Плоды победы

Потом он не мог вспомнить, что именно подумал — тогда. Скорее всего — вообще ничего, или, может быть: «Вот значит, как». Потом стало очень обидно. Потом — вообще стало не до того. «Валараукар всегда пытаются навязать ближний бой. Твоя задача — этого не допустить и продержаться, — говорил, помнится, Нельяфинвэ. — Валарауко не глупее нас с тобой, и даже жить хочет, поэтому от большого отряда, скорее всего, отступит. И просто — не делай глупостей». Только где он тот — большой отряд? Гвиндор с теми своими, что не потерялись в горячке боя — хорошо, если справятся с прочими. Щит вспыхнул с первого же удара, а на третий раз от бича удалось увернуться, но не до конца, — обожгло наискось лицо, от лба к щеке, и морготова тварь придвинулась почти вплотную. Он собрался уже — раз ничего не осталось — броситься вперед, достать мечом, а там будь что будет. А закончилось всё как-то вдруг — и страшный жар отодвинулся, исчез, и дымный воздух Анфауглит вдруг показался свежим и прохладным. Келебримбор позорно опустился прямо на угольный песок — колени подогнулись; но был он, кажется жив, и даже почти цел. На него как будто никто не обращал внимания, только дядин голос властно отдавал приказы — что-то там было ещё про жесткие носилки и «не трогать пока с места, оставить целителям», но это было не о нём — про короля Фингона, и стало утешительно, что сам он только что рисковал жизнью не ради мертвого тела, которому разве  что достойное погребение осталось бы обеспечить. А потом его кто-то подхватил под руку и повел — и Келебримбор даже шел сам, глядя на всё сквозь болезненно-красноватую пелену — слезы жгли поврежденную щеку, и думать ни о чём не хотелось. Его усадили, и у губ оказался край чашки — он проглотил содержимое, не задумываясь. Чуть погодя мир знакомо-дурманно поплыл, и жгучая боль в руках и лице не то, чтобы исчезла, но стала какой-то ненастоящей — болезненным неудобством. А ждать, пока им займутся, почти не пришлось — то ли дурной знак, то ли дела у нолдор сейчас шли хорошо и раненых было мало. Целительница — светловолосая, бледная, глаза обведены тёмными кругами — была знакомая — из Таргелиона, вроде бы, да и раньше — у Митрима он её видел не раз, но вспомнить сейчас имя почему-то не мог, мысли путались. — Сидеть можешь? — быстро спросила она. Он кивнул, хотя и сомневался. — И не падай, — добавила она так же коротко, сноровисто расстегивая на нём поясной ремень и снимая обрывки плаща и накидки, — а то мы тут столько железа за день перетаскали… — И тут же, без паузы, попросила кого-то — должно быть помощника из молодых, что делал всякую несложную работу: — Придержи. Келебримбор подавил в себе желание мотнуть головой, уворачиваясь от чужих цепких пальцев, взявшихся за подбородок и чуть запрокинувших ему голову. Щёку пронизало холодом, унимающим жжение и гасящим чувствительность — целительница обрабатывала ожог на лице. Невесомо приподняла веко и удовлетворенно цокнула языком. — Повезло, но повязку поносить придётся. — Эгей, тут мы сами не справимся, — неожиданно окликнули сбоку. Потянуло ветром — наверняка открыли другой вход, послышался — сквозь зубы на выдохе — короткий стон. Стонала женщина. — Доспех снять, — быстро распорядилась целительница, — и ты, Бран, иди и помоги здесь. Она скрылась из виду и уже оттуда донеслось, как давно знакомому: — И этого бледного тоже осмотри и перевяжи. Вот скажи, если бы твоей подруге так не досталось, ты бы сюда вообще не собрался, пока не принесли бы? Откуда только такое ребячество. Женщина простонала ещё, после — неразборчиво пробормотала что-то и затихла. И вновь голос показался знакомым. К Келебримбору подошел ещё один помощник — совсем мальчишка — и начал ловко развязывать шнуровку кольчуги. — Ты откуда? Плащ на тебе синий был, а звезда — наша, — полюбопытствовал он между делом — юношеским, не переломавшийся до конца голосом. Молчание его явно тяготило. Гвиндор так и не убедил Келебримбора сменить доспех на один из тех, что он сам делал и заговаривал в Нарготронде. Свой был отцовской работы, с умело вплетенными чарами, и оттого Келебримбор настоял: накидку надену, мол, какую угодно, а кольчугу сменить — даже не проси. И так не видно будет. Только наручи приметные пришлось оставить — и шлем, а после делать и заговаривать для себя новые. — Сирота я нарготрондская, — пробормотал Келебримбор хрипло, когда эти двое, умело придерживая, сняли с него кольчугу и опаленный стеганый подкольчужник. — Кто тут ещё сирота?! — донеслось со спины, и он дернулся от неожиданности. Отец шагнул с той стороны, где было не видно. Рука у него оказалась на перевязи, и был он бледен — ресницы и брови выделялись на лице неестественно ярко: видно, кровь из раны не сразу остановили. — Это что такое было? — спросил он. — Дракон? — Н-нет, — Келебримбор почувствовал в себе желание прямо сейчас провалиться сквозь землю. Прямо здесь. Принесло же сейчас сюда не кого-нибудь, а именно отца. — Балрог, — признался он. — Дал же Единый сына-дурака, — с силой выплюнул Куруфин, яростно скривив рот. — Отец — дурак, сын — дурак, ты один умный, — выговорил Келебримбор, смутно ужасаясь тому, что — вот ведь снадобье клятущее — нёс. — Бежать, что ли, надо было? Отец замахнулся: по тому, как шла рука, было видно — нарочно мимо; но зубы стиснул при  этом чуть не до хруста. — Лорд Куруфин, полегче, его уже балрог стукнул. — Донеслось до Келебримбора, и он узнал на сей раз голос — Алмиэндэ, действительно давно знакомая, ещё по митримским временам, только и вправду жила в Таргелионе. — Он его без любви бил, — отрезал Куруфин без тени смеха, но руку опустил. Вгляделся, покосился на кисть Келебримбора, которую Бран, придерживая выше запястья, освобождал от перчатки, осторожно отлепляя обрывки. — Глаз цел? Кивнуть не получилось — как раз начали бинтовать. Он невольно сжал зубы, но всё же увидел, как отец подцепил двумя пальцами опаленный наруч — ведь выдержал же — и со знанием дела осмотрел. — Сам чаровал? Плохо сработано, мои лучше были, — бросил он, роняя наруч обратно, где лежал. — И шлем ты, конечно, надел не свой. Куруфин резко развернулся и вышел — только плеснул в воздухе холщовый полог. — Ничего себе, — мальчишка-целитель проводил его взглядом. — Ты же герой, мой бы отец мной гордился. Только вздохнуть и осталось.