Драбблы

Ему не нравилось, когда Миранда спрашивала о матери. Она улавливала это в его глазах, в жестах, и временами ей казалось, что в их семье эта тема относится к разряду тех, которые обсуждать не принято. «Мама уехала», — сказал как-то Генри, когда Мири было всего пять. Она доверчиво посмотрела на отца, хлопая большими голубыми глазёнками, и тот провел грубым и толстым, как ей казалось, пальцем по гладкой розовой щёчке, представляя, какой станет его дочь, когда вырастет. «Мама бросила нас», — пояснил он, когда Мири исполнилось десять, и лицо девочки стало печальным. Она так старалась быть лучшей в классе! Миранде хотелось, чтобы ею гордились... Объятья отца должны были приносить ей утешение, но вместо этого она ощущала неловкость, вспыхивавшую алым румянцем на личике, и тревогу, когда отцовские руки скользили вверх от костлявых коленок по плоским девчачьим бедрам и задерживались почти там, где она сама осмеливалась трогать себя лишь по вечерам, выключив в комнате свет. — Папа… — едва шептала она дрожащим голоском, в котором звучали нотки мольбы. — Всё хорошо, малышка. Нам с тобой больше никто не нужен, — вкрадчиво отвечал Генри, и детская потребность доверять родителю раз за разом брала над Мирандой верх. Она старательно убеждала себя, что всё так и должно быть. «Я создал тебя сам, использовав и улучшив лишь свою ДНК. Ты идеальна», — открыл пугающую истину отец, когда Мири было пятнадцать, и она попятилась назад, отказываясь верить в услышанное. Её мать не уехала, не умерла, не оставила их; её никогда и не было. Мужчина, который стоял перед Мирандой, вырастил идеальную женщину, не только потакая личным амбициям, но и удовлетворяя извращенную потребность обладать ею и иметь над ней такую власть, которую может заполучить лишь родитель над собственным чадом. Это он всегда решал, где Миранде учиться, как жить и какие способности развивать. И уж конечно, она осознавала, что его совсем не случайные прикосновения и взгляды, брошенные украдкой, давно вышли за рамки отеческих. Миранда презирала его за это и пару лет назад всё-таки нашла в себе силы противостоять нездоровой тяге родителя к её не до конца сформировавшемуся молодому телу, заявив, что расскажет об этом в школе. Но теперь ею овладело более сильное, обжигающее чувство к человеку, которого она всю жизнь называла своим отцом. — Ненавижу тебя! — в её глазах блестели слёзы, а в голосе сквозили отчаяние и злость. — Миранда, послушай… — Генри сделал шаг вперед, коснувшись ладонью предплечья дочери, но её передернуло от отвращения, и она отбросила руку отца. — Не прикасайся ко мне! Ты просто больной. Она бежала дальше от дома, не разбирая дороги. Пожалуй, было самое время пожить у кого-нибудь из знакомых, но Миранде никогда не везло с подругами: девушка с идеальной внешностью и интеллектом ученого — плохая компания для обычных девчонок, мечтающих о парнях и веселых вечеринках. Слухи об Ориане дошли до Миранды почти год спустя. Она не видела отца с тех пор, как ушла из дома. В тот момент Миранда не ощутила ни дочерней ревности, ни тоски: она лишь твёрдо решила, что однажды избавит сестру от того, через что прошла сама. Теперь ей тридцать пять. Она выполнила своё обещание, как и ещё одно, некогда данное самой себе: никто в этом мире, даже всемогущий Призрак, так и не узнал, насколько горячо Миранда ненавидит Генри Лоусона. Для всех она навсегда останется идеальной, но не слишком покорной дочерью слишком честолюбивого отца. И так даже к лучшему.