Under-горгород

Слава редко бывал в больницах. За всю жизнь он мог вспомнить только два случая. Первый раз ему было лет семь, он подхватил воспаление легких после того как, играя с другими мальчишками у мелкой горной речушки, насквозь промочил свои ноги. Вторым было тяжелое ожидание в коридоре гематологического отделения, когда ему уже десять и вокруг сочувствующие лица врачей, у которых, должно быть, совершенно не задался день, если ранним утром в самом начале смены, они были вынуждены рассказать ребенку о том, что скоро тот станет сиротой. Он сидел на банкетке у палаты Саши, рядом с ним — Жека и Леша. Виталий Иванович уже направлялся в больницу, вызвоненный Славой вместе с остальными. Жека то и дело вскакивал с места, начинал ходить по узкому коридору и, тяжело вздыхая и бормоча себе под нос «да как так можно…», падал обратно на банкетку. Леша сидел недвижимой каменной глыбой, хмурясь и обеспокоенно посматривая на Славу, который, схватившись за голову, казалось, сросся с окружающим его больничным коридором — даже посеревший цвет его лица был неотличим от затертых от частого мытья хлоркой стен. Дверь легко скрипнула, и Слава выпустил из рук голову, поднимая выпученные красные глаза на выходившую из палаты женщину — судя по всему, это была мать Саши; следом за ней семенила маленькая девочка, шмыгающая носом и держащаяся за длинную юбку матери. Карелин вскочил на ноги, преграждая им дорогу. — Как она? Женщина остановилась и, поджав тонкие губы, одной рукой обхватила девочку за плечи, прижимая ближе к себе, словно пыталась спрятать от опасного мужчины — материнский инстинкт защищать свое потомство, все-таки, сильнее всего в этом мире. — Это же с тобой она была в тот день, я права? — холодным тоном поинтересовалась она. — Да, — выдавил из себя Слава, не находя в своей голове больше никаких подходящих слов — или не находя храбрости, чтобы их сказать женщине, выходящей из палаты своей избитой (и черт его знает, что еще) дочери. — Царапины, гематомы… Несколько переломов, — с неудовольствием ответила мать Саши, поглаживая по голове начавшую плакать девочку.- Доктор говорит, ее избивало не меньше трех человек. Видимо, били ногами, не давая подняться. — Что-нибудь еще сделали? — спросил Леша. Женщина обернулась и, видя спокойный взгляд Светлова, с едва заметным облегчением сказала: — Нет. — Простите, что заставили Вас говорить об этом, — вежливо добавил Жека.- Я понимаю, что меньше всего рядом с палатой своей дочери Вы бы хотели видеть тех, кто не уберег ее в тот день. Поверьте, если бы можно было повернуть время вспять, никто бы из нас не допустил этой ситуации. Леша тихо просопел, опуская голову — он не представлял, как могли двое его друзей пропустить момент, когда Сашу оттащили в какую-то фавельскую подворотню. Но сейчас было не время и не место, чтобы об этом говорить. — К сожалению, время вспять повернуть нельзя, — ответила женщина. Она обошла так и застывшего перед ней Славу, ведя за собой свою младшую дочь, и, не прощаясь, скрылась за поворотом коридора. Жека указал глазами на закрытую дверь палаты. Слава посмотрел на него, на опустившего в пол глаза Лешу и только потом сжал в пальцах металлическую ручку, набирая в легкие побольше воздуха и задерживая дыхание в тот момент, когда потянул дверь на себя. Саша дернула головой, реагируя на скрип. Ее брови вскинулись вверх, когда на пороге она узнала Славу. Рядом с ней, на соседних койках, лежали еще четыре женщины, каждая из которых всколыхнулась, но быстро потеряла интерес к вошедшему, не видя в нем никого знакомого. Рядом с одной из коек, на которой лежала девушка лет тридцати с туго забинтованной головой, сидел мужчина, лет на десять старше ее, с которым они тихо переговаривались, держась за руки. Слава опустился на придвинутый к койке Саши стул, не в силах отвести от девушки взгляда. Она лежала в больничной, в голубой цветочек, сорочке, из-под коротких рукавов которой бинты покрывали практически все руки. Где не было бинтов — поблескивала какая-то жирная прозрачная мазь. На пальцы обеих рук были наложены шины. Судя по натянутому покрывалу — одна из ног тоже была сломана. Но самым ужасным было видеть лицо, лишь отдаленно