Через тернии — к звёздам

      Это был декабрь. Такой же холодный и обжигающий, как взгляд её колючих синих глаз. Она смотрела на то, как снаружи на землю медленно падает снег. Все пространство вне их пещеры казалось сплошной белой пеленой, сквозь которую разглядеть что-то было просто невозможно. Невозмутимое выражение лица, приобретенное с годами, сейчас принимало легкий оттенок сомнения. Она смотрела на то, как ветер, гуляющий по холодным скалам, кружит в медленном танце маленькие кристаллы льда. Судорожный выход. Разве этого она ожидала? Разочарование вязкой субстанцией растекалось по дрожащему от холода телу. Нет, она не чувствовала его. Она привыкла к тому, что её периодически знобит так, словно кто-то трясет волчицу за плечи, пытаясь привести в сознание. А ведь… Она и вправду была за гранью своего сознания. Пустым взглядом, Виктория провожала кружащуюся у входа снежинку, которая таяла, едва касаясь усеянной следами скалы. И это зима? Её первая зима, которую, как ей говорили, она должна запомнить? Приглушенный вздох вырвался из груди самки. Хотелось разозлиться и уйти прочь от этого места, оставляя пещеру пустовать, а самой бежать, бежать, что есть сил. Нет. Она не могла. Ей не позволяла ответственность. Эта чертова ответственность, чувство долга, воспитанное в ней за год, который она провела в окружении этих волков. Эта чертова жгучая боль, каждый раз напоминающая о том, что она кому-то что-то должна. Отвратительно, настолько мерзко, что хочется сплюнуть его, этот горький вкус отчаяния. — Вики, ты здесь? — голос вернул косматую в реальность. Ледяной взгляд переместился на вошедшую фигуру. Вновь сдавленный вдох, удерживаемое в груди безумие, которое так и рвалось наружу. Улыбка, такая искусственная и приторно-сладкая прорезает ее морду, заставляя самку тысячу раз мысленно побить себя за это. Как же она ненавидела врать, притворяться собой перед кем-то, избегая лишних вопросов. — Да, матушка, я здесь, — голос эхом отдается в ее ушах. Она не узнает его. Не узнает и отвергает, также, как отвергает саму себя. Это неправильно. Все в этой чертовой пещере неправильно. Стиснув зубы, Виктория подходит к вошедшей, прислоняясь к ее теплой белой шерсти. На мгновение, она закрывает глаза. Так давно она не ощущала себя той Викторией, какой была раньше — ребенком, нуждающимся в любви и понимании. Теперь же, пройдя через трудную школу под названием Жизнь, она стоит перед той, которая подарила ей возможность дышать, мыслить и чувствовать. Не сказать, что Тори была неблагодарна ей, но она искренне не понимала — зачем? Зачем нужно было опекать ее столь долгое время, а затем просто взять и отдать на растерзание этим чудовищам? Вряд ли от этого что-то изменилось, изменилось в лучшую сторону. Она не стала Альфой, как того хотел… Он. Назвать его отцом не поворачивался язык. Да, они воспитали ее, но они всегда были и останутся для нее чужими. И для Виктории всегда было большим удивлением, что они сами того не замечали. Словно так и должно быть, словно эта ложь имела место быть. От этих мыслей, по ровному лицу заходили желваки. Лапы слегка напряглись, но тут же расслабились, подаваясь вперед, навстречу крепким материнским объятьям. Да, именно материнским. Лили была единственным существом, которое Виктория воспринимала, как нечто родное и близкое ее душе. Она была искренней с ней, ровно также, как и сама с собой. Эту волчицу она могла назвать матерью, при этом не испытывая тошнотворного ощущения лжи и обмана, сочащегося сквозь ее зубы. Возможно, это и было так. Ведь Лили относилась к ней, как и родной дочери, она считала ее родной, с самого первого дня. Всегда. Но даже наличие такого существа рядом никак не скрашивало то, что хищница вновь оплошалась. Ее признали Омегой. Хоть боеспособной, но тем не менее Омегой. Это было настолько отвратительно, что при одном только намеке на ее нынешнее положение, Виктории хотелось выть. Просто запрокинуть голову повыше, чтобы не пускать наружу накатившие слезы и дать волю накатившему безумию — выть, так неистово и громко, что срывало бы глотку. Но вместо этого лишь очередной хриплый выдох, сдавленный вздох и пустой, ничего не выражающий взгляд. Год. Год она потратила на то, чтобы доказать им (но прежде всего самой себе), что это была наглая ложь. Отвратительная и грязная