментально вернулся назад и замер у их кресел, вцепившись в желтый поручень, надвинув капюшон на глаза и уткнувшись носом в шарф. Тина-сан уловила от девушек шепоток о «длинных волосах» и «никифорове», перевела это Юри, а потом пустилась в воспоминания о том, когда же и почему Виктор решился подстричься. Юри слушал едва ли не с открытым ртом, иногда вскидывая взгляд на замерший статуей предмет разговора. Виктор притворялся игнорирующим всех вокруг, хотя проводки наушников уже болтались в петле шарфа, а не скрывались под шапкой. Юри улыбнулся подмеченному факту. Интересно, Тина-сан тоже это заметила? — Черт, я думал, это глупая шутка, — мужик за деревянной стойкой воззрился на Виктора, шлепнувшего по ней банковской картой и паспортом для вящей убедительности, крайне удивленным взглядом. — Что, у нас в сборной совсем все плохо? — Выгнали меня, — усмехнулся Виктор. — Теперь где могу, там и перебиваюсь. Ну так что? — У вас час. — Нужны коньки. Я сам подберу. — Да, пожалуйста. После консультанток и школьниц-студенток в автобусе Виктор справедливо ожидал, что и здесь придется тянуть на лицо улыбку и расписываться на чем придется, но мужик внезапно оказался адекватным, спокойно провел по пустым коридорам, показал, где раздевалка, где хранились коньки и где выход на лед, честно сознался, что с обеда им никто не занимался, так что качество покрытия «сами понимаете». Виктор понимал, что это его не очень сильно волновало. Они здесь не тренироваться собрались, а так, нянины хотелки потешить. — А вы, должно быть, тренер? — в какой-то момент обратился мужик к Алевтине Леопольдовне. Виктор аж воздухом подавился, а няня расплылась в улыбке и довольно ответствовала: — Ага, как же. Воспитатель младшей ясельной. Идите, переодевайтесь, мальчики. Продолжая прижимать кулак в перчатке ко рту, Виктор согласно мотнул головой и поволок молчаливого в силу характера и языкового барьера Юри к раздевалке. — Насколько все плохо с коньками? — спросил Юри, затянув шнурок новоприобретенных спортивных штанов. — Настолько, что я уже смирился с перспективой лезть в хоккейные и никаких прыжков для моей дорогой женщины, но потом пригляделся повнимательней, — Виктор протиснул голову в вырез водолазки, да так и замер. — Качество среднее. Степень раздолбанности такая же. Сойдет. Помнишь же, что все затеялось самолюбования ради, не усердствуй сильно. Нет, стой, не так. Наслаждайся процессом. Вообще не усердствуй. — Даже не собирался, — улыбнулся Юри. Виктор, чертыхнувшись, полез за соскользнувшей под лавочку рубашкой, и Юри, стаскивая очки, успел увидеть Тину-сан с прижатыми к губам пальцами, которые тут же сложились в один указательный, стоило ей заметить, что Юри смотрит на нее; сама она моментально скрылась в коридоре. Смысл произошедшего дошел до Юри через секунду, когда Виктор привстал на носки, чтобы повесить рубашку на уголок дверцы шкафчика. Водолазка встопорщилась у него на спине, оголив часть позеленевшего от времени и непомерного количества мази от ушибов синяка. Тина-сан же не видела следов случившегося, на которые Виктор, как и на сам инцидент, положил большой и толстый, и к которым Юри принудил себя относиться философски. Уже через пару минут Тина-сан вернулась, поскреблась в дверь и осведомилась, скоро ли они там и может ли сам Виктор встать в не раз упомянутый за день вертикальный шпагат? Вслед за Виктором спускаясь по покатому резиновому настилу к выходу на лед в коньках с «голыми» лезвиями, Юри размышлял о том, что Виктор не катался уже неделю, что сам для себя он определял значительным перерывом и старался такого не допускать. Прохлада, царившая под куполом комплекса, приятно и знакомо покалывала кожу. Переступив порожек у кромки ледовой глади, Виктор пошел на первый разминочный круг. Юри поехал в обратном направлении, неосознанно по въевшейся привычке примериваясь к площадке и мысленно помечая, возле которого промежутка между окнами заходить на прыжок. Тина-сан устроилась около бортика с бутылкой воды и пачкой бумажных салфеток и цепким взглядом ловила каждое их движение. Виктор взял на себя роль комментатора, поясняя ей каждый воспроизводимый элемент, но Тина-сан смеялась и отвечала, что все равно в лоб не видит, что и чем отличается: так и не взяла в толк за все время своей косвенной связи с фигурным катанием, как можно умудриться не перепутать какой-то там выкрюк с вальсовой тройкой. Виктор на подобные заявления закатывал глаза. После исполненного на приличной скорости комбинированного вращения пространство в глазах у Юри слегка зашаталось, и до того, как Виктор успел бы придраться к положению свободной ноги во время волчка, он освободил ему пространство для фантазии, смотавшись к Тине-сан за водой и салфетками. Фантазию Виктор вне программ расходовал скупо, поэтому, не мудрствуя, прыгнул отточенный до идеала четверной флип, проехался корабликом, попробовал было зайти на аксель, но не успел, прерванный Тиной-сан. Юри, все