Глава VII. Потерянный рай.
Той ночью после возвращения из клуба Сакура впервые не видела во сне Сасори. Впервые с переезда в Нагоя она вспомнила, что опасность представляет для нее не только мертвый брат или корыстный дядя, но и мир, который ее окружает. Когда-то эта мысль была ежедневной частью ее жизни. Когда-то ее кошмарным воспоминанием был, например, штурм загородной виллы Сяо на Хайнане другой группировкой, с которой у них был конфликт. Оглушающие выстрелы раздались посреди безмятежно проходящего дня, за ними последовали крики и грохот; Сакура выглянула в окно — и тут же пригнулась, прикрывая голову руками, чтобы осколки от лопнувшего окна не царапали шею и лицо. Она успела увидеть, солдаты враждебной триады идут к ее дому, и один из них тащит с собой за волосы ее домработницу, опрометчиво выбежавшую в попытках скрыться. Сакура не теряла больше ни секунды, ползком добираясь до шкафа, и притаилась внутри, не смея даже тяжело дышать. Стук собственного сердца оглушал ее, заставлял голову плыть в мареве паники, но она сжимала губы, схоронившись среди тряпок без движения, и молилась про себя, чтобы их не подорвали здесь, похоронив в пожаре под обломками. Она сидела, пока раздавались по всему дому выстрелы и топот ног, гремел злой хохот и беглые разговоры; она боялась, что ее почувствуют по запаху цветочного парфюма, как она чувствовала их по кислому запаху пота и душному — пороха; она укусила себя за притянутое к подбородку колено, стараясь не пискнуть, когда на весь этаж кричала насилуемая домработница и малодушно надеялась, что подчиненный боссу триады капитан, за которым пришли налетчики, не выдаст Сакуру. Она сидела в шкафу не менее пяти часов — даже когда стихли разговоры, вой прислуги прервался последним выстрелом, и на смену оглушительному шуму чужого присутствия наступила звенящая тишина дома мертвецов, давящая еще сильнее, и безжалостно затекшие ноги не держали ее, когда прибывшие на место свои люди пытались вытащить ее из шкафа. Сакура осталась жива только потому, что Драконы скрывали информацию о ней, и гангстеры не знали, кого искать. Или, может быть, когда кто-то обстрелял их машину, к счастью, предусмотрительно обшитую пуленепробиваемым металлом. Она увидела направленное в их сторону дуло, как черный демонический глаз, заглядывающий в душу, и тут же бросилась вниз, сворачиваясь клубочком на ковре позади водительского сидения, оказываясь запертой в салоне. Пока их заносило на поворотах на пробитой шине, Сакура могла только цепляться пальцами за жесткий пыльный ворс и стирать о него нежную щеку; затылок стучался о порог двери, но она была даже благодарна за эту отупляющую боль. Гром от выстрелов стоял такой, что она каждый раз вздрагивала, ожидая обнаружить рваную рану на своем теле, и ноющая шишка под волосами хотя бы немного от этого отвлекала; Сакура была глуха на оба уха еще два дня. Огнестрельное оружие группировки Азии применяли редко, особенно это касалось разоруженных международными соглашениями японцев. Как правило, его применяли тихо и вдали от чужих глаз, так что каждое подобное нападение заставало врасплох и надолго оставалось в памяти. Но Забуза почти никогда не использовал пистолеты, целиком и полностью полагаясь на свою силу, так что вовсе не перестрелки были причиной вспомнить ощущение приближающихся проблем, от которых что-то сжималось в животе. Просто в очередной раз неприятности, целясь в других, падали ей почему-то именно ей на хвост. Впрочем, в ее голове связи вились и тончились, запутывая логическую нить размышлений в дымке тревожного полудрема. Почти весь остаток ночи Сакура пролежала в кровати, не способная ни заснуть, ни проснуться. Уставшие тело и сознание томились еще сильнее на слабо различимой границе между реальности, где опасность была более угрожающей, но зато конкретной, и снами с их причудливыми фантасмагориями, мрачными, таинственными наваждениями, из которых она вырывалась наружу с тяжелой головой и трепещущим от паники сердцем. В четыре часа утра борьба начала казаться бессмысленной, и Сакура поднялась, едва за окном начало рассветать. Скользя босыми ступнями по полу и почти не обращая внимания на холод деревянного паркета под ногами, Харуно подошла к окну, выглядывая из-за полупрозрачной занавески на ставший привычным однообразный пейзаж — темные вершины деревьев лесной полосы неровным краем контрастировали с синим небом, почти чистым, если не считать еле видных вдалеке белых разводов окруживших вершину близлежащих гор облаков. Впервые за все время пребывания в этом доме унылое постоянство принесло ей не обострившуюся безысходность, а облегчение. В том, что коттедж был для нее одним из самых безопасных мест в Японии, спорить было глупо, но только сейчас Сакура могла оценить это по достоинству. Опустив взгляд вниз, она увидела Саске, стоящего у черного входа в зоне видимости из ее окон. Игнорируя скамейки, мужчина курил в стороне от домашнего скверика, смотря в сторону главного выхода. Его деловой костюм сменился на темный джемпер и черные штаны, делая его вид непривычно домашним для Сакуры, которая тоже поспешила накинуть толстовку на сорочку, обуть спрятанные в шкафу до лучших времен кеды и поспешить прочь из комнаты, быстрее вниз, пока Саске не ушел. Его состояние, красноречиво проявившее себя во вспышке гнева в машине, стало причиной того, почему никто не рискнул завести никаких разговоров на обратном пути. Все трое молчали и избегали взглядов друг друга; Саске с Сакурой, всегда соблюдающие друг с другом нормы вежливости, даже если это было нарочито и не нужно, в этот раз разошлись по комнатам даже без дежурных прощаний. Но теперь ее нервному восприятию виделось в этой холодности что-то большее, чем буйство адреналина и провала или личные триггеры Саске-куна. Ей хотелось убедиться, что они по-прежнему друзья, и его отношение к ней осталось неизменным; Сакура чувствовала необходимость в диалоге, и не могла ждать больше ни минуты. Саске не шелохнулся с ее приближением, не обернулся посмотреть, кто крадется к нему со спины почти бесшумно, но не потому что не заметил, а потому что этого «почти» было достаточно, чтобы быть обнаруженной бывшим капитаном спецназа. Хотя, он скорее почувствовал, что это была Сакура, поделил невесомую поступь шагов на внутреннюю интуицию. Иначе бы не церемонился и подсечкой перебросил через плечо, прежде чем увидеть лицо неосмотрительного глупца. Сакура надеялась, что он узнает ее, и нашла отсутствие реакции с его стороны хорошим знаком: Саске не выглядел застигнутым врасплох и не пытался сбежать от общения с ней. — Тебе тоже не спится? — начала разговор Сакура, обходя его, чтобы заглянуть в лицо мужчины. Саске кивнул, выдыхая в воздух сигаретный дым. — Из-за задания Забузы? Это упоминание заставило Учиху нахмуриться: — Есть над чем подумать. — Теперь, оказывается, не только за мной охота ведется, — не очень-то весело хмыкнула Сакура, продолжив свою мысль, и протянула руку. — Дай закурить. Саске покосился на нее недоуменно, но подал открытую пачку и даже протянул зажигалку навстречу сигарете, едва фильтр оказался зажат меж девичьих губ. Позыв к кашлю, сдавивший ее горло после первой затяжки, и быстрое привыкание к табаку в легких почти не отразились на ее лице, но были замечены внимательным взглядом брюнета. Харуно бросила курить три года назад, и лишь изредка, в самые сложные минуты жизни возвращалась к сигаретам, если те были в ее