В своей банде в Токио Саске не завел друзей. Эта функция — открывать нараспашку бледную плоть груди вслед за рубашкой, показывая человеку иссыхающее кровавое сердце — сгорела в пламени вместе с семейным наследием и больше не была заложена в его голове, его характере; да и от сердца в груди остался только обсидиан на месте выгоревшей лавы. Так, по крайней мере, думал сам Саске, когда едва ли утруждал себя кивком, встречаясь взглядами с кем-то из знакомых помятых лиц в темных переулках. Он говорил себе — его ничто не объединяет с ублюдками, которым убивать и воровать — предел мечтаний, и его нахождение средь этих компаний, давно вышедших за рамки скромного школьного «неблагополучные» — временное явление. Но временное затянулось, край дороги оказался точкой на постоянно отдаляющимся горизонте, и Саске однажды открыл глаза и обнаружил себя посреди этого мусора вблизи трона помойного короля, а свои руки — по локоть в его вонючей свалке. Империя Сарутоби-кумитё, протянувшаяся по улицам специальных районов Токио, впечатляла; каждый желторотый полицейский выпускался с мечтой посадить главного столичного мафиози, а каждый новый глава уголовного отдела мечтал ему услужить. Но, по правде говоря, для Саске различия между кумитё и теми шестерками, что в офисе приносили ему новости, кофе (обязательно ледяной) и сигареты, состояло только в количестве используемого грубого мата. На этой вертикали между двумя точками для Саске существовало только два человека, мнение которых могло что-то поменять на весах приоритетов Учихи — его босс Ямато Тензо и собственный ближайший помощник Хозуки Суйгецу.
Тензо Ямато спас шкуру Саске после убийства брата, не дал ему сторчаться в Шанхае и сгнить в тюрьме, а потом пристроил на работу в Хакэн-каи. Этого хватало, чтобы смиренно склонять голову, подставляя вожаку шею в качестве уважения и доверия, и даже не чувствовать внутреннего протеста от этого действия. Они работали практически бок о бок, общались ближе и свободней, чем полагалось вакагасира и его солдату, но именно поэтому Саске предпочитал не перепоручать свои задания, зачастую рискованные и грязные, чтобы не разгребать ворох чужих ошибок и не давать рекам проливаемой крови растечься по желобкам чужих рук, питая жестокость всего мафиозного клана. У Учихи было свое влияние и репутация не только в Хакэн-каи, но и в Токио в целом, так что у него были и собственные банды людей в подчинении, которые, впрочем, не были привязаны к нему излишне сентиментальными отношениями и просто вальяжно себя чувствовали под крылышком у одного из опаснейших якудза. И потому удивительней было, что единственный, с кем Саске мог бы разделить свою ношу, был полной противоположностью самого Саске. Серьезно, никто не понимал, как при своем язвительном и непоседливом характере Суйгецу умудрялся уживаться с Учихой. Но при внутренней и внешней непохожести — платиновый блондин с устрашающими зубами против брюнета с обложки, которого не портили даже вечно насупленные брови — их объединяло нечто очень важное: они не нарушали личное пространство друг друга. Саске умел быть терпеливым, поэтому пока шум, исходящий от Суйгецу, не требовал его участия, ему было насрать, как тот себя ведет. Ведь фиглярство Суйгецу было своего рода защитой, и поглощенные раздражением от его развязности люди не видели главного — его целеустремленности, его кровожадной натуры и столь редко встречающейся среди якудза сообразительности. Суйгецу никогда не отворачивался, когда Саске расписывал чужой кровью асфальт подворотен, только с интересом следил за быстрыми движениями тренированных рук; знал людей, от общения с которыми у Саске завтрак просился наружу от отвращения; гнул свою линию, выжимая из жертвы своей навязчивости все соки — будь то деньги, энергия или слова; и в общем никогда не тупил, прекрасно зная, что от него требуется и зачем. Поэтому неудивительно, что за все три месяца, с тех пор, как Саске скинул ему лаконичное «Уехал по делам. Надолго», выезжая из Токио, Суйгецу не задал ни одного вопроса и едва ли потревожил Саске парой вопросов по работе.
Так было до вчерашней ночи, когда ранним утром Учиху разбудил звук сообщения, опередивший будильник на пару десятков минут. Внутри было два слова: «Сарутоби-кумитё мертв».
Стоит ли говорить, что Саске давненько так быстро не просыпался.
Солнце в тот день словно тоже было застигнуто врасплох тревожной новостью и испуганно затаилось, лишь воровато выглядывая из-за затянувших небосклон серых облаков; день был отдан на растерзание промозглого тумана, и меж бетонных джунглей звенел влажный воздух в ожидании межклановой бойни. Ведь убит — это не то что умер; это означало гребанную войну, которая выйдет за пределы прокуренных клубов и душных офисов якудза, захватит токийские улицы, будет пахнуть застарелым порохом из расчехленных по такому поводу огнестрелов и визжать мигалками беспомощной полиции. Якудза будут гоняться за убийцей, потом за боссом убийцы, его людьми и его семьей, оборонять обезглавленную, но продолжающую прытко бегать курицу Хакэн-каи от клювов других пернатых кланов, а потом на месте одной головы вырастут две, которые будут бодаться друг с другом за место на троне. В конце концов, король умер — да здравствует король: у них нравы средневековые по простоте и жестокости, словно за окном все еще смутный период Сэнгоку*, и ни одна царская смерть не проходит без междоусобицы непримиримых кланов и амбициозных князей, пусть даже бескровной, скрытой в шепотках за чужими спинами. И он, конечно, будет в эпицентре этого бардака, подумал Саске, мрачно закуривая во дворе и даже не пытаясь, как раньше, бросить мимолетный взгляд на окна Сакуры, которая уже вторые сутки отказывалась выходить из спальни. Но, с другой стороны, продолжал рассуждать Учиха, он теперь мог не выдумывать для Ямато причины вернуться в Токио. Смерть кумитё давала Тензо возможность занять его место, так что оставалось только ждать, когда босс сам вернет его, завершая бессмысленную ссылку. Но чего Саске точно не ожидал, так это того, что Ямато сам предварительно навострит лыжи в Нагоя. Аники даже не потрудился отзвониться, а просто отправил ему сообщение, не требовавшее обсуждения или ответа: «Выезжаю в Нагоя. Встречаемся в городе. Потом зайдем к Данзо. В Токио отправляемся вечером».
Без пятнадцати четыре Саске, замедлив ход машины, тащившейся по узкой улице вдоль унылых фасадов, наконец, наткнулся взглядом на вывеску небольшой раменной, название которой ему скинул Ямато. Впрочем, куда приметнее названия были двое неподвижных мужчин в костюмах, фланкировавших вход, как два античных куроса, у которых, правда, вместо архаичных улыбок и атлетических пропорций были угрюмые лица и нескладные широкие костюмы. Одного их вида было достаточно, чтобы отпугивать праздных посетителей от места, где в данный момент заседал их босс, и Саске уверенно зашел внутрь, едва удостоив кивком их приветственные поклоны.
И в самом деле — скромной забегаловке полагалось бы быть шумной и оживленной в ранние, почти обеденные часы, но она оставалась полупустой. Хозяева с подозрением и причудливой смесью страха и презрения посматривали из кухни на Ямато, что сидел в одиночестве за столиком у стены и с аппетитом уплетал тонкацу*; они пытались одновременно запомнить его лицо для будущего фоторобота и не смотреть слишком явно, и потому вздрогнули, когда Саске появился рядом, опускаясь на стул напротив своего босса.
— Учиха, — кивнул ему Ямато; едва разжевав кусок котлеты, он взялся за пригубленный уже стакан пива, но даже не поднял его со стола. Нервозность движений и отсутствие привычной улыбки выдавали то, что не могли скрыть бодрый тон и видимое наслаждение едой. — Рад видеть тебя. Выглядишь здорово и все такое. Суйгецу тебе писал? — выпалил он, не в силах размениваться на вежливости.
— «Кумитё мертв», — вполголоса процитировал Саске. Он чеканил слова, потому что до сих пор не верил в их правдивость, и говорил чужими фразами, чтобы самому свыкнуться с этой мыслью. Ямато наклонился вперед, переходя не на шепот — на шипение:
— Его убил наемник Бацудо. Прямо у его мажорских апартаментов. Положил охранников, свернул шею соседке-свидетельнице и вспорол Сарутоби пузо. Тихо, быстро, эффектно.
— Почему именно Бацудо? Почему именно наемник? — тоже шепотом спросил Саске, прищурившись.