еще торчавший у борта, недоуменно покосился на призывно размахивающую руками женщину, нахмурившую подкрашенные брови и сердито бормотавшую что-то на русском. — Что у вас? — осведомился Виктор, притормозив рядом, и тут же оказался сграбастанным в объятия. — Эй, ты чего? — Вот ты знаешь, я смотрела каждое твое выступление, — пробормотала Тина-сан, оторвав голову от Викторовой груди, но не отцепив рук от его водолазки. — Каждое. И честно, я думала, что все эти прыжки выглядят такими страшными на экране из-за работы операторов и не более. Я жутко ошибалась, Вить. Ты ж метра на три подлетаешь! А если ты шваркнешься с такой высоты? Да еще всеми своими восьмьюдесятью килограммами о лед? — Чего? Ты, м-мать, рехнулась?! — Витя… — Какие три метра? Я тебе легкоатлет что ли?! И сколько-сколько я, по-твоему, вешу? Восемьдесят? Господи прости! — Виктор не без усилия, но выпутался из цепких женских рук, придирчиво облапал себя за бока, попытался обеими ладонями обхватить приподнятое бедро, даже почти преуспел. — Только неделю назад немногим до семидесяти одного не дотянул. Юри, я реально выгляжу на восемьдесят килограммов?! Юри, как и Виктор не так давно, прижимал к губам кулак, чтобы не рассмеяться, но на обращенный вопрос отрицательно повел головой. С равной вероятностью Виктору можно было вменять и восемьдесят килограммов, и семьдесят пять, и семьдесят. Как вообще на глаз можно вес определить? Этого Юри не понимал. — Ой, все, умолкни! Я когда три метра сказала, имела в виду, что голова у тебя оказывается на уровне трех метров надо льдом. И нормально ты выглядишь! — И это чушь собачья, — пробурчал Виктор, недоверчиво ощупывая руки от кисти до плеча. — Во мне всего-то сто восемьдесят сантиметров росту. Я ж не на метр подскакиваю. — Всего-то сто восемьдесят… Вить, а хочешь пиццу? С ананасами и копченой курочкой? Или с морепродуктами, а? Если сейчас соберемся, то я где-то до часу ночи точно успею приготовить. — Нет, вот ты серьезно? — Лазанью? — робко предложила Тина-сан, а Виктор звонко впечатался лицом в ладонь. — С майонезом и топленым маслом. А пиццу с салом, — согласно кивнул Виктор, мотнув челкой. — Чтобы мы вот с ним и на десять сантиметров надо льдом не прыгнули, ага. Это ты хорошо придумала. Правильно. Не придерешься. — Витя, ну прекрати паясничать. Вылезайте лучше уже. Поедем домой. И пиццу могу сделать на утро со шпинатом и отварной грудкой, раз уж кто-то такой вредный нынче. — Я сдаюсь. Ты меня полдня изводила своим нетерпением, чтобы в итоге после пятнадцати минут заныть, что все оказалось не так, как ты представляла? — Ой, ну сделайте тогда еще что-нибудь красивое, и пойдем. Вон и Анатолию Александровичу, поди ж ты, домой хочется! — Кто такой Анатолий Александрович? — Как кто? Мужчина-то. Кассир он или охранник… — Заведующий, — буркнул Виктор и, сцапав Юри, уже не особо скрывавшего широченную улыбку, за запястье, поволок его к центру катка. — Пошли демонстрировать красивое, но не страшное. — Никаких поддержек, — предупредил Юри, умудрившись изогнуть руку и обхватить ладонь Виктора в ответ. — Не подавай идей. Хотя она тогда вообще меня со свету сживет. Просто синхронно повращаемся. Не знаю, ласточку можно сделать. Дорожку какую-нибудь… О, придумал, давай шаги из второй половины моей «stammi vicino»!* * *
Поднимаясь по лестнице вслед за Юри и няней, Виктор чувствовал только острое желание вмазаться лицом в подушку и все… И до утра. Вот сначала приучаешь себя к режиму полмесяца, потом сбиваешь его за два дня и мучаешься, мучаешься, мучаешься. Всю дорогу. Юри в квартиру пропустили первым, так что он и пал первой жертвой Мокаччино, которого няня тут же принялась впихивать в ошейник. — Давай я сам, — Виктор застегнул обратно молнию на зимнем ботинке и потянулся за снятым шарфом. Юри уже ретировался в ванную. — Я справляюсь с полтинником подростков. Мне под силу выгулять пса. — Поздно уже. — Я еще в магазин пойду. Здесь О’кей круглосуточный через дорогу, а потом к Таньке Грицай забегу. На втором она живет. В двадцать четвертой. — Я вот сейчас немного не понял… — И джинсы, в которых ты в поезде был, я постирала. Если что, презервативы на полке над стиральной машинкой, — как бы так доверительно и между делом сообщила она, пристегнув к ошейнику беснующегося Мокко поводок. В голове у Виктора творящийся сюр укладывался неровными слоями: кто такая Танька Грицай? За каким к ней переться в первом часу ночи? И при чем тут презервативы? — У-у, шестеренки вертятся, да? — няня ласково потрепала его по щеке, выскальзывая за дверь за рванувшим на лестницу Мокко. — Ну, дорогой, я просто не знаю, когда вам с мальчиком удобней откровенничать: до или после секса. Виктор воздухом подавился от осенившей догадки. Да ему тут время выделяют на потрахаться. Ну нихрена ж себе. До чего техника дошла. — Часика через полтора вернусь. И что ты смотришь на меня, как капиталист на воскресшего Сталина? Ты же обещал мне, что