распоряжении, однако восхваляемого всеми эффекта спокойствия от них все равно почти не получала. Это были порывы, маленькие «хочу», которых требовала ее искалеченная индивидуальность, не всегда продиктованные определенными причинами легко исполнимые капризы, хотя сейчас девушка смутно могла догадаться, что своими действиями пыталась Саске что-то доказать. Например, то, что она его понимает. А может, пыталась расположить его к беседе — ведь в курилках происходят многие интересные разговоры, и именно за сигаретой человек, расслабившись, способен рассказать чуть больше обычного. Конечно, Саске не был обычным человеком; он наверняка под пытками бы не раскололся, что уж говорить о простейших уловках. Именно поэтому, когда он заговорил, Сакура знала, что он говорит это осознанно, только ей, именно потому, что хочет рассказать. — В Токио за пару недель до отъезда я убил советника босса одной докучающей нам банды наркоторговцев. Они и послали за мной. Их даже кланом не назвать, собачья стая, охочая до быстрых денег, я и не представлял, что они сведут это к личной разборке. — Видимо, ты хорошо поработал, если у них нет доказательств. Иначе бы они пошли в полицию, а им только дай повод открыть охоту на еще одного якудза. — Я всегда работаю хорошо. С моей историей второго шанса не будет, — невесело хмыкнул Саске и посерьезнел — если не сказать погрустнел. Его лицо мигом опустилось вниз — съехали в суровом выражении уголки губ, на одном из них темная корочка засохшей крови стянула пожелтевшую кожу; устало опустились тяжелые веки на темную радужку, обрисовались мешки от недосыпа под глазами, выделяя наливающийся справа фингал, дернулись ноздри от вздоха, под одной из них — красная мозоль от усердного стирания крови; и все лицо застыло, сделав Саске на вид вдруг старше своих лет. Хотел ли он показывать истинный лик своих невзгод или нет, но оно проступило, и это было первым видимым последствием трудностей, которое Сакура когда-либо видела у него. Мимолетное, но такое разительное изменение заставило ее оторваться от стены и сделать шаг к мужчине, чтобы потянуться рукой к его плечу — и остановиться в паре сантиметров от прикосновения. Чем сильнее было мысленное единение этих двух людей, тем меньше они касались друг друга, потому что боялись высечь искры и разжечь сигнальный огонь в темноте, в которой прятались от правды: их взаимопонимание достигло точки, за которой начинается в душе весна. Сакура с самого начала симпатизировала Саске — и почти не скрывала этого. Но она не давала названия своим чувствам и не предавалась пустым грезам, понимая, что менее подходящего времени для взаимности и отношений не могло существовать. Быть рядом со всей отдачей своего преданного сердца и иметь возможность чувствовать хоть что-то было для нее достаточно в этих условиях. Саске, в свою очередь, распознавал это бескорыстие, и даже бездонная чернота его глаз вдруг оборачивалась чернильным пятном, из которого смыслы и буквы буквально выпрыгивали наружу — только и успевай читать; все его реакции, опасения, невысказанные слова и мысли. Так, он все еще прятался за формальными определениями; Сакура была для него скорее идеологическим объектом, символом искупления, но ведь была причина, по которой именно ее он наделил такими свойствами? Почему в ее улыбке вдруг воплотилась причина поверить в совершенство мира? Потому что она — это она, потому что она любит его по-простому, и за одну эту любовь он готов стать новым человеком, который будет любить в ответ. Сохраняемая дистанция, вдруг подумала Сакура, была единственным рубежом, отделяющим их от чего-то большого и пугающего своей неизвестностью, приближение и рост чего они оба чувствовали (но кто-то еще находил силы отрицать), название чего вслух говорить избегали: привязанность. Она оплетала их невидимой проволокой, еще не стесняющей движений, но, казалось, стоило переплести пальцы — и цепь электропередачи замкнется, ток пойдет по ограде и выход за пределы объятий друг друга будет караться ударом разряда, калечащим и крайне болезненным. Поэтому они одергивали руки, едва рабочая необходимость в касании отпадала, и никогда не сталкивались плечами, даже шагая рядом. Сакура опустила руку, так и не коснувшись мужского плеча — обычно твердого и сильного, но сейчас почти уютного в коконе тонкой вязки джемпера. — Саске-кун… — Если Забузу не найдут вовремя, он передаст информацию Сяо и, возможно, скооперируется с ними. Или с ними будет сотрудничать Бацудо, которые благодаря ему уже наверняка знают, чем я занимаюсь в Нагоя. — С Наруто ведь ничего не случится? — обеспокоенно выпалила Сакура, заставив Саске наконец взглянуть на нее. — Волнуешься за него? — Он ведь не имеет никакого отношения к нашим делам, — пожала плечами девушка, и Саске сам не понял, почему эта фраза была одновременно не совсем справедлива, и в то же время так приятна для него. Наруто занимал достаточно большое место в жизни Саске, и он противился идее скрывать что-то от лучшего друга; но для человека, который совсем недавно признавал, что возможная симпатия между Узумаки и Харуно не трогала его, он слишком порадовался этому ее «нашему», заставившее проволоку вокруг них затянуться еще сильнее. — Не имеет, но обычно этот дебил не спрашивает разрешения, прежде чем совать свой любопытный нос в чужие дела. — Сакура в ответ хихикнула. — К тому же он живучий, как таракан. Соглашаясь с Саске, девушка вернулась к сигарете. Горький дым затяжки легкой наждачкой проходился по отвыкшему горлу к легким, но это ощущение вызывало необычное чувство потерянного и заново обретенного комфорта. Впрочем, только потому, что курение являлось еще одной вещью, которую она теперь разделяла с Саске. — И все же хорошо, что мы выяснили все у Забузы. — Сакура вернулась к болезненной теме, желая поставить в ней точку, потому что даже редкое и оттого драгоценное веселье не разбавило ее чувства вины за ушибы Саске, расписавшие его красивое лицо и наверняка прятавшиеся на теле под темной одеждой, и за беспокойство, которое принесла стычка. Однако резко охладившийся до минусовой температуры голос мужчины дал понять, что провал не будет ни оправдан, ни забыт: — Я бы предпочел, чтобы ты больше так не делала. Сакура подняла глаза, ожидая вслед за услышанным менторским тоном узреть высокомерную мину, но была пригвождена к стене столь же случайно брошенным на нее в этот момент взглядом. В глазах под сдвинутыми бровями злость кипела не из-за нее, ненависть раскаленной лавой лилась на воображаемую голову посмевшего прикоснуться к ней врага, и проблески слабости, на этот раз явно появившиеся на темной глубине взгляда без его ведома, заставили дыхание Сакуры сбиться. Чернота почти сливавшихся с роговицей зрачков была переполнена чувствами, и составляющие этого жгучего коктейля, как и их наличие вообще, явно отсутствовали в регламенте работы Учихи, если не противоречили ему. Саске хотел лишь дать понять, что заботится о ней не только как о вверенном ему объекте, но и как о человеке, однако искренность перевалила через край, превратив маленький осторожный шажок в ее сторону в огромный прыжок, опережающий события. Без слов Саске сказал слишком много, показал больше, чем сам хотел видеть; и Сакура поспешно и трусливо опустила взгляд, едва ли не занавешиваясь волосами, чувствуя, что краснеет, как девчонка. Ее судорожный глубокий вздох был попыткой захватить как можно больше кислорода для мозга, чтобы