Там, где нас больше нет

      На следующий день зайти в бар не получается. Проснувшись незадолго до обеда, Сонён спешно собирается и едет на кладбище, чем раньше – тем меньше шансов случайно пересечься с кем-нибудь из родственников, которых она не то, чтобы недолюбливает, но предпочитает встречать как можно реже. Делать вид, что у тебя всё прекрасно, и выслушивать лицемерные по большей части соболезнования – спасибо, но как-нибудь в другой раз.       К её вящему облегчению, за заснеженной оградой ни души. Отыскать нужную могилу не составляет труда, несмотря на толстый слой снега на надгробиях. Дорогу Сонён помнит едва ли не наизусть: направо от каменного ангела, повернуть влево у старой сосны, сосчитать до пяти. Наугад провести ладонью по холодному камню, наткнуться на гравировку угольно-черных роз. Попытаться не заплакать. Какой смысл, если никто больше не услышит и не станет утешать? Глупо.       Сонён опускает прямо в снег букет бледно-фиалковых барвинок – как обещание любить всегда и ещё на вечность дольше. Прислоняется щекой к мраморной плите, делает глубокий вдох. Шепчет отчаянное «я скучаю», не надеясь, что её услышат, просто нет сил молчать, и поговорить больше не с кем, потому что единственный человек, который готов был если не понять, то хотя бы выслушать и поддержать, покинул Сонён навсегда.       Она старательно отгоняет прочь воспоминания о прошлогоднем кошмаре наяву и маминых окровавленных руках на белой простыне – первое увиденное, картинка, которая въелась в память и будет преследовать, наверное, всю оставшуюся жизнь. Сонён хотела бы запомнить мать такой, какой видела её на концертах за роялем – счастливой, ослепительно красивой в своём белом платье и с улыбкой на лице. Сонён жалеет, что не признавалась, что если бы ей надо было выбрать пример для подражания, она без раздумий назвала бы имя матери. Когда девушка решила профессионально заняться писательством, только она всерьёз восприняла эту идею. Будучи довольно известной пианисткой, госпожа Пак не разделяла скептицизм мужа, который считал, что в этом неустойчивом мире их дочери стоит получить более «практичное» образование, а не писать бессмысленные рассказики. Поступила Сонён всё равно на юридический, сдавшись доводам о том, что не стоит превращать приятное хобби в нелюбимую работу (о том, что работа может приносить радость, почему-то не было и речи).       Единственным, чего (а точнее кого) не одобряла мать, была Эмбер, изредка появлявшаяся в их доме. Сонён не умела врать убедительно, не так была воспитана, а скрывать рвущую на кусочки, безнадёжную, да ещё и запретную любовь не могла совсем.

***

      По дороге домой она специально вышла на станцию раньше, чтобы отыскать, если повезет, вчерашний бар, но ни вывески, ни самого заведения не обнаружилось ни в том доме, где она предполагала, ни на ближайших улицах. Разочарованная, но не слишком удивленная, зашла в квартиру и рухнула на кровать от внезапно навалившейся усталости. «А чего ты, собственно, ожидала? Одна случайная встреча и всё снова наладится?» Наивно, конечно, но хотелось бы, очень.       Заснула, не раздеваясь, и в первый раз за долгое время вместо кошмаров увидела облезлые качели и пристройку на школьном дворе, за которой целовались с Эмбер впервые. Для Сонён в принципе всё тогда было впервые: оставаться вместе на ночевку, пока родители в отъезде, пить горькое пиво из горла по очереди, прерываясь на влажные поцелуи, от которых голова кружилась сильнее, чем от алкоголя, давить рвущиеся наружу стоны от блуждающих по телу чужих рук. Сонён хранила в памяти каждый день, когда первым, что она видела после пробуждения, была сонная улыбка Эмбер; ей нравилось вести некое подобие дневника, описывая там разные мелочи вроде совместного приготовления блинчиков или вылазки на крышу.       Говорят, первая любовь не бывает счастливой, однако Сонён всем сердцем верила в исключение из правил. Не сложилось. После переезда с семьёй в Сеул связи оборвались, адреса-ниточки затерялись, и на месте страшного, невыносимо болезненного чувства осталась щемящая, но уже не такая разрушительная пустота. Сонён сдалась.