В час, когда цветут нарциссы

Довольно скоро выяснилось, что в обучении тёти Вальпурги логика отсутствовала как феномен — или была настолько альтернативной, что Гарри был просто не способен её понять. Скорее всего, леди просто никогда не видела маленьких детей, и поэтому её действия больше вредили, чем что-то давали. Поттер держался только за счёт того, что он когда-то уже был взрослым, и радовался каждому пережитому дню. Но, к счастью, буквально через неделю невыносимого Ада он свалился в глубокий обморок, а, когда пришёл в себя, то шагнул в новый мир. Тётя резко сократила его занятия по гимнастике и полностью убрала руны, чтобы таскать девочку в круг и проводить хренову тучу ритуалов. Гарри их значения никто не объяснял, и он просто послушно пил зелья, жевал что-то мерзкое и стоял, лежал или замирал в какой-то нелепой позе внутри круга. Аврора терзали смутные сомнения, что с этого надо было начинать, но леди Блэк благополучно об этом забыла — всё же, он был её первым учеником, и она сама начинала примерно в том же возрасте. Изредка тётя вспоминала, что её племянница леди, и таскала ей книги по этикету и флористике, только вот Гарри в этом теле всё ещё не умел читать, так что это было довольно бессмысленно. Неважно, насколько он был в этом хорош раньше, но мозг малышки Нарциссы никогда не сталкивался с такой задачей, и эфемерные умения прошлого тела просто не могли помочь. Иногда он пытался заниматься самостоятельно, вспоминая упражнения, которым их обучали в Аврорате, но довольно скоро понял, что это бесполезно — программа подготовки явно не была рассчитана на трёхлетних девочек. После нескольких попыток Гарри спрятал ценные воспоминания подальше, поклявшись себе, что наверстает, когда подрастёт. Так прошёл целый год, после чего леди Блэк немного успокоилась — ритуалы над Гарри больше не проводились, да и занятия стали чуть более организованными. Фактически, в свои четыре он изучал, как раз-таки, четыре предмета. В первую очередь шли упражнения на гибкость и выносливость, и для ребёнка у него получалось на удивление хорошо. Он без проблем складывался в безумные загогулины, мог прыгать на одной ноге, закинув вторую за голову, и легко бегал в мостике — последнее вызывало у детского тела дикий восторг, и он частенько использовал этот способ ходьбы для перемещения по своему месту жительства. На этих же занятиях тётя учила его связкам движений, но не позволяла бездумно заучивать их наизусть. В таких упражнениях был важен каждый дюйм, и Гарри постоянно замирал, пока тётя бегала вокруг с линейкой и таблицей чисел. Вторым занятием Поттера стала латынь — разговорная и букварь, ставший его настольной книгой. Французский, итальянский, немецкий, исправление родного английского? Помилуйте, только латынь! Причём тётя не учила его писать или читать — нет, упор был именно на разговорную речь, без грамматических правил и падежей. Его учили, как маленького ребёнка, и это было удивительно эффективно — в данный момент его мозги действительно лучше воспринимали такие формы, чем нудный зубрёж. Третьим предметом были «ингредиенты для зелий», буквально — тётя показывала ему жучьи глаза, флоббер-червей и полынь, заставляя зубрить, что из чего состоит, какие магические элементы из них можно извлечь, а какие нет, и всё в таком духе — о совместимости или усилении речь пока не шла, и Гарри благодарил за это Мерлина каждый день. Последним предметом стали внезапно вернувшиеся руны. Тётя целую неделю беседовала с ним о значении всего одной руны, даже заставила разучить стишок, с помощью которого можно было легко всё это запомнить, и терпеливо отвечала на все вопросы. Сам процесс обучения тоже изменился в лучшую сторону — за один день изучался только один предмет, тётя регулярно сбегала на десять-двадцать минут, объявляя перерыв, а по вечерам он мог заниматься своими детскими делами, полностью реализуя потребности маленькой Цисси. А потом тётя как-то вечером пришла к нему с ножом, кисточкой и мешком камней размером с ладонь взрослого человека. — Будешь рисовать руну на них, пока они не закончатся. Тогда перейдём к следующей. Когда наивный Гарри поинтересовался, чем писать, леди Вальпурга протянула ему кисточку и нож. — Кровью, конечно. Чем ещё вы собрались рисовать ритуальные руны, мисс Блэк? И это стало худшим испытанием в его жизни. Да, он был