напоминавшее знакомое Славе личико с большими глазами и мохнатыми ресницами, с пухлыми губками на персикового цвета коже, со струящимися вдоль лица русыми волосами, которые Саша постоянно заправляла за уши. От них остался только контур, какой-то едва уловимый эскиз, словно кто-то нарисовал ее портрет акварелью, а затем, не дав высохнуть, перевернул, смешивая все краски. Большие глаза разделились: один неумолимо смотрел на Славу привычным взглядом, другой заплыл огромным фиолетовым синяком, над которым нависала зашитая бровь. Вся кровь словно отлила от ее лица, и ее губы стали синеватыми, с сухими корками. Саша приподняла руку, в этих бинтах, шинах, сорочке кажущуюся еще тоньше и меньше обычного, и Слава порывисто схватился за нее, обхватывая кисть Саши своими ладонями, с осторожностью, словно держит в них маленькую птицу. — Прости, — глухо произнес Слава, опуская голову и упираясь лицом в ее руку, целуя ее зафиксированные пальцы.- Прости меня, Саш, черт меня понес… Как я мог оставить тебя хоть на минуту… — При чем тут ты? Карелин поднял голову, глядя на девушку, говорившую с ним тихим, слабым голосом — казалось, ей каждое слово дается с трудом. Наверняка так это и было. — Потому что если бы я был рядом, тебя бы никто не посмел тронуть. Я бы не дал никому подойти к тебе. Я бы… Блять. Он замолчал, и Саша едва заметно улыбнулась, отвечая ему: — Или нас бы избили обоих. Ты не виноват в том, что произошло. — Только я в этом и виноват, — пробормотал Слава, снова опуская голову и одной рукой приобнимая ее бедра под одеялом. Он лежал лицом в покрывале, и она поглаживала ладонью его волосы, пропуская здоровые пальцы во взъерошенные на затылке пряди. — Я жива, Слава. — Снова хочешь заставить меня поверить, что все хорошо? — заулыбался он, поворачивая голову и глядя снизу-вверх на нее. — Все ведь правда хорошо. Ее рука действовала успокаивающе, словно давала понять, что сейчас они оба находятся в безопасности. Слава лежал головой у ее бедра, и его голову изнутри расходящимся огнем жгло только одно желание, которое, чем дольше рука Саши скользила по его волосам, принимало все большую осознанность. Они молча лежали, не имея в этот момент больше ничего, что хотели бы сказать друг другу. Ладонь Саши остановилась, она, склонив голову к плечу, задремала. Перегнувшийся над краем ее кровати Слава тоже провалился в дрему, из которой обоих выхватил гнусавый голос медсестры в дверях, «Время визитов закончилось». — Я люблю тебя, — произнесла Саша, когда он поцеловал ее в губы. — И я тебя люблю, — улыбнулся Слава, целуя ее после этого в кончик носа, в щеку, в лоб, и ему показалось, что он почувствовал, как она, несмотря на отеки, всем личиком заулыбалась.- Я приду как можно быстрее, даже если для этого мне придется выкрасть костюм медсестры и прорваться сюда обманом. Саша коротко хихикнула и махнула на него рукой. Слава помахал ей растопыренной ладонью и попятился назад, в дверях сталкиваясь с выходящим из палаты мужчиной. В коридоре к ожиданию Жеки и Леши присоединился ВИ, стоявший у катки с фикусом и теребивший в ладони длинный рукав своей водолазки. Слава кивнул головой Жеке, подзывая его к себе. Последний с видом недоумевающего, но жадного слушателя наклонил корпус в сторону Карелина, бегая глазками по его лицу. — Оставайтесь здесь и следите за Сашкой, — приглушенным, чтобы лишние уши этого не слышали, произнес Слава.- Я вернусь только вечером. Если кто-то спросит, скажи, что ты отправил меня домой выспаться. — А на самом деле? — кивнув, поинтересовался Жека. — Поеду в фавелы. Я найду тех уебков, которые сделали это с ней. Жека опустил руку на плечо Славы, поддерживающее сжав его пальцами. После он уверенно похлопал его и сказал: — Не беспокойся. Здесь я все сделаю. — Мне нужна твоя помощь. Слава ворвался в гримерку, широко распахнув ударившую в стену дверь. Мирон развернулся на раздавшийся грохот, рефлекторно вжимая свою голову в плечи. Узнав Славу, он пробежался по нему глазами в попытке предугадать, почему тот появился в его театре. — Касательно чего? — поинтересовался с улыбкой Гуру.