поговоришь с Юри сам. Ну и вперед, кавалерия! Мешать не буду. Удачи. Прежде чем закрыть дверь Виктор еще пару минут бездумно пялился вслед желтому воротнику няниной дубленки. Думал. Осознавал. Что ж за невозможная женщина, а? Здравствуйте. Знакомьтесь, пожалуйста, это Витя двадцати девяти годиков от роду. Мама оставила ему пустую хату, чтобы он смог побыть наедине с любимым. Он расскажет об этом Миле, обязательно расскажет, и они вместе поржут. Когда Юри вышел из ванной, Виктор успел передумать обо всем, что чисто теоретически мог бы ему сказать, и ничего толкового не придумал. Да и вообще, какого черта он должен кому-то что-то говорить? Никому он ничего не должен. Няня где-то на уровне подсознания подозрительно щурилась и строила то самое особенно противное выражение лица «я-все-равно-тебя-люблю-но-мне-казалось-что-ты-у-меня…». А дальше подставляйте, что душе угодно: лучше, уверенней, смелей, умней, понятливей и прочее, и прочее. — А где?.. — Юри вопросительным взглядом окинул пустующее пространство, в котором ощутимо не хватало заскучавшего в одиночестве Мокко и одной не умолкающей личности, которая, представьте себе, внезапно не Виктор. — Ушла в гости. — Эм-м. — Не жди от меня ответов. Я понимаю не больше твоего. — Будем ложиться? Некстати всплыла мысль о презервативах на полке. Подавив смешок, Виктор отрицательно повел головой, а потом уставился в потолок — так проще — и выпалил на едином «сейчас или никогда»: — Она тебе столько лапши на уши повесила, что я снимать задолбаюсь. Нет, ты реально купился на то, что я отрезал волосы из-за того, что у меня собака умерла? Эсси вообще изначально ее была, а я ее буквально украл и увез себе, просто потому что. Что ты несешь, Никифоров? Какие волосы? Какая собака? — А из-за чего тогда? — стоит отдать Юри должное, все это время он держался с неподражаемым мужеством, сам Виктор наверное бы уже парочку нехилых скандалов закатил. А этот терпит, не жалуется. — Остохерели они мне. Вот у тебя хоть раз волосы не то что бы до плеч, а хотя бы до середины шеи отрастали? — Юри отрицательно покачал головой. — То-то, блин. Ничего ты не знаешь, Кацуки Юри. Особенно, каково вставать в пять утра, чтобы просто в порядок себя привести. Хотя, господи, тебе ли не знать, что я вот с этим-то, — Виктор, приподняв голову, сгреб пятерней короткие пряди на затылке, — по сорок минут каждое утро торчу у зеркала с расческой в зубах, а тогда… Еще и командники эти: футболисты, баскетболисты, хоккеисты — бесили порядочно со своими шуточками. «Фигуристочка». Ага, блядь, фигуристочка с метровым обхватом плеч. — А про то, как Фельцман-сан тебя по всей Европе ловил, правда? — Правда. Потом как-нибудь расскажу. Долгая история под названием «Во всем виноват один конкретный мудак К. Дж.». Кстати, из-за этих самовольных каникул у Якова сложилась добрая традиция собирать паспорта у всей группы, если он куда-нибудь нас вез. За это меня все ненавидели. Хорошее было время. Хотя тогда я так не думал. — Почему? — Юри присел на пол, положив голову на диван, повернув ее так, чтобы удобней было смотреть на лежавшего Виктора. — Ну, по многим причинам, — Виктор, перевернувшись на бок, запустил руку в темные жесткие волосы, заставив Юри довольно зажмуриться. — Собака опять же умерла. — Ясно. Ну молодец, Витя. Что творишь-то опять? Захотелось с размаху вмазать самому себе. Прекратил бы уже разводить журналистскую болтологию. Никто не пытается тебя ни на что спровоцировать, чтобы потом растащить неловкую фразу на куски и месяц мусолить ее по углам. — А сейчас? — Юри перехватил Викторову руку и коротко поцеловал пальцы. — Сейчас хорошее время, или ты так не думаешь? И как он умудряется с таким серьезным лицом и горящим взглядом задавать такие одновременно сложные и насквозь глупые вопросы? С такими лицами наблюдают за ядерными реакциями, но уж точно не отношения выясняют. Вряд ли у Виктора получилось нацепить на себя аналогичную маску, но он очень старался. — Лучшее, — прошептал он, так близко подобравшись к Юри, что буквально уперся своим лбом в его. Очки мешались. От них срочно захотелось избавиться, а самого Юри перетащить на диван, будь он хоть трижды продавленным и скрипучим мусором. Переживут. Но Виктор еще не закончил, поэтому, ласково прихватив губами Юри за кончик носа, он улегся обратно на подушку и снова вернулся к созерцанию потолка. — А про них все так, как она тебе и рассказала, — Юри чуть крепче сжал его пальцы, Виктор на секунду пересекся с ним взглядом, но тут же малодушно уставился на потертый подлокотник кресла. — Я бы, в принципе, мог и сам пересказать всю эту веселую историю, но у нее получилось детальней. — Тебе не обязательно было делать это. — Я хотел. Юри пожал плечами, вскинув брови в типичном, знакомом Виктору жесте: «Ну, что хотел, то и сделал. Молодец». Когда Виктор делал что-то не слишком хорошее-приличное по соображениям Юри, к этому добавлялось: «Только ты бы еще разнообразия