Under-горгород

Одно мое движение избавило бы меня от этого страдания. Чувство удушья не покидало меня с тех самых пор, и я не имел никакой возможности жить с ним, каждое утро оно просыпалось раньше меня и каждое утро вырастало все больше и больше. Оно наполнило собой всю мою маленькую комнату, и за ним я не видел ничего, кроме желания от него избавления. Тела людей стояли так близко друг к другу, что их единство было бы видно даже кому-то менее наблюдательному, чем я, имей кто-то кроме меня возможность его видеть. Отделенный от них, умирающий от духоты, я имел в своих руках возможность избавления от этого страдания. Если бы не стало моих друзей, моих врагов, моей семьи — я бы получил настоящее одиночество. Оставшись единственным человеком во всем мире, я стану одиноким Богом. Звонок телефона сменился треском заработавшего автоответчика. «Слава, это Андрей, уже давно не получал от тебя рукописей… Все в порядке? Мне названивают из издательства, кто бы мог подумать, что весь процесс стопорится без писателя! Надеюсь, это временное отсутствие вдохновения скоро тебя отпустит. Перезвони, когда получишь сообщение». Слава свесил ноги с кровати, долго шаря босыми ступнями по полу и ища свои тапки. Из открытого окна доносился детский визг: комната выходила на баскетбольную «коробку», где собирались младшие дети, пока тех не выгоняли местные постарше, которые устраивали спортивные стычки друг с другом и раскуривали под окнами легкую наркоту, не противоречащую их спортивным правилам. Поэтому одну половину дня Слава слушал заливистый девчачий смех и считалки, другую — музыку из дешевых колонок и несуразный мат. Ночью чаще всего на коробке кто-то трахался, разваливаясь на асфальте или перевешиваясь через невысокие деревянные ограждения. Телефон снова зазвенел. — Вам письмо из светлого будущего! — раздался в снятой трубке смех Жеки.- Вас интересует? За окном детский визг оборвался недавно начавшим ломаться голосом. Резкий удар мяча о заскрипевшую железную сетку сопроводился бурным улюлюканьем. — Только если не хочешь мне рассказать о вреде моего образа жизни, — заулыбался Слава, прижимаясь спиной к стене и вытягивая сигарету из пачки. — На этот путь наставлять тебя уже поздно, — весело отозвался Жека.- Я завтра планирую поехать в фавелы. — Снова слушать этого ебанутого Гуру? — поинтересовался Слава.- Надеюсь, ты не хочешь и меня позвать? — Я видел, как ты его слушал! — закричал Жека.- Поехали со мной. — Мне утром агент звонил, нужно написать хоть что-нибудь… — Не строй из себя целку, Вячеслав. Ты же сам сказал, что после прошлого раза ты написал столько, сколько давно уже не писал. — Ну…- протянул Слава, закуривая.- Только это не значит, что мне нравится вся эта политическая чушь и бредни про «переплетено». — Они и не должны тебе нравиться. Послушаешь его еще раз, напишешь свою сраную книжонку. Если бы тебе было неинтересно, ты бы меня послал нахер еще пять минут назад. — Послал бы, — согласился Слава.- Заезжай завтра за мной. Я не против посмотреть, что еще придумал этот лысый хрен. Докуривая, Карелин вывесился из окна, глядя в оставшуюся после ошибки проектировщиков щель между расположенными колодцем домами. Вдали в ней прижимались друг к другу такие же дома, расположенные на разных уровнях и от того похожие на кубики в тетрисе. Постукивая пальцами по деревянному подоконнику, Слава пытался представить, что скажет Гуру на следующей встрече. Как он снова обратит внимание присутствующих на верхний ярус, сконцентрируется на нем и скажет — плавно передвигаясь по сцене, останавливаясь, обращаясь к залу как к любимому другу — культивировать в себе желание перемен. Фантазируя о том, как оказывается на его месте, Слава представлял, что он бы так и сделал. Внушил бы людям ту огромную разницу, которая бы их испугала, но в последний момент сказал бы, что вся эта огромная разница могла бы быть для них преодолима. Он твердо понял, что центр всего гурувского переплетения лежал в желании перемен, а как возбудить в людях, всю жизнь испытывавших сиюминутные желания, желание, смотрящее в будущее, — этого он себе нафантазировать не мог. Славе претила политическая позиция Гуру, но в самом Гуру было что-то, что отзывалось в большинстве слепым подчинением, а в Славе, в Славе это отзывалось интересом к нему. Люди слушали Гуру и хотели перемен. Карелин перемен не хотел, но вот слушать хотел, как и остальные. Он не мог дать себе ответ почему, поэтому подсказанного Жекой слова «интересно» ему и хватило. Под Славой раздался удар мяча, после которого все засвистели и зааплодировали, и он убрался из окна, скидывая окурок в чашку и садясь за печатную машинку. — Слава? Или мне звать тебя по писательскому псевдониму Валентином? — Гуру протянул Славе руку, широко улыбаясь ему на фоне снующих за его спиной людей. Стоя на сцене, Слава чувствовал себя неуютно. Никто кроме Гуру на него не смотрел, но ему казалось, что взгляды всего зала были прикованы к нему одному и сейчас ему нужно будет сказать что-то важное. Голос Жеки, отправившего Карелина знакомиться с Гуру лично, раздавался из зала громким смехом и прибаутками: он уже успел со многими здесь сдружиться. — Лучше Слава, — преувеличенно расслабленно улыбнулся Карелин, пожимая протянутую руку.