Национальным Героем, и с ним случалась куча неприятностей, но он никогда не ранил себя нарочно — даже у Амбридж он лишь писал строчки, а не водил по коже ножом. В теле четырёхлетней девочки с этим было ещё хуже. В первый раз он малодушно струсил, но тётя лишь пожала плечами. Она заявила, что на освоение знаний у него всего два месяца — как раз по одному камешку в день. Если он хочет писать всё разом, она не будет его останавливать. То, что все камни всё равно будут заполнены, Гарри не сомневался, так что тем же вечером попробовал ещё раз. В первую очередь, даже просто занести нож над запястьем оказалось до безумия страшно, что уж говорить об оставлении следов. В тот вечер он так и не смог заставить себя нажать на нож, как не мог ещё несколько дней. Потом удалось добиться царапины, но довольно скоро стало ясно, что этого не хватало даже кисточку намочить, что уж говорить об огромной Феу на тяжёлом камне. Когда же он рискнул и ударил, то ничего не смог написать — просто сидел, зажимал кровоточащее запястье и выл от дикой боли, стреляющей до ключиц. Плюс ко всему, он ещё и сухожилия задел, так что пальцы перестали его слушаться. Тётка, заметив это, пришла в ярость, но работоспособность конечности восстановила, не вылечив рану — и заодно прочитала целую лекцию о том, что вены надо резать неглубоко и вдоль, по синей линии, а не наотмашь и не глядя. Макать кисть в собственную рану тоже было безумно больно и вызывало отвратительное ощущение, так что те руны, что он смог написать, вышли кривыми и заляпанными. Это расстраивало до слёз — Гарри был уверен, что леди Вальпурга уничтожит эти образцы и выдаст новые камни, присоединив их к мешку с основой для новой руны. И, разумеется, его слёзы только усугубляли проблему, размазывая кровь по камням и вызывая ещё больше слёз… А потом рана заросла, и он ещё несколько дней не мог заставить себя создать новую. Так и вышло, что в последний день срока он пытался выполнить больше половины работы, и исполосовал свои руки и ноги так, что просто не смог встать. Тётю Вальпургу, ожидаемо, это не волновало, и большая часть его работы была забракована. Тут же выяснилось, что в процессе рисования каждой руны он должен был декларировать тот стишок-подсказку, и когда выяснилось, что он не делал этого, вся партия была уничтожена на его глазах. И, разумеется, это никак не повлияло на то, что они начали изучать новую руну, а эта осталась на «переделку». И это было куда хуже лорда Волан-де-Морта или пера, которое, оказывается, совсем неглубоко царапало невинное «я не должен лгать». Когда Гарри исполнилось пять, тётя была столь милосердна, что начала учить его читать и считать. Читать на латыни, кстати — про то, что они англичане, женщина как-то не вспоминала. Обучение счёту было очень странным. Сначала ему объяснили, что такое цифры и числа, причём сразу рассказав про отрицательные, а потом начали учить сложению. Только этому, буквально — когда он понял, как складывать однозначные, на смену пришли двузначные, трёхзначные, четырёхзначные… Когда он без проблем научился складывать в уме несколько тысяч, на смену сложения пришло вычитание — такое же объёмное и в полном отрыве от первого пласта знаний. Это походило на какое-то безумие, но Гарри терпел — старался, зубрил, считал. Только к шести его начали учить читать, и это было просто ужасно — измученный мозг переводил родной английский в ставшую привычной латынь. И, разумеется, у этого обучения был один существенный недостаток — теперь львиную долю материала он был вынужден изучать сам, по книжкам, с букварём. Первое время в новом теле Гарри разделял тётин энтузиазм и искренне старался учиться каждую свободную минуту, но дети в таком возрасте просто неспособны долго заниматься одним делом. Он постоянно отвлекался, начинал рисовать каляки-маляки, разговаривать сам с собой или играть с книгами. Бороться с этим было просто невозможно — физиология победит даже самый упорный ум. В конце концов, Гарри просто плюнул на всё, мысленно подготовился к наказанию и начал делать то, что так хотелось — играть. В его распоряжении были только книги, свитки и пони, но и этого оказалось более чем достаточно — и вот они уже становились разбойниками, врачами, пиратами, солдатами или Мерлином и Морганой. Чаще всего он включал в игру тонкий свиток «Родовая Индульгенция на