— Потому что один еблан из охраны кумитё отлучился покурить, а тот его схватил, ткнул рожей в мусорку и напел послание от этих пидарасов. Никто из наших так не делает, никто не умеет, никто не пойдет против Хакэн-каи. Это, мать его, профессиональный киллер.
Саске цокнул языком и воспользовался моментом, чтобы вглядеться в лицо Ямато и понять, что тот чувствует на самом деле. Тензо был знаком с Сарутоби почти всю сознательную жизнь — вернее, ту значительную ее часть, что была посвящена криминалу. И в голосе босса сухие подробности убийства приобретали вид ярких индийских пряностей, придававший словам соленый вкус ярости и хорошо скрытый горький оттенок потери. Конечно, Ямато не скорбел и не жалел, но у него и не было времени на малейшее промедление в угоду сентиментальности — насущные вопросы будущего давили и душили, и среди них глотнуть свежего воздуха и выдохнуть полной грудью было не легче, чем в токийском метро в час пик.
Кстати, о Токио.
— А ты почему здесь? — прищурился Учиха.
— Потому что мне нужен мой ближайший помощник, — с долей высокой патетики ответил Ямато.
— Для этого было достаточно вызвать меня в Токио, — возразил Саске. — Сейчас не лучшее время, чтобы уезжать.
Ямато фыркнул, как будто пристыдил глупого малолетку, и вернул себе деловитый вид.
— Учиха, Айти — наш ближайший из равных по силе союзников. Я хотел сказать Данзо новости лично и показать, насколько серьезны мои намерения, чтобы он поддержал меня у оябуна и перед другими. И заодно предупредить, чтобы не ждал тебя обратно, — завершил он со смешком, но этот сам собой разумеющийся финал, к которому Ямато подвел свои планы, вдруг прогремел для Саске незаконченной остросюжетной интригой, требующей продолжения. Не так он планировал возвращаться в Токио, не так заводить разговор с боссом о том, что ему важно, но одной из лучших черт Саске было умение не колебаться в своих движениях, даже если обстоятельства призывают остановиться. И потому он выпалил — и короткая фраза слетела с его губ не трепетной птицей, получившей долгожданную свободу, а камнем, оставляющим круги на воде и без того бурной реки.
— Я хочу забрать с собой Сакуру.
Ямато в удивлении распахнул глаза, встречаясь с прямым взглядом грозно наклоненной головы — слова Саске, казалось, говорились не пропущенным через фильтры горла воздух, а выталкивались наружу его волей. Учиха не спрашивал разрешения у Ямато, не уточнял, хочет ли того сама Сакура; впрочем, это последнее, что волновало Ямато в данном вопросе. Как якудза, он не считался ни с чьими желаниями, кроме своих. Наоборот, он больше бы понял, если бы Саске увёз ее силой, но это было не в характере Саске — и для его босса было скорее недостатком то, как за пределами нелегального бизнеса Учиха старался оградиться от жестокости и жить спокойно, не подвергая себя ни риску, ни эмоциям. Его не устраивало, что у Саске оставалась мягкая сторона характера и не зажившие раны из прошлого. Саске был зациклен на прошлом, и гнетущее одиночество, которым он себя словно наказывал, по-отечески беспокоили Ямато; лучше бы Саске зациклился на будущем, на своей работе или хотя бы на какой-нибудь женщине. Тихая гавань дома успокоила бы его и вытянула всю эту пустую романтическую браваду; ему бы покорную, радующую глаз и тело жену, но лакомый кусочек отхватила Харуно — мутная сука из ниоткуда. У Ямато не было сомнений, что она вскружила голову незнакомому с женским коварством Саске и теперь манипулирует им в своих интересах. Потому что Учиха — не тот человек, что через три месяца знакомства с девушкой будет ставить ультиматумы якудза выше рангом ради нее, подставляя под удар и себя, и Ямато.
Тем не менее, фырканье свое он подавил, и постарался уточнить как можно более небрежно:
— Как, по-твоему, на это отреагирует Данзо?
Саске, наоборот, скривился:
— Без восторга.
— Тогда как ты себе это представляешь?
— Я не говорю сейчас. С Данзо у них отношения не складываются, и когда они окончательно остынут друг к другу, я ее заберу. Он не будет возражать.
Ямато покачал головой и прочистил горло.
— Будет обидно просрать союз из-за девчонки, Учиха.
— Она для него не значит настолько много.
— Но много значит для тебя.
Саске нахмурился, улавливая угрожающие нотки в нарочито спокойном тоне Ямато. Начальник даже откинулся на спинку клеенчатого дивана, рассматривая его, и эта бесцеремонность, типичная для Ямато, сейчас веяла непонятной для Саске агрессией, и потому отбивала желание что-либо даже объяснять — а уж оправдываться и вовсе было против принципов Учихи.
— Да, — только и признал он; его голос зазвенел вызовом. — Что-то не так?
Ямато усмехнулся. Не то чтобы он считал Саске неопытным мальчишкой, но эмоциональным отношениям с девушками ему еще стоило поучиться. Учиха-младший, по его мнению, оставался слишком наивным — он большую часть жизни был солдатом, и идеализирование женщин еще не успело выветриться из его головы жестокой правдой об их истинной натуре. Ямато же знал, что этим существам нельзя было давать спуску, иначе возомнят о себе черти что, начнут командовать и диктовать как жить — с кем дружить, куда ходить, как одеваться, чем заниматься. Да, пожалуй, единственным достоинством Харуно было то, что она не будет испуганно верещать, называя Саске убийцей и тем самым угнетать его, убеждая отказаться от его кровавого ремесла и взывать к его совести: словом, его нервы будут в порядке. В свое время Ямато здорово натерпелся скандалов на эту тему от своих женщин. Но, может, поэтому он считал идеалом ту, что не будет задавать вопросов, а будет любить, ценить, будни украшать и после работы развлекать, а не требовать внимания и ответов. Идеала Ямато за всю жизнь так и не нашел и в долговечность чужих союзов не верил. И девчонка не стоила того — ни союза с Данзо из-за нее, ни доверия Саске к нему.
— Все отлично, — наконец улыбнулся Ямато. — Хочешь Сакуру, будет Сакура. Найдем, на что ее выменять. Пошли?
И оба поднялись из-за стола, оставив на столе пару купюр и недоеденное блюдо.
Аромат превосходного сорта зеленого чая, что предложил им Данзо, после выпитого в раменной дешевого пива раскрывался скорее нотками протухшего сена, удваивая горькость солода, так что Ямато деликатно опустил глиняную чашку с почтенными каннелюрами на подставку и решил больше к нему не возвращаться. Они расположились за столом переговоров и обменивались паузами нетерпеливого ожидания момента, когда лишние люди закроют за собой дверь офиса кумитё, оставив их вчетвером — Данзо во главе стола, Шикамару по его левую руку и Ямато с Саске — по правую, со своими интригующими новостями и любезно преподнесенными им напитками. Впрочем, вовсе не от чая на самом деле хотелось поморщиться Ямато, а от нарочито главенствующего места Шимуры, смотрящего на него с нотками превосходства и задиравшего голову так, что крестообразный шрам на подбородке казался еще крупнее и уродливее. Они были между собой скорее соперниками, чем приятелями, и лишь иногда товарищами, и разрешение говорить с ним наравне и неформально Данзо компенсировал маленькими высокомерными жестами. Но сегодня Ямато рассчитывал эту спесь с него посбивать захвалицки и не церемонясь, как сосульки с крыш, и с нарочитой тщательностью точил для этого молоток.
— Я не знаю, дошли ли до тебя новости… — начал он, внимательно следя за реакцией кумитё, и судя по искреннему интересу и воодушевленному любопытству, Данзо даже не предполагал, какие новости его ждали. — Но, в любом случае, я хотел подтвердить тебе лично.
Саске прикусил щеку изнутри, чтобы сдержать ухмылку от тона Ямато. Вежливость не была ему к лицу: даже в длинных сложных конструкциях официозной речи слышались рычащие нотки матершинника. Это лицемерие уже давно не удивляло Саске, но каждый раз бросалось ему в глаза, как безвкусный китч.
— Надеюсь, новости хорошие?
— Нет, — честно ответил Ямато и вздохнул поглубже. — Сарутоби-кумитё был убит.