- Ты знаком с моими книжонками? — Не стоит так пренебрежительно, — засмеялся Гуру, кивая головой в сторону коридора.- Пообщаемся наедине? Слава невразумительно кивнул и двинулся по узким коридорам за кулисами сцены, на его пути вырастали светильники, пустые вешалки, возможно, никогда не видавшие репертуара сценических костюмов. Одна из гримерок, переоборудованная под обычную комнату отдыха — со внесенными в нее диваном и столом — о своем изначальном предназначении напоминала только одиноко висящим на стене зеркалом с круглыми лампами, из-под которого вынесли стойку, скорее всего задолго до того, как Гуру выбрал это место своим лагерем и местом вещания. — Располагайся, — он махнул рукой на диван.- Если честно, я удивлен. — Удивлен чему? — переспросил Слава, садясь на старый, но добротный на вид диван. — Тому, что ты оказался на моих лекциях. Обычно мои посетители несколько отличаются. Гуру сел рядом и ногой уперся в расположенный напротив столик. Столик низкий и совершенно в этом помещении неуместный. Но в сочетании с ногой владельца, Славе казалось, он стал необходимым атрибутом комнаты. Гуру протянул Славе пачку сигарет, которая пестрила этикеткой промежуточного яруса и рекламой о вреде курения. — Согласен, это верхнее курево ужасно, — заулыбался Гуру.- Мне его тащат целыми тачками, а скуривать его, все-таки, надо. Слава вытянул одну из сигарет. — Ты сказал, что я отличаюсь, — он раскурил о предложенную Гуру зажигалку.- Пытаешься мне в мозг встроить какую-то херню? — Никакой херни! — поднял руки Гуру, смеясь и закуривая.- Это правда. Я читал твои книги. Ты наверняка в курсе, что я часто взаимодействую с промежуточным ярусом. — Удивительно, что это не вызывает ни у кого вопросов, — протянул Слава, разваливаясь с сигаретой на чужом диване. — Вызывает вопросы у тебя, — согласился он.- Я же говорил, что ты отличаешься от остальных. — Не отличаюсь, — сморщился Слава.- Я наверняка не первый мужик в твоей гримерке. — Не первый, — весело согласился Гуру.- Но первый в ней писатель. Что тебя вдохновляет, Слава? Каким-то утром Слава мог выйти из дома и увидеть, что сосед, вытащив ковер на улицу, чтобы отбить ворс, задумчиво курит, глядя на крыши домов. Его вдохновляла ситуация, которая сама вокруг него разворачивалась. Не было никакой логической детерминанты, и Славе было даже немного жаль, что он не может дать ее для Гуру. — Все, что происходит вокруг, — уклончиво протянул после паузы Слава.- Весь мой ярус. — И что представляет из себя твой ярус? — Обычных людей! Как и любой другой ярус. В чем вообще заключается вопрос? — Ни в чем, — Гуру сбил сигарету в пепельницу.- Ты умный парень, Слава. В тебе так много созерцания, что мне даже страшно иметь с тобой дело. — Э нет-нет, — махнул рукой Слава, отворачиваясь от собеседника.- Я обычный парень. Я на свет вылез из женщины нижнего яруса, я рос на нижнем ярусе, дышал всю жизнь сероводородом нижнего яруса, я точно такой же житель яруса, как и остальные. И в башке моей находится все то же, что и у остальных. Не надо мне никаких «созерцаний». — Я ведь с тобой не спорю, — сказал Гуру.- Ты такой же житель нижнего яруса. Знаешь, я люблю нижний ярус. Есть в нем что-то такое… Экспрессивное, что ли. Слава замолчал, и ему вдруг захотелось поскорее отсюда убраться. Гуру рядом с ним задумчиво смотрел перед собой, размышляя черт его знает о чем, но делая это настолько погружено, что Карелин чувствовал себя лишним в этой комнате. И все равно не мог двинуться с места, чтобы уйти отсюда. Когда Гуру снова к нему обратился, он уже почти докурил сигарету. — Если ты не против, ты мог бы сделать кое-что для меня? — Смотря что я должен сделать, — пробормотал Слава.- И что я за это получу. — Напиши для меня рассказ о том, как живут люди нижнего яруса, когда они получили свое светлое будущее. Тебе, как одному из них, это удалось бы сделать лучше всего. Я не поскуплюсь на оплату, у меня есть запасы, которые я готов потратить на искусство. Карелин заколебался, но когда Гуру повернулся к нему и вопросительно вскинул брови, он быстро согласился: — Ладно. Длинный? — Хоть четверостишье, — воодушевился Гуру, поднимаясь и протягивая руку поднявшемуся следом за ним Славе.