ради изредка чужим мнением интересовался». — И тут небольшая поправка. Ее данные лет так на пять-шесть устарели. Меня их отношение уже давным-давно особо и не трогает. Перерос, наверное. — Хорошо, — Юри поднялся с пола и присел на диван рядом с Виктором, потеснив того к спинке. — Могу я кое о чем попросить? «Все что угодно, душа моя», — хотелось бы ответить. Правда, уж слишком сосредоточенный карий взгляд, под которым сейчас мариновали Виктора, редко предвещал что-то, что могло бы ему понравиться. Обычно с таким лицом Юри выпрашивал себе стопятисотый четверной, потому что ему казалось, что программа недостаточно оснащена технически. Понадеявшись, что сейчас они точно не будут обсуждать программы, Виктор кивнул. — Пообещаешь мне кое-что? Нет, ну вы гляньте, как быстро он учится. — Что? — Не врать мне. Никогда. Лучше вообще ничего не говори, но только небылиц всяких не выдумывай. — Да, я и так никогда… — Виктор. — Обещаю. Юри довольно улыбнулся. Как мало человеку нужно для счастья. Виктор прикрыл глаза, блаженно потянувшись, уперся пятками в подлокотник. Вот честно, весной он основательно займется ремонтно-квартирным вопросом и повыкидывает все к чертовой матери. Интересно, стоит ли таскать с собой Юри в качестве зрителя или поберечь его психику и отправить в отпуск в Хасецу? Виктор процентов так на двести пятьдесят был уверен, что третьей мировой быть. С няни станется отобрать у Виктора паспорт и сдать его участковому (повезет, если врачу) или вообще в дурку. Вереницу мыслей прервал неспешный поцелуй. В переносицу раздражающе уперся край линзы. Цапнуть его что ли в отместку за утро? Для восстановления баланса во вселенной. Юри на пробу толкнулся языком Виктору между губ, что ж, тот не возражал. Нет, ну куда это годно? Утром кусаемся, а вечером вон что… Хотя долгих и путанных объяснений ситуация не требовала. Нормальной разрядки у обоих уже недели две не было, если не больше. Целовался Юри всегда до одури хорошо — с кем практиковался-то до Виктора? Не допросишься, не расскажет — приятно, тепло. Влажно. Склизко. Вязко. Блядь, Никифоров! Виктор прервал поцелуй, отвел лицо, прижавшись виском к щеке Юри. Так, быстро отдышаться, взять себя в руки и сбить этого дознавателя с толку, пока не спалился. — Все хорошо? Юри выпрямился и пальцами одной руки аккуратно повернул к себе голову Виктора, второй зачесал ему челку, отбирая последнюю и без того хлипенькую защиту. Виктор тихо надеялся, что выражение глаз у него не слишком дикое, мимические мышцы контролю все же поддавались. — Переменно, но больше да, чем нет. На лицо Юри наползла уж слишком счастливая улыбка для сложившихся обстоятельств. Оу, это что тест на вшивость сейчас был? И Виктор его даже, кажется, прошел. — Кста-ати, — он легонько потянул Юри за резинку штанов. — Мне тут джинсы постирали. Гондоны наши заботливо на полочку сложили. Из квартиры на полночи вымелись. Да еще и собаку с собой прихватили. Очень ненавязчиво намекая… — Ками-сама. — Да ладно, уж не первый день знакомы, можно просто — Витя. — Ты серьезно? — Серьезней некуда. — Виктор, я морально не готов. — Я тоже. Да и оборудование меня не устраивает, — он вскинул бедра, подпрыгнув на диванных подушках, одна из пружин мстительно воткнулась в поясницу. — Ой! Капец, как ты тут спал? А я еще думал, переложить тебя к стенке, чтобы не мучиться выбором: лезть через подлокотник или по твоим ногам топтаться, — но ни за что. Не-а. Нет. Спи на своих пружинах дальше. — Так мы будем ложиться спать? — Просто спать? — Виктор… — Да, все-все, — он, подпихнув Юри в спину, принуждая того встать, вскочил с дивана. — Я в душ. А ты постели. — А Тина-сан? — Нагуляется — придет. Поверь, она последний человек, за которого стоит беспокоиться. — Она хорошая. — Пока не познакомишься с ней поближе… Но я этого не говорил!* * *
Виктор проснулся от того, что его чувствительно пнули пяткой в плечо. Не сразу сообразил: как так вышло, что ноги Юри оказались напротив его лица. Через полминутки припомнил проклятого Чуланонта, проклятую разницу часовых поясов, проклятую совиную натуру Юри и собственную внезапно обострившуюся чувствительность к свету, которая и вынудила его с видом оскорбленной невинности перекинуть подушку в другой край дивана. Приглядевшись, Виктор с облегчением отметил, что дверь в нянину комнату была закрыта, значит, вернулась полуночница, а то, как-никак, он все же немного переживал. Только хотел было обратно улечься или возможно даже отказаться от этой дурацкой валетности, как на подлокотник над его головой обрушились коричневые лапы, а над самым лицом жарко задышали, пытаясь дотянуться, чтобы облизать. — Твою мать, — зашипел Виктор, отпихивая рукой собачью морду. — Чего тебе-то надо? Пес закружился на месте, сел, сделал «зайку» и негромко тявкнул. Иначе говоря, выполнил весь стандартный набор развлекушек, после которых Виктор обычно менял гнев на милость и таки давал ему кусочек яблока. — Пить