тот работал быстрее, соображая ответ, потому что никто из них не был готов двигаться так быстро; как будто и не она открыто проявляла симпатию к Саске — пусть и исключительно в виде шутки, не навязываясь, лишь давая ему почувствовать долю правды в ее поддевках. Саске ответными намеками никогда не отвечал — но и никогда не отвергал. Он тоже понимал ее лучше, чем она думала, и понимал, что опасения они делили на двоих. Знали оба: о чувствах можно думать когда угодно, но только не в их ситуации, не в этом шатком положении Сакуры, где ее жизнь зависела от настойчивости китайцев, расположения Данзо и профессионализма (а вовсе не какой-то там заботы) Саске, а его жизнь и вовсе регулировалась чужими руками вышестоящих боссов. К счастью, Харуно не была дурочкой. И поэтому Сакура даже не стала задавать наводящих вопросов, развивая тему, почему он беспокоился за нее, чтобы вытянуть из Саске сладкие сердцу признания — он бы все равно ничего не сказал, даже если вранье означало ампутировать ее надежды без анастезии и поставить крест на своих. Вместо этого она только тихо, но упрямо выдала: — Посмотрим. И Саске, не ответив, сделал последнюю затяжку, прежде чем развернуться и зашагать к пепельнице у скамеек, чтобы оставить там окурок, угрожающий обжечь пальцы. Сакура все еще оставалась Сакурой, со своим мнением, глупыми бунтарскими идеями и не поддающаяся контролю, а значит, все было в порядке. Недосказанность их разговора была лишь видимой и слышимой, поверхностной, но для них обоих она рассеялась в морозном воздухе с дымом сигарет, и кусочки паззла, составленные из невесомостей мыслей, встали на свои места в общей картине, раскрывая больше, чем могли бы предложить произнесенные вслух слова. Саске придавила ответственность, и Сакура хотела быть не обузой на его плечах, а поддержкой, способной ношу разделить. Для нее это значило делать шажки вперед за них двоих, и топливом для двигателя было тлеющее в груди желание оказаться еще ближе. Поэтому, когда Саске пошел к главному входу, Сакура, все еще под впечатлением от разговора, засеменила следом, не задумываясь; и только на пороге остановилась, уставившись на свои кеды. Саске уже переобулся и собирался зайти в дом, когда безумная мысль ворвалась в девичий мозг, словно запрыгнула впопыхах в поезд на полном ходу и ошарашила кондуктора своим эффектным появлением. Она не думала дважды, окликая: — Саске-кун! — Что? — Я оставила тапочки в комнате. — И что? — недоуменно приподнял бровь Саске. — Пол холодный. — Надень чьи-нибудь тапки. — Фу! Вдруг там грибок! — поежилась девушка, и Учиха закатил глаза, раздраженно спрашивая: — Тебе принести твои тапки из комнаты? — Перспектива играть собачку его явно не радовала. — Я простужусь, пока буду тебя ждать, — покачала головой Сакура, надув губы и чувствуя себя при этом капризной принцессой. — И что ты хочешь? — пожал плечами Саске, и девушка протянула руки вперед. — Донеси меня. Вместо ответа Саске наклонил голову вбок, как будто не уверенный, услышал ли он ее правильно. — Я легкая, — заверила его Харуно. В этом Саске, конечно, не сомневался, но продолжал медлить, заставляя Сакуру с каждой секундой чувствовать себя все глупее. Конечно, замысел с самого начала был детский, а повод — наигранный, ведь Учиха сам не раз убеждался в неприхотливости розоволосой. Но отступать теперь было еще хуже, так что Сакура пошевелила пальчиками на вытянутых руках, стараясь не смущаться, чтобы не покраснеть, как помидор. — А от хорошей физической нагрузки ты устанешь и быстрее заснешь, — продолжала подыскивать оправдания Сакура. Вообще-то боль в мышцах от пережитой нагрузки, наоборот, не дает расслабиться и провалиться в сон, но контр-аргументы Учиха пока оставлял при себе. И более того, сделал шаг вперед. — Ослушаться мне, конечно, нельзя, — поморщился он, но актерская игра изображавшего возмущение Саске вполне соответствовала абсурдности лицемерного диалога, в котором каждый желал прикоснуться к другому — и пытался найти поводы этого не сделать. — Нельзя, — покачала головой Сакура. — Ладно, это будет быстро, — мученически выдохнул Саске. Она едва сдержала улыбку, ожидая, когда ей подставят спину, но вместо этого Учиха наклонился, подхватывая ее на руки. Сакура охнула от неожиданности, вцепляясь в ворот его свитера и застывая, как никогда чувствуя остроту своих локтей, впивавшихся в твердое тело мужчины, но он едва ли заметил это неудобство. Для тренированного Учихи она была вполне терпимой ношей, которую он даже подкинул, устраивая поудобнее, после чего двинулся вперед, не сбившись с дыхания — в отличие от Сакуры, что все-таки обвила обеими руками крепкие плечи и прижалась к его торсу гораздо ближе, чем планировала. Ее взгляд наткнулся на точеный профиль Саске, как на стену, столкновение с которой было неизбежно, и, подобно мячику, отскочил тут же в сторону. Снова, как тогда при первой встрече в машине, Сакура терялась между желанием взглянуть на Саске, впервые оказавшегося так близко, и попытками не пялиться. Но все равно взгляд из-под ресниц то и дело возвращался на шею с выступающим кадыком и нерешительно, сантиметр за сантиметром, поднимался выше. Четкая линия челюсти с едва заметными следами свежевыбритой щетины, строгая линия носа, чуть потрескавшиеся губы, теперь не казавшиеся ниточкой неодобрения — когда Саске не сжимал их, они были даже припухлыми и очень целовательными. Мысль эта пробила последние заслонки невозмутимости, заставляя смущение разлиться по венам и проступить краской на горящем лице. В Сакуру одна идея, кратко промелькнувшая размытая фантазия ударила электрическим разрядом, словно прикоснулась к ограде с табличкой «Запрещено». Но теперь этот смутный призрак образов было не прогнать из головы, и к тому, как пылала ее кожа изнутри от стыда и близости, прибавился остро ощутимый жар его тела. Саске, будучи холодным в общении, таил жар на кончиках пальцев, раскрывавшийся даже в мимолетных прикосновениях, и сейчас его кожа была горячей даже сквозь одежду, отогревая ее после улицы. Они прошли первый этаж, где царила непривычная тишина: никто не смотрел телевизор, не обшаривал холодильник и не устраивал чемпионаты арм-реслинга за внимание Яманака. На лестнице ступеньки скрипели под ногами нагруженного ношей мужчины, но он ни разу не покосился и не сбился с бодрого шагу, а Харуно еле сдерживала желание превратить поддержку в объятие, прижаться к груди и спрятаться у шеи: Саске поставил бы ее на пол в ту же секунду, отстраняя от себя. А находиться рядом с ним казалось чем-то настолько правильным, что она бы могла не только привыкнуть к этому, но и впасть в зависимость от этих рук и тепла. Больше не было идеи отвлечься и забыться в иллюзии неназванных чувств — симпатия переходила во что-то большее со скоростью свободного падения, и только в руках у Учихи был парашют. На землю Сакура приземлилась мягко, за нетерпеливым прыжком скрывая свой выдох и сжавшуюся напоследок в кулачок руку, чувствующую, как двигаются под рукой мышцы спины и плеч. Зато не скрыла того, как поежилась от потерянного тепла и подняла голову навстречу его взгляду со всей смелостью, не боясь ослепить отступившим румянцем. — Спасибо, Саске-кун. — Теперь только попробуй простудиться, — хмыкнул он. — На самом деле, я почти не болею, — нахально подмигнула Сакура, и Саске закатил глаза. — Я надеюсь, — фыркнул он и кивнул на дверь. — Отдыхай. — Ты тоже постарайся заснуть, — улыбнулась