Under-горгород

Ненависть. Что такое ненависть. Это чувство неприятия настолько сильное, что оно становится выше всего в человеке. Выше его убеждений. Выше его опыта. Выше его любви, симпатии, сомнения, дружбы, привязанности, отзывчивости, разочарования. Ненависть не имеет ни объекта, ни цели. Ненависть — это все, направленное на все. Из страха перед неизвестностью мы говорим, что ненавидим что-то конкретное, но когда мы ненавидим — мы ненавидим все. «Вчера в Лос-Анджелесе неизвестный на автобусе въехал в толпу людей, празднующих на одной из основных туристических улиц…» — Мария Васильевна, этот столик? — Ох, Славик, родной, да-да, вот этот! — Мария Васильевна замахала со своего места, подзывая к себе Славу и звонко целуя его, подошедшего, в щеку.- Ты наш спаситель! «…Объявлена минута молчания…» Расшатавшиеся ножки стола вкручивались с трудом. Лет ему — столику — было не меньше, чем всей квартире: после первых владельцев ни ремонт, ни мебель здесь не обновлялись, скорее за неимением вкуса и желания, чем за неимением денег. Красно-коричневая «стенка» с золотыми, похожими на узкие трубки, ручками, стоявшая в квартире единым модулем, вмещала в себя фарфоровую посуду, гипсовые статуэтки ангелов, и — что было любовью лично Марии Васильевны — искусственные хризантемы и розы, привлекающие к себе внимание яркими тканными лепестками на длинных стеблях, вставленных в стеклянные вазы. Над телевизором стояли иконка и фотография мужа Марии Васильевны. Сидя на полу, Слава пытался подмазать шурупы клеем, которые были прихалтурены отдельно от изначального устройства стола, но которые также давно потеряли свой функциональный смысл: в пазах давно сбилась резьба. Приходилось подклеенные ножки подгонять на глаз, уровня у Славы не было ни с собой, ни в этом доме — после смерти Ивана, как говорила Мария Васильевна, в их доме не осталось никого, владеющего инструментами, за ненадобностью их и продали, буквально после похорон. — Чертовы американцы, — вздохнула Мария Васильевна.- Видел новость про террориста? — Ага… Утром крутили, — отозвался Карелин, обмахивая ножки сложенной газетой. — Что только ни сделают, чтобы народ погубить. Ложат своих, пробуют, чтобы потом на нас использовать. Ничего святого, — женщина качала головой, с осуждением глядя в экран.- Все ради войны! — Какой войны? — поинтересовался Слава, поднимая голову. — Вековой! — воскликнула Мария Васильевна.- Чтобы нас изничтожить, чтобы на наше место забраться. Еще моя бабка… Разговор прервался вошедшим в комнату Виталием Ивановичем, который посмотрел на перевернутый столик и равнодушно сказал: — Неплохо. Продавленный диван заскрипел под весом Марии Васильевны, которая, передвигая ноги, охала от боли в суставах. Синий экран телевизора высвечивал даму в костюме, с зализанной прической, которая, судя по всему, вовсе не умела улыбаться (Слава предполагал, что им делают какую-то принудительную операцию), зато с выверенной дикцией говорила о том, что в город пришла жара, которой не было последние двадцать лет. Мария Васильевна охала уже не от боли, а от восхищения, впечатляясь тем, что что-то в этом городе происходит «впервые за двадцать лет». Она подняла голову на рекламе телефонного оператора и с благостной улыбкой обратилась к Славе, который оценивающе смотрел на выдавившийся и расползшийся вокруг ножек стола желтый клей. — Ох, Слава-Слава, тебе бы жениться, какая находка для жены твоей будет… — Так может на Вас, Мария Васильевна? — заулыбался Слава. — Была бы я помоложе, родной! — засмеялась она, кокетливо замахав на него рукой и поправляя халат. — Мы пошли, мам, — встрял в диалог ВИ. Лицо Марии Васильевны преобразилось за секунду: словно кто-то переключил ее, как переключались пультом каналы телевизора. Она смерила взглядом сына и отвернулась обратно к экрану, беря пульт в руки. — Идите, — без интереса отозвалась женщина, делая телевизор громче.