Under-горгород

— Ну, здравствуй. Слава, державший в руках растопорщившиеся листы рукописи, несуразно застрял в проходе, всматриваясь в полутемный зал, за спинками стульев которого, обтянутых застиранно-красной тканью, из сцены торчал длинный угловатый силуэт. — Гуру здесь нет, ты же, видимо, к нему пришел, — продолжил парень на сцене, задирая и снова опуская голову, и что-то вписывая в планшетку в своих руках. — Так где я могу его найти? — спросил Слава, отходя от дверей и двигаясь вдоль пустых рядов — в последний раз он не успел заметить, насколько это здесь кажется неестественным. Его собеседник выглядел неприятно. Вытянутое рахитное туловище, вставленное в загнувшиеся иксом ноги — явно когда-то исправляемые, но сильно не своевременно; он крепко держал пальцами, из которых выступали округлые суставы, кипу бумаг, в которые отрывисто вносил что-то, о предмете чего Слава даже догадываться не мог. Зализанные назад черные волосы еще больше подчеркивали острые скулы и болезненно впалые щеки, создавая стойкое ощущение хронической болезни. Слава припомнил, что уже видел его раньше. — Решил, что занимаешь особое положение? — вытянутый человек прервался, переводя взгляд выпученных глаз на Славу, и, не выражая этим ни единой эмоции, растянул свои губы в улыбке. Под Славиной диафрагмой неприятно загудело, мерзкий незнакомец смотрел на него сверху-вниз, сливаясь со сценой в своей несуразной игре: Карелину казалось, что перед ним развернули декорацию, вытолкнули навстречу публике урода-актера, и теперь он должен восторгаться невероятным в своей отвратительности актерством, во время которого ему — Славе — со смехом плюют в рожу. — Так где Гуру? — он раздраженно улыбнулся в ответ, развязно пожимая плечами.- Заодно спрошу у него, какое я там у него занимаю положение. Глаза длинного, Славе показалось, завращались. Он какое-то время помолчал, а затем потянулся к краю сцены, останавливаясь на скрипящем краю и сгибаясь так низко, что Карелин смог рассмотреть худое белое лицо, под тонкими губами которого виднелись отстающие друг от друга зубы. Ноздри обитателя сцены расширились, втягивая с шумом воздух, и только после этого он выпрямился, как и до этого опуская глаза в свои бумаги. — Его здесь нет, — повторил длинный.- Прогуляйся по фавелам. Сможешь найти центральную площадь — найдешь и Гуру. — Спасибо, — поклонился сцене Слава, отходя спиной вперед и иронично восклицая на ходу.- Из тебя приятный собеседник! — Желаю вдохновения, — ответил вытянутый человек, черкая что-то в записях. Писатель убрался из театра как можно быстрее, только за со скрипом захлопнувшимися за спиной дверьми он почувствовал себя в безопасности; вытолкнутый на шумную улицу захватившего его в свои объятья гетто. Слава знал, что этот парень был приспешником Гуру, и мысль об этом наполняла его впечатления еще большими подробностями: приспешник был настолько мерзким, что Карелин его за это даже ненавидел. Слава поднял голову, всматриваясь в коричневатые, словно проржавевшие, крыши домов, расположенные так близко, что казались прикрепленными друг к другу. Между крышами возвышался узкий наконечник с блестящим в свете солнца крестом, вокруг которого кружили стайки небольших птичек, поднимаясь и опускаясь обратно в просветы между домами. Фавелы не были похожи на остальную часть нижнего яруса. Это было единственное настоящее гетто, налепившееся на гору в ближайшие годы после постройки города. Знакомый же Славе нижний ярус был запланирован правительством как продолжение промежуточного, множество красочных кампаний в тот период рекламировали новые районы, многоэтажные новостройки у подножия горы, обещавшие разгрузить плотность населения города и сделать его самым большим городом не только страны, но и большинства ее соседей. Нижний ярус (конечно, тогда он еще не имел такого названия, именуясь на тот момент Новым Горгородом) наполнялся горожанами, стекающими с горы и въезжающими в город от нехватки денег и жадного желания работы и дешевого жилья. Отстраивающиеся в многолетнем строительстве сотни многоэтажек заполнялись от фундамента до крыши, и вскоре после закрытия ворот между ярусами, все эти люди забыли, что когда-то их место жительства было частью центрального городского аппарата. Фавелы же соседствовали с индустриальным районом своим непоколебимым постоянством; гетто богатого города жило собственной жизнью, здесь было много иностранных приезжих, но не меньше и номинальных граждан — к ним причислял себя Гуру и о них он рассказывал на своих лекциях, приводя в пример знакомого футболиста. Реализация ГОРа на нижнем ярусе проводилась именно благодаря фавелам: наркотики кидались также мелким уличным торговцам вроде Славы, но те