Вся расслабленность мигом слетела с лица Данзо; кружка, которую он подносил ко рту, опустилась обратно на стол в обессилевшей руке. На некоторое время воцарилась тишина. Смерть была, разумеется, обычным спутником их ежедневных жизней, но порой, когда ее безжалостный выбор падал на кого-то, кто был близок и знаком, привычное било под дых. А когда она забирала того, кто казался недосягаемым — било и вовсе как в первый раз, неожиданно и тревожно, потому что заставляло вспоминать, что кресло на вершине не обеспечит неприкосновенности, сколько бы готовых подставить спину телохранителей тебя не окружило, и кто-то из них мог быть следующим. Всегда найдется проклятая крыса, что прошмыгнет между начищенных ботинок, или слон, что сотрет преграду с пути, словно карточный домик; а кровожадные враги будут всегда. Особенно, в их бизнесе.
Ямато продолжил, не дожидаясь вопроса:
— Это сделали Бацудо. Возможно, ты знаешь, что в последнее время в Токио они доставляют кучу проблем.
— Убийство кумитё — это не «куча проблем», — напряженно проговорил Данзо, все еще под впечатлением от новости, и Ямато согласно кивнул. — Вы уверены в их причастности?
— Заказ выполнял наемник, не их человек, — начал Ямато, и во время повтора истории Саске вдруг впервые почувствовал дежа-вю, словно детали этой истории вставали у него перед глазами в действующих лицах. Плечистый, «сильный как бык» наглый соперник, для которого ближний бой являлся коронным, наёмник Бацудо, нанятый для сложного убийства… В голове вертелось, как навязчивым неоном вывески за окном пытавшегося заснуть человека: Забуза. Забуза. Забуза. Первый звоночек их будущих трудностей, первый соперник, которого Саске бил не только за себя, но и за Сакуру, и которому умудрился едва ли не проиграть; мудак, который по всем перечисленным причинам вызывал у него личное отвращение и о котором Саске давно перестал думать, считая, что его выдворили из Японии, предпочтительно — в пластиковых мешках по частям. Саске взглянул на Шикамару, пытаясь прочитать ту же мысль в глазах того, кого мог называть союзником, но тот поспешно отвернулся. Это заставило нахмуриться. Язык щекотали просившиеся наружу вопросы, заставляя беспокойно сглатывать: они ведь сказали, что поймали Забузу, что передали его оябуну, и Саске даже не думал тогда, что Данзо может врать. Но теперь его гранитная уверенность казалась дрожащим на ветру сомнений хрусталем, глядя на кумитё, что смотрел в свою чашку немигающим взором:
— Убийцу поймали?
— Нет. Он обошел все камеры, мы только фигуру видели. Запоминающаяся мощь и ни единого гребанного кусочка морды, — прорычал Ямато. — Но мы найдем его и замочим вместе с остальными уёбками. Бацудо в основном промышляли наркоторговлей, а у нас этим заправляют мусульманские диаспоры*, с которыми у нас договоры, и они слишком поздно затрубили тревогу и попросили у нас помощи. Но теперь, когда опиумные крысы вышли из помоек и начали распространять заразу, мы готовы выкинуть их из Токио раз и навсегда.
— У бедных торчков больше не будет дешевой дозы, — невпопад усмехнулся Данзо, все еще потерянный наполовину в собственных мыслях, но Саске был почти уверен — вектор их мыслей совпадает, имя Забузы, если Данзо помнил его, боем часов должен звучать в его голове, и именно раскручивающиеся шестеренки идей в голове кумитё заставляют его смотреть перед собой пустым взглядом и прятать за растерянностью мощный мыслительный процесс.
— Они всегда найдут, где достать. Не будем повторять ошибки прошлого — может, с новыми дельцами я уже договорюсь.
— «Ты договоришься», — многозначительно протянул Данзо и хмыкнул, словно проснувшись ото сна. — Разумеется, я знал, что ты будешь первой и самой сильной кандидатурой на его пост. Уже говорил с оябуном?
— Да. В конце концов, я был правой рукой Сарутоби-кумитё и как никто другой знаю происходящее в нашей группировке в Токио.
— Но ты позволил его убить, — продолжил Данзо, и Саске уловил в его голосе враждебность: возможно, даже ревность, ведь токийский кумитё держит больше влияния и денег, чем заседающий в провинциальной Айти.
Ямато на провокацию не поддался.
— И я смою это недоразумение кровью его убийц, — ровно произнес он.
Данзо улыбнулся, мотнув головой.
— Меньшего и не будут ждать от нового главаря Токио, — заметил он, стараясь расплавить остатки стали из своего голоса, но теплоты ему для этого явно не хватало. — Хоть с тяжестью на сердце, но я готов поздравить тебя с новым — почти определенным — назначением. Ты прав, никто не может вести дела Сарутоби так же хорошо, как ты, и никто не служил ему столь же верно, как ты, — договорив, Данзо усмехнулся с грустью — вероятно, задумавшись о каких-то своих проблемах и, как показалось Саске, едва сдержав многозначительный взгляд в его сторону. — У меня есть отличное коллекционное саке — разделишь со мной?
— Не стоит, — отмахнулся Ямато. — Сейчас еще не время отмечать, да и повода для радости нет, пока мы не одержим победу. К тому же, нам с Учихой предстоит долгий путь домой.
— Учиха тоже уезжает?
— Да, именно об этом я тебе также хотел сказать лично. Он мне нужен сейчас там, в качестве моей правой руки. Банда большая, волнений много, и их только поимка виноватого сможет успокоить. А с этим лучше Учихи не справится никто.
Данзо все же скосил темные глаза на Саске, стараясь прочитать на его лице реакцию на новое задание, на отъезд, но лицо брюнета не выражало ничего — вежливая холодность, как белая стена, на которой любое изображение будет не более чем проекцией собственной фантазии.
— И он, кажется, увлекся твоей племянницей, — невзначай продолжил Ямато, и Данзо вздрогнул.
— Сакурой?
— А что, ты не замечал? Они не сказали?
— Нет, — протянул Данзо. — Я догадывался, но мне никто ничего не говорил.
Он снова перевел взгляд на Саске, но теперь — не таясь, внимательно, словно впервые приглядываясь к нему. Молчавший доселе Учиха все еще носил маску равнодушного исполнителя безжалостных приказов и даже не дрогнул ни единой мышцей лица, когда разговор коснулся его, но маска отслоилась, а под ней остывали ожоги слов, последствия данзовых решений, зажившие неровными, уродливыми краями и перекроившими верность Саске. Он ведь предупреждал, что его лояльность — это выбор, а не обязанность, и его взгляд блестящих глаз говорил — он свой выбор сделал, с гибкостью черного аспида ввернувшись в новые обстоятельства, едва представилась возможность улизнуть от чужого гнева, как и полагается подлому преступнику.
Ямато тоже обернулся к Саске, спрашивая не словами, но гримасой на лице, какого хрена тот не предупредил, с какой стороны стоит подходить к деликатному вопросу, но Саске смотрел только на Данзо, понимая, что дело, формально введенное людьми равного положения, все равно должно решаться между ними. В медленно произнесенной фразе кумитё было предостережение — настоящее, не те несбалансированные, не доведенные до конца попытки поставить Ямато на место из досады, но серьезные тревожные сигналы для того, кто пытается забрать у него его собственность. Саске же лишь приподнял уголки тонких губ в крайне спокойном выражении:
— Мне казалось, что мелочи ее повседневной жизни не особо вас волнуют.
И выпущенный из язвительного языка яд был безвреден, но больно жег.
— Это не мелочь, если ты, как мне сейчас показалось, предъявляешь на нее свои права.
— Можно сказать и так, — процедил Саске сквозь зубы: формулировка претила ему. — Я подумал, что для нее будет лучше отправиться в Токио со мной.
— Я не помню, чтобы я разрешал тебе думать о том, что будет для нее лучше, — фыркнул Данзо, делая ударение на каждом лишенном человечности слове.
— Сакура — не ваша пленница, — не выдержал Саске, и твердость его ровного тона была сравнима с грозным рыком льва. Взгляд Учихи был таким пронизывающим и свирепым, словно он закручивал тугие ржавые гайки в Данзо, прибивая его перед собой, и в каждой гайке — обвинительный лист: убийство Канкуро и бездействие по отношению к остаткам Сяо, охотившимися за Сакурой; разговоры, что велись в этом же самом кабинете, в которых Сакура была мячиком в игре «съедобно-несъедобно», и выбор, который Данзо заставлял делать их обоих. Но ответный взгляд Данзо не был замутнен совестью или сожалениями. В этих черных болотах тонули не мячики, а люди, порядочность и эмпатия, оставляя на поверхности слепую жажду наживы, заставляющую говорить, как нечто само собой разумеющееся:
— Но она крупно задолжала мне.