- Слава, передавай привет Саше! — Обязательно, Мария Васильевна, — заулыбался он, встречаясь глазами с ВИ и разводя руками. Лифт в доме работал в силу того, что публика здесь проживала интеллигентная. Поэтому в те дни, когда Слава наведывался к ВИ, он с удовольствием катался до седьмого этажа, находя забавным даже то, что, приходя на этаж, лифт молча стоял какое-то время, прежде чем открыться. Пахло в нем тем же сладковатым аммиачным запахом, что и на лестнице в доме Славы, в этом разницы между домами не было никакой. Пока они спускались, с тихим потрескиванием дверец лифта, ВИ вдруг тяжело вздохнул и сморщился так, словно ему объявили, что сейчас ему будет нужно сделать что-то ужасное. — Знаешь, Слава, а ведь мы могли бы жить совершенно по-другому. — Это как? — удивился неожиданному высказыванию друга Слава. — Да во всех возможностях. Были бы настоящей империей. Нам бы поменьше принципов, и наша военная мощь… Эх, Слава, как бы нас боялись, все бы враги боялись, — Виталий Иванович звучал так погружено, что в его убеждения можно было даже поверить. — И с кем бы мы воевали? — Да со всем миром! — воскликнул ВИ, но тут же скорректировался.- С Америкой, например. Жили бы мы тогда совершенно по-другому. — Не знаю, Иваныч, жили ли бы мы тогда по-другому…- протянул Слава, глядя как медленно открываются двери лифта. — Жили бы как люди, — в сердцах выдохнул Виталий Иванович, выходя из лифта. — Это как? — поинтересовался Слава. — Что непонятного? Как люди. До двери они дошли уже молча: Виталий Иванович думал о недальновидности Славы, Слава думал о взглядах Виталия Ивановича. ВИ толкнул железную дверь плечом и в образовавшуюся щель загнал отвертку, ворочая ей, пока не раздался характерный щелчок. Слава даже удивился, что дверь способна издавать такие звуки. Больше он был похож на открывание стеклянной банки. Рассматривая дверной проем, Карелин приметил еще в нескольких местах сцарапанную краску: судя по всему, дверь заело уже какое-то время назад. — Это у вас давно? — спросил Слава. — Месяца три, — пожал плечами Виталий Иванович.- Может четыре. Нормально теперь открывается только снаружи. Слава задумчиво покивал и обнялся с другом, прощаясь с пожеланием как можно скорейшей встречи. — За нас! — Саша раскачивала в руке стакан. — Еще раз? За нас! За наш год! — смеясь, Слава стукнулся своим стаканом о ее. — Эй, давай возьмем ее с собой, — Саша опустила ладонь на пах Славы, массируя его и глазами указывая на бутылку. — А тебе не хватит? — заулыбался он, опуская свою руку поверх ее и прижимая к себе ее раскрытую ладонь. — Ничуть! — Саша высвободила руку и соскочила с места, хватая вино. Она задела пустую бутылку, стоявшую на полу, и та глухо завалилась на линолеум, откатываясь к холодильнику. В узком коридоре Саша обернулась к Славе, игриво поведя плечами и не придерживая сползшую с одного ткань сарафана. Улыбаясь, она прижалась губами к горлышку бутылки. — А это уже нечестно! — воскликнул Слава, вскакивая со стула. Оба рассмеялись, Саша побежала в комнату, и Слава налетел на нее уже у кровати, импульсивно целуя ее улыбающиеся губы. Вытянув бутылку из цепких рук Саши, он на ощупь задвинул вино на стол, почувствовав как оно уперлось в корпус машинки. Девушка юрко развернулась к нему спиной, и пока он расстегивал десяток шелковых пуговиц, она с нетерпением гладила заведенными за спину руками его вставший член. Сбросив сарафан на спинку стула, Слава провел ладонями под ее грудью, спускаясь вниз по стройному животу. — Новое белье? — поинтересовался Слава. Он оттянул резинку ее кружевных трусов, черных, изящных. Даже торчащие на сострочке ниточки не портили их восхитительного вида. Вырез спереди был настолько низким, что Слава мог бы и вовсе не снимать их с нее. — Нравится? — поинтересовалась в ответ Саша, разворачиваясь к нему лицом и переступая через упавшие на пол трусики. — Нет, кошмар! — засмеялся Слава, подхватывая ее и заваливая на себя. Он сел на край кровати, прогибаясь назад под ее весом, и она, широко расставив на нем ноги, прижимала ладони к щекам, целуя любовника в губы. Пропусти ладонь под нее — и все пальцы будут мокрые. Он ее мягко массировал и тер, и она млела к нему, словно кошка. Слава и сам не заметил, когда Саша насела на него; он на кровать забирался уже с ней на руках и на члене. Завалился на подушку, и она выпрямилась в