хочешь? Обрадованный вниманием Мокко чуть было совсем не разлаялся, но Виктор шустро зажал ему ладонью пасть. — Тихо. Пошли. Почему еще ни один кинолог не придумал команду, которая бы заставляла собаку заткнуться? Виктору бы очень пригодилась такая. На кухне обе жестяные миски и вправду оказались пустыми. Мокко как ополоумевший путался между ногами так, что Виктор чуть не навернулся, не выдержал, выматерился и таки треснул разыгравшегося пса по загривку. Результат был традиционно нулевым. — А тебя хоть кормили? — задумчиво протянул Виктор, наблюдая за тем, с какой жадностью пудель набросился на воду. Еще уходя на каток, Виктор вроде бы оставлял ему корма, так что по идее больше ему и не надо было. Виктор бы и сам сейчас чего-нибудь выпил, но не воды. Дома он на такие случаи про запас держал какой-нибудь горько-цитрусовый сок, а тут… Он с неприкрытым скепсисом уставился на содержимое холодильника. Куча стеклянных банок с не идентифицированным содержимым разных оттенков оранжевого и красного, оставшиеся с утра блины в контейнере, сырки (убрал руки, быстро!), о, минералочка!.. Только он потянулся за бутылкой, как чьи-то ладони накрыли его ребра. Расслабленный и не ожидавший от мира никаких подлянок Виктор шарахнулся вперед, ударившись бедром о ручку морозилки, резко развернувшись, почувствовал, как чиркнул локтем что-то мягкое. — Ой! — Ты нормальная?! Сзади подкрадываться?! Больно? — Виктор в ужасе вцепился в нянины плечи. Сама Алевтина Леопольдовна добродушно посмеивалась, прижимая ладонь к скуле. — За одного битого двух небитых дают. Знаешь? — Вообще не к месту, — проворчал Виктор, отнимая ее руку от лица и придирчиво ощупывая скулу. Ладно, правда, вскользь прошло. А если бы в глаз? — А мне кажется, что очень даже к месту, но куда уж скромному преподавателю до ваших творчески-артистических умений оперировать метафорами, да? — сухая горячая рука крепко схватила его за бок. За. Абсолютно. Голый. Бок. Сука. — Что, Витенька, хоть нам девять лет, хоть двадцать девять, мы предпочитаем по ночам вещи скидывать да раскидывать, когда жарко становится, но спать все равно по уши в одеяле? — под конец голос у нее надломился. О, Виктор хорошо знал этот особенный надлом в женском голосе. Спасибо Миле, в свое время умело потрепавшей нервы. И вот сейчас ему меньше всего хотелось разбираться с чем-то подобным. Няня безапелляционно поддалась вперед. Деваться Виктору было некуда, разве что лезть во все еще открытый холодильник, поэтому ей без усилий удалось крепко обнять его, сцепив предплечья за спиной. Хрен выпутаешься. Не такие уж и хрупкие женские плечи пару раз вздрогнули, кожей груди Виктор ощущал, как неровно она дышала. Приехал, блин, отдохнуть!.. — Эй, — Виктор погладил рукой каштановые волосы напротив собственного носа. — Ну ты чего? Нашла из-за какого пустяка… — Рот закрой, — по спине несильно прилетело костяшками чужих пальцев. — Балбесина великовозрастная. Чем ты хоть лечишь все это дело? — По старой проверенной схеме работаю: в ход идет все, где есть гепарин, — Виктор, смирившись с тем, что ситуация явно затянется, уперся подбородком няне в макушку, легко приобнимая ее за плечи. — Да и вообще, ну чего ты начинаешь, а? Мне ли тебе рассказывать о том, как мне повезло с тонкой и белой кожей. Бледность не порок, ага. Больше получаса под прямыми лучами и все обгорел. Чуть сильнее надави и все, синяк. Это, знаешь ли, чертовски неудобно в быту. Завел я тут себе одного темпераментного японца, в котором периодически просыпается законченный собственник, и, как следствие, временами приходится бегать по уши в шарфике. Как школьница засосы прячу. Нет, вот честно, полжизни мечтал вот так стоять на узкой кухоньке, зажатый между холодильником и чудной женщиной, и оправдывать собственные ни за что набитые шишки. Надо было в Хасецу сматываться. Серьезно. Там во славу японского менталитета никому бы и дела не было до боевой раскраски Виктора. Спокойненько бы отлеживался себе в онсене, отъедался всякими штуками и по настроению приставал к Юри, а не вот это вот все. — А температуры не было? Дыши, Витя, дыши. — В первые пару дней. Небольшая. И то это, скорее всего, нервное было. — Хотела бы я спросить, в кого ты такой непутевый, да знаю, — вздохнула Алевтина Леопольдовна, отстранившись. Виктор раздраженно дернул плечом, обхватив себя руками. Холодно ему не было, скорее, наоборот. Нянин дом обслуживал какой-то сумасшедший ТЭЦ, к чугунным радиаторам не то что прикоснуться, даже просто подойти ближе чем на шаг не было никакого шанса. Алевтина Леопольдовна поняла все еще до того, как Виктор успел сформулировать мысль, и протянула ему водолазку, в которой он собственно и ложился спать. — Прямо под ноги мне кинул. Споткнулась в темноте. Смерти моей хочешь, засранец? Виктор закатил глаза. Сейчас ему больше всего хотелось учесать обратно под горячий бок Юри. Он был даже готов простить ему раздражающе бликующий смартфон напротив своего