Поступки прошлого

Мысль оборвалась, стоило крылатой толкнуть дверь в комнату. Гостиная, где она все это время жила, перестала быть пустой. Там кто-то стоял, и держал подсвечник с ярким огоньком свечи. Миа попятилась, выпуская из рук сложенную простыню. Ирм обернул вилку салфеткой, и осторожно поднес к лицу. Понюхал, пытаясь унять тошноту. Картофельное пюре было свежим. Если бы Нанира вдруг приготовила ему еду из испортившихся объедков, то вряд ли проснулась утром. Пюре выглядело только что приготовленным, и похоже, на самом деле являлось таковым. Вилка вывернулась из салфетки, и шлепнулась обратно в тарелку. Ирм глубоко вздохнул ртом, и отодвинул блюдо вместе с приборами. Оно воняло. Как и вилка, и даже салфетка. — Сегодня я не голоден. — Ирм успел увидеть, что Эвирия недовольно поджала губы, и ощутил, что начинает беситься. Никакая экономка не имеет права так вести себя! Руки тоже воняли. Запах пробивался сквозь перчатки, без сомнения новые и чистые, перебивал аромат цветочного букета на столе. Раздражал. Ирмалэль рывком поднялся, заставив стул со скрипом проехать по паркету. Вцепился рукой в шейный платок, отчего тонкая ткань затрещала по швам. — Эвирия, будь добра, проследи, чтобы сегодня ночью никто не гулял по верхним этажам. — Окно было близко, и Ирм распахнул его, пытаясь вдохнуть свежий вечерний воздух. В нос лезла лишь вонь. — Конечно, манеер. — Благодарю. Можно было не сомневаться – приказ будет выполнен. Весь свет в комнатах и коридорах будет потушен, никто не будет шастать ночью, и даже сама Эвирия предпочтет работе отдых, и засядет на кухне с чашечкой чая. У господина сильная мигрень, велено не беспокоить его ни по какому поводу до самого утра. Как было бы просто, будь это всего лишь мигрень. Воняли руки, источал отвратительный аромат жилет. Картины, шторы, скатерти, салфетки, простыни – все несли разный, но одинаковый в своей гадливости запах. Ирм как мог, цеплялся за вязь привычных действий, пытаясь удержаться. Ежедневные ритуалы, порой скучные, иногда – раздражающие, но всегда – одинаковые. Завтрак в девять, а потом – чтение утренней газеты. Прогулка в саду, если погода позволяла. Библиотека. Мелкие, никому не нужные указания – прислуга и так знает, что и как нужно делать. Обед, чашка травяного чая с медом. Раз в десять дней – выезд в город. Ужин. Книга, но на этот раз в гостиной. Длительный ритуал подготовки ко сну. И утром все сначала. Ирму нравились все эти действия. Они забивали память, отвлекали, мешали возникновению запаха. И появлению воспоминаний. Но сейчас они не помогали, и Ирм ощущал, как с отвратительным скрежетом в собственной голове сквозь все ежедневные, годами выверенные ритуалы прорывается память, о которой он предпочел бы забыть. Память несла запах, от которого не помогала вода, не спасали одеколоны. А алкоголь лишь усиливал его. Единственное средство – терпение. И Ирм почти наощупь добрался в собственные покои, намереваясь поступить так же, как и всегда. Ждать и терпеть. Шейный платок не получалось развязать, и пришлось разорвать его на лоскуты – так сильно он сдавливал. А под ним, на рубашке, неприятным огнем горел медальон на толстой цепи. У него был очень хитрый замок, и раскрыть его самостоятельно в таком состоянии почти никогда не получалось. И Ирм, понимая, что это бесполезно, рванул цепь, надеясь, что она в один день все же лопнет. Сволочь, не лопнула. «И выпустит он демонов, числом сотни тысяч, и рухнут основы мира, а с ним и горы обернутся расщелинами в земле...» Ирм вслепую нащупал на одной из полок первую попавшуюся книгу, раскрыл. От нее по комнате пополз запах пепла, смешиваясь с вонью, которая становилась невыносимой. ...