***
Липкий пот струйками стекал по лбу, огибая контуры лица, опускаясь и теряясь где-то в складках костюма. Болезненный ком и странное чувство встали в горле, желудок неприятно сжался. Тодороки сохранял спокойное выражение лица, пристально вглядываясь в кровавые глаза Пятна. Рядом, совершенно парализованные, лежали его одноклассники, а у стены сидел про-герой. Иида просил уйти и бросить его, а Мидория просил помочь (ну, и так ясно, к кому гетерохром прислушается). Ощущение чего-то неизбежного плотно застряло в голове юноши, но он быстро отогнал это странное наваждение, сосредоточившись на противнике. Он не ожидал такого на своей практике. Не ожидал, что столкнётся с самим Пятном. Даже не предполагал, что такое может случиться с какими-то первогодками. Но твёрдая решимость уже перетекла в чешущиеся от бездействия руки, сжав их в кулаки. Мидория пытался привстать на локте, но тело не слушалось, поэтому, как показалось Шото, тот пытался раскусить «фокусы» его причуды. Злодей плотоядно улыбнулся, обнажив неровный ряд желтоватых зубов (Шото аж блевануть захотелось, буэ). Его атаки никак не могли застать Штейна врасплох; ни лёд, ни пламя — ничто его не брало! «Сразу виден «стаж» работы, — мелькнула секундная мысль в разноцветной голове, — нужно придумать что-то более действенное.» — Не подходи к нему слишком быстро! — кричит Изуку. — Можешь попасть под действие причуды! «А что за причуда-то?» Колотящееся, от страха перед будущим, сердце будто сошло с ума. В ушах не стихал странный гул, левая рука болела от ножевого ранения. Кровь тёмными линиями сочилась из раны, круглыми каплями скапливаясь на асфальте, превращаясь в непривлекательную лужицу. Тодороки с силой сжал зубы так, что можно было услышать их скрип. Злодей лишь улыбался шире, продолжая шептать себе под нос. Что он там шептал — Шото разобрать уже, увы, не смог. Как ни странно, ярости не было. Была едкая злость, что тонким ростком обвила всё сердце. Злость за сорванную практику, за раненных одноклассников и друзей, за стольких раненых и убитых про-героев. Злость — не то чувство, которое должно тобой двигать, Шото. Разум думал быстрее, чем могли запомнить глаза. Тодороки видел всё, но ничто не задерживало его внимание. Они уже втроём бились против Пятна, когда гетерохром увидел что-то белое, что-то, что не было похоже на его лёд. Будто это что-то… живое. Но у парня не было времени на размышления. Потом он даже об этом и не вспомнит. Помнит только то, что Штейн после этого «видения» стал меньше двигаться.***
Шото присел, завязывая шнурки. Ребята собирались сегодня сходить все вместе в торговый центр, ну, а Шото решил заняться более полезными вещами: навестить маму и (о боже) позаниматься с Кураями, чтобы подготовиться к экзаменам. — Успеешь? — заботливо спросила Фуюми. — Успею. На улице светило яркое солнце, просачивающееся сквозь зелёные кроны деревьев, забавными зайчиками отражаясь от мелких луж, появляющихся от воды, текущей из шланга. Видимо, сосед решил полить свой «садик». Шото всю дорогу думал. Думал обо всём и ни о чём: о карьере, о школе, о недавнем инциденте, об отце, о будущем… Как ни странно, часть этого бесконечного потока мыслей занимала одноклассница. Гетерохром не считал её больше подозрительной и причастной к Лиге злодеев. Её поведение может быть объяснено многими причинами: проблемы со здоровьем (они точно есть, Тодороки в этом уверен), либо проблемы в семье (она же не сирота?..). Кураями была странной. И не просто странной, а даже загадочной. Она была той, что пришла не в первый день в Академии, той, что слишком быстро подружилась с Мидорией и некоторыми другими ребятами (кроме Бакуго, конечно), той, на шее у которой был большой шрам (даже при всей осторожности он его заметил). Её глаза, даже при общении, были пусты. И лишь в какие-то редкие моменты (такие как больница) Шото мог заметить капельку искренних эмоций. Она не любит