- Поклонницы начали одолевать после твоего выступления? — Мне нужно найти кое-кого, — ответил Слава. Карелин широкими шагами преодолел расстояние до стола, по-хозяйски сдергивая пачку сигарет. Зажав фильтр между зубами, он словно пытался перекусить его. Гуру неспешно вытряхнул из пачки другую сигарету и прикурил обоим. Раздраженный Слава, получив в руку зажженную сигарету, стал судорожно затягиваться, так быстро вдыхая и выдыхая, будто курил на скорость. — Почему для этого ты пришел ко мне? — спросил Мирон, наблюдая за тем, как дымящий сигаретой Слава повалился на диван. — Это кто-то отсюда. Кто-то из местных. Карелин стучал ногой по полу, его колено ходило ходуном в узком пространстве между диваном и низким столиком. Он поднял взгляд на Гуру, видя его непонимание, и добавил: — Кто-то из местных избил мою девушку. Мирон опустился на диван рядом со Славой, и тот опустил голову, затушивая окурок в пепельнице и доставая следующую. От него, как и ото всей гримерки, теперь пахло специфическим сочетанием табака и ментола. Они просидели молча не меньше двух минут, после которых Гуру негромко сказал: — Я об этом не знал… Она в порядке? Слава коротко угукнул, прижимая ладонь с воткнутой между пальцами сигаретой ко рту. — Для чего ты хочешь, чтобы я их нашел? — спросил Гуру. Слава пожал плечами, откидываясь на твердую спинку дивана. Он в воздух выпустил клуб дыма, невозможно медленно в лишенном кондиционирования воздухе распадающегося на пути к потолку. Карелин посмотрел на Мирона, тот — глядел на него в ответ, своими выпученными прозрачными глазищами. И Слава знал, что только от его собеседника зависит то, что будет происходить дальше. Он и против не был — пусть происходит. Что угодно, лишь бы не стабильное ощущение собственной беспомощности и образ прикованной к койке Саши в его голове — он никогда в жизни не хотел ничего больше, чем сейчас хотел услышать слова Гуру. — Для возмездия, — ответил Слава. Мирон тяжело вздохнул и, раскуривая тонкую сигарету, надолго замолчал. Слава — выжидающе молчал в ответ, смотрел на него неотрывно, но не рисковал прервать размышления Гуру, которые, он был уверен, касались в этот момент одного только Карелина. — Езжай сейчас к своей девушке, — ответил, наконец, Мирон, поворачивая голову к Славе.- Я обещаю найти тех, кто навредил ей. Как только найду тех, кто за это в ответе, я вызову тебя в фавелы. Слава кивнул на это, чувствуя если не облегчение, то отдаленный его зачаток, они скрепили договоренность крепким рукопожатием. И он действительно уехал на ярус, сидя в полутемном коридоре больницы и пытаясь поспать на твердой банкетке, потому что медсестры выгнали его из палаты, когда поймали за посещением пациентки во внеурочное для этого время. — Он здесь. Короткое сообщение Мирона звучало в голове Славы на протяжении всей дороги до фавел. Оно в голове кричало надменно и уверенно, звало вперед, подгоняло пинками. Слава грыз себе губы от нетерпения, время вокруг него текло медленно, словно останавливаемое, словно кто-то пытался дать ему еще подумать. Но переполняющее Славу ожидание не давало ему для этого никакой возможности — все его сознание сжалось вокруг двух слов Мирона, «он», «здесь». Карелин ворвался в театр, но не увидел никого в зале, и только после преодоления узких темных коридоров, когда он оказался в той самой гримерке Гуру, перед ним вырос стоявший на коленях скрученный мужик с выдвинутым вперед лицом, удерживаемый цепкими ручищами длинного бледного Сени. Даже по сравнению с ним пойманный пацан был еще белее. Гуру стоял чуть поодаль, оборачиваясь к вошедшему в гримерку Славе, и улыбнулся ему, указывая глазами на пленного. — Один из них, — обозначил Мирон.