На весах долга и процентов якудза оценивали хрупкие кости жертв и тяжелые души проигравших; относительные величины на чашах этих весов были сильно смещены и несправедливо искажены, и прибыль вычислялась в пользу сильнейших. Для них, потомственных рэкетиров, полулегальных финансистов, не было иного мерила мира, кроме отношений естественного отбора на рынке человеческого товара, так что Саске чувствовал злость, конечно, но не удивление.
— Вы уверены, что сумеете вернуть этот долг, не навредив себе? — поинтересовался Учиха.
— Я могу попытаться, — хохотнул Данзо, словно предлагал вызов: «а ты останови меня». Саске останавливал себя, но только чтобы не поддаться этому заманчивому призыву. — Могу найти новую управу. А если придется избавиться — преподам урок остальным. В любом случае, каждый получает то, что заслужил. В моем случае это хотя бы моральное удовлетворение.
Данзо ухмыльнулся в лицо Саске, у которого кровь прилила к лицу, раздув на шее венку, по которой текла чистая, багровая ярость.
— Но ты бы не отказался иметь вашего человека в Токио? — влез Ямато, и очень вовремя — Данзо напрашивался на кулак, а Саске был более чем готов организовать политический бандитский скандал. — Да и кто знает. Учиха не подарок, она наверняка сама скоро прибежит к тебе обратно.
Данзо фыркнул, всем видом говоря, что обратной дороги ей не будет.
— Серьезно. Я в этом вопросе на твоей стороне, — продолжил Ямато, наклонившись к Данзо, и Саске едва подавил возмущенное ругательство. — Начнешь потакать бабским капризам — возьмут в оборот, потеряешь авторитет. Так что ты правильно делаешь, что спуску ей не даешь. Но ты подумай. Если она влюбилась — сама попросится следом за нами. Сделает ради этого что угодно. Не знаю, что она тебе задолжала, но выжмешь из нее благодарность — и отправишь к Учихе. Будет как шелковая. А он тебе еще спасибо скажет, — хмыкнул Ямато в завершение.
Вот только Сакура не поддается логическим объяснениям, хотел бы сказать Данзо, она непредсказуемая и ее мотивы вскрытию не поддаются — но возражать не стал, как и соглашаться. Единственное, на что годился этот план — скормить Учихе, чтобы потянуть время, и именно поэтому он протянул без энтузиазма:
— Посмотрим, как она отреагирует на отъезд Учихи в принципе. — И тут же ввернул, словно невзначай: — Вам все равно только взбесившихся Драконов на хвосте и не хватало.
— О чем ты? — спросил Ямато, и Саске заскрипел зубами, понимая, куда клонит Шимура.
— О причине, по которой Учиха был здесь так занят, что не связывался с тобой. Сакура под прицелом гонконгцев, своих прошлых опекунов. Она убила их наследника, или они так говорят, по крайней мере.
— И ты защищаешь ее? — спросил Ямато. «Сдал бы», — подумал он про себя; Саске прочитал эту фразу по нему, как если эта фраза была написана у него на лбу.
— Она инсайдер триады.
— Такой уж ценный? — хмыкнул Ямато скептически, и хотел добавить что-то приятное про благородство Данзо, чтобы умаслить его настроение, но остановил себя от откровенной лести: такого качества за Данзо не водилось, и это знал даже он сам. — Почему я ничего не слышал об этой истории?
— Мы устраняли неприятности до того, как они причиняли бы реальные проблемы, — ответил Данзо, и Саске фыркнул едва ли не вслух: это «мы» на самом деле носило его имя. По большей части Данзо сидел в стороне и смотрел, как они все постепенно калечат Сакуру, угнетая ее страхом, и вмешивался, только если существовал риск для ее жизни. Мысли Саске снова вернулись к Забузе — он тоже так и не стал реальной проблемой, и Данзо обещал с ним разобраться; но теперь, вспоминая, как лениво он устраняет прочие проблемы, Саске уже не был так уверен. Теория была безумной, ужасающей — и больше всего ужасало то, какой стройной и логичной она казалась. Мог ли Забуза остаться на свободе, вернуться к Бацудо и вместо него убить Сарутоби? Холодок пробежал вдоль позвоночника Саске: мог. И Данзо, сидящий в кресле так напряженно, как будто под его сидением были раскаленные угли, но ему ни в коем случае нельзя этого выдать, лишь укреплял его подозрения. Конечно, из-за постоянной озлобленности на этого старика Саске потерял грань между здравым смыслом и паранойей, но разве самые безумные теории не оказываются в итоге самыми точными? Разве не их очевидная простота и слаженность цепочки событий, что кажется придуманной нарочно каким-то божеством или демоном, пугают больше всего? Саске страшно хотелось прощупать почву, но он не мог еще сильнее портить хлипкое равновесие между двумя бандитами.
— Но ведь ты и отвечал за ее сохранность? — спросил Ямато у Саске, обернувшись к нему, и тот спустя паузу кивнул, еле оторвавшись от собственных мыслей. Тогда Тензо развернулся обратно к Данзо и довольно произнес: — Значит, если Учиха решил взять ее с собой, то для нас она не представляет опасности. К тому же, подумай о моих словах насчет твоего человека в Токио.
— В момент борьбы за власть вам только ее и не хватало, — пробурчал Данзо последний аргумент.
— Вот поэтому я и предлагаю — поговори с ней. Расположи к себе, пообещай отпустить, потяни время, а мы пока разгребем сорняки и почистим территорию.
Всем своим тоном Ямато намекал, что разговор закончен, и Данзо пожал плечами, поднимаясь так быстро, словно и правда не мог усидеть на месте. Решение, дипломатическое для обоих сторон, заставило Саске сжимать кулаки от бессилия — самого его ненавистного чувства. В груди было пусто и темно от подозрений, на которые он не успел пролить свет и теперь уж вряд ли сможет; а еще очень гадко, как будто он подвел Сакуру, предал обещание, данное ей. Война за ее свободу и их отношения еще была впереди, она не была закончена, но первую битву Саске уже перетерпел в окопе, отвлекшись, переложив ответственность на Ямато. Учиха едва заставил себя склонить голову на прощание, пока руководители обменивались легкими поклонами, заменяющими не принятые в Японии рукопожатия. В его голове песок утекал сквозь желобок песочных часов, а злые подозрения просились наружу, как единственная деталь, за которую он еще мог ухватиться, отсрочив своей провал.
Ямато молчал, когда они оказались за дверью офиса — выволочка Саске явно готовилась в машине, но тот не сдержался и выпалил, едва спустившись на три ступеньки вниз по лестничному пролету:
— Это ведь был Забуза?
Ямато обернулся к нему:
— Кто?
— Наемник Бацудо. Забуза. Он был здесь, в Нагоя, его поймали. — Ямато молчал, таращась на Саске, и тот продолжил, чувствуя себя так, как будто рассказывает полнейшую небылицу. — Его поймали, допросили и отвезли к оябуну. Ублюдок готов был делиться абсолютно любой информацией.
— Что он здесь делал?
— Пытался меня убить.
Саске хотел было набрать в грудь воздуха для следующей фразы, но не успел — Ямато вдруг схватил его за воротник и толкнул к стене, взбешенный.
— Какого. Хуя? — процедил он, и, откровенно говоря, Саске хотелось спросить то же самое.
— Я обезвредил его, но не поймал. Данзо отвечал за охоту за ним. Он сказал…
— Какого хуя я не знаю, что тебя пытались убить?! Бацудо?! — взревел Ямато, встряхивая его, насколько позволяли силы. Саске даже не потрудился кивнуть; взвинченному с полоборота Ямато слова были пустыми наборами звуков, а по-настоящему слышал он только собственный гнев. Саске и сам понимал сейчас, что должен был позаботиться об информировании своего начальника сам, но «сейчас» — это когда Данзо больше не вызывал доверия, а Саске больше не позволял спускать на себя собак, предназначавшихся кумитё.
— Данзо знал об этом и обещал решить все вопросы. — Саске буквально подкидывал дрова в этот пылающий костер и не беспокоился, что вместе с домом его врага яростное, сильное пламя может спалить всю деревню.
— И ты знаешь, кто это был? Этот твой убийца? Ты думаешь, он же убил Сарутоби? — затараторил Ямато, жадно вглядываясь в лицо Саске.
— Если только Данзо соврал и не поймал его, как обещал мне.
С лестницы сверху раздалось деликатное покашливание.
— Возможно, произошла ошибка, — заговорил Шикамару — и Саске впервые слышал его голос настолько беспокойным. — Кумитё по просьбе оябуна не разглашал некоторую информацию, что при передаче была осечка…
Но закончить ему не удалось — сорвавшись с места, перепрыгивая ступеньки, Ямато оттолкнул с пути Шикамару и ворвался обратно в офис Данзо. Учиха успел выругаться, отталкиваясь от стены и бросаясь вслед за ним: Ямато, кажется, мог сейчас избавить Хакэн-каи от еще одного кумитё.