ложь, сочащаяся сквозь гниющие зубы старухи, которая, криво улыбаясь, до сих пор кричала в сознании волчицы: «Она не их дочь! Она дитя Севера!». Тогда, самка не особо понимала смысл сказанного ей, она вообще мало что понимала в тот момент. Но факты были на лицо — она стояла, раскрыв рот в немом ужасе, не в силах произнести ни звука. Лишь слезы наворачивающиеся на глазах говорили о том, что она была здесь и все слышала. Слышала то, чего не должна была слышать. И после этого, она решилась на самое ужасное в ее жизни, самый необдуманный и глупый, наитупейший поступок в ее жизни. Она вызвалась пройти годовое обучение в Альфа-школе. Никогда в жизни Виктория не корила себя так, как за это решение. Ребенок, охваченный ужасом и паникой, что она могла соображать? Может быть и ничего, но она должна была воздержаться, должна была дождаться родителей. Но нет. Она не сделала этого. И это был первый раз, когда она совершила свой самостоятельный поступок, повлекший за собой целый год истязаний и побоев, который не стоит и звука их признания. Не было в этом смысла, просто не было. Чего же она добилась этим? Да ничего, черт возьми. Она лишь убедилась, что в очередной раз ошиблась. Ошиблась в том, что доверяла им, доверяла кому-то кроме себя. И вот сейчас, когда она стоит перед раскаивающейся матерью, она не чувствует ничего. Эти ублюдки сделали из нее машину, не способную хоть как-то показывать происходящее внутри нее. Но внутри нее полыхал настоящий огонь. Неконтролируемое пламя, поглощающее все тело и так быстро расползающееся по нему. Казалось, одно неверное движение, одно неловкое прикосновение и она взорвется. Просто лопнет и это пламя вырвется наружу. И тогда оно начнет убивать. — Виктория… Мне, — волчица запнулась, словно была неуверенна в правильности и искренности своих слов. И от вышеупомянутой это не ускользнуло. -… Мне очень жаль. Правда. Конечно. Что еще тебе остается делать, кроме как жалеть. Ей тоже жаль, жаль, что она не может простить этого, простить их предательство и обман. Чудовищный обман длиною в целую жизнь. — Знаешь, — секундное прояснение вырвало хищницу из омута, царящих внутри нее страстей. — Мне тоже. Она разворачивается и молча уходит, не оставляя за собой ничего. Даже запах каким-то образом уходит вместе с ней. Белошкурая не понимает, что произошло, но останавливать её не намерена. Пусть идет, это ее выбор. Да, её выбор. И менять она его не станет. Глаза жадно впивались в снег, перекатывающийся от ее быстрых, но таких четких шагов. Подушечки лап неприятно закололо, обжигающий холод пробрался сквозь толщу шерсти, теперь пробирая хищницу до костей. Сдавленный рык. О да, как же ей этого не хватало. Ярость вот-вот грозилась вырваться наружу, волной обрушиваясь на все живое и неживое поблизости. Виктория закрыла глаза. Размеренные шаги сменились стремительным бегом, от которого царящая внутри нее буря вновь пробуждалась. Стремительные скачки вверх по склону горы вмиг сокращали расстояние между ней и пропастью, глубокой и такой же снежной, как и все вокруг. Остановившись у самого края, она вдруг замерла, скованная минутным ужасом. Его мерзкие щупальца обхватили горло несчастной, перекрывая ей доступ к кислороду. Виктория на время перестала дышать. Она смотрела вниз, не замечая, как ее стремительно заваливает снегом. Вот оно, тупое осознание того, что все. Теперь ты свободна пташка, лети. И она завыла. Этот вой, такой глубокий, гортанный и пробуждающий, эхом отражался от скалистых гор, разносясь на многие километры за их пределами. Ей было больно, больно настолько, что этот вой постепенно перерастал в вопль. Хотелось дать полную свободу своим чувствам, разреветься и умереть на этом же самом месте. Но нет. Никогда больше. Не в этой жизни. И она смолкла. Демоны внутри нее зашевелились, пробуждаясь от долгого и беспробудного сна. Разбуженные её злостью, они недовольно потягивались, противно хрустя своими мерзкими тельцами. И что-то внутри нее ликовало, подсказывало, что это правильно. Теперь все изменится, вот увидишь. Легкая улыбка прорезала пелену ее печали. Виктория вновь обратила свой взор на небо. С него стремительным водоворотом мчались снежинки, больно врезаясь в самую морду. Подставляясь им, она зашагала прочь от этого места. Больше её не заставят почувствовать себя слабой. Не в этой жизни.