В час, когда цветут нарциссы

Хогвартс категорически отказывался быть гостеприимным. Возможно, дело было в том, что Гарри было, с чем сравнивать, или распределение на Слизерин сыграло свою роль, но древний замок упорно отказывался становиться домом. Никто не был ему рад, никто не подсаживался, чтобы помочь с домашним заданием, а после того случая с Малфоем факультет и вовсе начал избегать его, принимая за местного сумасшедшего. Конечно же, Люциус сбежал. Сначала просто не понял, что она серьёзна, потом посмотрел по сторонам в поисках помощи, через несколько секунд покраснел и подскочил, скрываясь в недрах спальни для мальчиков. И, надо сказать, бегал от Поттера с завидной регулярностью — Гарри искренне старался исправить положение, приводя всё новые и новые аргументы, чтобы убедить своего будущего мужа в том, что именно он является идеальной партией. Но Люциус почему-то не впечатлялся информацией о свойствах панциря сороконожки, примерной стоимостью его услуг как мага-ритуалиста после завершения обучения или идеально написанной цепочкой рун — только краснел, бледнел и срывался с места при Гаррином приближении, демонстрируя чудеса физической подготовки аристократов. Поттер с ума сходил, пытаясь найти в себе самые лучшие стороны, и даже как-то раз принёс будущему мужу эссе, полностью написанное без ошибок, но более взрослая часть его сознания подсказывала, что он что-то делает не так. Его попытки имели более масштабные последствия, чем он мог представить. Пока он раз за разом бился в стеклянную стену, отделяющую его от Люциуса Малфоя, остальные видели лишь камень, пускающий круги на воде. Широко расходящиеся круги — сначала его начали сторониться первокурсники, потом первокурсницы, и волна шла дальше, затрагивая весь факультет. Это нельзя было назвать бойкотом или травлей, ведь Поттер изначально не был особо близок с кем-то, кроме сестры. На его прямые вопросы давались прямые ответы, старшеклассники помогали найти дорогу до аудитории, никто не пересаживался, если он приходил последним и занимал соседнее место. И всё же его сторонились — Гарри мог чувствовать это, даже не имея особого опыта. Это было что-то оттуда, из прошлой жизни. Всеобщее обожание, ослепляющее давление, репутация «Того самого, Который-Выжил», вызов на дуэль — и ненависть, такая плотная, что можно закутаться в неё, как в вуаль. Тогда он задыхался — сначала от тесного, невозможного костюма «Золотого Мальчика», потом от крушения чужих выдуманных идеалов о нём самом. Сейчас всё было иначе, но Поттеру снова казалось, что он впервые отбросил чёлку со лба, и тысячи людей придумали ему жизнь, частью которой ему так и не удалось стать. Слизерин не был всем Хогвартсом, 1966 разительно отличался от 1991, а знаменитый Гарри Поттер не походил на никому не нужную Нарциссу Блэк, но он снова чувствовал это — как его медленно заворачивали в кокон из чужого мнения, как придумывали привычки и навешивали ярлыки, избавиться от которых не удастся до самого конца. Можно назвать это интуицией, но он точно знал — он мог провести тысячу безупречных ритуалов, мог резко стать социальным и завести друзей, мог стать успешным и уважаемым членом магического сообщества, но люди всегда будут считать его «Дикой», «Ненормальной» и «Со странностями». Ну, если только он не выйдет замуж за Малфоя — в этом случае нелицеприятные эпитеты будут звучать за закрытыми дверями и только шёпотом. Так было, когда он в первый раз учился в Хогвартсе, так будет и сейчас, и все усилия, которые он прилагал, чтобы исправить ситуацию, каким-то неведомым образом всё ухудшали. Ну и ладно, переживёт — гораздо важнее убедить Малфоя. Знать бы ещё, как… Обратиться к сёстрам за советом не получилось — Меда делала вид, что у неё нет младшей сестры, и при его приближении начинала вопить. Обычно это происходило в гостиной, при зрителях, и репутации семьи Блэк это не добавляло. Разумеется, у Гарри была его обожаемая Белла, но у сестры в последнее время что-то происходило, она всё время где-то пропадала, а в те драгоценные минуты, когда они могли поболтать перед сном, выглядела настолько убитой, что Поттеру совесть не позволяла её донимать. Но, разумеется, уроки тёти не прошли даром — неважно, чего ты хочешь, неважно, получается ли у тебя, рано или поздно результат станет заметен и врежется в память. К Рождеству он почти научился писать. Медленно, тратя куда больше времени на удобоваримую форму, чем на само задание, но уже на «С», вместо «О», без рунических сокращений. Они перешли в конспекты — угловатые, лаконичные, лишённые слов-связок и понятные только ему. Это было частью плана, безумной идеи, которая по непонятной причине сработала — Гарри решил рассортировать мешанину из трёх «языков», и старался пользоваться каждым в полной мере. Самым главным нововведением, конечно, стали домашние задания. Всё