Страх, холод и темнота

Иван медленно пробирается через густую вязкую тьму, что цепляется за него, сковывает движения, пытаясь остановить его, удержать в своих объятьях. Он не видит ничего, но знает, что где-то там, впереди, его ждёт нечто невероятно важное. То, из-за чего он здесь. Через множество шагов тьма сдаётся — парень оказывается выкинут в освещённое помещение настолько резко, что даже тусклый свет ночника больно режет глаза. Иван зажмуривается, пытаясь убедить себя, что бояться больше нечего. Он дома, в своей спальне. А ночной кошмар остался позади и сегодня больше не вернётся. Светильник-смайлик прогоняет дурное, он как будто защищает Ваню от подкравшейся совсем уж близко тьмы. Если бы не Гилберт, она давно поглотила бы его. — Отвратительно, до чего же крепко он проник в твоё подсознание, — едва слышное шипение разрушает на корню все его попытки убедить себя, что опасность позади. Оборотень открывает глаза, встревоженно вглядывается в тёмные углы комнаты, но тот, кто это произнёс, уже затаился и не выдаст себя. Неизвестный ждёт лучшего момента для нападения, Иван готовится дать отпор. Так время тянется долго, иррационально долго: Брагинский готов поклясться, что между двумя щелчками секундной стрелки часов проходит по меньшей мере треть вечности. Но ничего более не говорит о присутствии здесь кого-то постороннего. Парень поднимается и, поборов себя, открывает дверь. Он выглядывает в коридор, но темнота уже там. Она хищно тянется к нему, и Иван отступает обратно в комнату, к ночнику, способному защитить от неё. Обернувшись, он видит самого себя сидящим на кровати. Тщательно сотворённая копия, фальшь которой всё же чувствуется едва уловимо. Пожалуй, Иван поверил бы в то, что видит себя, если б только в комнате не было светильника, принесённого Гилбертом. Но сейчас он отчётливо видит: у двойника нет тени. Тень есть у всего существующего, у всего, что находится в комнате, за исключением копии и верёвки, которую другой он держит в руках. — С каждым днём всё крепче и крепче, — шепчет копия, пустым взглядом уставившись сквозь него. Как будто пытается найти, захватить застывший в изумлении оригинал, но так и не может этого сделать. — Даже сопротивляться перестал. Чем же она станет в итоге?.. Он выпускает верёвку из рук, и та падает на пол, принимая форму петли. Петля эта медленно затягивается, а фантомный след удушения сжимает горло настоящего Ивана всё туже и туже. Над ним негромко, но отчётливо звучит женский голос, такой знакомый, но в то же время совершенно неузнаваемый. — У тебя ещё есть выбор. Задумайся. А когда ослабнут путы, беги. Беги так быстро, как только сможешь. И не оглядывайся, чтобы не вернуться сюда. Поборов оцепенение, парень бежит прочь, в коридор, бежит сквозь темноту, давясь ею при каждом вдохе. Животный ужас гонит его вперёд, и лапы вдруг касаются земли. С каждым прыжком он всё дальше от той комнаты, всё ближе к спасению. Он знает, что почти в безопасности, но всё никак не может не то что остановиться — даже замедлиться. Он должен бежать, останавливаться нельзя, иначе… иначе… — Да стой ты уже! Какого хрена так подорвался?.. Гилберт злится. Волк останавливается, встревоженно прислушиваясь. Он не помнит, от чего он бежал, но если позади него Гилберт, бояться нечего. Гилберт защитит. Гилберт не позволит, чтобы дурное настигло их. — Ещё одна такая пробежка, и я точно буду выгуливать тебя лишь на поводке, — ворчит вампир. Волк не обращает внимания на его слова. Гилберт всегда ворчит. Он так выражает привязанность. — Не делай вид, что не понимаешь меня. Впереди что-то происходит. Слишком далеко, чтобы услышать, что именно. Нужно подобраться ближе. Но что, если это то, от чего он пытался сбежать?.. Волк оборачивается, убеждая себя, что он не один. — Я тоже слышу, — соглашается Гилберт. — Мы не будем в это вмешиваться. Вань, нет. Нет! Да чтоб тебя… Стой! Шум всё ближе, уже можно отличить отдельные слова и выкрики. Люди. Это из-за них лес так беспокоен сегодня. Оборотень замирает, прислушиваясь. Он чувствует присутствие