говорить про свою причуду. Не любит говорить про себя. Не любит, когда её жалеют. Но она почему-то отчаянно хочет подружиться. И просит о помощи. — Она странная, — будто пробуя на вкус этот факт, прошептал юноша, ловя пальцами лепесток, сорвавшийся с ветки. Слишком много мыслей роилось в голове, каждая была непонятней предыдущей, и такими темпами Шото запутался в себе окончательно, но, благо, как раз подошёл к лечебнице. Народу было немного, только парочка машин примостились на парковке. Не успел парень зайти, как услышал знакомый голос, а в голове пролетела мысль… — Кураями Эиен. Я его дочь. «Что она здесь делает?»***
Женщина, сидящая за стойкой регистрации, на мгновение отвлеклась от «общения» с посетительницей и обратила свой взор на вошедшего. Это не смогла проигнорировать и сама Кураями. Она повернула голову… повернула голову… Кхем, алё, Эиен, тук-тук! Вселенная вызывает Кураями. Окей, это бесполезно. Она зависла. Тодороки прямо видел, как в её глазах медленно зарождается паника, руки медленно подносятся к открытому рту, а сама старается не закричать. Сразу видно, она не ожидала встретить одноклассника в таком месте. Честно говоря, Шото сам был в шоке. Не таком сильном, но был. Женщина кашлянула пару раз, вызывая беловласую, но та не отзывалась. Пришлось брать дело в свои руки. Уверенным шагом он подошёл к стойке, извинился перед женщиной и аккуратно потряс девушку за плечо. Та отмерла, но начала судорожно хлопать ресницами. — Юноша, — позвала сотрудница, — Вам в какую палату? — Двести двадцать три, — вздохнул Шото, смотря на Кураями. — Ясно. Проходите к лифтам, — гетерохром медленным шагом направился к лифту. Он решил подождать беловласую. — Так, Вы говорите, что являетесь дочерью Кейчи Кураями? — Да, так и есть. Мне сообщили, что он лежит здесь и сказали, что можно его навестить. — Да уж, — прошептала женщина, смотря анкету. — Палата двести сорок четыре. Крыло «тяжелобольных». — Спасибо. Голубоглазка взяла листок с номером палаты и залетела в лифт, где её уже ждал одноклассник. Она знала, что тот начнёт задавать вопросы, но пока он обходился до-олгим, изучающим взглядом, а та жалась в уголке, ожидая, когда приедет лифт на нужный этаж. — Почему ты здесь? — одновременно спросили они друг у друга и замерли со слегка удивлёнными глазами. — Я не думаю, что мы на такой ступени доверия, чтобы рассказывать причины нашего присутствия здесь, — немного помявшись, начала Кураями. После практики та стала чаще показывать эмоции, хоть и на не очень высоком уровне. — Я удивлена, что ты здесь, Тодороки-кун. — Как и я, — не стал скрывать Шото. — Никто не знает о том, что у меня здесь лежит родственник. Думала, что его успеют вылечить до того, как об этом узнают, но, увы, не судьба, — Эи как-то слишком горько усмехнулась. — Даже Мидория и Теннин? — Даже Изуку и Кими, — кивнула она головой. — Понимаешь, это не то, что я могу рассказать каждому встречному. Но рано или поздно любой секрет всплывает наружу, поэтому от этого никуда не денешься. Они подошли к палате, возле которой Шото остановился и немного повернул голову в её сторону. — Подождёшь меня? — девушка слегка склонила голову в бок. Парень пожал плечами и скрылся за белоснежной дверью, чувствуя, как напряжение между ними спало окончательно. Он знает то, чего не знает больше ни один человек.***