просто — если он так часто сбивается на латынь, то надо просто писать на латыни с самого начала. Так что теперь он сначала конспектировал рунами, потом писал эссе на латыни, а потом переводил со словарём. Вдвое больше времени, вдвое больше усилий, но с осязаемым результатом. Заодно и словарный запас расширял, хотя часть английских слов, взятых из древних книжек, безнадёжно устарела, и учителя упорно вычёркивали их из его работ. Но даже если его эссе пестрили устаревшими формами и языковыми атавизмами, они больше не требовали консилиума для расшифровки, и этого было вполне достаточно. К Рождеству его жизнь стала почти нормальной. Конечно же, он знал, что на каникулы придётся вернуться домой, и там его ждёт Ад, потому что тётя наверняка попытается использовать это время, чтобы впихнуть в него знания за полгода, но это случится потом. Гарри давно не думал про «потом» — слишком эфемерное понятие, слишком ненадёжное. Здесь и сейчас всё было отлично, лучше, чем за всю его новую жизнь, и Гарри Поттер собирался использовать эту передышку по полной. Он тихо существовал в спальне пятикурсниц и слизеринской гостиной, делал домашние задания, ходил на завтрак, обед и ужин, и иногда бродил по замку, рассматривая каменные стены и пугая пуффендуйцев. Тихая, мирная, спокойная жизнь. Именно поэтому, когда он увидел Беллу, наставившую палочку на рослых парней из квиддичной команды Гриффиндора, он колебался целую секунду, прежде чем полоснуть себя ритуальным ножом. С перепугу все руны получились с первого раза, и между старшекурсниками пролетело три абсолютно безвредных загогулины — настоящего «кровавого шипа», разумеется, не получилось. Коридор был удивительно безлюден для послеобеденного времени, но Поттер не задумывался о таких вещах — мир сузился до громыхающего в ушах обещания. Он должен быть на стороне Беллы, что бы ни происходило, и если она ввязывается в драку с гриффиндорцами, он не должен останавливаться и думать, насколько она права. — Если вы что-нибудь сделаете Белле, я вас убью. Гарри старался вложить в голос угрозу, но вышло просто и равнодушно — как и всегда, когда он разговаривал. Проклятое тело! Его душа могла кипеть и плеваться магмой, но люди увидят только каменное спокойствие, стеклянные глаза и сутулые плечи. Не важно — у него есть нож, собственные руки и неограниченное пространство пола, чтобы попробовать ещё раз и воплотить в жизнь свою угрозу. Он никогда никого не убивал — возможно, в будущем-прошлом, о котором ничего не помнит — но это представлялось плёвым делом, чем-то понятным и обыденным. Парни побледнели и попятились, самый дальний споткнулся и выронил палочку. Белла резко прыгнула в бок, оказываясь перед Гарри, но не вставая на пути его заклинания. Она всё ещё выглядела злой, но теперь добавилась новая эмоция. Гарри не очень понял, какая именно, но классифицировал её, как около-негативную. Растерянность? Недоверие? Неуверенность? Не радость, это точно. Сестра попыталась что-то сказать, даже позвала по имени одного из гриффиндорцев, но их лидер рявкнул: — Блэк, да катись ты!.. И махнул рукой, после чего старшекурсники развернулись и начали стремительно удаляться в сторону своей башни. Впервые за последние полчаса Гарри стало страшно — он не боялся наказания или физической боли, но мысль о том, что он всё испортил, была по-настоящему мучительной. — Белла, я… Старшая сестра встрепенулась, а потом с широкой улыбкой похлопала его по спине. — Всё нормально. Я думала, что Лонгботтом поможет мне в одном деле, а он нажаловался старостам, и те натравили этих спортсменов. Я надеялась, что смогу вызвать их капитана на дуэль, и после хорошей драки мой голос обретёт вес, но теперь ничего не поделаешь. Ну и ладно — у меня был запасной план. Слушай, круто! Как ты их! Это ведь… Цисси! Кажется, Белла только сейчас поняла, что Гарри колдовал с помощью собственной крови, вскрыв своё предплечье. И, разумеется, разволновалась, судорожно начиная колдовать — он послушно выставил израненную руку, рассматривая три кровавых кляксы в местах, куда приземлились его спиральные загогулины. Да уж, до нормального контроля ему ещё расти и расти. Надо будет попросить Беллу уничтожить остатки ритуала - стереть пятна и руны с помощью магии, ведь Гарри совершенно не улыбалось оттирать их вручную ближайшие три часа. Впрочем, Белла прекрасно справилась сама, использовав странное, мудрёное заклинание — Гарри ощутил знакомый привкус и решил, что это что-то из арсенала рода Блэк. Сестра уже перестала суетиться, а на руке красовалась новая кожа, когда Поттер набрался смелости и спросил: — А зачем тебе была нужна помощь Лонгботтома? Белла замерла и рассмеялась — радостно, но как-то не так. — Так, ерунда одна. Давай я тебе после каникул расскажу? Гарри послушно кивнул, давно отученный возражать и спорить. Пережить бы их ещё, эти каникулы.