Сакура, прежде чем отвернуться к двери. Саске поспешил сделать то же самое: он чувствовал, что смотреть ей в спину становится привычкой, и препятствовал этому, призывая на помощь здравомыслию всю свою волю. Ведь так просто поддаваться искушению, когда она не смотрит в ответ, когда словно подсвеченная изнутри изумрудная радужка не выхватывает из темноты его глаз и его души правду, которую он боялся показывать. Дивиться бамбуковому стану, что столь же тонок, сколь и крепок — не согнуть, не сломать, и смотреть на шелк розовых волос, различая новые оттенки необычного цвета. Казалось, так просто сделать шаг вперед, вдыхая вишневый запах ее тела — бархатная сладость на низких тонах, не приторная и узнаваемая — особенно когда он только что был совсем рядом; но этот шаг был бы падением в пропасть. Ладони невольно сомкнулись в кулаки, но не крепкие боевые, с натянутыми на костяшках пальцев ссадинами, а в пригоршни, удерживающие зыбкое ощущение Сакуры в его руках. Удивительное ощущение падения в круговорот, вращающийся вокруг девушки, назывался химией между мужчиной и женщиной, и это выражение открылось для Саске словно в первый раз. Но от телесных прикосновений на первый план выходили порождаемые ими бесплотные чувства, далекие даже от плотских желаний, как горячий источник может быть далек от проснувшегося вулкана — его прародителя. Учихе — и это было совершенно по-идиотски, и он пытался об этом не думать — нравилось даже просто держать ее рядом с собой — ощущать их прикосновение, отогревать это странное розоволосое земноводное, чувствовать, как она доверяет его рукам; они были способны лишать жизни и нести беды, но она находила в них спокойствие, и даже сам Саске уже понимал, что не сможет предать ее веру и упустить ее расположение. Даже если Сакура лукавила и умело игралась с ним, думая — или где-то в глубине души зная, что он не навредит ей, Саске поддавался, понимая, что рядом с ней он старается быть лучше, чем он есть (чем он думал о себе, по крайней мере), и что это делает его не просто уязвимым, а беззащитным. Не только перед ней, но и перед ублюдками вроде Забузы или Данзо. Но черт побери, почему ему кажется, что это того стоит? Если бы Ямато, аники Саске, узнал бы, как они обставили эту ситуацию, он бы разразился матерной тирадой, где выразил бы восхищение смекалкой Учихи и радость от того, что его планам все-таки суждено сбыться: личность нового охранника племянницы заинтересовала Шимура Данзо настолько, что он наконец вызвал его к себе. Впрочем, Саске не питал иллюзий относительно характера этой встречи: его подвергнут допросу, и вопрос был лишь в том, будет ли он проводиться на диванах в кабинете кумитё за чашечкой чая или в каком-то вонючем подвале с дубинкой в руке охранника Данзо. В доме у всех на виду Саске и Сакура практически не сталкивались, так что она даже взмахом руки не проводила отъезжающую от дома машину и не снабдила мужчину напутственными советами по обращению с местным верховным боссом. Тем более, что поведать ничего хорошего она о нем и не могла, а все плохое уже рассказала в общих и расплывчатых чертах. Но образ подлого трусливого глупца никак не вязался ни с должностью Данзо, ни с его авторитетом, влияние которого распространялось даже за пределы префектуры Айти. Это Сакура могла принимать его действия на свой счет и роптать на него, сколько пожелает (или сколько пожелает терпение ее дяди), а Саске был для него подчиненным, и от кумитё зависели его статус и благосостояние. Так что Учихе следовало бы, наоборот, вынуть из ушей пробки из наветов розоволосой и принять вид якудза, лояльного начальству, а не вверенным в заботу строптивым племянницам. И это было проще, чем он думал, потому что первым, что бросилось в глаза Саске, было наличие у офиса Данзо собственного здания. Небольшого, но все же здания в три этажа в современном стиле недалеко от тихого и благонадежного делового квартала. И это в то время, как их токийский филиал, оборот которого превышал Нагою почти в полтора раза, ютился в дешевом арендованном офисе на два этажа да в служебных помещениях некоторых баров! Саске старался сохранять безучастное выражение лица, следуя по симпатичному холлу к лестнице наверх, не подсчитывать в голове йены и не задумываться, сколько Данзо подворовывал из доли, предназначавшейся верховному оябуну Хакэн-каи, на благо своих кланов. Внутренняя отделка здания была по-японски проста и минималистична, но тоже достаточно интересна: кумитё явно лежал душой ко всему современному, и это выражалось не только в его стремлении прослушивать чужие телефоны и машины и встраивать маячки Сакуре в телефон, но и в стильной отделке здания. Впрочем, кабинет Данзо был куда более традиционен, чем остальные помещения. Это было продиктовано не только обязательным для кабинета кумитё гербом Хакэн-каи, оформленного традиционной вышивкой «камон», но и наличием массивного деревянного рабочего стола, мебельной стенкой с кучей ящиков и переговорное пространство — низкий стол в окружении шести кресел. Но главной достопримечательностью кабинета, конечно, был сам Шимура Данзо, поджидающий своего посетителя в окружении подчиненных. Дядя Сакуры производил одновременно благостное и устрашающее впечатление. Один его вид был свидетельством перенесенных испытаний: он выглядел старше своего возраста, в шаге от того, чтобы превратиться в старика. Загорелая кожа имела сероватый оттенок, скорее всего из-за некой перенесенной болезни, в волосах виднелась проседь, а на волевом подбородке красовался крестообразный неровный шрам, явно образованный от двух разных порезов. Худое лицо казалось осунувшимся от глубоких продольных морщин, залегших вдоль носогубной складки — Данзо явно немного улыбался в своей жизни. Кумитё был облачен не в костюм, а в дымчато-серое кимоно с поясом и хаори* черного цвета, что придавало его облику традиционализма и возраста. Однако широкая фигура все еще носила следы тренированной многими годами физической силы и уверенно высилась среди остальных якудза, ничем не уступая им. Когда Данзо слегка улыбнулся, жестом приглашая Саске за низкий стол, его подвижное лицо сразу заявило о наличии прозорливого ума и быстроты — во внимании, выводах и решениях. — Ровно по часам, — хмыкнул Шимура, предварительно распорядившись толпившимся в комнате рядовым якудза очистить пространство и занимая кресло во главе стола. — Уже хорошо ориентируешься в городе? Саске ответил небольшим поклоном, прежде чем сесть слева от босса — справа одновременно с Данзо в кресло опустился единственный оставшийся в комнате мужчина примерного одного с Учихой возраста, с меланхоличным лицом, козлиной и, как ни странно, стильно смотревшейся на нем бородкой и высоким, торчащим словно верхушка ананаса, хвостом. — Нара Шикамару, — представился он. — Мы говорили по телефону. Саске снова ответил кивком, стараясь не приглядываться к парню с необычной для якудза прической. Признаться, если Данзо еще мог соответствовать образу, который Учиха нарисовал у себя в голове, то бородка Шикамару и этот хвост не влезали ни в какие рамки представлений и домыслов насчет немногословного и серьезного вакагасира — заместителя кумитё. — Выпьешь чаю, Саске? — предложил Данзо, когда в комнату зашел парень, один из тех, что выполнял мелкие поручения босса. — Лучше кофе. Черный, со льдом. Конечно, комфортный вид допроса устраивал Саске куда больше, нежели побои за провал и непослушание, которые