посторонних, чужую агрессию, чью-то злость и ответный ей страх. Они дурманят разум, тянут к себе. — Не смей, — практически шипит вампир где-то позади. Он не рискует подходить ближе. Но зверь не обращает на его предостережение ни малейшего внимания. Шум и вскрик интересуют его куда больше, чем уже привычное, хоть и приятное существо, принадлежащее ему. Любопытство и тревога тянут волка к окраине леса, откуда доносятся странные звуки. Ему нужно знать, что происходит в его лесу, кто посмел вторгнуться в его владения, и зачем это было сделано. — Ты не будешь в это вмешиваться, слышишь меня? — Гилберт осторожно подходит сзади и, пытаясь контролировать, запускает пальцы в жёсткую волчью шерсть, удерживает за холку. В иной ситуации зверь не позволил бы с собой такого обращения даже ему, но сейчас непонятная тревога сдерживает его, заставляя прислушиваться к недалёкой людской возне. Что же там происходит? — Согласись, у тебя сейчас проблемы с самоконтролем. И я не собираюсь успокаивать твою истерику, когда ты вновь станешь моралистом. Резкий запах крови мгновенно заглушает его слова. Встревоженный зверь рвётся в сторону шума, в сторону тяжёлого запаха железа. Он должен быть там. — Проклятье! — раздражённо выдыхает вампир. Хватка его слабеет, когда сомнения начинают одолевать разум. Пальцы медленно разжимаются, позволяя всему идти так, как должно…

***

Пробуждение выходит на редкость тяжёлым и напоминающим похмелье в утро после первой охоты. Когда они с Феликсом впервые напились, пытаясь прийти в себя от произошедшего, они не задумывались о том, что алкоголь даст о себе знать не только забвением и избавлением от стресса. Вот только сейчас он не пил. Голова, хоть и неимоверно тяжела, не болит. В пересохшем горле отчётливо чувствуется противный привкус металла. В теле тупой болью отзывается словно бы каждая клетка — напоминание о том, что зверь вырывался на свободу. Но холод от ветра и промозглой земли, на которой Иван лежит, умаляет эту боль, делает почти незначительной. Земли?.. Он открывает глаза и тут же перестаёт дышать от нового, уже реального приступа ужаса. Всего в паре метров от него лежит человек, пустым, безжизненным взглядом уставившийся на него. Оборотень поражённо смотрит в лицо мертвеца, затем чуть ниже, на разорванное горло и сплошной кровавый след, что тянется… — Ниже не смотри, — советует Гилберт, и парень тут же поднимается с земли, разворачивается к нему, ища объяснения или успокоения — хоть чего-то, отвлекающего от произошедшего. Но вампир, привалившись к дереву, безучастно разглядывает тело позади Ивана, избегая смотреть в глаза убийце. — Это сделал я? — голос дрожит, и говорить неимоверно тяжело, словно каждое слово весит по несколько тонн. — Я его… — Сожрал, — спокойно подтверждает Гилберт, с видимой неохотой идя к нему. Вампир… злится?.. Да, должно быть, это так. Он вне себя от злости, но старается этого не показать, не сорваться на и без того раздавленного произошедшим парня. По крайней мере, именно так думает Иван до произнесения последующих слов. — В твоём желудке сейчас пара-тройка килограммов человеческого мяса. И всё-таки, мне интересно: когда ты возвращаешься в истинную форму, всё что ты съел, так и остаётся в тебе, или исчезает вместе с волком? — Пожалуйста, хватит… — со стоном произносит оборотень, закрывая глаза и пытаясь сосредоточиться на чём-то, что поможет сдержаться. Загрыз человека… Тошнотворный привкус металла разгорается сильнее, внутренности будто хотят вырваться наружу вместе с содержимым желудка, но Иван сдерживает рвотный позыв. Он точно не вынесет этого. Тёплые руки ложатся на обнажённые плечи, отвлекая. Прикосновение успокаивает, Иван тянется навстречу, но вовремя себя останавливает. Нельзя. Неправильно. Так не должно быть. Всего этого не должно быть. Но тогда почему же происходит снова и снова? — Почему ты позволил этому произойти?.. — О, так теперь вина на мне. Как здорово ты придумал! — шипит Гилберт, и его ладони поднимаются к шее, несильно, но ощутимо сдавливают горло парня. Ваня мгновенно