Челлендж: тексты о любви

Она могла бы сейчас просто взять и уйти. Пусть падает. Кто ей эта сволочь Марк Раттен? Садист, истязатель, верен идеям Гитлера. Тот, кого русские называют «фрицем». Самая худшая разновидность военных её родины, позор немецкого народа. Марта — медсестра. И она отлично помнит, кто она такая на самом деле. Помнит о проклятии. И что с ней когда-то сделал этот вот сероглазый человек. Магистр Серебряный. Будет лишь справедливо уйти сейчас. А может, даже предварительно наступить на его пальцы, чтоб уж точно — вниз и о камни. Она протягивает руку — и изо всех сил тянет полубессознательного Марка наверх. На твердую грудь скалы. — Я не такая, как вы, — бормочет она. И если б он слышал сейчас её акцент, она бы, наверное, вскоре горела в одной из печей концлагеря. Она не чистокровная арийка и её спасали только белоснежные волосы и ярко-синие глаза, по счастью, она ничего не унаследовала ни от прежних воплощений, ни от своей славянской родни. — Я не фашистка! Я — немка! Марта достаёт из поясной сумки обеззараживающее и бинты, потом — пинцет и ножницы. С каким-то мстительным удовольствием разрезает рукав — сперва кителя, потом рубашки. Ага, насквозь прошла, хорошо, не придется ковыряться в ране, ища осколки пули. Приступает к давно знакомому и привычному делу — дезинфицирует инструменты, проверяет: не задеты ли мышцы и крупные сосуды? — А-а-а, сатана! — Марк невовремя приходит в сознание. — На, сожми в зубах, — она суёт тему в рот платок, — Наркоза нет. Не дергайся, Раттен, без руки останешься. Хотя я бы не стала плакать, останься ты без неё. Всё равно ничего хорошего ей не делаешь. Убийца. — Офи-фер! — бурчит он из-под палаточного кляпа. — Хероцер. Не дергайся, сказала! Криво пойдёт шов — будет безобразный шрам. У меня лишних ниток нет. У меня их вообще нет, считай. Вы ж только раны получайте, шей вас, недоумков. Нет бы на благо Германии постараться, на заводах, на полях. Воины блядовы! Она почти закончила наложение шва. — Цени, блядь, Раттен: я ж помню, кто ты таков. Я тебя и сейчас, выблядок гитлеровский, ненавижу так, что дышать с тобой одним воздухом противно. Могла б тебя с этой скалы скинуть — мне б знаешь сколько людей спасибо сказали? Но я надеюсь, доживешь ты до суда и по справедливости ответишь. Так что считай, я тебе подарок сделала — шанс пожить как человек, отмыть кровь с рук. Считай, я б тебе большего добра не сделала, признайся я тебе в любви и прости тебя за всё. Цени, мразь. Она встаёт и собирает свои медикаменты и инструменты назад в сумку. Итак времени потратила кучу. А небось и другие солдаты в ней нуждаются. Как бы то ни было, она всё ещё немка. И всё ещё военная медсестра. Уходит Мария — Магдала — даже не оглядываясь. Не наплевать ли ей на этого чертова ублюдка? Да хоть бы его больше не видеть никогда! Какое ей вообще дело: раскается он или нет — за то, что воевал на стороне фашистов, за то, что с ней сделал — как сумел раскаяться Геллерт, оруженосец Файер, которого она уговорила бежать из Германии ещё в 1943 и который исчез для неё без следа?.. Ей плевать. Совершеннейше плевать! И, хотя её поступок и был большим, чем могло бы быть признание в любви — Мария почти уверена: нифига этот урод не понял, нифига он не оценил. И никогда он не изменится. Ни на каплю. Магистр — он магистр и есть. Никогда она его не простит. А что спасла — ничего это не значит. Абсолютнейше ничего!