к тому же легли бы поверх свежих гематом, оставленных Забузой. С другой стороны, иной человек мог возразить, что чересчур располагающая к расслаблению обстановка может оказаться ловушкой, может вынудить потерять концентрацию и выболтнуть лишнего, и был бы прав — но только не в отношении Саске. В его случае важнее было не забыться и не устроить Данзо допрос в ответ. — Ямато давненько настаивал на нашей встрече, — начал Шимура. Его голос стелился улыбкой, но рот не смягчался, только кривился с изрядной долей превосходства, пока глаза неотрывно следили за Саске, прищурившись. — Ты на очень хорошем счету у своего аники. Если ваше с Сакурой маленькое приключение было попыткой привлечь мое внимание, то я прекрасно это понимаю — и признаю, что это было эффективно. Данзо явно нравилась льстивая мысль, которую он высказал, но Саске развеял его чаяния со свойственной ему невозмутимостью: — Это было бы по меньшей мере глупо. Шимура хохотнул. — Но я признаю — неизвестно, сколько я бы откладывал нашу встречу, вопреки обещанию Ямато узнать тебя лично как можно скорее. Признаться, он меня заинтриговал, его рекомендациями могут похвастаться очень немногие. И уж тем более слов о том, что на тебя можно рассчитывать. Саске промолчал. Легким вежливым поклоном головы он дал понять, что принял похвалу, но не отреагировал на нее: ни принижающие собственное достоинство горячие отрицания, ни заискивающие уверения в своей незаменимости не были в его характере. Как и обещания, если он не знал наперед, что сможет их сдержать. Данзо воспользовался паузой, чтобы потянуться в карман за сигаретами, не отрывая от Саске пристального, даже оценивающего взгляда, и только необходимость склониться сигаретой к подставленной Шикамару зажигалке заставила его на мгновение опустить веки. Сизый удушливый дым крепкого табака взвился вверх, повисая над темноволовой головой кумитё, когда тот вернулся к разглядыванию Учихи, но слегка заволок его темные глаза пеленой, и в этой занавеси Саске с благодарностью обнаружил хотя бы какую-то защиту личного пространства. Данзо словно придирчиво выискивал в нем изъяны, как на игрушке, на которую собирается потратиться, до того бестактным был его взгляд; он действительно, не скрываясь, размышлял, как можно раскусить любимого солдатика Ямато, но в то же время прекрасно осознавал, что это было задачкой из разряда почти невыполнимых. Иначе бы Учиха здесь не сидел, обласканный токийскими головорезами. — Знаешь, Ямато тот еще плут, но я склонен ему доверять. Мы старые товарищи, — заговорил Данзо, резко разрывая дыханием бледнеющий дым, и словно начал рассказ некой легенды из прошлого. — Я привел его в Хакэн-каи, когда мы с вашим нынешним боссом, Сарутоби Хирузеном, были двумя капитанами Харуно-кумитё. Ты ведь, наверное, уже слышал про отца Сакуры, моего брата? Мы были братьями не только по крови, но и по духу. Он был прекрасным человеком и верным семьянином. Его смерть — это ужасная несправедливость, как и то, что произошло с Сакурой потом. Но на тот момент всему Хакэн-каи необходим был союз с Сяо, и никто не смеет перечить слову оябуна. Так что когда он сказал отдать Сакуру китайцам, нам пришлось повиноваться. Ее мать была безутешна, но она знала, за кого вышла замуж. В любом случае, когда еще Кизаши был жив, Ямато уехал за Сарутоби в Токио в поисках перспектив, ведь здесь ему пришлось бы сначала обойти меня. А там он с Сарутоби, скинувшим своего внука, мелкого Конохамару, на нас с Кизаши, пробивал себе дорогу к короне правителя теневых рынков… Кстати, не без помощи Учих. Слушатель со стороны не уловил бы ни малейшего изменения в голосе Данзо, и Саске, может, накручивал себя и параноил, представляя, что Шимура этим упоминанием клана Учиха ставит ему предательскую подножку, из широкой неспешной реки повествования вдруг толкает к ручейку с крутым порогом. В любом случае, Саске не поддался и сделал вид, что не заметил драматического ударения, как будто фамилия была ему незнакома, а тема семьи — неинтересна. И Данзо продолжил как бы невзначай: — Я так понимаю, ты не общаешься с Мадарой? — Нет. — Не интересуешься его делами? — Нет, и он моими тоже, — отрезал Саске. Его тон говорил сам за себя: «я даже не уверен, что он жив, и мне глубоко насрать»; без сомнений, для упоминания отвернувшегося от его семьи деда у Саске были в арсенале куда более грубые выражения. — Ну что ж, тогда не будем о прошлом. Тем более, что перед нами разворачивается прекрасное настоящее, — усмехнулся Шимура в ответ и замолчал, когда в дверь отворилась, и в кабинет с поклоном зашли служащие офиса. Эти парни, облаченные в дешевые одноцветные курточки поверх костюмов, как какие-то торговые представители, не говоря ни слова принялись раскладывать перед сидевшими приборы с ловкостью официантов дорогого ресторана. Вернее, раскладывал один, присев почтительно на одно колено возле столика, не поднимая головы, забирая предметы с подноса, что держал его помощник. Должно быть, этот мелкий якудза раньше был официантом-курофуку*, иначе неоткуда было взяться ловкости и вышколенного изящества поклонения клиенту. Перед кумитё по порядку опускались на стол без единого неаккуратного звука подставка, кружка европейского вида, наполненная прозрачным чаем приятного цвета, глиняная мисочка с васёку*, салфетка и ложечка на ней; следом пришла очередь Саске, как гостя, и его кружки на блюдце, в которой на черной поверхности кофе таяли два кубика льда; Шикамару разделял со своим начальником увлечение чаем. Поклонившись напоследок, парень с помощником исчезли, и теперь можно было с уверенностью сказать, что более их не потревожат. Обычно после этого момента и начиналась самая важная часть разговора, которой Саске теперь и ожидал, сделав небольшой глоток кофе. Он был едва прохладным — кажется, ему сварили обычный крепкий американо и кое-как остудили; впрочем, в последнюю очередь его сейчас волновала кулинарная изысканность кофе. — Итак, ты нашел подход к моей племяннице, — заговорил Данзо, одним этим предложением оправдывая все худшие опасения Саске насчет разговора. — Не подумай, я, наоборот, весьма этим доволен. Сакура была не в лучшем состоянии из-за ложных обвинений и побега, я переживал за нее. — «Ага, до такой степени, что запер подальше», — подумал невольно Саске, но, естественно, промолчал. — Поделишься секретом успеха? Учиха пожал плечами, подбирая слова. — Секрета нет. Просто я убедил ее, что не в ее интересах портить кому-либо здесь жизнь и предложил пойти на компромисс. То, что она теперь может выходить в город, тоже сыграло не последнюю роль. — Я надеюсь, она понимает, что это не твоя заслуга, — заметил Данзо, и Саске едва сдержал скептическое хмыканье. Дядя не желал делиться и капелькой достижений, даже несмотря на то, что первый звонок с предложением о прогулке сделал именно Саске. Но докапываться до мелочей было глупо, а глупость не входила в число качеств Учихи. — Она понимает, что ее родственник — единственный, кому не безразлична ее судьба, — подсластил пилюлю Саске, даже если его тон был далек от приятного. Данзо кивнул, но полностью удовлетворенным ответом все равно не выглядел. — Тогда что произошло в клубе? — Это не было связано с Харуно-сан. Нападавший, Забуза, знаком с ней, Харуно-сан идентифицировала его, но его целью с самого начала был я. — Этот Забуза знал, что ты будешь там? — Нет, скорее он решил воспользоваться моментом. Я не так часто бываю