- Он признался в том, что принимал участие в избиении девушки у фавельского театра. Слава подошел ближе к зафиксированному Сеней насильнику, и позади него Гуру, мягким, повествующим голосом продолжал, пока Карелин всматривался в искривленную от боли в руках морду виновного: — … Он сказал о том, что с дружками увидел ее у входа в театр, она показалась им привлекательной, вот они и остановили свой взгляд на ней. Хотели изнасиловать, но девушка сопротивлялась, и они не успели — кто-то из случайных прохожих вызвал полицию. Слава опустился на корточки, рукой поддевая опухшую от ударов рожу и заглядывая в заплывшие, с трудом фокусирующиеся на Славе глаза. Те смотрели то на него, то мимо, серо-зеленым равнодушием, смешанным с испытываемой болью. Удерживаемый мужик крякнул, его колени разъехали по мокрому — от чего, интересно? — паркету. Карелин бросил взгляд на Гуру, который, покуривая в темном углу помещения, коротко кивнул ему, и Слава выпрямился, закидывая назад ногу и с разворота ударяя по морде скрюченного мужика перед собой. Тот закашлял, теряя под себя зубы, выпадающие из десен в сопровождении густой, красной от крови слюны. Мужик хрипло вздохнул, пытаясь отвалиться на держащие его сзади руки Сени. Слава схватил его за короткие темные волосы, свободной рукой ударяя по челюсти. Державший его помощник Гуру вскинул пленного вверх, и в морду Карелина ударил металлический привкус, словно это его самого били, и он начал отвешивать тяжелые удары по корпусу и лицу мужика, который не имел возможности ему на них ответить. Ноги пленного подкосились, он свесил вперед голову, но Слава за шею, рукой упершись в челюсть, вскинул ее снова вверх, прижимая позвоночник мужика к худой грудной клетке Сени, который слился за ним словно в иллюзорную тень, не представляющую из себя ничего похожего на человека. Слава схватился обеими руками за голову навредившего Саше урода, сжимая ее в ладонях едва не до хруста. — Нахуя? — процедил он.- Почему она? — Случайно, — прохрипел тот, сплевывая кровь на толстовку Славы и поднимая на него едва видящие серо-зеленые глаза. Волосы насильника слились с кровью и потом, прилипая к его морде. Из-под лопнувших губ торчали прореженные кривые зубы с расползшимися между ними кровавыми полосами. Славу прошибло ненавистью, и он отвесил прямой удар под подбородок, вырубая сразу осевшего в руках Сени мужика. Гуру плавно опустил руку, затушивая сигарету о пепельницу. Он смотрел на Славу, раскинувшегося над ничего не соображающим телом; у него словно плечи стали шире, корпус больше, под натянувшейся тканью ходили разгоряченные от злости и чувства власти мышцы. Мирон не видел взгляда Славы, но знал, что тот до самого остатка провалился в то, что испытывал в этот момент. Гуру удовлетворенно улыбнулся, чувствуя, насколько общей стала сегодня для них двоих гримерка фавельского театра. Слава чувствовал, как костяшки деревенеют от ударов по твердым костям, и ощущал, как чужие кровь и слюна стекают по ним. Когда чужая рука коснулась его плеча, он резко вздернулся, но удержал вскинутый кулак от того, чтобы замахнуться назад. Гуру смотрел на него по-отечески, мягко поглаживая по плечу и негромко замечая: — Ему хватит, Слава. Слава, махнув головой, как приручаемый к верховой езде конь, переступил с ноги на ногу и невразумительно кивнул, опуская руки. Ладонь Мирона скользнула по его спине, заставляя развернуться и направиться к двери. В этот момент Карелин словно и не соображал вовсе. Хоть и чувствовал каждое прикосновение Мирона, хоть и слышал позади себя глухой удар туловища о пол — но ему не хотелось обернуться, ему не хотелось ничего спрашивать. Словно в настоящий момент он впал в ощущение полной удовлетворенности, едва ли не восторга, и ведущая его вперед рука Гуру только подстегивала это состояние. Под рукой Мирона театр остался позади, лицо Славе обожгло душным воздухом фавел, по ночам в которых зачастую гулял колючий от пыли ветер. — Ты же не против выпить? — поинтересовался у него Мирон, когда они уже шли, судя по всему, в направлении места, им давно выбранного. — Только за, — тем не менее ответил Карелин. И Гуру погружено покивал, заулыбавшись, что Слава успел заметить, прежде чем лысую голову его собеседника осветило удивившей Славу неоновой вывеской — совершенно несуразно подобный атрибут выглядел в фавельском антураже. Бар в фавелах был представлен небольшим помещением, выполненным с желанием подражать американскому стилю, но за неимением средств денежных и творческих — в конечном итоге выполненного по-отечественному броско и вульгарно. Мирон поприветствовал бородатого, с мутными маленькими глазками бармена, протирающего стаканы с тяжелыми стенками ситцевой тряпкой, и забрался своими короткими ножками на высокий деревянный стул, на который — такой