Ладонями касаясь света звезд...

Майкл рассеянно вертел в руках блокнот в кожаном переплете. Его безудержное любопытство всегда побеждало то, что называется « хорошим тоном». Он никогда не упускал возможности подсмотреть и подслушать за окружающими людьми. В детстве его увлечение приносило значительные неудобства семье, а в сознательном возрасте Майкл уже развернулся во всю мощь, нашпиговывая камерами и жучками свой дом. Он прекрасно помнил гениальное высказывание Черчилля: «Кто владеет информацией, тот владеет миром, кто управляет информацией – управляет миром!» - и применял его по-своему. Всякий раз, нанимая детективов или просматривая записи с камер наблюдения, он немедленно вспоминал себя, девятилетнего сорванца с банкой в руке, приникшего к стене смежной комнаты какого-то, далеко не класса «люкс», отеля. Он обожал узнавать жизнь других людей с «черного хода». Не то, что было напоказ и тщательно вычищалось до глянцевого блеска, а то, что скрывалось и оберегалось от посторонних глаз. Наверное, именно поэтому он возвел между собой и миром нескончаемый глухой забор, сделав свою частную жизнь почти недосягаемой. И вот сейчас, с чужим блокнотом в руках, он не чувствовал ни малейших угрызений совести! Совсем наоборот: предвкушение тайны и надежда прочесть что-нибудь «погорячее» о своей девушке подхлестывали его так, что руки дрожали от нетерпения. Майкл с трепетом переворачивал страницы, исписанные аккуратным почерком девочки-отличницы: адреса, телефонные номера, стихи на греческом и на английском. Среди последних несколько раз попадались и тексты его песен, что заставило Майкла расплыться в довольной улыбке. Он уже почти потерял интерес, блуждая в бесконечных «визитках», открытках с видами Греции, африканских пейзажей и цитатах великих людей, как вдруг взгляд упал на знакомый каллиграфический почерк. Именно такими кругленькими и витиеватыми буквами были написаны стихи, которые он прочел в Мини Купере. На этот раз листы напоминали страницы из дневника, вырванные наспех и любовно хранимые уже много лет. На них не было дат, но, читая, Майкл без труда улавливал хронологию событий. «Ты не можешь помнить тот день – слишком мала для воспоминаний! Кружевная распашонка и ажурный чепчик тебе были к лицу. Мы смотрели в твои небесно-синие глаза и были уверены: их цвет с годами не изменится, они лишь станут ярче, потеряв блеклость младенческого взгляда. Все это белоснежье вокруг тебя, малютки, напоминало наряд невесты. И тогда мы решили: ты никогда не встанешь между нами. Любовь братьев должна быть сильнее любви к женщине, а уж тем более к такой крохе, хнычущей в колыбели. Как мы были смешны, Ева… Бог, на то и Бог, чтобы расставить все на свои места, сметая планы и комкая жизни ненужными черновиками. Мы были двумя идиотами, источавшими клятвы в братской верности и любви». Майкл выдернул за уголок выглядывавшее из-за страниц фото юноши и внимательно вгляделся в его лицо. Правильные черты – классический образ эллинского принца. Немного уставший взгляд и ни тени улыбки. Они очень похожи со своим братом: про таких говорят, как две капли воды. Но… его нет в живых, и смерть окутана какой-то тайной. Следующий лист был со стихами. Вчитываясь в строки, Майкл с удивлением обнаружил, что речь в стихотворении идет о нем! Откинувшись к спинке дивана и рассеянно уставившись в потолок, он шепотом повторил последние слова. «… И лишь луна, любя его, как сына, С тоскою наблюдала перемену». Он был растерян. Каким-то шестым чувством Джексон осознавал: все, происходящее сейчас, неслучайно. Даже в эти минуты, перебирая пожелтевшие от времени листы, он делает именно то, что должен сделать. Точно он попал в другое измерение, где все подчиняется незримому плану, где каждый шаг продуман и просчитан до мелочей. Майкл вспоминал слова своего «цыпленка», сказанные там, в подземелье разрушенного дворца: «Он никогда не ошибался…» Выходит, что Он – это Ларис! Ее умерший жених. Пожалуй, достаточно понятно. Но все остальное наваливалось тяжким грузом и давило на грудь. Майкл скинул плед, чувствуя жар во всем теле – третья порция виски была лишней. И вдруг его прострелила мысль, сверкнувшая в голове, как ярчайшая вспышка: «Это не он, Майкл, следит и копается в чьей-то жизни. Ему просто дали такую возможность и контролируют действия, манипулируя событиями…» «Вот дерьмо! Куда ты попал? Нет, даже думать не хочется обо всей этой чуши – бороться за любовь девушки с… призраком? Вау! Вот тебя вынесло, придурок… Так, нужно отвлечься – пара таблеток «валиума» были бы, как нельзя, кстати. Нормальный здоровый сон, и всех призраков к чертовой матери! Жаль, что я собрался в путешествие почти по-честному… Но Джеймс на удивление педантично подошел к процессу сборов – вытряхнул все запасы, говнюк…» Майкл взял третий лист – самый затертый и последний. «О чем ты говоришь, Ева? Да, я люблю тебя больше жизни! Ты – мое дыхание, моя плоть и кровь! Я схожу с ума от счастья, имея возможность