находились под зорким присмотром какой-либо местной фавельской шишки; в последние года из торговли жители известного Карелину яруса и вовсе исчезли, видимо, вносили много организационных затруднений. Большинство зданий в фавелах строились из кирпича или блоков, покрывались — любыми доступными жильцам дома материалами. Из-за этого постройки выглядели непривычно для нижнего яруса цветными, и в том числе — благодаря натянутым между окнами веревкам с развевающимся на ветру бельем, будто с чьим-то умыслом ярким или пестрым. Узкие улицы капиллярной сетью пронизывали налепленные друг к другу постройки, и в них, круглые сутки из-за высоких стен лишенных солнца, пахло сыростью и затхлостью; на границах асфальта и фундамента всюду на домах зеленела плесень. В эту часть Горгорода почти никогда не опускались туманы, чаще задерживающиеся у подножия горы, зато щедро светило палящее солнце, и от того даже погода отличалась в фавелах так, словно ты приезжал в совершенно другой город. Как и театр Гуру, многие постройки в фавелах остались со времен, намного более древних, чем господствовал утвердившийся порядок Горгорода: они торчали на улицах гетто как единственные, кто в этом месте обладал каким-то временем. Похожие здания были и на другой части горы, но реновация, затронувшая нижний ярус, исторические постройки сравняла с грунтом, впечатываясь в каждый сантиметр площади глубоким фундаментом, который удерживал на себе бетонные плиты, — теперь и не узнаешь, что было на месте дома Славы, опасного района Светлова или торговых улиц и Вадиковского притона. Блуждающий Слава увидел высунувшегося из нижнего окна, которое располагалось практически вровень с улицей, курящего старика, и неловко подошел, уже некоторое время глупо заворачивая с дороги на дорогу, каждая новая из которых была точно такой же, как и десяток предыдущих. Старик смотрел в здание перед собой, за закрытым окном которого сидела беспородная полосатая кошка, царапающая стекло лапой, чтобы поймать прилепившуюся с другой стороны толстую муху. Медленно поднимающийся дым сливался с его белой бородой, создавая ощущение, что вся его голова обросла какой-то белой гривой. — Здрасте, — с опаской сказал Слава, вставая поодаль.- Не подскажите, где у вас здесь центральная площадь? — Не местный? — произнес старик, не отрываясь от своего окна. — С другой стороны горы, — ответил Слава, невольно вместе с ним уставившись на кошку, вжимающуюся розовыми подушечками лап в неоткрывающееся стекло. — Ты почти пришел, — кошка спрыгнула с подоконника, но старик так и остался смотреть немигающим взглядом в закрытое окно.- В конце этой улицы повернешь направо, когда увидишь желтое здание — свернешь налево. До центральной площади дальше будет по прямой — мимо не пройдешь, никто не проходит. Слава поблагодарил не ответившего ему на это старика. В центре площади стояла статуя какого-то полководца на коне — загаженная голубями и потемневшая от времени. Карелин припомнил, что похожие на нее стояли во многих других городах; может, даже посвященные одному и тому же человеку. Рядом мальчишки чеканили об асфальт мяч, периодически отлетающий в высокий монумент статуи. Гуру сидел на одной из каменных скамеек, и Слава, узнав его, даже остановился — в какой-то момент блуждания по фавелам он думал о том, что никуда в конечном итоге не придет. Завернутая в бумажный пакет рукопись со шлепком упала на каменную скамью, и Гуру вздрогнул, задирая лысую голову. Окинув лицо Карелина быстрым взглядом своих прозрачных глаз, Мирон добродушно заулыбался, сдвигаясь к краю и сгребая стопку листов в руку. — Решил переехать в фавелы? — поинтересовался Гуру, открывая пакет и вытягивая из него одну из страниц, по которой спешно забегал глазами. — Боюсь, что местные меня здесь не особо жаловать будут, — ответил Слава, садясь на расстоянии от изучающего рукопись Мирона. — А твой родной ярус жалует? — Хрен его знает, — пожал плечами Слава.- Тоже не жалует, наверное. — У меня с собой нет оплаты, — заключил Гуру, оборачивая рукопись обратно в пакет и доставая сигареты.