— Сукин сын! — Данзо едва успел обернуться, как ворот его кимоно оказался зажат в крепких кулаках Ямато, а сам он — оттеснен к собственному столу. Саске замер посреди кабинета; за его спиной остановился и Шикамару, не решившийся влезать в начинавшуюся драку. — Ты знал!
Данзо, на лице которого читался шок, попытался вывернуться, но Ямато лишь тряхнул его; в порыве схватиться за устойчивую поверхность Данзо скинул со стола настольную лампу.
— Конкуренты пытались убить моего ближайшего человека, а ты держишь свой поганый рот на замке! — продолжал орать Ямато. — Эти злоебучие тараканы наняли какого-то хуесоса пришить моего лучшего бойца, и ты делаешь вид, что ничего не произошло! Учиха, как звали того наемника?
— Забуза, — подсказал Саске, сложив руки на груди и заметно расслабляясь. Эффект диверсии превзошел его лучшие ожидания, и ему стоило трудов не расплыться в улыбке, как объевшемуся сметаны коту.
— Забуза, блять, — протянул Ямато. — Знакомое имя? Я спрашиваю, знакомое?!
— Знакомое, знакомое, отпусти меня! — Данзо все же оторвал руки Ямато от себя и отошел в сторону. — Держи себя в руках, Ямато, ты еще не кумитё, чтобы борзеть.
— Я тебе покажу, кто из нас борзеет, псина вонючая! — Ямато рычал, рука его потянулась к скрытой кобуре на поясе, и Саске рванул вперед, чтобы перехватить его руки и оттащить назад. — Я тебе покажу, сука, кто убил Сарутоби! Я тебе рожу разорву, подонок! Отпусти меня, блять, ты страх потерял?! — последнее предназначалось Саске, и тот с неохотой повиновался, продолжая, впрочем, придерживать начальника за руку.
— Вы не поймали его. — Стараясь держать голос ровным, Саске тем не менее не спрашивал — утверждал.
— Мы почти поймали его, — ответил Данзо. Для него оправдываться значило также переступить через себя, и он кривился, едва глядя на Саске. — Он улизнул из засады.
Ямато взбрыкнулся, но продолжал прислушиваться к разговору, и Саске выпустил его локоть, чувствуя, что и сам начинает мелко дрожать от закипающей злости. Слышать правду оказалось гораздо более мерзко, чем подозревать. Конечно, он и раньше знал, что Данзо ставил собственную гордость и свои амбиции сомнительного толка выше человеческих жизней, но ложь была если не враждебным вредительством, то плевком в лицо.
— Оябун знает? — Саске прекрасно понимал, что у него не было полномочий задавать вопросы о том, что происходит среди управленцев клана, и это, должно быть, было причиной, по которой Данзо промолчал, лишь вскинув изуродованный подбородок.
— У вас в руках была информация о том, что наши конкуренты пытаются сместить наш клан в Токио, но вы промолчали, — подытожил Саске, сам не веря в собственные слова. — Ради чего? Чтобы держать Сакуру в страхе у себя? Соврали мне, что поймали его, пока этот ублюдок мог быть где угодно, оказаться за любым поворотом, угрожая Сакуре? Угрожая мне?!
— Он не был столь опасен, — фыркнул Данзо. — Ты справился с ним.
— Я могу справиться со многими, — отрезал Саске и улыбнулся совсем не доброй улыбкой. Его тон был спокойным, как затишье перед бурей. — Но я его не поймал. Вы его не поймали. Вы не справились с ним.
— Если это было важно, почему ты не доложил своему начальнику сам? — Данзо ввернул аргумент, против которого у Саске не находилось отпора, но на выручку пришел Ямато.
— Потому что ты был его руководителем, тупорылая ты башка. Ты отправил его на это секретное задание для своей племянницы, считая ее за пуп земли, перевернул все кланы вверх дном!
— Не я один. Твой Учиха и сам ценит ее достаточно высоко. А Забуза — старый знакомый Сакуры, кстати, так что не думаю, что я один…
— Она узнала его, когда он готовился к покушению, — рявкнул Саске, делая шаг вперед, и теперь уже Ямато шикнул на него, сбивая воинственный настрой до ненасильственных пределов. — Сказала, как справиться с ним. Но она не имеет никакого отношения к этой истории или Бацудо.
— Ты явно обеспокоен ею больше, чем смертью своего кумитё, — выплюнул Данзо.
— А чем обеспокоен ты, Данзо? — осклабился Ямато. — Запомни, если этот Забуза имеет хоть какое-то отношение к смерти Сарутоби… — палец Ямато вытянулся угрожающе в сторону Данзо. — То тебе за его смерть и отвечать. И на твоем месте я бы приценивался к протезам для пальцев и молился, чтобы оябун вместо этого не выпотрошил тебе кишки.
Данзо шумно выдохнул: ему явно было что еще сказать наглецам, пытавшимся наводить порядок на его территории и диктовать, как вести свои дела, но они загнали его в угол. Он прекрасно понимал, что последствия его халатности могли серьезно сказаться на его деятельности; да и смерти Сарутоби Данзо никогда не желал, и то, что он был косвенно к ней причастен, заставляло полуживую совесть жадно вгрызаться зубами в его душу.
— Мы упустили отличную возможность узнать побольше о наших врагах из-за тебя, — продолжал Ямато. — Ты так сильно боялся в чем-то не преуспеть, что обосрался полностью. И если кто-то из нас двоих и сделал достаточно для смерти Сарутоби, то точно не я.
Саске, у которого все еще звенело в ушах от чужих криков, не отрывал взгляда от Данзо, который все больше мрачнел, корчился от молчаливой злости и сжимался, как будто был тлеющей бумагой, а слова Ямато — огнем, что превращал его в хрупкий пепел. Это было упоительным зрелищем для Учихи, и он запоминал каждое свидетельство унижения и беспомощности Данзо, упиваясь ударами жестокой справедливости — редкой гостьи в жизни Саске или, тем более, Сакуры.
— Ты знаешь, что я никого не предавал, — негромко прорычал Данзо. — Я думал, Забуза достаточно умен, чтобы не переходить дорогу еще раз тем, кто способен убрать его.
— У предательства есть много форм, — ответил Ямато, и высокомерие его тона заставило лицо Данзо перекоситься, а его самого — сделать порывистый шаг навстречу.
— Слова профессионала? — широко ухмыльнулся он, и казалось, что яд сочился из острия уголка его губ. Саске явно видел, как Ямато вздрогнул — да что там, его почти тряхнуло, когда он с размаха ударил кулаком в живот Данзо и тот захрипел, оседая рядом со своим столом.
— Ты труп. — Ямато хрипел тоже, наклоняясь ниже, к уху кумитё. — Мы с Учихой можем сделать так, чтобы ты оказался на дне Токийского залива, закатанный в бетон, причем с причала в воду я тебя столкну лично. — Он снова сжал воротник серого кимоно. — Я вступлюсь за тебя перед оябуном, потому что Сарутоби бы не хотел тебе такого конца, но считай, что ты у меня в огромном долгу, аники.
С этими словами Ямато наконец отступил, собираясь выйти из офиса, но Саске не последовал за ним — деловито засунув руки в карманы, он сделал шаг к Данзо и встретился своими, похожими на гладь чёрного омута, глазами с его, шальными от пережитого унижения. Учиха выдержал паузу; он говорил без слов, что должен был убить Данзо еще там, во время казни Канкуро, когда его пистолет упирался в обрюзглую загорелую шею. Маленький кусочек его рассудка — та часть, что отвечала за бесконтрольную тягу к жестокости — жалела, что это не его кулак заставил кумитё тихо свистеть сквозь зубы от боли, и подначивала добавить, но у Саске было кое-что получше. Его приговор был высказан тоном, не подразумевающим возражений, и оно же стало последним наказанием лично от него — работающим куда лучше, чем все его рукопашные приемы.
— Сакура уезжает со мной. Сегодня.
Никакого будущего времени, никакого предположения; только процесс, который вершается вопреки желаниям Данзо. И у того даже дыхание сперлось, застряв в очередном хрипе, глаза остановились на Учихе; он дернулся, намереваясь встать и напомнить Саске его место, но ответный чёрный взгляд приковал к полу гвоздями злобы на его, Данзо, ошибки.
Это было полное поражение.
Даже не улыбнувшись на прощание, Саске развернулся и направился к выходу. Его последний долгий взгляд был послан Шикамару — он обещал перемирие в будущем, но не сейчас.