- Как тебе покажется необходимым, так и пиши. Когда напишешь, ты знаешь, где меня искать. — Я могу отправить почтой… — У меня здесь почты нет, — заулыбался Гуру. — Ладно, не проблема привезти…- пробормотал Слава уже у выхода.- Напишу побыстрее. — Я на тебя рассчитываю, — ответил Гуру, и Слава скрылся за дверью, оставаясь в темноте. Он возвращался на сцену теми же длинными узкими коридорами, встречая по пути помощников Гуру, перетаскивающих за кулисы какие-то коробки. Когда Слава вышел на сцену, в зале уже практически никого не было, только несколько людей задвигали стулья, ровняя ряды после собрания. Жеку Слава нашел на стоянке, и тот сразу начал расспрашивать о том, что происходило в гримерке. Славе рассказать об этом было толком нечего, поэтому Жека быстро потерял к нему интерес и всю дорогу говорил о чем-то своем, на что Славе даже не было необходимости отвечать. Слава метался от машинки к холодильнику, хватая оттуда банку бражки, но ставя ее обратно и со звоном бутылок захлопывая дверцу. Снова падая на стул, он начинал печатать, бормоча себе под нос: — Они теперь имели все. Они выходили на улицу, зная, что вечером должны купить на ужин мяса и вина, ведь сегодня был день города, а на день города все… Неудачные начала, сухие середины — листы валялись на столе и на полу. Слава снова вскакивал и ходил по полутемному помещению, наступая на лежавшие на полу куски рассказа и напевая вслух какую-то мелодию, на которую накладывал текст идеи, заказанной Гуру. — У их детей было будущее, а-ла-ла. Школа, учебники, лучший вуз страны, а-ла-ла. И пока дети были в школе, он мог прийти домой пораньше и напялить свою женушку на свой крепкий хрен, а-ла-ла. Он обессилено повалился на стул, все-таки прикладываясь к банке бражки, которую ему когда-то на передержку оставил Виталий Иванович, но так и забыл о ней. Карелин смотрел на печатную машинку, которая стояла перед ним упрямо и непреклонно. Что бы ни выходило из-под ее печатного пера, вызывало только сомнение и смех. Слава не верил тому, что писал. Сначала он пытался представить, как весь его мир становится другим. Затем он пытался представить, как в новом будущем просыпается его дом. Семьи. Люди. Он сужал круг в надежде, что история кого-то одного сложится во что-то достоверное. Но что бы он ни писал, в тексте отдельно существовали люди и отдельно — их жизнь. Каких бы героев он ни сочинял, никто из них не получал будущего, которое представлялось ему желанным. Все это будущее выглядело как бред больного человека, оторванное от реальности и вызывающее только нелепую эйфорию, не имеющую ничего общего с реальной жизнью. Слава посмотрел в окно, за которым разгорался рассвет: в верхних окнах зданий отражалось солнце, наполняя их такой яркостью, что от нее резало глаза. Карелин передвинул стул к вечно открытому окну и сложил руки на подоконнике, приподнимаясь, чтобы посмотреть вниз. На улице, заполненной тенью от дома Славы, было тихо и безлюдно. Даже вороны, потрошившие мусорный пакет, оставленный кем-то под фонарем, добывали себе пропитание из уважения к общей тишине бесшумно. Слава опустился обратно на стул и достал сигарету, щурясь от яркости окон. Когда он докурил, солнце поднялось выше, и окна напротив него снова стали такими же черными, как и были всегда. Выбираясь из тесного пространства между стеной и придвинутого к окну стула, Слава опустился на колени перед машинкой, вдохновлено печатая то, что пришло ему в голову. Стряхнув со стола листы и продираясь к ровной стопке с оставленным на ней для утяжеления степлером, Карелин просунул под него еще несколько страниц. — Держи, — Слава выдал ему рукопись, завернутую в бумажный пакет. На вопросительный взгляд Гуру он добавил: — Я не смог написать то, что ты просил. Но раз уж ты сказал… А, короче. Прочитай это. Это херня, конечно, не для публикации. Но больше у меня ничего нет. Гуру расплылся в улыбке, кивая Славе и подзывая к себе одного из помощников. Он передал рукопись длинному худому парню, на полторы головы выше самого Гуру, и сказал отнести пакет в гримерку. — Спасибо, Слава, — он прижал руку к груди.- Я свяжусь с тобой, как только прочитаю. — Надеюсь, в этот раз сюда мне переться не придется…- протянул Слава. — Нет, — засмеялся Гуру.- О! А вот и твое вознаграждение. Слава взял в руки переданную ему помощником Гуру книжку — в твердой блестящей обложке. Раскрыв ее в середине, он удивленно усмехнулся. — Моя книга, — заметил Слава.- Никогда не видел их издания. — А это на мороженое, — Гуру протянул конверт, в который Слава заглянул и тут же убрал конверт в книгу. — Щедро, — признался Слава.- Ты ведь, Гуру, еще даже ничего не прочитал. — Добросовестный заказчик платит при получении, — ответил он с улыбкой.- Кстати, меня зовут Мирон. Имей в виду, когда получишь сообщение.