Тихий хлопок двери и мужчина резко дёрнулся, пытаясь вырваться из пут капельниц. Хоть успокоительное ему и вкололи, окончательно в рассудок привести пока не смогли. — Пап… это я, Эиен, — неуверенно начала светловолосая, присаживаясь на табуретку, стоящую рядом с кроватью. — Эиен… — будто пытался вспомнить, пробубнил мужчина. — Я твоя младшая дочь, у тебя есть ещё приёмный сын, Самуи, — девушка уже побоялась за то, что её отец потерял память. Состояние его, отнюдь, не выглядело слишком обнадеживающим: сутулая спина, да настолько, что видны торчащие позвонки; потухший взгляд и мутные зрачки, будто тот потерял зрение; тело исхудало и теперь были видны сеточки переплетающихся вен, что тянулись от запястий прямиком к шее; волосы будто посерели и теперь вместо идеально белого цвета — грязно серый. — Пап… — Пошла прочь отсюда! — внезапно закричал мужчина, начиная размахивать руками. Сердце Эи ухнуло куда-то в пятки. Он винит её в смерти жены. Винит её, винит её, винитеёвинитеёвинитеёвинитеё! — Папа… — Прочь! ПРОЧЬ! Беловласка нажала на кнопку и выбежала из палаты, спрятавшись в лестничном проходе, где её никто не найдёт. Впервые за несколько месяцев она рыдает. Рыдает громко, переходя на крик, размазывая горячие дорожки слёз по бледным щекам. Рыдает так, будто случился апокалипсис или что-то похуже. А, вообще, так и есть. Отец её ненавидит. И пусть у него психическое расстройство, пусть он лежит в больнице и на его лечения уходят все деньги, что были у семьи Кураями, но он не может так обращаться со своей дочерью! Холодный кафельный пол неприятно морозил пятую точку… Будем честны, пиздец как морозил задницу. И от этого становилось только хуже. А на что она надеялась? Надеялась на то, что он поймёт её, простит, прижмёт к себе и скажет, что всё хорошо? Да ни в жизнь! Девушка всхлипнула и достала телефон, пытаясь напечатать сообщение. Перед глазами всё плыло, но ей кое-как удалось отправить брату весточку. Плакать… Как это унизительно. Она думала, что научилась «носить» маску и показывать минимум своих эмоций, но после «операции» Энтеи она стала ощущать все эти чувства в несколько раз острее. И от этого только хуже. Слёзы её душили. Скатывались по бледным волосам к ключицам, мочили воротник шарфика, что прикрывал шрам. Голова болела слишком сильно, непонятный шум застилал уши, от этого хотелось кричать и кричать, лезть на стенку, лишь бы заглушить эту боль. Минут пятнадцать у неё ушло на то, чтобы успокоиться. Она бы продолжала там сидеть и дальше, но вспомнила, что её, наверное, уже ждёт Тодороки и нехорошо опаздывать. Приведя себя в более-менее приличный вид, Кураями сделала глубокий вдох и пошла обратно в холл, где она и встретила одноклассника. Надо просто смириться с этим неприятным фактом и продолжать верить в успешное лечение.***
Разноволосый сидел возле выхода и читал сообщения, что были в общем чате 1-А. Оказывается, те, кто пошёл в Торговый центр натолкнулись на злодея. Злодея Шигараки, как понял Тодороки. Послышались звуки открывающихся дверей лифта, откуда вышла Кураями. Та быстро подошла к стойке, что-то сказала женщине и прямиком направилась к парню. Он отметил про себя, что та как-то заметно погрустнела: припухшие веки, слегка розоватые щёки, на которых видны тоненькие полосы от влаги и просто убитый вид. Плакала. Она плакала. И почему-то эта мысль въелась в голову со всей силой, заставляя едва сжимать кулаки, пока голова пыталась отсортировать вопросы. — Всё в порядке? — А? Да, конечно, просто аллергия началась, — «отмазка так себе». Они в полной тишине вышли из лечебницы, в полной тишине дошли до станции. Шото не решался спросить, почему она плакала, а Эиен не считала нужным говорить об этом. Она поняла, что ей не поверили, её раскусили, но… кто он ей, чтобы доверять такие вещи? Даже не брат и не близкий друг, так… возможно, почти друг, но почти друзьям тоже не всё рассказывают. Беловласка стояла, облокотившись о перилла в поезде, и листала сообщения с Изуку, рассказывавший о сегодняшнем инциденте. «Блин, я так испугался, когда ко мне подошёл Шигараки! Я думал, что он меня убьёт!»«Но всё же закончилось хорошо. Не стоит больше переживать.»
«Эиен, ну как тут не переживать? Шигараки же — представитель Лиги злодеев, нельзя его недооценивать! Кстати, где ты сейчас?»«Я в поезде, еду с Тодороки-куном к нему домой, чтобы он меня подтянул к экзаменам. Я помню, ты обещал рассказать мне что-то суперсекретное, но давай сегодня вечером встретимся? Я как раз освобожусь.»