Но когда машина отъехала от офиса на приличное расстояние, Ямато расхохотался громогласно и весело, как ребенок. Салон едва ли не затрясся от грома его радости.
— Блять! Вот это был пиздец! — ругался Тензо, краснея на этот раз от несдерживаемого, пусть и злого, удовольствия. — Этот маразматик сам себя по стенке размазал! — Он даже пару раз ударил кулаком по рулю, зажмуриваясь. — Ох, Саске, ты так вовремя его поймал на этом косяке с наемником. Он такой тупой, я не могу. — Едва ли не задыхаясь, Ямато уже стирал слезы со своих темных глаз, а Саске думал, куда подевалась вся печаль по почившиму Сарутоби, а также обдумывал врезавшуюся ему в память фразу про предательство.
— Я думал, вы друзья, — только и ответил Саске, перекатывая меж пальцев телефон — он как раз планировал созвониться с Сакурой.
— Какие уж тут друзья, — вздохнул Ямато, впрочем, все еще улыбаясь и посмеиваясь остатками хорошего настроя. — Теперь мы — два бюрократа, которые сражаются за деньги оябуна. На всех собраниях он будет вставать на мою сторону, а я — на его. Со временем, наверное, мы и забудем, почему стоим друг за друга горой, и начнем думать, что просто всегда были отличными друзьями. — Цинизм в его голосе был полностью оправдан, но отчего-то Саске больше не был с ним согласен. Раньше обязательно бы сказал, что дружбу не следовало бы и заводить, что связи — это иллюзия, но чуть меньше чем за полгода в Нагоя он впустил в свою жизнь заново обретенного лучшего друга и девушку, которая перетянула его сердце алой лентой любви и заставляла бедный орган сжиматься от чувств и расширяться от них же; заставляла его самого двигаться и дышать. Опустив взгляд, Саске разблокировал экран, где высвечивалось в записной книжке имя Сакуры: ему все еще не верилось, что они уезжают от Данзо вместе, и поверить он сможет, только когда увидит Сакуру в своей квартире.
От этой мысли стало так сладко, что почти приторно.
— Но ты видел его рожу на словах, что ты заберешь Сакуру? — фыркнул Ямато, продолжая тему и явно пытаясь вовлечь Саске себе в собеседники. Кажется, мысль, что они отобрали у Данзо кое-что ценное, радовала его больше, чем огорчала перспектива перевезти неблагонадежную во всех отношениях Сакуру в Токио. — Слушай, он точно не пытался к ней подкатывать?
Саске едва не затошнило от этой мысли.
— К счастью, нет, — выпалил он и выдохнул. — Но нам нужно убираться из города, прежде чем он решит подкатить к нам.
— Кишка тонка, — хохотнул Ямато, но, кажется, словам его внял. — Сакура сейчас в коттедже?
— Нет. Должна быть в городе. — С этими словами Саске, наконец, нажал на кнопку вызова, закидывая руку с телефоном к уху, упирая ее в дверь машины. Но ответа не последовало — монотонные протяжные гудки выражали полное безразличие абонента к звонящему. Дослушав штук шесть таких, Саске, чертыхаясь, отключил звонок.
Следующим вызовом Учиха достиг Мизуки, а самого Саске достигло ненормально тяжелое дыхание подчиненного на другом конце провода.
— Вы где? Мне надо забрать Сакуру.
— Учиха-сан…
— Что? — Нехорошое подозрение, сковавшее грудь Саске, на этот раз было совсем не паранойей, не шестым чувством — это была паника, скользящая в голосе Мизуки:
— Сакура пропала.
— Что значит пропала?!
Ямато вздрогнул на месте, повернув в его сторону голову.
— Блять, — высказался Саске, прикрывая глаза.
— Некоторые вещи просто не меняются, — прокомментировал Ямато, сворачивая на парковку, где их ждал его другой помощник, и Саске готов был поклясться, что на выдохе он просвистел «ебанутая», так, чтобы Саске не услышал. В другой момент Учиха бы обязательно оценил бы случайные совпадения, зеркальные события, случавшиеся с ним на границе города Нагоя, города-безысходности, где их преследовала новость о побегах Сакуры. Он бы даже поцокал для приличия на Ямато его крепкие выражения — он же блядей Ямато не оскорблял — но сейчас мысли Саске понеслись совсем в другом направлении и прочее казалось таким незначительным, что проще сказать — не существовало вовсе.
— Мизуки, я перезвоню. Будь наготове. Один пусть прочёсывает периметр, второй ждёт на месте.
— Я не звонил ещё Нара-сан, может он…
— Забудь о нем, — отрезал Саске. Удивление Мизуки было слышно в громком выдохе, но Саске не тратил время на объяснение, ограничившись резким и убедительным: — Кумитё ни слова, пока я не найду ее.
Голос был твёрд, раздавая приказы, которых нельзя было ослушаться, но внутри все трепетало. Прогнав первый приступ растерянного страха, Саске, забыв распрощаться с Ямато и условиться о планах по приезду, сразу направился к другой машине. Не сказав склонившемуся водителю ни слова, он сел за руль, едва ли не отпихнув того с дороги, и сразу завёл только что стихший двигатель. Он не мог показать никому степень беспокойства, сковавшего его и руководившей им; Саске считал чувства за слабость, и сейчас осознавал четко — той небольшой частью мозга, что не отключилась, выполняя быстрые, автоматизированные задачи в режиме чрезвычайного положения — что не может мыслить рационально, что внутренний крик перекрывает спокойный голос рассудка. Он все еще злился на нее из-за прошлого разговора, когда она выставила его из комнаты так, как будто выставляла из своей жизни вовсе; он пытался злиться и сейчас на непослушную девчонку, снова упрямо делавшую глупости назло ему, но на самом деле вовсе не мания контроля заставляла его руки мелко дрожать и цепляться за руль до побелевших костяшек пальцев. Это был беспомощный ужас и готовность простить ей любую вольность просто за то, что она будет жива. Потому что они оба держали в голове списки тех, кто обожал Сасори и ненавидел ее, кто исчез с радаров триады и затаился у Дракона под боком, в разделяющем острова море, и кто наверняка еще заявит о себе, пригнанный на тонкий запах ее страха.
Мизуки по телефону излагал ситуацию максимально полно: Сакура была подозрительной и беспокойной последний час, на их дороге возникла авария, они хотели бросить машину и позвонить Данзо, и в единственный момент, когда Мизуки отвел глаза — Сакуры и след простыл. Он всего лишь разглядывал название улицы на навигаторе, а Сакуры уже нет, едва ли не хныкал Мизуки, опасаясь гнева Саске, но тот не винил его. Он знал, какова сила страха Сакуры и на какие поступки она может ее толкать. Судя по тому, что не было никакой борьбы, ничего подозрительного — она сбежала сама, не захватив даже пальто из салона автомобиля, скрылась в темноте подворотен, потеряв опору за своей спиной.
И почему Саске вообще думал, что сможет оставить ее здесь?
Отключившись от разговора, он кинул телефон на соседнее сидение и дубасить кулаком по рулю, не сбавляя скорости езды, пытаясь освободить хоть немного агрессии, развеять туман злости и вины, заволокший его сознание. Его шатало от прикладываемой силы, откидывало на сидение, мотало от недостатка места для полного размаха, но Саске продолжал гнать вперед к тому месту, где Мизуки потерял ее.
Она сбежала, потому что знала, что Мизуки не защитит ее. Потому что прошлое пробралось к ней, монстром из кошмаров выросло за спиной, и вернуло в тень ужасного сна, от которого пыталась проснуться.
Она сбежала, потому что видела, как в окне соседнего автомобиля сверкнули золотые волосы и небесные глаза призрака из прошлого; как пристальный взгляд Дейдары, последнего из неподчиняющихся Пейну мстителей, следил за ней из салона якобы попавшей в аварию Хонды.
Она сбежала, потому что чувство, когда тебя держат на мушке, щекотало ее затылок, заставляло волосы встать дыбом, словно статическое электричество магнетизировало ее, меняя полюса ее пространства.
И лишь потом осознала свою катастрофическую ошибку, ведь они тоже прекрасно знали, с кем имеют дело.