смолкает, испуганно и покорно ожидая дальнейших слов. — Мне надеть на тебя ошейник? Нет, это конечно, могло бы оказаться весьма интересным разнообразием в нашем общении, будь ты человеком, конечно. Зверя это лишь разозлит, а валяться в лесу без кишок — сомнительное удовольствие. Думаю, наш приятель с этим согласится, — вампир отпускает его и отходит прочь, позволяя Ивану вдоволь насмотреться на последствия своих проблем с самоконтролем. Разорванное на две части тело. Кровавые ошмётки, разбросанные по поляне. Надкушенный орган, вырванный из брюшной полости… Печень?.. Почка?.. Сможет ли Иван когда-нибудь забыть это? Забыть остекленевший взгляд, полный ужаса?.. Он безотрывно смотрит на свой новый ночной кошмар, что отныне будет являться ему во снах столь же часто, как и прошлые воспомнания. Убил. Он снова убил. И в этот раз не потому, что у него не было выбора, не потому, что Гилберту угрожала опасность. Нет — сейчас он сделал это просто так, потому что он не человек. Он — оборотень. Тварь, не способная мирно сосуществовать с людьми. Не способная контролировать себя. Не жаждущая ничего кроме убийств и плоти человеческой. До кого он доберётся завтра? — Гилберт… Голос звучит надломлено и жалобно. Просьба помощи? Чем вампир может помочь?.. Разве что сжалится и пустит в сердце серебряную пулю. Иного выхода всё равно нет. Только не сейчас. Только не после смерти невиновного. — Уйми уже истерику — тебе это совершенно не идёт, — вздыхает Гилберт и хмурится, переставая злиться. Он выглядит уставшим и… виноватым? — Большой злой волк, которого я выводил на прогулку, спас несчастную беззащитную красную шапочку. Она с криками побежала прочь и, очевидно, не умерла этой ночью. — Что?.. — ошарашенно переспрашивает Иван, пытаясь почувствовать в его словах ложь, произнесённую во спасение. Но полно, когда это он мог её различить? Гилберт искусный лжец, и уличить его нереально, если сам он этого не позволяет. — Ну, не совсем так, — смеётся вампир, останавливаясь позади него. Смех звучит нервно и натянуто, как будто Гилберт и сам напуган произошедшим. Но ведь это не может быть так. Чего бояться бессмертному?.. — Дамочка с весьма лёгким поведением едва не умерла от страха, когда ты на её глазах начал жрать клиента, планировавшего её порешить во время развлечений. Нет, я не говорю, что ты герой, но, как по мне, убить мудака лучше, чем снова разорвать оленя. Иван вновь смотрит на тело убитого им человека. Нет, слова Гилберта ничуть не уменьшают чувства вины и отвращения к самому себе. Но, если этой ночью действительно должен был кто-то умереть… — Нужно сообщить в полицию. Смех вампира звучит резко, пугающе и совершенно неуместно. — О чём? О нападении оборотня? Ну, если тебе нужны проблемы — валяй. — Нельзя оставлять его так, — голос дрожит, и Иван смолкает, не в силах продолжать этот разговор. Он и сам не понимает, как быть дальше. Как жить с этим? Он до сих пор не может прийти в себя от убийства охотника, которое часто повторяется во снах, а теперь… — Я убийца. — Уже дважды, — шепчет Гилберт ему на ухо, обнимая со спины. Дыхание обжигает кожу шеи, и оборотень инстинктивно дергается прочь, но так и остаётся в объятьях. — Ты не помогаешь, — бормочет Иван, кривясь от острой вспышки головной боли. Шок медленно отступает, на смену ему приходит апатия. Произошедшего уже не изменить. Так какой смысл корить себя и зацикливаться на этом?.. Жизнь не заканчивается, подобное дерьмо будет происходить ещё не раз, и если он постоянно будет так реагировать… — А должен? — вновь шепчет Гил. Ваня расслабляется, позволяя вампиру копаться в его голове. Или менять настроение — без разницы как это правильно называется, ведь итог у этого один. Головная боль и апатия медленно отступают. Парня начинают волновать более обыденные вещи вроде собственной наготы, перешедших грань приличия объятий или даже температуры тела Гилберта. Первые два пункта почему-то быстро перестают беспокоить вовсе. А потому он цепляется за третий, чтобы не провалиться в блаженное беспамятство. Если вампир пил чью-то