Домой

— Эй, парни, как насчёт выпить после смены? — орёт Малыш Эл в раздевалке. Да так, что наверняка по всей станции слышно. — Я — «за», — отвечает Зигги, лениво разглядывая в маленьком зеркальце своё отражение. — Сто лет уже никуда не ходили. Не помешает развлечься. — Раз наша мамашка «за», то и я в деле, — скалится Снип. — Старшина, ты ещё пьёшь с подчинёнными? Кев соглашается, почему нет. Пинта-другая пива вряд ли кому повредит. Пока «подчинённые» подкалывают друг друга в своём мерзко-неповторимом стиле (больше всего, ожидаемо, достаётся Зиг: «Эй, Зигги, а малыши не будут скучать без мамочкиной сиськи весь вечер?»), Кевин припоминает, когда в последний раз принимал трамадол. Ожоговые шрамы на спине скручивает едкая боль. Чёртова психосоматика. Пузырёк с таблетками, напрочь забытый, валяется где-то дома, он даже не может припомнить, где именно. Крайний раз он принял таблетку накануне недавнего возвращения Эсбо из госпиталя, а ведь пара недель уже прошла. До окончательного ухода Триш он глотал минимум три в сутки. В хорошие сутки. — Я пас, — устало говорит Эсбо и накидывает на плечо ремень сумки. Ему действительно сегодня досталось на вызове — чуть не приложило рухнувшей лестницей. — Повеселитесь там за меня. Раньше, чем Кев успевает подумать, его руки сами кидают Эсбо ключи от машины. Следом за ключами летит сумка с грязной одеждой. Эсбо едва успевает поймать. — Буду не поздно, — говорит он. — По паре бокалов пива и домой. В раздевалке тишина. В этой тишине Эсбо делает прощальный жест рукой и желает всем хорошего вечера. Белый дозор смотрит ему вслед, а потом, наконец, взгляды устремляются на Кева. — Что? — Кевин разводит руками. — В чём дело? Чего уставились? Они некоторое время дружно молчат, а говорить начинают громко и одновременно. — Я, вообще-то, считал это шуткой, — говорит Малыш Эл. — Что я сейчас видела? — почти обвинительно вопрошает Зигги. — Не уверен, что хочу знать подробности, — тянет Роб, округлив глаза. На обычно непроницаемой физиономии потерявшего дар речи Минса неподражаемая смесь умиления и лёгкого отвращения. Кев разглядывает ошалевших коллег. Он хочет сказать, что это всё действительно шутка. Объяснить, что они с Эсбо просто живут в одном доме — так вышло, иногда двум людям жизненно необходима опора и кто-то рядом. Особенно когда посттравматический синдром по-прежнему держит за горло. Нужен, жизненно необходим тот, кто поставит перед тобой кружку горячего сладкого кофе и поджарит тосты утром, вколет лекарство и обработает ожоги, услышит твой ночной крик и разбудит, прогоняя кошмары. Но это не то, совсем не то, что все они себе там нафантазировали. Он ничего такого не говорит. Просто улыбается широко, небрежно отмахивается и, бросив: «Жду вас на улице», — уходит. Ему так искренне весело, как давно не было. И наконец-то он не чувствует устремлённой в спину навязчивой липкой жалости — её будто отрезало, вырвало с корнем. От этого невероятно, удивительно легко, будто… выросли крылья, хоть Кев считал эту фигуру речи дешёвой поэтикой. Боль уходит и больше не возвращается.

***

Кев действительно не задерживается в этот вечер. Он вваливается домой расслабленный после пива в духоте уютного паба и довольный. Эсбо спит на диване перед телевизором, на экране в самом разгаре повтор недавнего матча «Вест Хема» с «Брайтоном». Кевин долго, склонившись, рассматривает по-детски умиротворённое лицо. У виска розовая неровная полоса — сегодняшний ожог, надо бы обработать… Дэннис пахнет гелем для душа, тихо сопит и едва заметно шевелит губами во сне. Кев проводит по щеке кончиками пальцев и с улыбкой наблюдает, как Дэннис, не просыпаясь, подаётся навстречу прикосновению. Кев трогает россыпь мелких родинок на скуле, спускается к крупной на горле. Чужой размеренный пульс бьётся под пальцами. Дэннис инстинктивно запрокидывает голову, больше открывая шею. Это сонное безграничное доверие заставляет Кева задохнуться. — Дэнни, — шёпотом зовёт Кев. Дэннис открывает глаза и группируется, будто в ожидании удара, и Кев видит ещё заметную припухлость на переносице и заживший шрам над бровью. Накатывает острое и горькое, оседает на губах, забивается в гортань. Кевин зажмуривается, чтобы не видеть отрезвляющий испуг в расширенных зрачках Эсбо, и дёргает его на себя, на ощупь находит губы. Эсбо поддаётся, расслабляется в руках, раскрывает рот, подставляясь, глотает дыхание, бережно и горячо отвечает на поцелуй. Обнимает, прижимается, в нём всё кричит: «Вот, бери, что хочешь, я твой, я с тобой, мы вместе». Только когда становится нечем дышать, Кевин понимает, что беззвучно плачет и что от этих слёз ему напрочь заложило нос. — Кев, не надо, — шепчет Дэннис, отстраняется и мажет по щекам Кевина шершавыми ладонями, пытаясь стереть слёзы. — Не надо, не плачь. Я здесь. Он повторяет это как заклинание, с абсолютной верой в его действенность. И от простых слов, от успокаивающей интонации, от сильных ладоней на плечах, лице, шее Кевину невероятно хорошо. Он здесь. Его мальчик, его Дэннис, его Эсбо. Господень гнев и бесценный дар в одном лице с острыми скулами и мутно-зелёными глазами. Тот, кто устроил пожар, в котором сгорела жизнь Кевина, и тот, кто каждый день самозабвенно эту жизнь создаёт заново. Как же неисправимо всё перепуталось и перемешалось. «Я здесь», — почти беззвучно шепчет Эсбо, а Кев слышит, не только ушами, но и сердцем. Здесь. Здесь.