Но было слишком поздно сворачивать с пути, оставалось надеяться лишь на свои знания переулков Нагоя (ничтожных, на самом деле) и на ночь, медленно опускавшуюся на этот серый, пропитанный запахом влажного бетона промышленный город. Собирался дождь, один из многих за последнее время, и чернильные облака скрывались в синеве туманных сумерек, накрывая Сакуру ощущением приближающейся бури. В груди грохотало сердце — она замедлилась на секунду, касаясь мощёного тротуара одними носками белых кед, хотела услышать лай гончих, преследующих подстреленную утку, но кроме бешеной пульсации крови в своей голове не услышала ничего. Пальцами цепляясь за шершавую поверхность стены, позволила разуму взять верх, хотя объективный взгляд на обстановку обычно не приносил ничего, кроме поводов для паники, которые обнаруживались куда быстрее, чем логические выводы. С холодным рассудком кожу остудил холодный ветер, иголочками защекотал под блузкой, вызывая судороги и щиплющиеся мурашки: на улице подходило к концу царствие престарелого ноября, промозглого и злого к девушкам в легкой одежде без пальто, и он прогонял эйфории первой адреналиновой дозы, впрыснутой ей в кровь. В голове звякнул колокольчик: этот бег будет последним. И пронзительно коротким. Без долгих промедлений в надежде скрыться, без смены караула в окружившем ее кольце; только она и преследователи в сетке города, как на ладони. Бег будет как один миг — один долгий миг бесконечности, когда решится ее судьба, и она проведет его с хлесткими волосами, бьющими по лицу каждый раз, когда она оборачивается и коралловыми узорами опутывающие ее шею, с жесткой подошвой обуви, нажимающий на мизинец так, что к концу путешествия останется болезненная мозоль.
Крылья не выросли за спиной, когда она бросилась со своего места, физической активностью разгоняя морозное окоченение, заставляя горячий пот струится по длинной тонкой шее за воротник, наоборот, только дыхание тяжелело, как будто кто-то подкидывал булыжники в легкие за каждую преодоленную длинными ногами улицу. Сакура считала метры, пока под ногами скрипели, раскалываясь, осколки стеклянных вещих снов, где бег был сплошным кошмаром, и белые точки от накатывающей усталости разгонялись приступом дикого, животного страха быть пойманной (убитой, жизнь потерять в одну секунду, словно не стоила ничего, никаких страданий). Дежа вю только не хватало к смеси ее тягучих чувств, цвета и консистенции торфа, пачкавшие легкие перышки мыслей и замедляя их ход. Этот путь перед ней словно специально был заготовлен — ни свернуть, ни вернуться, ни остановиться. Страх дышал в спину, преследует ее, словно в насмешку давая вырваться вперед, но следовал по пятам, не отставая ни на шаг. В груди не хватало воздуха; огонь полз выше, от сбитых пяток и окровавленных трещин пальцев по деревенеющим ногам, и разгорался в груди, создавая вакуум внутри горла. Сакуре казалось, что ее глаза вот-вот выскочат из орбит и бежала, открыв рот, пытаясь зачерпнуть хоть немного кислорода шумным, жадным дыханием.
Убыстрялась по переулкам, шарахалась от машин; запнувшись, едва не потеряла равновесие, удержалась: упади, так не встала бы еще долго, проиграла бы в тот же миг. Но тонкую фигурку все равно занесло, и девушка свернула в сторону, туда, где в узких переулках оставляли сортированный мусор. Прислонившись к стене за баками, она зажала себе рот ладошками, даже не пытаясь унять дрожь в коленах. Сакура занималась бегом, да и вообще спортом всю жизнь, без особого энтузиазма, только потому что это было нормой ее жизни, и тело не слишком охотно вспоминало старые навыки, все соки выжимая из напряженных мышц.
Сколько их было, ее преследователей? На какой машине? Они разделились, рассчитывая, что силы одного взрослого мужчины хватит, чтобы справиться с ней, или передвигались кучкой? Она не знала.
Но получила ответ раньше, чем планировала, когда, сделав шаг вперед, оказалась в чужих руках.
Запах Саске, нотки его парфюма, головокружительными нижними нотами оседавшие в терпкости его запаха, едва ли не превратил ноги в желе, но спустя миг Сакура осознала свою ошибку.
Державший ее человек носил такой же парфюм и говорил по-китайски.
Крепкие пальцы, растопыренно вцепившиеся в плечо, мигом стали похожи на паучью лапу, и ей стоило трудов не сорваться на визг, как бывает, когда видишь на себе огромное насекомое и сигнал-оповещение SOS включается сам собой. Но Сакура знала, что кричать нельзя, ей горький опыт улыбался демоном из-за угла, и вместо этого девушка замахнулась. Но не рукой, а ногой, в пах, безжалостно, так, чтобы из чужих глаз искры летели, уведомляя о готовности яичницы у несчастного между ног; затем маятником с оттягом по колену и пальцами в ноздри. Сакура применила все болевые приемы сразу, скрежетала показавшимися в оскале девичьего рта зубами, прикладывала напоследок кулаками так, что старый тренер по кикбоксингу мог бы гордиться. Но удачливый китаец не хотел отпускать, повалил за собой — на себя, и Сакура схватила что-то с земли, слыша, как трещит рвущийся по шву плеча рукав блузки, за который ее держали. Предмет оказался пластиковым полицейским конусом, каким дорогу преграждают, и Сакура оборонялась им, пока края треснувшего пластика не оставили глубокие рубцы на темной коже лица мужчины. Он силился сделать вой воинственным рыком, пока Сакура коленями прогибала его грудную клетку, хватался за ее одежду и волосы, пытался ломать ее тонкие, ледяные пальцы, но кости только на вид казались по-птичьи хрупкими. Сакура едва держалась на ногах, но остервенело била упавшее тело ногами, и масса под ее кедами в темноте теряла человеческий вид, становясь похожей на темный мешок; и только когда помутнение перед глазами расступилось, а истинный демон вышел из-за стены, загородив свет фонаря, проникающего на узкую улочку, она поняла, как глупо было задерживаться было здесь, справляясь с одним, давая время остальным настигнуть ее.
Обернувшись, она побежала снова — до ближайшей автотрассы, где от остановки отходил автобус.
Инертным прыжком запрыгнув на ступеньку транспорта за секунду до закрытия дверей, Сакура не сразу поняла, где оказалась и в каком была состоянии, пока ее не пронзили взгляды редких пассажиров последнего рейса, с подозрительностью и откровенным страхом взирая на попутчицу. На мгновение Сакуре показалось, что тело, которое занимал ее разум, ей не принадлежит, и взгляд на него она опустила такой же недоуменный, и увидела себя как в первый раз. Легкая, совершенно не по погоде одежда, грязные джинсы, почти оторванный рукав, всколоченный вид и — Сакура вздрогнула — пятна чужой крови на рубашке. Время и место вернулись к ней, как сменяется кадр в пленке, и тут же разговоры людей вспыхнули вокруг нее, громче прежнего, зажужжали неодобрительно вокруг нее, и негатив прошивал ее насквозь, как рентген, пробирая до волос на затылке. Взгляды окружили, взгляды касались каждого сантиметра ее истории, и Сакура снова почувствовала, что не принадлежит себе.
— С вами все в порядке?
Вежливый, участливый вопрос, с которым к ней обратился мужчина в деловом костюме офисного клерка, заставил Сакуру встрепенуться и вытащить телефон. Как она могла быть такой глупой, потерять так много времени, пока автобус мягко катился по улице и давал ей минуты передышки? Пальцы Сакуры запрыгали по экрану, набирая сообщение для Саске. Она едва успела нажать «Отправить», когда транспорт с теплым пыхтением двигателя затормозил на очередной остановке, а водитель в форме оглянулся на нее с требовательным видом через зеркало.
— Может, вызвать полицию? — раздалось от кого-то сбоку, и нарастающая агрессия и пристальное внимание снова выдавили Сакуру на улицу, в темноту засыпающего вечера, неохотно предоставляющей ей слабое укрытие.
Но на другой стороне дороги, прямо за корпусом автобуса, затормозила машина, из нее вывалились двое ей навстречу, длинный хвост, словно у какого-то китайского воина древности, отразил свет уличного фонаря, и Сакура едва не расплакалась, заставляя деревеневшие от усилий ноги двигаться. Позади кто-то возмущенно сигналил: преследователи бросились наперерез дорожному движению, по прямой за целью, и теперь Сакура почувствовала себя ланью, которую загоняли до упадка сил, чтобы больше никто не встал между ними, когда придет час расплаты. Никому не позволялось совать нос в дела, касающиеся только Сяо.