в городе и меня невозможно застать врасплох. — Однако в конце концов ему это удалось. — Уколы в самолюбие были всегда самыми болезненными для Саске, который ненавидел проигрывать. Но и уколов Саске тоже никогда не боялся, пусть и заговорил с чуть большей настойчивостью: — Это наемник международного класса. Он очень хорош и в рукопашной имел преимущество. Я почти одолел его, — подчеркнул Саске. — Но в противном случае вмешалась бы охрана клуба, где Забуза был кем-то вроде VIP-клиента. Так что я предпочел скрыться, чтобы не привлекать внимания ни к клану, ни к Харуно-сан. С этим Данзо не мог поспорить. — Что за клан, на который он работает? — Бацудо. Наркокартель. Самостоятельные, самонадеянные и крайне наглые. Наши интересы сильно пересеклись, и где-то за месяц до отъезда сюда я убрал одного из их баронов, ближайшего к их боссу. — Да, Ямато упоминал, что в итоге это лишь усугубило смуту, и тебе пришлось бежать. — И судя по тому, что аники еще не требует меня обратно, за мной отправили тайно. Тайно, но зато — лучшего исполнителя, которого Бацудо смогли найти в Азии, не без бахвальства подумал Саске. — Ты уже сообщал Ямато о произошедшем? — перевел тему Данзо. — Нет. Не хватало ему еще такому сплетнику рассказывать о том, кто такая Сакура и почему она в лицо знает международных преступников, тем более без ведома дяди этой девчонки. — Хорошо. — Кажется, Шимура думал о том же самом. — Я сообщу ему, и немедленно начну разыскивать Забузу. Думаю, тебе лучше пока не вылезать и не выходить на связь с Ямато напрямую, пока угроза не будет устранена. Саске не был доволен таким решением, но про себя подумал, что нарушить его успеет всегда. Не то чтобы он названивал своему аники по вечерам; наоборот, с момента, как они разъехались в разные стороны под мостом Нагоя, они едва ли перекинулись и парой слов в сообщениях. Скорее его нервировали попытки изолировать его — условия задания Саске и так превышали все лимиты секретности, на которые якудза были способны. — Скорее всего, Забуза отчалил из города в ту же ночь, когда и все произошло, — заметил Саске. — Скорее всего, он не уехал далеко, и просто прячется, — возразил Данзо. — Разве якудза любят тех, кто приносит им вести о провале? Схоронился в какой-нибудь дыре и торгуется с заказчиками. — Или с китайцами, — добавил Саске и пояснил: — Он видел Харуно-сан и знает, кому она нужна. — Точно, — хмыкнул Данзо, отпивая еще чая и замолкая. Брови мужчины вдруг свелись на переносице, он крепко задумался над чем-то, и Саске не мешал этому процессу. — Кстати, насчет этого. Сакура ведь в курсе, что Забуза пришел за тобой? Саске кивнул. — Потому что судя по ее голосу в наш последний разговор, эта ситуация растревожила ее. — Саске не знал, что его возмутило больше — мнимая забота Данзо или факт волнения Харуно за него, но приготовился слушать все, что приготовил для него Шимура. — Понимаешь, я еще до твоего приезда думал, как вернуть ей радость к жизни. Когда встал выбор между ее спокойствием и ее безопасностью, я сделал тяжелый выбор в пользу второго, и ты сам понимаешь, почему. Со временем поймет и она. Но я не хотел запирать ее в замкнутом пространстве, несвобода явно сводит ее с ума. Я хотел, чтобы Сакура успела привыкнуть к Нагоя, вспомнить город своего детства и заново его полюбить. Ты ведь знаешь, что сильнее всего мы скучаем по тому, что на самом деле всегда рядом с нами? — Поясните, — нахмурился Саске. — Сакура будет гораздо сильнее скучать по прогулкам, если они у нее будут, — с удовольствием пояснил Данзо, наслаждаясь тем фактом, что нашел слабость Сакуры и был готов ею манипулировать. — Я хочу вернуть ей вкус к жизни, которой она не пробовала в Китае, в обмен на помощь. Наша работа гораздо приятней и комфортней той, что она делала в Гонконге. — Она не рассказывала о том, что делала в Гонконге. — Вот как? — хмыкнул Данзо, в глубине души радуясь, что связь их была еще не так глубока. — Что ж, я тоже не в курсе всех их с Сасори дел… Ты видел — у нее образование психолога, много языков, я знаю, что она присутствовала при переговорах. Но не только переводила, Сасори и сам неплохо владел языками. Она наблюдала, сглаживала обстановку, наверняка что-то разведывала. Принимала решения в некоторых вопросах, искала подход к тем, кого требовалось склонить на свою сторону или в чем-то убедить, подкладывала чужими руками оторванную лошадиную голову в чью-то постель. — Данзо усмехнулся, упоминая знаменитый момент из «Крестного отца», и Саске понял его без пояснений — Ямато обожал этот фильм, а значит, и все вокруг него. В устах Данзо это стало намеком, что Сакура сознательно принимала решение, как можно удачно психологически сломать очередную жертву, размельчить крепкое зерно в податливую муку под жерновами криминальных банд. — Кроме того, Сакура хорошо разбирается в медицине и химии. — И каковы ваши планы на нее? — не моргнув, продолжил Саске. Данзо, разумеется, едва ли не осекся, почувствовав себя так, словно его подловили. — Стать для Сакуры семьей. Быть полезным, чтобы она… — Нет, кумитё, — прервал его Саске, едва ли не забыв о вежливости. — Позвольте мне говорить с вами на одном языке. Я хочу знать, какие у Сакуры перспективы, чтобы понимать, будет ли это перспективно для меня. — Ах, это, — хмыкнул Данзо. Выгода была действительно определяющим звеном любой цепи в жизни борёкудан — в силу исключительной алчности и амбиций они не делали ничего, что не имело бы под собой выгоды. И, понимая это, говорили друг с другом зачастую открыто. Шимура был из старшего поколения, сохранял остатки хорошего воспитания и извращенных оправдыванием насилия и эгоизмом юношеских идеалов, коль скоро ему не пришлось карабкаться на свое место из низов, как Ямато; а может, просто привык балаболить, спекулируя перед возможными бизнес-партнерами рассказами о чести и сердечности якудза. — Я не знаю, как далеко поднимется Сакура, так как это зависит от нее, но в любом случае, ее провал я не свяжу с тобой. Зато в случае успеха, гарантированного с ее опытом и способностями, я вспомню, кто помог объездить эту строптивую кобылу, — усмехнулся он. — Якудза почти не посвящают женщин в свои дела, и ее присутствие многих собьет с толку. Разумеется, она не будет выбивать оплаты и ездить на разборки, но кто знает? Может, однажды именно она будет решать, кому следует сегодня раскошелиться, а кому — попрощаться с пальцем. Саске, конечно, весьма смутно представлял Сакуру в роли управленца бандитской группировки, но благополучно об этом промолчал: может, он действительно еще не знал ее настолько хорошо. — Поэтому, — продолжил Данзо, — Я не хочу, чтобы твое небольшое происшествие с Забузой вновь закрыло ее от внешнего мира. — Я ее не держу. — Этого мало. Убеди ее, что опасность ей не угрожает, потому что я тоже хочу провести время со своей племянницей. Саске всегда был не очень восприимчивым к чужим словам — его можно было разозлить или раздражить неосторожной фразой, но это было скорее последствием взрывного и вредного характера, нежели чувствительностью; он воздавал по заслугам своему обидчику, как будто отдавал долг — из чувства справедливости, но не потому, что слова задевали его. Что эти люди, в конце концов, могут знать про него? Что знал про него этот шрамированный старик, тянущий серые руки к Сакуре, чтобы вновь опустить ее в страшное темное болото криминала, перекрывая ей воздух до тех пор, пока не задохнется в нем? На ее месте