некромантию», потому что он был очень тонким и мог быть волшебной палочкой, энциклопедию «Болотные ингредиенты для зелий» в приятной кожаной обложке и огромный мемуар «Vita et mors Ebenguza Sapientes», весь оббитый драгоценными камнями, как гнездо сороки-воровки. Кто такой был этот Эбенгуз, Гарри так и не понял — но он никогда не слышал упоминания этой фамилии, и после начала обучения чтению стало ясно, почему. Для начала Эбенгуз пятнадцать страниц распинался, что в мемуаре скрыта «великая истина», а потом с дотошностью принялся описывать свой быт — какую еду он потреблял и какой она была температуры, сколько раз за день он испражнялся и какого цвета были его панталоны. При условии, что этот псевдодневник Эбенгуз начал вести лет с четырнадцати, Гарри с содроганием ждал, что же будет дальше, если даже в таком возрасте «Мудрец» занимался самолюбованием и писал на латыни с ошибками. В любом случае, книга была достаточно красивой и зрелищной, чтобы занять особое место в его жизни, и Эбенгуз обычно играл пузатых генералов, злых главврачей и любого ненавистного начальника, которым перемывают кости маггловские клерки. Чаще всего Гарри играл в разведчика — не потому что это было безумно интересно, а потому что только так детское тело вступало в сделку и соглашалось хоть что-то учить. В такие моменты Гарри воображал себя солдатом в захваченном городе. Каким-то чудом ему удалось спрятаться в архиве с очень важными документами, и теперь ему надо было прочитать и запомнить как можно больше, пока враги не нашли его и не спалили всё дотла. Чаще всего он прятался вместе с пони, превращавшимся в героя-сапёра Пониуайза, который должен был стоять на стрёме и следить, когда придут враги — иногда в архив попадала добрая служанка Глэйди* или противный генерал Эбенгуз. Вообще, он очень любил Глэйди — обычно она была его мамой, когда он играл в дочки-матери. Она всегда была доброй, ласковой и понимающей, она разрешала не есть невкусный суп и целовала его в лоб перед сном. Ещё она никогда не ругалась, когда он приводил на обед своего друга-пони из соседской семьи и с лёгкостью отпускала его гулять. В этом случае он сам, добровольно учил все эти скучные вещи, чтобы порадовать её. Иногда в этой игре появлялся и вездесущий Эбенгуз — в роли мерзкого, жирного, брызжущего слюной домовладельца, у которого они были вынуждены жить. Удивительно, но Беллатрикс продолжала приходить — она таскала книги и сладости, спрашивала, как дела и рассказывала о том, что творится во внешнем мире. Гарри совершенно не понимал, зачем ей это надо — их разница в возрасте была слишком велика, и вряд ли Белле и в самом деле был интересен лепет малолетки. Спрашивать он боялся — вдруг сестра облегчённо выдохнет и никогда больше не появится в узком окне, оставив его одного? А ещё Белла с удовольствием его поддерживала, и они часами играли вместе, и сестрёнка также весело задавала вопросы пони, здоровалась с Глэйди или строила козни против злого мемуара. Она даже многое предлагала сама — так луч света из единственного окна стал мудрым Солнечным Богом, а одна из тумбочек опасным оборотнем, но добрым и милым рохлей вне полнолуния. Белла добавляла в игры магию — чаще всего они были Авроратом или Министерством, иногда колдомедиками или магглами. Последнее было особенно забавно, но Гарри было не очень интересно, а сестра обычно не настаивала. С Беллатрикс в его каморку приходила жизнь, и Гарри с каждым днём всё сильнее убеждался, что она может быть сколь угодно плохим человеком, но всегда была замечательной сестрой. И именно сестра принесла ему Пони — а это, по какой-то причине, казалось Гарри самым важным. Ему всё же удалось активировать игрушку, и теперь по его комнате носилась маленькая бледно-розовая лошадка с лиловой гривой. Пони мог бегать по воздуху, оставляя фиолетовый след из дыма и искр, и мог читать его эмпатический фон — по крайней мере, он успокаивающе фырчал, тыкаясь в руки, когда Гарри было плохо, и радостно ржал и носился вокруг, если он веселился. Чтобы включить Пони, надо было дважды хлопнуть его по голове, и Гарри старался делать это как можно чаще. Иногда они просто сидели на его кровати — он, Пони и Белла, и в такие моменты он мог позволить себе расслабиться и немного поплакать. Это было почти идиллией, пока Гарри не исполнилось семь, и Беллу не забрали в Хогвартс.