- Надо было попросить Сеню тебе заплатить, ты же заходил в театр? — Если это этого уродца зовут Сеней, то лучше я подожду, пока ты сам залезешь в свои золотые запасы. Мирон засмеялся, вытряхивая из пачки сигареты и одну протягивая Славе. Дождавшись, когда Карелин возьмет в рот фильтр, он прикурил ему, и только после этого закурил сам. Развалившись на твердой скамье, Гуру вытянул вперед широко расставленные ноги, и выпустил в воздух клуб дыма. Мирон выглядел расслабленнее, чем в тот момент, в который его застал Карелин: его заслуга? Увлеченный изучением поведения Гуру Слава чуть не забыл затянуться сигаретой сам. — Твои листовки нравятся людям, — произнес Мирон, удовлетворенно щурясь. — Это твои листовки, а мой это роман, — пояснил Слава, затыкая желание улыбнуться сигаретой. — Конечно, — засмеялся Гуру. — Угу-м, — коротко буркнул Слава, склоняясь вперед и упираясь локтями в колени. — Тебе нравятся эти люди? — Гуру с улыбкой взглянул на него и, встретившись с ответным взглядом, указал глазами на площадь. Перед ними играли все те же мальчишки, двое из которых налетели друг на друга и начали толкаться, выясняя, кто забил победный гол. Рядом с ходунками шаркала темнокожая старушка, в сморщенных губах которой была зажата дымящаяся тонким дымом сигарета. Компания подтянутых парней вывалила из выходившего на площадь здания, и один из них, обвешанный золотыми поверх белой майки цепями, задрал голову, перекрестившись двумя пальцами — видимо, парень увидел крышу церкви. Слава откинулся обратно на скамью, лопатками чувствуя твердый, нагретый от солнца камень. — Не знаю, — признался Слава.- Они какие-то слишком разные. — Думаешь, разные? — Гуру вскинул вперед руку.- Назови мне пять вещей, которые всех их объединяют. Не торопись, можешь подумать. Карелин замолчал, бегая глазами от человека к человеку. На площадь входили новые жители фавел, какие-то — наоборот, уходили. Он всматривался в них с такой увлеченной заинтересованностью, что поражался тому, что никто из них этого не замечает. Словно скамейка, на которой они сидели с Гуру, находилась вне их пространства и времени. Слава задержал свой взгляд на молодой девушке, прижимающейся грудью к высокому смазливому парню, который по-хозяйски держал ее за упругую, подчеркнутую короткими шортами задницу. — Жадность… — произнес Карелин, переводя взгляд дальше. На самом краю площади сидел заплывший морщинами старик, держащий дрожащими от какой-то старческой болезни руками жестяную кружку. Он время от времени поднимал глаза вверх, а затем сплевывал на асфальт и снова опускал голову. — Равнодушие, — добавил он, подаваясь вперед и почесывая подбородок. Сцепившиеся до этого дети снова закричали друг на друга, вписывая в маленькую рожу оппонента своими маленькими кулаками. Качавшая рядом коляску мамаша с неудовольствием поморщилась, опасливо толкнув свое дитя дальше от них. Двое женщин на скамье напротив обменялись глухими репликами, указывая глазами на дерущихся футболистов. — Злоба. Конечно, именно она, — закивал головой Слава, поднимая ладонь выше и вплетая пальцы в волосы; наблюдать за людьми он любил, но сейчас — это представлялось мучительным. — Отлично, — зазвучал под боком одобряющий голос Гуру.- Что еще ты видишь? Карелин тяжело вздохнул и замотал головой, рассматривая площадь. В нее вливалось множество узких улочек, из двух из них практически одновременно вывалили юноши, не сильно младше Славы, держащие в руках кто банки пива, кто скрученные косяки — все они выглядели гордыми за самих себя и от того невозможно счастливыми. — Ограниченность, — поморщился Слава, выпрямляясь на скамье. Он вошел во вкус, и его глаза быстро бегали от одного края площади к другому. Гуру рядом молча курил, вселяя в Карелина уверенность в то, что он делает. Слава всматривался в наполнивших площадь людей, пытаясь выловить то основное, что еще их между собой объединяло. — Мужики, вам чтобы покурить надо целую скамейку занять? Вообще-то тут не только вы находитесь. — Как вы прозорливы, сеньор, — отозвался Гуру.- Здесь находимся не только мы, а только мы занимаем эту скамейку. Почти естественный отбор, рангом только пониже. Неправда ли? Слава уставился на тучного усатого мужика, сморщившегося после слов Мирона — удивительно, как столько кожи еще смогло собраться на его широком лице. Его физиономия на глазах краснела, и даже пот выступил на мощном лбу, кажущемся еще больше от блестевшей над ним лысины. Мужик, несуразно матерясь сквозь зубы, пошел к следующей скамье, на которой одиноко сидела читающая немолодая женщина. Слава рассмеялся и толкнул плечом Мирона. — Желание!.. Желание быть ближе друг к другу! — он замотал головой и пояснил еще раз.- Неважно где и с кем, лишь бы не остаться в одиночестве. Мирон кивал, с улыбкой глядя на оживившегося Славу. Последний, уверенно развалившийся на скамье, глубоко затянулся сигаретой, ликуя от собственной проницательности и завершенного данного Гуру задания. — А теперь я хочу поиграть в эту игру, — приятным негромким голосом произнес Мирон.- Какие пять вещей нас от них отличают. Слава перевел на него взгляд, но Гуру склонился, затаптывая окурок сигареты, и Карелин был вынужден всматриваться в его бритый затылок и широкую шею, виднеющуюся в вороте черной футболки. — Начнем? — Мирон, выпрямляясь, похлопал по колену вздрогнувшего от прикосновения Славу.