Но в тот момент, когда девушка признала в полумраке белых фонарей знакомый район, она превратилась в хорька, который может спрятаться от лисы в своей норе. Впереди виднелось скрытое за деревьями здание, закрытое на реконструкцию и забытое из-за земельных споров: Данзо приложил руку к этому конфликту, пытаясь способствовать отмыванию денег своим партнером. Сакура направилась к нему, пытаясь вспомнить расположение потайной калитки за кустами. Крадучись, пролезая под оградительными лентами и проклиная свою светлую блузку, яркой голубизной отражавшей свет льющейся сюда луны, она не остановилась, пока не скрылась в здании и не забралась по лестницам без перил на второй этаж, где схоронилась в нише между стен, доставая телефон еще раз.
Свет от экрана слепил даже на минимальной яркости, и Сакура прищурилась, кусая пальцы в нетерпении, пока приложение загружало для Саске геолокацию, и следом кратно описывая обстановку несколькими отрывочными сообщениями. Она не знала, сколько еще продержится здесь, прежде чем ее найдут, передышка казалась лишь мучительной отсрочкой неизбежного; но именно в ней забрезжил свет надежды на то, что Саске может успеть. Ее сообщения были прочитаны — без ответа, конечно, ему ни к чему было тратить на это время. И Сакура откинула волосы с лица, с выдохом убрав их назад, за спину, глотая очередной комок в горле и принимаясь техниками медитативного дыхания успокаивать заходящееся в усталой истерике сердце. На ее руке не было часов, но отчего-то секунды в голове считались так отчетливо, как будто тикал рядом старый антикварный механизм. Все в ней — внутри и снаружи — дрожало, но перестало в тот момент, когда по лестнице послышался топот.
Неслышно хныкнув, Сакура кинулась в дверной пролет навстречу коридорной бесконечности из пустых стен, по которым рисовались причудливые тени сквозь незаколоченные окна.
— Она здесь! Стой! — вспышки эмоциональных криков на китайском доносились до нее как взрывы гранат, стерео-звуком оглушая то одно ухо, то другое. — Быстрее, за ней! — Сакура оказалась в тупиковой комнате, нашла взглядом кирпич, который сошел бы за оружие, но не успела дотянуться — коридор выплюнул вслед за ней троих мужчин, и Сакура сделала то, что показалось ей самым логичным в эту секунду — запрыгнула на край зияющей дыры окна без рам и подоконников, и схватилась за бетонный край, нависая над высотой.
— Я нужна вам живой или мертвой? — спросила она, чувствуя, как пальцы теряли чувствительность, коченея вокруг холодного материала.
Дейдара остался за спинами своих сообщников.
— Разберемся по ситуации. Слезай, — хмыкнул он. Они думали, что спешить им было некуда.
— Думаешь, я не прыгну? — в голосе Сакуры проскользнули истерические нотки, но не от того, что она переигрывала. — Один раз я уже не прыгнула. Во второй раз…
Она оторвала руку, чтобы схватиться поудобнее в отчаянном жесте, и это спровоцировало потерявшего терпение врага — именно то, чего она и добивалась, разве что минутами позже. Один из людей прыгнул вперед, пытаясь схватить ее за ноги, как будто она в самом деле уже летела вниз, но налетел животом на край окна, и Сакура столкнула его вниз, но нога соскользнула, притянутая силой удара, руки выпустили камень стены, и она полетела, словно в бездну, следом, прижавшись к своей жертве.
Падение отозвалось свистом в ушах, онемением в конечностях, картинками неудавшегося суицида из прошлого — господи, как хорошо, что она этого не сделала тогда, потому что падение — страшно, в нем нет отката, нет контроля, нет возможности сохраниться; и в момент приземления на секунду все померкло, толчок земли встряхнул ее внутренности до последней нервной ткани, и Сакуру едва не вытошнило пониманием того, что она выжила. Что-то впилось в ребра, оставляя наверняка заплывший синяк, но не разрывая даже ткани блузки — чего не скажешь о ногах, сильно ушибившихся о чужие кости тела, на которое она налетела; но пронзившая ее острая боль не шла ни в какое сравнение с той, что исторгла вопль из уст живого страховочного мата Сакуры.
Приподнявшись на руках, она обнаружила под собой раздавленный до костей локоть — открытый перелом, кровавыми ошметками впитавшийся в белый хлопок ее блузки.
Сбоку раздался топот. Сакура, очнувшись от зрелища темного густого бульона вместо человеческой конечности, от запаха железа, что дурманил и вертел внутренности, собиралась уже подняться, но ей помогли, подхватив под локти на дрожащие ноги и оттаскивая к стене.
— Ты ответишь за это, сука! Ли Минь! — Зов до попавшего в ее ловушку парня глох на фоне ледяных голубых глаз, прожигающих ее холодом, как ледяными пиками айсбергов.
Дейдара молчал, сжимал тонкие губы в кошачью линию, убивал ее взглядом, прижимал к стене за шею. Он собирался сказать что-то еще, пока тянулся к кобуре, потому что они теперь хотели только убить ее на месте — Сакура знала, что слишком катастрофична, каждая секунда ее жизни — смертный приговор тем, кто почему-то не мог догнать ее; и ухмыльнулась вдруг, потому что смертный приговор был уже здесь.
В колебании воздуха, обернувшейся вокруг шеи Дейдары черной руки, мелькнувших из-под челки черных глаз с таким огнем, перед которым тушевался даже Ад. Саске не издал ни звука, настигая его — главного, проникая дулом под пиджак и выстреливая в сердце со спины. Хлопок без глушителя заставил Сакуру подскочить, а Дейдару — опуститься на землю, выскользая из захвата Саске. К железу примешался порох, паленой терпкостью дыма заполняя морозный воздух темного двора. Еще один выстрел — в лоб Дейдаре, припечатывая неизбежную смерть к его лицу, третий — в ноги убегающему последнему невредимому, чтобы повалить его; по дороге, отмеряемыми четкими, такими быстрыми шагами, что даже пальто за спиной ходило ходуном, пристрелить мучившегося от перелома номерами четыре-пять-шесть из магазина по прямой грудь-шея-голова, настигнуть последнего двумя пулями семь-восемь, и вернуться к Сакуре.
Только здесь она заметила неладное — в том, как Саске сжимал рукоять пистолета, словно это единственное, за что он мог и хотел держаться сейчас; в том, как побелело его лицо, и кровь покинула синеющие губы, а под глазами легли тени; как капли пота скатывались со лба и заливали лицо, и как капли эти Саске стер движением ходившей ходуном ладони и замер, сжимая собственное лицо над неподвижными глазами, широко уставившимися на кровавое пятно на груди Сакуры.
Красное на белом вернулось в его жизнь, и Саске снова умирал наяву вместе с ним.
Примечания.
Сэнгоку — «эпоха воюющих провинций» (1467-1590), период «смутного времени» Японии. Отличается полным хаосом в политике, когда «низы свергают верхи», и захлестнувшей весь остров Хонсю междоусобной войной княжеств-даймё. Началась с государственного переворота, свергнувшего главу военного правительства, сёгуна Асикага Ёситанэ. В Сэнгоку самым важным сословием были, безусловно, самураи, а из-за непрекращающихся сражений в бой снаряжали даже крестьян. В эпоху Сэнгоку наиболее ярко проявил себя самый почитаемый самурай — Ода Нобунага, и осталась легенда о трех объединителях Японии — Ода Нобунага, Токугава Ияэсу и Тоётоми Хидэёси, каждый из которых обладал уникальным характером и выстраивал свою стратегию ведения войны.
Тонкацу — блюдо, пришедшее из западной кухни, но прижившееся в Японии как собственное. Представляет собой свиную отбивную, зажаренную во фритюре.
Мусульманские диаспоры Ирана являются, по различным данным, основными поставщиками опиумных наркотиков в Японию. Делается это либо по курсу Иран-Афганистан-Россия-Япония, либо напрямую из Ирана. В Японии имеется довольно сильная иранская диаспора, которая самостоятельно занимается и распространением героина и кокаина. Так как миграция в Японию практически невозможна, поставщики часто нелегально добираются до Японии, спрятавшись на русских судах из Владивостока или Хабаровска. Тем не менее, самыми популярными наркотиками являются не опиумные, а синтетические, приходящие в основном из Китая и Юго-Восточной Азии, и экстази. Именно на них наживаются якудза, тесно сотрудничающие с этническими группами.
Параллели с прошлыми главами
1. «Что значит пропала?!» — фраза, которую произносит Ямато на въезде в Нагоя в 1 главе, и Саске на выезде из Нагоя здесь, в 15 главе.
2. До этого Саске подозревал Шикамару в какой-то подлянке, из-за которой он был такой добренький и подчеркивал, что иногда только следует за решениями Данзо, пытаясь минимализировать ущерб от них. Непоимка Забузы была той причиной, по которой Шикамару помогал Саске, надеясь, что когда ситуация раскроется, его подачки перевесят вину.
