Часть 7
3 февраля 2018 г. в 21:09
Из всех дорог я выбрал ту, на которой вы сможете наблюдать меня сейчас. Передо мной был весь мир, возможность стать кем угодно, и из всего многообразия я выбрал то одно, что явилось волей случая и волей моего душевного развития. Стал ли я тем, кем я должен был стать, или стал кем-то совершенно противоположным? Передо мной был весь мир, представленный сотней дорог, но я получил его весь, выбрав одну из них. Но об этом я расскажу вам позже.
Знание вечного неважно, если ты обладаешь знанием людей; зная людей — охватываешь руками все существующее, продавливаешься пальцами в естество этого мира. Что есть природа без людей — лишь сцена, лишь прекрасный, но бездушный антураж. Нет в природе жизни, жизнь в нее вносят только суетящиеся, сплетающиеся друг с другом в своем всюду-временье люди. Они наделяют жизнью каждый лепесток — не предусмотренный для этого, являющийся лишь сосудом для человеческого творчества. Люди — настоящий паразит, возникший на искусственном идеализме и изувечивший его своей жизненностью. Но отвратителен ли паразит? Я его считаю естественно интересным, иначе бы разве стал я так искусен в том, что касается человеческой природы.
Я жил не одним собой, я жил собой-с-другими, моя жизнь принадлежала моей семье, моим друзьям, моим соседям. Я был каким-то сыном, каким-то другом, каким-то соседом; всю свою жизнь я был каким-то для других и никаким — для самого себя. Мысль о том «каким я покажусь» была существеннее мысли «каким я являюсь», но быть может именно она однажды пресытила меня настолько, что я смог понять, что являюсь кем-то отличающимся.
Что есть люди вокруг меня — лишь алчные, жадные создания, они жадны до жизни, они алчно надеются получить свой максимум в текущем часе, но их максимум — он никогда меня не привлекал. Я жил среди них с мучительной мыслью о том, что среди них я являюсь тем, кого они возненавидят, когда узнают о моем существовании. Мне так сложно писать «я» и «они», ведь я толком понять не могу, где был «я», а где были «они». Да простит меня читатель за весь сумбур, который я порождаю своей печатной машинкой — она в том не виновата, в этом виноват только я.
Я знал прекрасно, что в глубине, в самой сердцевине человеческого тела находится то «яйцо в утке», которое будет его смертью, несмотря на всю мелковидность этого предмета. Той иглой, прерывающей бессмертие, заколдована была человеческая ненависть. Настолько всеорганизующее чувство, что не имело оно ни объекта, ни повода — кто мог ее получить, тот мог получить силу настолько немыслимую, что владение ею подняло бы его на уровень Бога. Если я могу схватить стержень-ненависть, то я могу схватить всю наросшую на него жизнь в свои руки. И не повезло людям попасть во власть того, кто их считает паразитами: они могли бы вести многолетние войны, имевшие своих победителей и проигравших, могли иметь бы смены империй — но вместо того они получили свою окончательную погибель. Я понадеялся лишь — чтобы они уничтожили себя своей ненавистью, мне было всех их невозможно жаль, но я любил так сильно самого себя, что мечтал остаться один в своем обездушенном мире.
Слава выдернул лист из печатной машинки и заправил в рельсы новый, подкручивая валик. Он занес руки над стертыми клавишами, но передумал и вытряхнул из пачки сигарету, пересаживаясь удобнее на своем неудобном стуле и раскуривая подаренные папиросы.
Кто есть я? Был ли я тем, кем я являюсь сейчас, или стал кем-то иным, ведь почему-то теперь я думаю совершенно по-другому. Мне мучительно стало то, что таковым не было всю мою жизнь, и слово «жизнь» здесь имеет смысл: от жизни я обеспокоенно избавился; моя воля связала меня с божественным отречением. Я являюсь чем-то бОльшим, чем-то более великим и более бездуховным. Разве мог я иначе объяснить решение избавиться от человеческого рода, все мелкие человеческие мечты и страсти отправить в небытие. О, как я стал счастлив! Знал бы ты, читатель, как чарующ мир без человеческого присутствия. Мой город стал так прекрасен, как не был ни в одну известную ему эпоху. И я стал не только основателем, но и восхищенным наблюдателем. Ведь разве можно взрастить свое дитя, не любя его?
Я рукой хватаюсь за свой член — он является моим связующим звеном между природой и человечностью. Это то единственное, что осталось от моей человеческой сути. Я каждую минуту своей жизни помню, кем я был, но тогда же вспоминаю, что это был лишь сон и давняя неправда. Я являюсь всем, слиянием, воплощением, переплетением всего. Мое всемогущество лежит в основе объединения двух несовместимых вещей: единства и единственности.
Слава выпустил клуб ментолового дыма на печатную машинку, останавливаясь и упираясь локтями в стол. Он всматривался в изогнутый листок и о чем-то размышлял; казалось, в этот момент он слился в одно со своей сигаретой, погруженный в медленно распадающийся дым вокруг себя.
Мое человеческое прошлое тянуло меня к знакомым мне с детства местам. По стесанной и позеленевшей от влажного воздуха брусчатке я шел к площади, через которую каждый день лежал мой путь. Я часто по вечерам, когда уже никуда не спешил, останавливался на ней, у фонтана, присматриваясь к людям, кидающим в воду золотистые монетки. Но сегодня я смотрел на открытые окна домов, зная, что за развевающимися шторами больше нет ни одного горожанина. Я понимал, что это место — мне совершенно незнакомо. Я ходил по площади, хватался за тяжелые чугунные ручки дверей, заглядывал в чашу фонтана — но были это будто не они. Словно знакомую мне картину повторили в виде эскиза и им подменили оригинал. Я точно знал, что вышел в нужном месте, все было здесь расположено также, как было в моей памяти, и тем не менее стоял я — совершенно на другой площади. Я никогда этого места не знал без людей; а теперь они исчезли и оно исчезло вместе с ними.