лица. Но верная интуиция подсказывала, что вряд ли ему это светит. — Чай будешь? — Подбиваешь меня жрать по ночам? — Я кроме чая ничего не предлагала. Если откажется сейчас и сделает ноги, то поминать ему это будут еще года полтора, так что… Виктор, натянувший водолазку, выдвинул из-под стола табуретку, взгромоздился на нее, поджав под себя одну ногу и смиренно возвестил: — Черный с мятой. И холодный. У тебя здесь жарища как в аду. — О, это только когда на улице тепло. Стоит ударить морозам, так батареи сразу чуть теплые. Издевательство какое-то, — забурчала няня, принявшись вертеться вокруг полок и хлопать дверцами шкафчиков. — Россия, — пожал плечами Виктор, подперев щеку кулаком. Печальное осознание того, что навряд ли ему еще посчастливится добраться этой ночью до постели, ненавязчиво давило на затылок. Мокко, который, оказывается, болтался тут же, шустро плюхнул лохматую башку Виктору на бедро, требуя почесушек. «Ну да бог с ними, на том свете отосплюсь», — лениво подумал Виктор, наблюдая за тем, как няня кипятила в сотейнике веточки мяты, параллельно без умолку треща о «проклятущем ЖЭКе». Что ж, в Питере у Виктора есть белые ночи, давным-давно нисколько его не беспокоящие, но походу теперь есть и иная их разновидность — тюменские, беспокоящие и даже очень. Ладно, у него еще есть с полчаса, пока няня приготовит чай, чтобы выстроить стратегию и подтянуть оборону. Справится. Не в первый раз же. — А что это за загадочная госпожа Грицай, у которой можно сидеть по ночам, м? Виктор остался верен избитой истине: лучшая защита — нападение, и собирался кружить со всем присущим ему профессионализмом и опытом общения с прессой. — Да, живет тут одна. Разведенка, кошатница и гордая мать местного алкаша, а так — смышленая баба. Байки травить умеет такие, что заслушаешься. Ей бы книги писать. Виктор, вскинув брови, отпил прохладного горького чая. Замечание про местного алкаша ненавязчиво впилось в подкорку как одна из причин обязательного свершения его весенних планов. — Поговорил с мальчиком? Когда она начала называть Юри «мальчиком»? — Угу. — И как? — Нормально. — А ты у нас, как всегда, до невозможности красноречив… Виктор пожал плечами. Смысла разводить дискуссию об этом он не видел, да и ни разу не хотел. Трижды перетирать одно и то же. Увольте. Кхм, а лучшая защита — нападение. У Виктора все же был один неоспоримый козырь. — Ты вот мне объясни, — он уперся локтями в столешницу, устроил подбородок на переплетенных пальцах, чуть подавшись вперед. — Что за новая манера у тебя появилась? Инспектировать мою жизнь через третьи лица, а? То Милке она трезвонит, то дядь Яше, поди и Львович не остается обделенным твоим вниманием, да? Няня пару секунд молчала, с противным скрежетом металла о фарфор помешивая чай ложечкой. — Нет, ну вы посмотрите, — цокнула она языком, а потом очень нехорошо сверкнула глазами и в точности скопировала Викторову позу, впившись в него тяжелым взглядом. Внутренний голос тонко намекнул Вите, что в данной ситуации он сходил максимум с козырной десятки, да только у няни, видать, в руке сидел козырный туз. Может быть, еще можно закончить партию ничьей? — Ты издеваешься, милый мой? Давай-ка припомним, как обычно проходят наши разговоры: я задаю вопросы, ты как умственно-отсталый отвечаешь мне сплошными междометиями. К слову, я работала полгода в коррекционной группе, хочу тебя огорчить, но там десятилетние детки знают больше слов, чем ты, а у них такие диагнозы, что без бутылки не выговоришь. Чаще всего я слышу от тебя: «да», «нет», «угу», «ага», «потом», «занят», «перезвоню». Ты никогда не перезваниваешь. И вообще в последние разы помнишь, что ты отвечал мне на вопрос: «как ты?» М? Виктор нахмурился, закусив щеку изнутри. Нарвался. — Если я перезванивать забываю, думаешь, я это помню, — пробубнил он, напуская на себя пристыженный вид. Пусть побеснуется. Хотя совсем немного стыдно все-таки было. — Живой, — отчеканила она. — Живой, блин. А то, знаешь ли, непонятно, может, я с автоответчиком разговариваю. Что ж, подведем итог. Сам ты ничего не рассказываешь. Прессе доверять нельзя под страхом смерти. И что мне остается делать? Бинго, узнавать, не убился ли ты там на своем льду через третьих лиц. Придумаешь мне какой-то другой вариант, который будет тебя устраивать, поведай. Буду пользоваться им. От Виктора явно ждали оборонительной реплики, «работающего варианта», очередного покаяния и бог знает чего еще. Возможно, будь он чуть более выспавшимся и менее нервным, то ему бы и удалось придумать какой-то компромисс и добродушно отшутиться, но не в существующих обстоятельствах. — Пожалуйста, — просто произнес он. — Что, прости? — Спрашивай, — пояснил он. — Если очень чешется, могу написать Львовичу, чтобы скинул электронный вариант мой медкарты. — Ерничаешь? — Из любви к искусству слова. Алевтина Леопольдовна печально вздохнула с блядски бесящим видом «за-что-ж-ты-мне-горюшко-такое». Виктор