Ни в одной книге не могли точно описать запах паленых тел. Того, как собственная кожа плавится от жара, вздувается волдырями и мгновенно слезает. Как хрустят кости от взрывной волны. Как... ...Предатель... И они все тоже... ...Наверное, Ирму удалось бы провалиться в липкое, истощающее отвратительный аромат некое подобие забытия, если бы не звук. Этого звука не было в воспоминаниях, но он был раздражающим. Мешал. А потом вдруг рассыпался на составляющие, на изначальные детали, превращаясь из шума в нечто осмысленное. Что-то грохнуло в коридоре. Вероятно, длинноногий столик прямо напротив окна, на котором неизменным украшением стояла ваза с парой роз. А хруст, определенно, принадлежал той самой вазе. Прочие звуки, без сомнения, издавали живые существа. И они были раздражающими. Бесили. Зачем Ирм решил выбраться из кресла, в котором не помнил, как оказался, а потом открыть дверь – он не имел понятия. Кажется, ему хотелось убрать источник мешающего звука. Чтобы наконец все стало тихо. Чтобы можно было снова попытаться забыться, ожидая, пока ненужные воспоминания не осядут на дно разума, как происходит в чашке с чаем, куда бросили ком земли. «И разверзнутся небеса, и обратится земля водой, и тогда ступит на землю обетованную последний сын своего рода, дабы...» Ирм протянул руку, намереваясь открыть дверь, как та вдруг резко распахнулась сама. И в Ирма врезались. Следом прилетел удар чем-то плотным, но не слишком твердым. — А ну стоять, тварь! – Окрик прозвучал одновременно с ударом. И от этого на мгновение Ирм так опешил, что проклятые воспоминания на миг отступили. Раскрасневшаяся, растрепанная горничная замерла на месте, отведя руку с зажатым в пальцах полотенцем. Ирм честно даже не пытался запомнить ее лицо и имя, просто знал, что девушка работает у него. — Манеер... Простите, я... Я не хотела, я случайно... Эта гадина просто опять все попортила в гостиной, а потом решила сбежать! Давайте я ее заберу, чтобы... Опустив руку с полотенцем, вторую она протянула вперед, стряхнув с пальцев пух, и ухватилась за обрубок крыла. Ирм запоздало догадался опустить голову вниз, понимая, что к крылу прилагалось и все остальное. И именно низшая врезалась в него, да так и замерла. Вероятно, не ожидала, какое препятствие окажется у нее на пути, и попросту оцепенела от ужаса. ...Он тоже замирал перед опасностью, но не от страха. Нет. Он просчитывал все варианты, чтобы атаковать с наибольшей эффективностью. И это ему всегда удавалось. Гордость рода. Достойный всяческих благ. Способный дослужиться даже до разрешения на размножение... ...Ирм, ну ты же понимаешь... — Не думаю, что это целесообразно. — Простите? – Ирм смотрел на тонкую холеную ладошку, сжимающую обрубок с серыми перышками, и ощущал, как в нем вновь поднимается волна раздражения, и не мог понять вопроса. Служанка что, не понимает с первого раза? — Я говорю, что вам стоит разжать пальцы, чтобы не повредить моей собственности. В противном случае я буду вынужден вас уволить. – Ранее привычная вязь слов давалась с трудом, и Ирмалэль хотел единственного – чтобы прислуга перестала распускать руки и убралась из комнаты. Желательно – со всего этажа. А его родичи даже грозить бы не стали. Что проще – сломать руку или сразу проломить голову? Кажется, еще чуть-чуть – и Ирм захочет это проверить. Горничная что-то залопотала, но пальцы, к своему счастью, разжала. Этого хватило, чтобы Ирм сделал то, что надо было бы сделать еще минуту назад. Захлопнул дверь, едва