«Конечно! Можем даже у меня дома. Договорились!» На этом общение закончилось и девушка, вздохнув, убрала телефон в карман, следуя за одноклассником. Нутро подсказывало, что очень скоро должно произойти что-то странное, может, даже страшное. А что — Кураями даже не могла себе представить. Только внутри скручивался странный и неприятный комок, мешавший нормально идти. Хотелось блевануть, но это было всего лишь ощущение. Хуёво. Всё очень хуёво.***
— Шото. Холодный, властный голос Старателя немного удивил девушку. Эта интонация никогда не предвещает ничего хорошего. Кураями никогда не видела родителей Тодороки. Только старшую сестру, которая с каким-то странным благоговением относилась к беловласой. Отец — это и так видно — разительно отличался от своего сына. Если бы Кураями была кошкой, она бы зашипела, готовясь к атаке. Этот человек ей не нравился. Ни аура, исходящая от него, ни презрительный взгляд на сына, будто тот нашёл на улице какую-то облезлую шавку и притащил к нему домой. Эиен не показала свой страх. Хотя его особо-то и не было. Она видела вещи и похуже этого ублюдка, что, сложив руки на груди, выжидающе пялится на голубоглазую, будто та должна устроить ему представление, чтобы остаться в живых. Вот какими бывают герои. Омерзительно. — Кураями Эиен, — представилась девушка, поднимая глаза. Холодом и отчуждённостью так и веяло, — одноклассница вашего сына. Тодороки-кун любезно согласился помочь мне с подготовкой к экзаменами. Я не буду Вам помехой. Простите за вторжение. Приятно познакомиться. Она отчеканила эти слова не слишком быстро, но в них не чувствовалось ни капли волнения или намёка на страх. Она поклонилась и уверенной походкой пошла на второй этаж, будто является хозяйкой этого дома. Шото последовал следом, бросив холодный взгляд на отца. Энджи хмыкнул себе в усы и ушёл, решив им не мешать. «А она интересная…»***
Только в комнате Шото девушка смогла спокойно выдохнуть, бросив рюкзак с учебниками на пол. — Вот это давление. — Что? — не понял парень, закрывая дверь. — У твоего отца очень негативная аура, — Эи устало вздохнула и потёрла глаза. — Я думала, он убьёт меня на месте. — Я очень удивился тому, что ты ему сказала, — кивнул гетерохром, присаживаясь напротив одноклассницы. — Я сама в шоке. Как-то само так получилось, хоть я и боялась, что от такой громкой речи меня прихлопнут, — светловолосая странно хихикнула, истерично даже. — С чем помочь? — вовремя, Тодороки, спросил. — Английский, — обречённо шепнула девушка. — Я его очень плохо знаю. — Ты же за границей училась, разве нет? — Да я даже в школу не ходила, а если и ходила, то от силы пару раз. Английский для меня не был обязательным, а финский не принуждали учить. Обходилась шаблонными фразами. Друзей не имела, словарный запас не расширяла, говорила только «Привет» и «Как дела?», дома общалась с родителями на японском и проходила программу на японском. В английском совсем не шарю, кроме тех же самых «привет, как дела?». Без хотя бы базовых знаний — мне его не сдать. — Хорошо. Принесла учебники? — Конечно. Так тёк за часом час, а солнце продолжало печь. Даже в открытое окно ни капельки не дуло (Тодороки-кондиционер). Девушка помнила, что на вечер у неё назначена встреча с Изуку, но материал упорно не хотел лезть в голову, а слова слишком быстро забывались. «AWAY!» — прочитала девушка и замерла. «Это всего лишь текст на английском, всего лишь текст, ВСЕГО ЛИШЬ ТЕКСТ!» — перед глазами всё поплыло, ручка выпала из рук и она еле успела зажат ладонями рот, чтобы не закричать. — Кураями, всё в порядке? — Шото понял, что девушка его не слушает, сидит, склонив голову, и прячет глаза. Эи замотала головой, тихо содрогаясь от внезапно окутавшего её страха. Она обняла себя руками и закрыла глаза. По щекам текли прозрачные и блестящие дорожки слёз. Тодороки резко вскочил, удивлённый таким поведением. Эиен сидит и плачет. Просто сидит и тупо размазывает слёзы по бледным щекам, еле сдерживаясь, тихо хлюпая и рвано дыша. — Эй, Кураями, ты чего?.. Кураями… — разноволосый медленно подошёл к ней и присел, встав на одно колено. Беловласая не отвечала, сидела, будто выпала из реальности, что-то шептала себе под нос. — Папа… папочка… прости меня… — это единственное, что разобрал парень. Он не знал, чем ей помочь. Не знал, как успокаивать девушек. Знал лишь то, что он должен ей помочь. Эи вздрогнула, но не оттолкнула парня. А тот лишь мягко обнял её, примостив голову себе на плечо. — Кураями, не плачь. — Прости, Тодороки-кун, прости…