кровь, значит, тот человек мёртв. Но, если в лесу было только двое людей… — Ты не холодный. Она… — Нет. «Клиентов» было двое. В самом деле, не оставлять же второго в живых после того, как он тебя видел? Ни к чему лишний раз злить охотников. А дамочка слишком напугана, чтоб об этом говорить, да ей и ни к чему излишнее внимание, — всё это звучит слишком обычно, слишком логично и не вызывающе неприязни. Голос Гилберта успокаивающий, плавный. Не хочется думать ни о чём дурном. Хочется лишь забыться, раствориться в спокойствии и тёплых объятьях. Нет больше ни темноты, ни холода, ни даже страха… — Хм… Прогулка под луной, ужин для двоих — неплохое свидание вышло, тебе не кажется? Губы вампира прижимаются к шее Ивана, руки плавно, ласкающе и почти что с нежностью оглаживают его грудь, живот, опускаются чуть ниже… Реальность обрушивается на него так резко, что парень давится воздухом при очередном вдохе и тут же рвётся прочь от Гилберта. — Как же я тебя ненавижу, — озлобленно выплёвывает Иван, осознав произошедшее. Гил абсолютно бесцеремонно лапал его, воздействуя на разум какими-то своими вампирскими сверхспособностями. И больше даже злит не то, что он так делал, а то, что Ваня никак не может объяснить себе то странное чувство, возникшее в ответ на это. То же, что было и в прошлый раз, когда он был отравлен аконитом, а вампир поцеловал его. Что-то такое тёплое, робко греющее душу, но при том совершенно забытое, утерянное долгие годы назад. Кажется, он понимает, но не может позволить себе в это поверить. Слишком глупо чувствовать подобное к тому, кого сначала ненавидел. К тому, кого это вовсе не интересует. Будь это страстью, было бы проще. — Может, всё-таки объяснишь, почему я голый? Гилберт довольно ухмыляется, но с ответом не спешит. Он открыто разглядывает обнажённое тело, а Иван безуспешно пытается побороть смущение и желание прикрыться хоть чем-то. Но какой смысл делать это сейчас? — О, так ты всерьёз считаешь, что оказывался в своей кровати чистеньким и одетым по какому-то волчьему волшебству? — вампир, самодовольно скалясь, медленно приближается к нему, не разрывая зрительного контакта. — Значит, ты… — Мыл и одевал бесчувственного тебя?.. — Гил останавливается напротив него, всего в паре шагов, вглядывается в глаза, не давая отвести взгляда. — Будоражит воображение, не так ли? Ты взволнован. Я чувствую, как бьётся твоё сердце… — он протягивает руку, чтобы прикоснуться к лицу Ивана, но, как только парень подаётся навстречу, опускает её и отворачивается. — Скоро рассвет. Нам лучше уйти, пока здесь не появились грибники или обычные охотники. С телом я разберусь. Шериф как раз мне должен за одну услугу. Гилберт успевает сделать несколько шагов прочь, прежде чем вслед ему смущённо и неуверенно доносится: — Я… не могу идти так. Вампир останавливается, и Ваня готов поклясться, что чувствует его улыбку. — Почему? Тебе идёт. Неужели тебя больше волнует вынужденный эксгибиционизм, нежели убийство человека? — Гилберт, — твёрдо повторяет Иван. Вампир разворачивается и, стараясь смотреть только в глаза, молча обдумывает что-то. По нему видно, что он всерьёз сомневается, не в силах решить, как будет правильно. — Вот только не делай такое лицо, я уже говорил, что сдерживаться мне крайне сложно, — вздыхает он, наконец. — Ну, что я могу предложить… у меня дома есть пара твоих вещей, приведёшь себя в порядок, переоденешься. А лучше — выспишься. Видок у тебя тот ещё. Смахиваешь на одного моего знакомого упыря. Хотя… нет, у него цвет лица поживее будет. — Зачем ты взял себе мои вещи? — как бы Гилберт ни старался спрятать это за многословностью, Иван слышит главное. — Хах… Ну… — Гилберт разводит руками и виновато улыбается. В голове оборотня тут же возникают не самые невинные образы, отчего становится дурно и всё плывёт перед глазами. — О, ну и любишь же ты всё опошлять. Я всего лишь предусмотрительный. К тому же, как я уже сказал, мне неоднократно приходилось тебя переодевать. Так что, ко мне? Или осчастливишь местных жителей неспешной прогулкой по городу?