сжал зубы. Нет в конфликте одной виновной стороны. Нет в конфликте одной виновной стороны, а значит, Виктор тоже хорош. — Как ты? После такого… Просто, — няня протянула вперед обе руки и, ухватив Виктора за ладонь, плотно сплела вокруг нее пальцы. — Это же так страшно… — Да, — на смену ленивому раздражению на Виктора внезапно через прикосновение теплых ладоней снизошло какое-то странное, практически апатичное спокойствие. — Что «да»? — Это страшно, но только если смотреть под другим углом. Я один раз посмотрел. Разбил себе костяшки. Юри сказал, что из-за Мокко прищемил кисть дверью. Он поверил. Или очень хорошо притворился, — слова давались на удивление просто, легко, как и надо. Хотя с ней всегда было так. И, наверное, так же будет дальше. Она всегда умела очень хорошо бесить, но еще лучше слушать. «Витенька, я работаю с толпой трудных подростков, на которых государство заочно ставит крест. Ты и твое упрямство рядом с ними даже не валялись.» — Я просто на секунду представил, что на моем месте мог оказаться он. Это же случилось не в какой-то кировско-фрунзенской подворотне. Это случилось в ста метрах от крыльца «Юбилейки». На вдоль и поперек исхоженной аллее. Средь бела дня. Понимаешь? Няня, зажмурившись, прижала к губам его ладонь. И обязательно делать такое страдальческое выражение лица? Сама же хотела, чтобы он тут сидел и исповедовался. — Такое не предугадаешь, — прошептала она. — И что мне делать? Телохранителя ему нанять? Неплохая, конечно, мысль, но слишком абсурдна. Да и он не поймет. — Не думать об этом. — А я и не думал уже. Но кому-то же хочется поговорить. — Хочешь карамелек? Мне Танька отсыпала. — И почему ты все вечно сводишь к еде? — Потому что еда повышает настроение. — Ягодные? — Ага. — Хочу. Все-таки его няня действительно потрясающая. Наверное, не прошло и получаса, а Виктор уже и не помнил об ощущении тяжкой сонливости и напряжении в каждой мышце, сковывавших его во время удовлетворения ее еще более потрясающего «хочу-знать-все». — Вот ты представь себе. У меня педсовет. Перед носом заведующая, методист, психологи. Я такая умная в строгом костюмчике рассказываю про наработки учебного плана, статистику, и тут у меня звонит телефон, — вещала няня, сложив ноги на второй табуретке и баюкая в руках третью по счету кружку. — А я в этих ваших смартфонах тот еще тормоз, пока сообразила, куда нажать. Нажала все равно не туда. В итоге на всю учительскую громогласный голос Яшки: «Что за херня, Алька?! Ты, блядь, хотя бы знаешь, что собрался выкинуть твой полоумный?!» Вот он меня умиляет, честное слово. Если ты что-нибудь нормальное сделаешь, так «наш Витя, у-тю-тю», чуть какую глупость вытворишь, так сразу «твой полоумный». Стрелочник он, Фельцман этот. Ты вообще, если подумать, вокруг него трешься дольше, чем вокруг меня, но полоумный ты почему-то только мой. Виктор с улыбкой согласно мотнул головой, почесывая пузо завалившегося к нему на колени пуделя. От осточертевшей жары он убрался к холодильнику и сидел теперь на полу, длинной рукой таская цукаты из вазочки на кухонном гарнитуре. — Кстати, а кто-то ведь так и не объяснился? — Чего еще тебе надобно, старче? — Доболтаешься. Чего ты так резко дернул в Японию-то? Я знаешь как грешным делом перепугалась. Уж не по папашкиным стопам ли пошел. — Пф-ф, десять раз. Ты вообще историю сначала знаешь? — А кто бы мне рассказывал? — Ну мало ли у кого ты там информацию на меня собираешь. — Давай, первоисточник. — Мне видео прислали, где Юри катал мою программу. «Stammi vicino». — Эм, — на нянином лице отразилось недоумение искренне непонимающего человека. — Костюм лиловый. Погоны. Типа рубашка белая. — А, все-все. Поняла. — Скажем так, у меня были некоторые проблемы с осмыслением этой программы. Сейчас пойдут, как ты любишь говорить, «фигуристические бредни», так что сделай лицо попроще. Таки, я как-то не осознавал себя до конца внутри нее. Катал, да. Катал хорошо. Но как иначе? Виктор Никифоров я или где? К тому же с техникой у меня никогда серьезных проблем не было, но вот с наполняемостью… И тут этот японец берет и не просто катает мою программу, — если бы просто катал, то и бог с ним, не он первый, не он последний, — а проживает ее на льду. Мою программу. Какой-то японец. Которого я видел два раза в своей жизни: первый раз сфоткаться ему предложил, второй раз он на меня весь банкет вешался и с Крисом на пилоне изгибался. Хотя на банкете было весело, и я его запомнил, да, но не так, чтобы совсем в омут с головой бросаться, а потом вот это видео. И… — Тормоза сорвало. — Типа того. — То есть по сути получается кто-то отправился чинить разборки? — Ну, вероятность, что он приехал бы ко мне в Питер на очную ставку, была вопиюще мала. Так что пришлось брать дело в свои руки. — И как? — Ну-у, как тебе сказать. Результат превзошел все мои ожидания. Одновременно рассмеялись. — Вить, вот это все, это серьезно? — Да, — над ответом, как и над смыслом