был не Саске, и этого должно было быть достаточно, чтобы отделаться кивком, принимая приказание. И Саске так и сделал, отрывисто дергая головой в утвердительном жесте, но поймал себя на едком, разрушительном чувстве неуважения к самому себе. Во рту появился вкус тошнотворной желчи, и Учиха еле сдержал невозмутимую мину, не скривившись. Не только потому, что Данзо стремился занять место ее спутника, и Саске уступал; но потому что слова Шимуры стали правдой, которую Саске не хотел слышать. Убедить, что опасности нет. Принять участие в этой большой лжи, которую дядя выстраивает вокруг Сакуры; лжи, от которой Саске мог избавиться, устрани он неприятности с самого начала. Даже для самого мужчины уже не было секретом, как сильно он хотел, чтобы серьезная опасность больше не коснулась Сакуры, не вредила хрупкому стеклу ее только что зажегшейся теплым светом лампочки. Не говоря о том, что у него не было шанса обмануть ее, не обманув самого себя. Розоволосая чувствовала ложь на раз-два, рентгеном прошивала чужую грудную клетку, и на его игру перед ней взирала бы снисходительно, отдаляясь от Саске с каждым новым гнилым словом, вылетающим из его рта. Между ними был хрупкий мостик доверия и взаимопонимания, переход по которому можно было осуществить, лишь держась на честном слове. Иными словами, Учихе бы пришлось поверить в собственные слова, вдохновиться мировоззрением Данзо, чтобы привести его приказ в исполнение, и сыграть по его правилам — против нее. Это было невозможно. Саске не желал обманывать Сакуру, даже если это значило лишать ее спокойствия — он слишком уважал ее для этого. Спокойствие этой одновременно уязвимой и очень сильной девушки должно было быть настоящим; спокойствие должно было быть орденом с пособием, который она заслужила после всего, что прошла, и за то, каким человеком осталась. Саске хотел не разменивать безопасность на золото в кошельках якудза, а выделить ей уютный уголок где-нибудь поближе к живописным горным пейзажам, куда до нее точно не дойдут печали — и откуда ей будет открыт весь мир. Сакура заслуживала мира во всей его правде — чтобы иметь свободу выбора, потому что в его правильности Саске больше не сомневался. — Вы и сами заметили, что она умна, — ответил Учиха. — Когда речь идет о собственной безопасности, никому не верится на слово. Саске хотел добавить, что пока он сам будет прятаться — она будет прятаться тоже, но вовремя прикусил себе язык. Он не знал, какие у кумитё Нагоя договоренности с Ямато, и может быть, Шимуре ничего не стоило отправить его обратно в Токио. А Саске пока что было гораздо интереснее здесь. — Я же сказал, Забуза будет пойман, — заверил его Данзо, впрочем, без особой страсти. Не в его положении было выслушивать условия от подчиненных или повторяться, внушая им уверенность в собственных словах. — Но его дальнейшая судьба — не твое дело. — Я мог бы помочь в его поимке, — предложил Саске и запоздало подумал, что это выглядело попыткой вмешаться в чужие дела, а потому не удивился, когда Данзо хмыкнул, явно сдерживая грубость и резкие оскорбления. — Разве у тебя нет других заданий? Саске медленно кивнул, стараясь сгладить свой выпад согласием: его место в коттедже рядом с Сакурой, а не на полях сражений в гуще событий. — Тогда что насчет китайцев, которые охотятся за Сакурой? — продолжил спрашивать Учиха, как будто нарочно переходя на обсуждение своей позиции после того, как Данзо любезно указал ему его место. — Ничего не известно о том, будет ли новое нападение? Кто его организовывает? — Я не уверен, что ты достаточно хорошо разбираешься в преступности Китая, чтобы я смог объяснить это на пальцах. — Согласен, но… — Триады распадаются. Сяо — не исключение, — Данзо уже говорил как резал, отрывисто и почти со свистом, явно начиная уставать от этого разговора и раздражаясь от того, как позиция ведущего незаметно была перехвачена Саске. — Они делят территории и партнеров. Возможно, это кто-то из протеже Сасори пытался показать, что ничем не хуже убитого. Возможно, кто-то пытался кого-то подставить. Там зреет междоусобица, и, несмотря на все наши с ними контакты, я не собираюсь в этом участвовать. Не в последнюю очередь оттого, что это может привлечь внимание к Сакуре и быть неправильно интерпретировано. С этим было не поспорить. Данзо продумывал последствия любого из своих шагов, и, как Саске и предполагал, единственным его грехом было то, что в своих имперских планах Данзо просто не брал в расчет мнения и чувства других людей — в частности, своей племянницы. — Сакура, конечно, умна, но не отказывай в уме и себе, — подвел итог Данзо, поднимаясь с места. Саске поднялся вслед за ним, поправляя пиджак, и получил покровительственное похлопывание по плечу. — Если у тебя остались вопросы, Шикамару расскажет тебе всю необходимую информацию. Данзо явно потерял интерес к диалогу, и не мудрено: Саске в ответ на агрессивные расспросы столь же агрессивно гнул свою линию, свои мнения, и подвергал чужие слова здоровому сомнению. Из положения Саске к кумитё обычно вообще не обращаются с вопросами — он же спросил многое, и порой его прямота была слишком упрямой. Вот только неизвестно, записал ли это Шимура в отрицательные или положительные качества, и Саске оставил для себя вопрос отношения Данзо к нему открытым. Учиха переглянулся с Шикамару, который за все это время так и не сказал ни слова, никаким образом не участвуя в разговоре. Впрочем, это было не от робости перед начальством, унизительной покорности или глупости. Совсем наоборот — все это время хвостатый не терял самого расслабленного и независимого вида, но, судя по умному взгляду, слышал и понимал каждое слово, прозвучавшее в комнате. А может, понимал даже лучше, чем непосредственные участники разговора. Можно было бы даже подумать, что именно он дергает за ниточки управления в местной группировке, и это предположение не казалось таким уж беспочвенным, учитывая его высокую позицию советника при кумитё. Шикамару махнул рукой, предлагая проводить Саске до выхода, и тот отправился следом. Тишину, зависшая между ними еще с кабинета кумитё, взяли с собой, потому она была комфортной; в молчании растворялось, как шипучая таблетка в стакане воды, взаимопонимание — его было не увидеть невооруженным взглядом, но можно было почувствовать, если набраться смелости и коснуться до нее осторожным словом. — Не давай Данзо понять, что ты стоишь между ним и девчонкой, — сказал вдруг Шикамару негромко, и Саске, почти сошедший с первой ступеньки крыльца, едва не оступился, прежде чем обернуться к парню. — Что? — Данзо не такой дурак, как ты думаешь, — продолжил Шикамару. Оказавшись снаружи, Нара сразу вытащил пачку сигарет и теперь зажигал кончик огоньком и выпускал дым первой затяжки в сторону. — Он очень скоро все поймет. Глубокий голос Шикамару почти пробрал Саске до мурашек своей внезапной, но очень тонкой сменой настроений, сквозившей апокалипсической опасностью земных глубин меж трещин в окаменевшей тверди. Нара даже не изменил своей ленивой монотонности тона, но он никогда не считал нужным орать в лицо собеседнику то, что он хочет до него донести; умные люди умели замечать важные вещи, и он знал, что Саске был в их числе, пусть и видел перед собой на лице Учихи холодный скепсис и недоумение. — Поймет что? — нахмурился Саске, но Нара только покачал головой и кивнул на припаркованную машину, предлагая ему не задерживаться. — Все то, о чем ты