видеть твою улыбку. Страшно признаться, но мое сердце разрывается от твоих слез: и я молю, чтобы все случилось как можно быстрее. Я устал от бесконечной боли. Ты – мой якорь. Мне хочется, чтобы ты знала: сейчас я живу только ради тебя. Когда ты прочтешь эти строки, меня уже не будет. Своим уходом я развяжу узел наших бесконечных страданий, разрублю скованный накрепко треугольник – какое облегчение для всех нас! Он любит тебя так же, как я. Я не мог пойти против брата, тем более, зная, что недолго задержусь на земле. Я все придумал! Это решение пришло внезапно. Я видел, как ты была счастлива на том концерте. Малышка моя, крохотный лучик солнца… Моя Ева. Будь любима... Майкл несколько раз перечитал строки: объяснение, что приходило ему в голову, он никак не мог принять за единственно правильное и верное! Разум отвергал подобное напрочь! «Какого хрена этот стихоплет возомнил о себе? Он решил, что присел на небесный трон и решает судьбы людей по своему усмотрению? Ты не смог даже трахнуть свою девчонку, ссылаясь на великую братскую любовь! Чертов импотент! Видимо, над тобой жестоко пошутили, дав вместо мужской силы умение колдовать! Так, значит, это ты все подстроил? Начитавшись великих романов Средневековья, ты сотворил подобие «права первой ночи»? Я должен был стать ее первым мужчиной, а замуж она обязана выйти за твоего братца? Ах, какой гениальный план! Не досталась невинность никому из вас, придурков, и все счастливы? Ты охренел?» Он разговаривал вслух, нервно измеряя шагами комнату и все чаще прикладываясь к спасительному виски в бокале. По сути, ему хотелось надраться до «вертолетов в голове» и рухнуть без чувств на постель, но тревога за здоровье Евы держала его «на плаву», не давала поддаться искушению. Он уже скучал по ее голосу и насмешливой улыбке: нетерпеливо подгонял вперед оставшиеся часы до рассвета, чтобы скорее увидеть небо в ее глазах. Все прочитанное и надуманное отступило прочь. Он вспомнил про своего нежного цыпленка – стало легко и спокойно. «Моя малышка… Девочка моя, никому тебя не отдам! Я сам создаю свою историю и свой мир: сделал себя, придумал и построил свой дом, нашел свое направление в творчестве. Теперь я хочу, чтобы мечта о своей женщине обрела плоть, уверен: у меня получится эта затея! Кстати, Пигмалион был родом с Крита, видимо, я на правильном пути! Это добрый знак! Представляю, как любители «жареных» новостей будут рвать свежее «мясо»… Я уже вижу перекошенные злобой рожи этих бешеных псов-желтушников… И, самое главное, мерзкий пидор, прокурор, захлебнется в своем дерьме! Такого поворота он никак не ожидал! Король поп-музыки женится второй раз на очаровательной гречанке, своем гиде! История Золушки на новый лад в лучших канонах «американской мечты»…» Улыбнувшись своим мыслям, он вышел на палубу. На смену кондиционированной и такой благостной прохладе пришла удушающая влажность. В кромешной тьме южной греческой ночи берег искрился огнями, как гирлянда на рождественском дереве. Майкл чуть нахмурился, с сожалением заглянув в опустевший бокал, и, оставив его на столике для «Монополии», забытого на палубе, почти неслышно прошел дальше, в сторону кормы. Остановившись у одного из окон, Майкл осторожно приник лбом к стеклу и заглянул внутрь. Мягкий свет ночника выхватывал успокаивающей желтизной пятно в изголовье кровати, а потом, рассеиваясь по стенам, до последнего боролся с темнотой и проигрывал баталию: в противоположном углу комнаты царил сумрак. Но Майкла интересовала та, которую маленький желтый вояка все же сумел защитить от власти тьмы. На кровати в каюте для гостей спала Ева. Она лежала на спине, болезненно вытянув вдоль тела руки. «Я уверен, детка, на самом деле ты не спишь так никогда. Возможно, устраиваешься на боку, обняв свою подушку, как самого желанного мужчину, и, представляя, что покоишься на его груди. Или, уснув на животе, подтягиваешь согнутую коленку едва ли не до подбородка, и от этого твоя попка… По-нес-лось!» Майкл даже вздрогнул от своих похотливых мыслишек в совсем не подходящий момент. Видимо, выпитое давало о себе знать: его недавнее негодование и злость, которые он испытал, читая чужие признания, бесследно умчались в сторону. Секс – превыше всего! Ему нестерпимо хотелось просто лечь рядом с Евой. Коснуться губами ее ладони и замереть, слушая ее дыхание. Он будет лишь охранять ее сон – не более! Вдруг ей приснится кошмар, и она не сможет найти путь обратно из сновидения под убойной дозой так любимого им «димедрола». Майкл частенько блуждал и искал выход из радужно-счастливых грез или просто наслаждался счастьем и покоем, веря, что обрел свою страну, «Которой Никогда Не Было», ту, в которой нет ни боли, ни предательства, ни зависимости. Есть только он, красота и любовь. Но, кажется, последняя – к самому себе… Он слегка смутился, словно его застукали за каким-то гадким занятием. «Любить себя не совсем хреновая затея! По крайней мере, у меня это получается неплохо!»