вопроса, он даже не думал, все было интуитивно кристально ясно. — Советскому традиционному воспитанию трудно взять это в толк? — Ой, тьфу на тебя, болезного! Мне-то вообще побоку, хоть на марсианине женись, а после той шумихи вокруг тебя и швейцарца вообще уже ничего не страшно. Я просто не понимаю, как он тебя терпит. Он же такой спокойный, вдумчивый, покладистый, и ты… — Как он меня терпит? — Виктор в изумлении промахнулся рукой мимо вазочки, опрокинув на себя остатки цукатов, которые тут же принялся подъедать вечно голодный пес. — Да это он сейчас принцессу на горошине строит из себя. Спокойный, вдумчивый это еще куда ни шло, но покладистый! Ни в одном глазу! Если бы ты знала, сколько нервов он мне по первости вытрепал. — Делись. Центр психологической поддержки Рубцовой Алевтины Леопольдовны работает круглосуточно без перерывов на обед и выходных. — Стучать не буду. — Витя! — в него кинули свернутым фантиком. Детский сад. — Ой, да взять хоть его идиотское решение все бросить, когда я только-только из него человека сделал, потому что, видите ли, «соперник во мне умирает», чем дольше я ради него за бортом торчу. И ему это не нравится, и поэтому собирайся, Виктор, вали в свой Санкт-Петербург и под орлиным взглядом Фельцмана твори свое искусство, а я с родителями буду душевые драить. И мое мнение его в этом вопросе интересовало от слов вообще и нихрена. — И что в итоге? — А что в итоге? Я не очень люблю, когда мне ставят условия, но вот испытывать себя люблю. Так что позволил ему, как в народе говорится, и рыбку съесть и на… Черт, как ж оно теперь звучит-то! — И в пруд не лезть, извращенец! Давай дальше. — Но-но. В общем, за прошлый год я чуть не сдох, пока вывозил одновременно и тренерство, и катание, и его скачущее состояние. Тут кстати большая благодарность дяде Яше. Он ворчал только где-то до чемпионата Европы, потом простил, смирился и даже стал помогать без выражения «вот-вы-где-все-у-меня-уже-сидите-особенно-ты-Никифоров» на лице. — Да уж, бедный мальчик просто еще был не в курсе, что один конкретный Витенька плохо переваривает указания. — Еще если он что-то решил, то его не переспорить. Убить проще, но переспорить нельзя. Будет кивать, как китайский болванчик, но сделает все равно по-своему. — Кого-то это мне напоминает… — Вот не надо сейчас уподобляться Якову и стрелки крутить. — Да я что? Я ничего! — Мне с ним просто, — Виктор кинул взгляд в сторону окна; за оранжевым тюлем черное небо мягко перетекало в темно-синее. — Нет, вообще, конечно, не просто, но я не знаю, как объяснить. Спокойно, уверенно. Я заморачиваюсь, не заморачиваясь. — И понимайте эти оксюмороны как хотите? — Да. — Я рада. — А уж как я рад. — Витя, где счастье? Виктор усмехнулся, запустив в волосы обе руки. Откуда ноги росли у этой фразы, он знал очень хорошо. Когда он был совсем мелким, няня пела ему не то колыбельную, не то просто набор каких-то четверостиший. А еще этой же фразой отвлекала его, когда он ревел из-за какой-нибудь чепухи вроде отсутствия вечно занятых родителей на каком-то школьном празднике, соревновании и бог знает из-за чего еще. Где счастье? За морем. — За стенкой, — твердо ответил он, потирая кольцо на пальце. — Но это теперь оно там, а было за морем. За Японским. — Чудо ты мое ясноглазое. — Отпусти меня спать, Персефона, — Виктор зевнул так, что челюсть хрустнула, и он в ужасе схватился за шею. Показалось, что кость с места сошла. — А мы завтра на елку едем, Витюш. — Глянь-ка, два самых моих нелюбимых слова в одном коротком предложении: ублюдское сокращение и «елка». — Тю-юша. Тюшка!.. — Чушка, блин. Издеваешься. Ясно. Ты хочешь, чтобы твои дети хороводы водили вокруг меня вместо елки? — Поверь, они не будут этого делать. Точно не будут. Виктор пристально уставился в полыхавшие весельем в полумраке карие глаза. Это ж почему? Нет ни одного любителя фигурки? — Они знают о тебе возможно больше, чем ты сам. О. О-о. Вот оно что. Виктор закрыл лицо руками, беспомощно застонав в ладони. Ожидаемо. — Я тем более туда не сунусь. — Ради меня. Мне нужно, чтобы ты кое-что увидел там. Хм, а это становилось интересно, но могло быть просто хитро расставленным капканом. — Завлекаешь? — Получается? — На час. А потом я слиняю отмораживать Юри уши и отпаивать его каким-нибудь, может быть даже, глинтвейном. — Мне хватит времени. — По рукам. А теперь, приятно было побеседовать, но серьезно, я вчера полночи не спал, и сейчас прям вот уже край, — Виктор неловко поднялся с пола, отмечая, что отсидел копчик, и вяло потянулся, разминая спину. — Иди сюда, — няня сцапала его за предплечья, чтобы быстро поцеловать в переносицу. — Все, топай. Спокойной ночи. Виктор покачал головой и со смешком выдал: — Ага, доброе утро. Юри спал, как и ожидалось, как сурок, только возмущенно запричитал что-то на японском, когда Виктор отодвинул его руку со своего места, перекладывая подушку на правильную сторону и устраиваясь рядом. Да уж… Счастье.