же рядом — взобрался и Слава, чьи ноги едва не касались заплеванного и залитого пивом пола бара. Мирон попросил два стакана, и Слава удивился тому, что в его рот полилось не димедрольное пойло. — Ты доволен тем, что сделал? — спросил его Гуру, отпивая из своего большого стакана и посматривая в маленький экран, на котором проигрывалась запись футбола двухлетней давности. — Я вернул справедливость, — ответил ему Слава, пожимая плечами; его костяшки до сих пор болели и он, сжимая в руке стакан, теперь особенно это чувствовал. — Сегодня ты еще больше напомнил мне меня, — с улыбкой заметил Гуру. Слава удивленно уставился на него, всматриваясь в развернутый к нему боком силуэт Мирона и пытаясь понять, шутит ли этот носатый Гуру, или говорит серьезно. Понять это, в сущности, не было никакой возможности. — Я всегда считал, что ответственен за тех, кто пострадал из-за меня. Это ведь не первая моя попытка поднять нижний ярус. Первый раз я был намного моложе, и мои действия были намного менее обдуманными… И за это я поплатился жизнями единственных людей, которым мог доверять. Которые доверяли мне. Это навсегда будет моим крестом. Мирон опустил глаза в стакан с болтающейся на дне желтой жидкостью. И сразу наклонил голову, встречаясь взглядом со Славой, который смотрел на него с тревогой и ожиданием. Гуру заулыбался, как улыбался не толпе — как улыбался кому-то, кого он любил или кого ненавидел, кому верил или о ком беспокоился — он улыбался как-то по-особенному, и эта особенность заворочалась в грудине Славы маленьким кривым ножичком. Он наморщился, заливаясь недорогим пивом. — Ты жалеешь, что ввязался в это? — спросил Слава, опуская стакан на стойку и стараясь не смотреть при этом на Гуру. — Нет. Точно, нет, — растянуто произнес Мирон, вскидывая мохнатые светлые брови.- Сейчас я понимаю, что любой путь невозможен без жертв. — Почему ты решил это делать? Ну, это все? — спросил Слава, прокручивая стакан в своих руках. — Знаешь, Слава… Я довольно рано понял, что никто меня не спасет. Я рос в полной семье — что удивительно для здешних мест. Но каждый из моих родителей надеялся на то, что либо меня придушат в подворотне, либо я стану великим техником или великим писателем, — Мирон засмеялся.- Им, в общем-то, разницы не было, лишь бы я стал великим. — Ты стал, в некотором роде, — заметил Слава. — Они до этого не дожили, — согласился Мирон.- Хотя до сих пор я слышу их наставления вести себя подобающе. — Почему тебя никто не спасет? — вернулся к его словам Карелин, отпивая из полуопустевшего за время беседы стакана. — Потому что большинство из тех, кого я встречал в жизни, хотели что-то получать, но ничего не отдавать взамен. Наверное, именно тогда я и начал понимать, что наш уклад требует перемен. — Революции? — Революция — только антураж, обертка. Мы должны избавляться не от правящей единицы, она — лишь уместная к настоящему времени и настоящему народу верхушка. Если по-простому: ведь уместно сливками покрывать клубнику, но никак не соленые огурцы. Изменения должны произойти не там… — А в народе, — закончил его мысль Слава. — Те люди, которые позволяют себе избивать беззащитных девушек, ведомые только своим сиюминутным желанием, — от них необходимо избавляться. Карелин коротко угукнул, поднимая стакан ко рту. — Я не хочу изменить власть, — заметил Гуру.- Этот народ создал эту власть. Я хочу изменить народ, так, чтобы создание этой власти стало невозможно. Он обернулся к Славе, который, подняв голову, встретился со взглядом умных светлых глаз. Карелин бегал глазами по поддернутым морщинами лицу, наполняясь таким восхищением, какое до сих пор ему было незнакомо. — Знаешь… Я тоже, — признался Слава.- Я тоже считаю наш народ ужасным. Гуру улыбнулся, поднимая стакан в руке, и Слава стукнулся стеклянными стенками с ним. Мирон отпил и сказал ему: — Я рад слышать, что ты меня понял. Слава пососал нижнюю губу, на экране над ним в немом молчании забегали футболисты, демонстрируя искреннюю, спортивную радость от забитого гола. Карелин посмотрел в экран, потягивая пиво из стакана, и задумчиво произнес, погруженно всматриваясь в белую форму английских футболистов: — … Я бы хотел остаться в фавелах.