спине уверенно, из ее приоткрытых губ донесся короткий глубокий вздох, и Славе казалось, что это самое прекрасное, что он только видел в жизни. Ее колени упирались в пружины матраса, и ей приходилось вжимать их в бедра Славы, чтобы удержаться на узкой односпальной кровати. Он скользил ладонями по ее напряженным ногам, глядя как вагина обхватывает его член, скользит сверху-вниз, стекая на яйца Славы. На столе стояла недопитая бутылка вина, перенесенная из кухни в комнату, и фруктово-кислый запах пронизывал воздух — от винограда ли он был. Слава еще пять минут назад прижимался ртом к губам любовницы, к ее груди, он вылизывал ее плоский живот, сегодня пахнущий до самого паха каким-то цветочным ароматом. А сейчас, пока Саша прыгала на нем, ее длинные пальцы вжимались в ее киску, массируя ее, мокрую и порозовевшую, и Слава сходил с ума, поднимая руки и сжимая в ладонях полную грудь. Она наклонялась к нему, и он обхватывал ее обеими руками, скидывая под себя и наваливаясь сверху. Тонкие девичьи ноги скользили по его бедрам, пока он не хватал Сашу под колени, и не задирал ее промежность вверх. Она стонала под ним, поднимая ноги, вытягивая их до дрожи в икрах, и, возвышаясь над ней, Слава во все глаза смотрел на расслабленное лицо Саши и ее вскидывающуюся грудь с острыми темными сосками. «Слава, Слава!» — Да, сюда… Слава… Карелин повернул голову в сторону коридора, но Саша дернула его за волосы на себя. Ему в нос ударил запах чужого тела и парфюма, и он рефлекторно захватил губами торчащий сосок, облизывая его языком. «Я прочитал твою книгу, что я могу сказать…» — Слава, назови меня своей сучкой! Ее голос звучал громче и звонче, и Слава эхом отвечал ей, теряясь между двумя голосами. Руки Саши сжали собственную грудь, сжимая между — лицо Славы. «Твой герой, кажется, по-настоящему несчастлив. Он выбрал одиночество, но ты не думаешь…» — Давай я… Она забросила руки на шею Славы, просунула ногу между стеной и его телом. Саша взобралась снова вверх на любовника, уверенно раскидывая колени и насаживаясь на него. Слава шлепнул ее по ягодице, останавливая лежащую руку на ее бедре. «…Это утопия, Слава. Ни один из нас не станет по-настоящему одиноким» — Эй, это что за херня? Тяжело дыша, Саша удивленно уставилась на свои бедра, поднимаясь на коленях и пересаживаясь на ноги Славы. Она вскинула на него взгляд, и только в этот момент Слава опомнился, чувствуя как кровь приливает к лицу. — Бля, — Слава провел ладонью по лицу.- Прости. Я не знаю, отвлекся… Автоответчик заработал. — Серьезно, Слав? На тебе скачет твоя девушка, а у тебя стояк падает от телефона?! Она спустила ноги на пол, слезая со Славы и шлепая босыми ступнями через комнату в ванную, ее миловидная мордашка скривилась в раздражении; благо Слава застал это только пока она вылезала из кровати. Глухие ругательства Саши вплелись в треск автоответчика. «…Я надеюсь, что увижу тебя на следующем собрании» Саша по обыкновению ушла утром. Извинения и окончание годовщины прошли сухо и скомкано. Испытываемое ощущение кислятины Слава списывал на дешевое вино, и пытался заглушить его куревом, стоя в коридоре с сигаретой и в очередной раз прослушивая запись на автоответчике. «Слава, Слава! Это Мирон. Я прочитал твою книгу, что я могу сказать… Это необычно. Твой герой, кажется, по-настоящему несчастлив. Он выбрал одиночество, но ты не думаешь, что счастье через несчастье слишком сложно для осознания? Это утопия, Слава. Ни один из нас не станет по-настоящему одиноким. Но ведь ты и не пытался сделать его реальным… Мне интересно, о чем ты думаешь. Я надеюсь, что увижу тебя на следующем собрании. Мы обязательно должны еще встретиться» Образ Гуру висел над ним как проклятье, заинтересованно улыбаясь и глядя на Славу так, как до этого никто не смотрел. Как-то по-особенному, выискивая что-то в самом ядре, в самой основе. И судя по его улыбке — он находил то, что искал. Но не могло это Славе ни льстить, ни оскорбить его — конечно, Гуру видел что-то особенное. Вот только Слава не мог понять: было ли это от того, что от других отличался Гуру или от того, что от других отличался сам Слава?