только что подумал, — ответил он напоследок, как в душу заглянул, и Учиха снова еле сдержал желание поежиться. — Я хочу предупредить, что больше всего Данзо ценит в людях верность. Он не очень-то любит играться с огнем, так что не заставляй его опасаться. У Шикамару не могло быть никакого личного интереса к делам Саске, у него было причин ни благоволить Учихе, ни просто пытаться предупредить его; он также не заботился о счастье босса, ведь в его словах не было призыва к искренней покорности. И все же он влезал в дело, которое не считал своим, но делал это с беспристрастностью врача, проводящего операцию, который обработает только нужный участок и не полезет из любопытства рассматривать другие внутренние органы. И в его сонных глазах была сосредоточенность, полуприкрытая тяжелыми веками. Так что Саске, вместо того, чтобы язвительно опровергнуть слова Нара, лишь фыркнул. На хвостатого даже злиться не хотелось — эффективность будет примерно как от крика на стенку, а вот как беспристрастный союзник он был бы очень кстати. Или по крайней мере как собеседник, который не желает тебе зла, не ревнует к племяннице и при этом не находится выше рангом, в отличие от Данзо. Единственным недостатком было то, что переизбыток ума не позволял Шикамару говорить внятно. Разговор с ним сейчас напоминал диалог с какой-то Пифией, накуренной провидицей, которая лепечет образы и загадки, но каким-то образом попадает в самую суть. Вот только из всех охранников Сакуры Саске был единственным, с кем Шикамару мог говорить на одном языке односложных предложений, не упоминая то, что казалось им обоим слишком очевидным. Поэтому, кивая на прощание и оставляя Нара без какой-либо реакции, Саске скрывал, что отложил слова заместителя кумитё у себя в голове, а тот вздохнул, глядя, как черный седан выезжает со двора. Проблемы еще не начались, но уже от одного их предчувствия Шикамару заранее заебался. Слова Шикамару были всего лишь эпилогом впечатлений, который остались у Саске после встречи с Данзо. Он ожидал увидеть на месте кумитё кого-то скользкого, подлого, такого явно неприятного, но встретил монстра похуже — человека, зло которого идет не от того, что душа его была мелочна, а наоборот — потому что Дьявол такие покупает втридорога. Данзо с виду обладал целым рядом достоинств: умом, проницательностью, в некоторой степени благородством, что роднило его с Ямато, но своим нутром Саске чувствовал человека темного, ядовитого, отравы, которую он давал вкушать другим, и та убивала медленно, но неотвратимо. У Данзо была мораль, но отсутствовала совесть, а без нее эта мораль превращалась в режим эгоцентричной диктатуры, где тиран был всегда прав. Эмпатия была для этого человека не средством познания, а средством манипулирования; он искал боль человека не чтобы облегчить его страдания, а чтобы сделать его зависимым, но не проявлял жестокости. Не потому что не мог, а просто не позволял себе этого, ограничивая себя нравственными оковами репутации и стойкости характера, как буддийские монахи ограничивают себя в мирских благах, чтобы укрепить свой дух. Но даже самая маленькая боль иногда живет в нас воспоминанием о ней и корректирует самые привычные действия. Так, ошпарившись о чайник, мы берем его в руки с еще большой опаской и даже неохотой — не важно, что на этот раз он холодный или мы точно уверены, что специальная ручка на нем не нагревается так, как корпус. Ожог нам остается в напоминание о нашей безрассудности, о том, что даже если опасности не видно, это не значит, что ее нет; напоминает нам быть аккуратными, и мы учимся на своих ошибках. Разговор с Данзо стал именно тем раскаленным железом для Саске, что полоснуло его по руке и заставило ее одернуть, шипя. Учиха заигрывался в свои чувства, опрометчиво ставил их на первое место в системе ценностей, и теперь настало время вернуться в реальность. Страшное дело, но первое, что ему пришло на ум с брошенным Шикамару «он все поймет» — были мысли о его симпатии к Сакуре и отчаянному желанию ее сберечь. В его понимании именно это и подразумевалось под «встать между ним и его племянницей» — для Нара такие вещи сложились в два счета в его голове, и надо было признать, что Саске давненько не встречал кого-то, кто мог бы столь резво обогнать его собственный быстрый ум. Впрочем, может, дело в поле, на котором они играли: Саске ведь не мастак в чувствах, даже в своих — особенно в своих. Это не значило, что он готов от них отказаться — он ведь еще не знал, что ему было от чего отказываться, и Саске был готов тянуть резину до последнего, притворяться дурачком как перед Данзо, так и перед Сакурой. Знай он ее менее хорошо, обязательно бы уповал на женское ожидание первого шага от мужчины; китаянки воспитывались в не менее консервативных традициях, нежели японки. Вот только Сакура не умела ждать, но умела манипулировать; сердце Саске было для нее что примитивный детский рассказ после сложного классического трёхтомника. Он не сомневался, что баланс не дастся ему хорошо, и знал только, что будет держаться до последнего — ради нее самой. Однако он знал ее недостаточно хорошо.*** П Р И М Е Ч А Н И Я
*Хаори — часть мужского повседневного или праздничного кимоно, прямой жакет, который надевают сверху на основное «платье», кимоно. *Курофуку (досл. яп. «черная одежда») — официанты и администраторы в хостесс-кабаре, заведениях, которые зачастую контролируются якудза. В зале они выполняют функции обслуживающего персонала, причем высокого класса, а за кулисами часто становятся менеджерами девушек. В их обязанности входит обеспечивать комфортный отдых гостей, работу хостесс и порядок в заведении, будь то принесение уничижительных извинений за чью-то ошибку или сопровождение неспособного заплатить гостя в офис якудза или на ближайшую мусорку с физическим внушением. *Васёку (досл.яп. «японские сладости») — традиционные сладости, которые подаются к зеленому чаю и компенсируют его горький вкус. Кстати, сами по себе они далеко не всегда сладкие, зато натуральные и, конечно, не из дешевых. * В «Крестном отце» есть знаменитая фраза: «Предложение, от которого невозможно отказаться», символизирующее двойственную природу мафии — иллюзию выбора и якобы легитимность теневых действий мафии. Сцена, о которой говорит Данзо, представляет из себя следующее. В начале первой части саги юрист клана Корлеоне ведет переговоры с телевизионным продюсером и уговаривает его взять на роль протеже их босса, Вито, на выгодном контракте, однако тот из принципа отказывает. И следующим утром обнаруживает у себя в окровавленной кровати голову своего любимого скакуна и людей Корлеоне под дверью — уже с куда менее выгодным контрактом, который и вынужден в итоге подписать. В этом и есть суть «предложения» мафии: формально ты действуешь добровольно, но психологически ты загнан в тупик. *Триады, которые раньше гремели на весь мир, действительно спускаются все глубже в подполье, боясь поимки и суда, который, как известно, в Китае очень суров. Так что связи рушатся, маленькие банды все чаще становятся более автономными, и никто из «шестерок» не знает даже, на какого босса они работают. Это сделано для того, чтобы имя главаря не светилось лишний раз. Конечно, это не значит, что триады слабеют или теряют мощь — наоборот, они по-прежнему сильны и имеют представителей во многих странах мира, но централизованного управления в них, в отличие от якудза, практически не осталось.