не сорвав ее с петель. Возвел необходимую преграду между прислугой и тем, что ему принадлежит, чтобы не допустить ничего больше. Родичи бы уже вышли из себя, и в доме на одну горничную стало бы меньше. Приказ же был понятен – не подниматься на верхний этаж и не шуметь! У хозяина мигрень, и лучше в такие моменты его не донимать и не нарушать покой! Низшая не двигалась, словно в камень обратилась. Боится. Так сильно испугалась? Или решила, что от хозяина убегать нельзя? Ну пусть бы и удрала. Может, на воле ей лучше будет? Охотники же сказали, что крылатая дикой была... — Что, и вправду сбежать попыталась? — Едва очередная волна раздражения схлынула, спросил Ирм, и отойдя на полшага, оперся плечом о закрытую дверь. Нет, он, конечно, будет недоволен, но... Ирм не Охотник. Самок трогать нельзя. Куренок зажмурилась, и отрицательно замотала головой, даже не пытаясь прикрыться обрубком крыла. И Ирм почуял, как к горлу подступила новая волна тупой злости. Нельзя так делать, запрещено. Охотники не учили, не дрессировали – вбивали новые рефлексы. Остался ли после такой учебы у низшей разум? Или ее личность тоже была отрезана, как и одно крыло? Запах, почти позабывшийся, вернулся вновь, сделав зрение почти бесполезным – так заслезились глаза. Ирмалэль отстраненно понял, что не дойдет ни до кресла, ни до кровати, и с бесстрастием приговоренного сполз по двери вниз. — Я тоже терпеть их не могу. – Ниже падать было уже некуда. Оставалось разве что заснуть на полу. – Охотников. Продажные и трусливые. Эти. Хотя те, что раньше были, еще хуже. Иногда думаю, что это они во всем виноваты. Соучастники... Нельзя было с ними сотрудничать... Жаль, что они не все подохли тогда... Ирм осознал, что думает вслух, но от этого неожиданно стало легче. Вероятно, низшая все так же стояла, не двигаясь и боясь вздохнуть слишком громко. Но она слушала. Слышала ли? Понимала? — Ты не бойся. Я же сказал, что на цепь тебя не посажу. – Ирмалэль с силой потер глаза. Понюхал собственные пальцы и устало скривился. Безнадежно рванул медальон на шее второй рукой. — Отвратительный запах. Ненавижу его. И избавиться никак... Знаешь, я уже все перепробовал, а он не уходит. И слышу его один я... Наверное, это его личное проклятие. «И разбудят его грешники песнями своими черными, и распахнет Дэркан крылья, изодранные чумой и мором, и где падет тень от крыльев его — смерть придет...» Похоже, Ирму достался отдельный вид чумы. Ну, или часть мора, если посмотреть с другой стороны. Кажется, он говорил вслух еще что-то, про вонючую воду и жажду, про невозможность выбрать чистую рубашку в такие моменты, про собственное моральное падение от того, что теперь ему приходится сидеть на полу, и этот измотавший уже все жилы приступ старых воспоминаний все никак не окончится. Про родичей, которые, увидь они сейчас Ирма, отреклись бы от него немедленно ввиду его безоговорочного отвратительного поведения. Про... И тут Куренок оказалась очень близко, и поднесла к его лицу стакан. Вероятно, Ирм посмеялся бы над такой наивной глупостью низшей, будь в более добром распоряжении дух. Или выбил бы стакан, будь чуть злее. Или сделал бы что-нибудь еще нервное и порывистое. Вот только вода пахла мятой. Самой обычной мятой, которую добавили вечером в графин с водой. Ирм никогда из него не пил – не любил траву. Но стакан не источал вонь, от которой даже самый луженый желудок хотел вывернуться. Он пах той самой травкой. Самой обычной, ничем не примечательной зеленой травкой. От этого Ирм опешил так сильно, что единственное, что смог сделать – выпить эту воду.