Tinwe

      День был не жаркий, облачный. Мутно-белое, заходившее в тумане солнце, с жидким рассеянным светом предвещало северный ветер. В Боклере, рядом с портом, неуклюжие постройки, клетки, неровные выступы на косых деревянных подпорах лепились к домам, сходясь вверху черепичными кровлями так близко, что от неба оставалась лишь узкая щель, и на улице, даже днем, было темно. Темнота и вонь. Здесь, возле доков, всегда воняло: застоявшейся соленой водой, тухлой рыбой, дегтем, потом и конским дерьмом. Люди понемногу расходились, становилось тихо и спокойно.       Тихо, как в могиле, а пахнет еще хуже.       Лавки закрывались. Снимали с перекладин образчики тканей заграничной шерсти, крашенной где-то на самом юге Империи. В дыхании сырости, веявшей из подвалов, загроможденных товаром, на низком шатком табурете у лавки старик зяб и кутался в облезлую беличью шубу с истертыми локтями. Гусиное перо торчало у него за ухом, и слабыми, близорукими, но всевидящими глазами он просматривал, как будто небрежно, на самом деле внимательно, пергаментные листки громадной счетной книги, страницы, разделенные продольными и поперечными графами: справа — «дать», слева — «иметь». Записи товаров сделаны были ровным, круглым почерком, без прописных букв, без точек и запятых.       Искру он заметил не сразу — пришлось шумно прокашляться. Наконец, он поднял на нее свои водянистые глазки, близоруко сощурился.       — Были проблемы?       — Почти никаких, — ответила женщина и поправила капюшон своего новенького плаща из добротной синей шерсти. Собственноручно сделанная фибула из желтого металла в форме глаза с расходящимися лучами сверкнула в скудном свете коптящего факела. Все-таки она была сентиментальна. Огненный всевидящий глаз — было в этом что-то от поэзии.       Должно быть, с таким капюшоном очень душно, под ним скапливается пот, затрудняется дыхание. Неудивительно, что у этой курвы такой скверный характер.       — Проблемы были только с твоим человеком, — продолжила Искра, — он изрубил твоего должника ножом в лохмотья, пока не получил от меня по голове. Интересное дело: стоит долбануть кого-то по куполу, как все проблемы тут же исчезают.       — А что с Лысым?       — Пока жив.       Невдалеке отборно воняла груда гниющего мусора. В темноте послышался писк крыс. Даже у такого прекрасного города, как Боклер, существовала изнанка, полная отбросов и грызунов. Такие кварталы не сильно заботили Анну-Генриетту. Для нее этот мир был, должно быть, далек, как сон.       Старик сощурился и скривил кислую мину:       — Ты, я погляжу, в такой работе разбираешься хорошо.       — Ye, за это ты мне и заплатил. Теперь, будь добр, вторую часть.       Нехотя старик запустил руку за пазуху, достал от-туда засаленный кусок пергамента. На лице его отразилось сомнение и тень жадности — все таки для него эта бумага имела определенную ценность. Но верно говорила его покойная маменька: «Не вздумай обманывать женщину».       — Здесь люди не задают вопросов. Только один день, больше он тебе работать не даст. Его утопец в детстве покусал, с тех пор он вредный, как баба, и пиздливый, как баба.       — Это уже моя забота, старик.       Она уже уходила когда, как ей показалось, услышала тихий вздох облегчения и полетевшее в спину проклятье. Ее и без того грязный черный сапог неосторожно ступил в вонючее месиво и вырвался оттуда с чавкающим звуком.       — Барлог тебя задери!       Несколько дней назад возникли неочевидные проблемы с доступом в кузницу. Местный детина слыхом не слыхивал о прославленном кузнеце из Вергена и не менее славном из Врониц. Что ж, в конце концов — это были ее проблемы. У анонимного творчества были свои минусы. Некоторое время пришлось быть девочкой на побегушках, но теперь заветная бумага грела карман и сулила успешную работу у горна. Искра помнила золотое правило: люди всегда друг другу что-то должны. В этот раз оно ее не подвело.       — Опять ты?! Я тебе сейчас пятки через глотку пропущу, мерзавка!       И раздражали люди тоже неимоверно. Впрочем, как и всегда.       Из двери мастерской выглядывали подмастерья. Между ними протеснилась толстая женщина — видно жена или стряпуха. Только что вернулась она от соседей и держала в руке корзину с луком, рыбой, алыми жирными баклажанами и волокнистыми финокки.* Увидев Искру, замахала руками и затараторила — точно сухой горох посыпался из дырявого мешка. Говорил и самый старший на вид мальчик. Младший же не отходил от учителя, посматривая на Тинвэ исподлобья, как затравленный волчонок.       Матрона вопила, требуя, чтобы мастер-кузнец наконец выгнал эту шарлатанку взашей или хотя бы выпорол: иначе она всем на шею сядет, и житья от нее не будет.       — Спокойно, спокойно. У меня есть для тебя кое-что.       Кузнец бегло взглянул на грамоту. На лице его появилось выражение странного малодушия, беспомощной слабости перед этим козырем. Все, наконец, накричались вдоволь и мало-помалу разошлись.       — Всего один день. И vandanya* — обещаю, ты меня больше не увидишь.       — Только один, — мужчина посторонился, пропуская ее в пышущую жаром мастерскую, — а потом я тебе пятки через глотку таки пропущу, если не уберешься.       В глубине, в темном зеве плавильной печи с кузнечными мехами, розовели под пеплом угли. Он хотел остаться. Проследить, чтобы эта курва не напортачила, не повредила его инструментов. Но увидел лишь танец огня, и услышал лишь песнь об огне на незнакомом ему языке. Женщина работала голыми руками, и металл покорно гнулся в ее руках, превращаясь в что-то живое. Так работала она всю ночь, и все утро. Когда солнце снова начало клониться к горизонту, она наконец закончила. Кузнец упал на колени, рыдая, как-то странно и беспомощно всхлипывая, точно икал, захлебываясь, как маленькие дети, и пронзительно крикнул:       — Мастер, — грешный восторг перед красотой клинка заставлял его голос звенеть, — научи…       И в то же мгновение, подняв лицо, мокрое от слез, на Тинвэ, захлебнулся воздухом: слезы его высохли, мольба замерла на губах. В холодных, бледно-серых глазах ее, в тонких губах, как у человека, привыкшего к вниманию и точности, была не насмешка, но печаль и усталость. Он уже знал ответ.       — Lau, — в голосе Искры все еще дрожали отголоски музыки; лицо было потным, волосы налипли на мокрый лоб, — я дала обещание. Прощай.       Все же Боклер не был красив. Смутными, полузабытыми образами, подсмотренными воспоминаниями вставали перед глазами города прошлого. Скала музыки вод, позже прозванный Гондолином - скрытой скалой: благодаря солнечному свету, чистому и нежному, благодаря воздуху, мягкому и прозрачному, все там казалось прекрасным, каждый предмет, даже самый прозаический, скульптурным. Краски - скорее, тусклые и однообразные, но зато очертания далеких холмов, деревьев на горизонте - каждая форма, каждая выпуклость точно из особенного драгоценного вещества. В двойном вечернем и лунном свете, был он как один огромный серебристо-темный цветок.       Нолдор и синдар жили в этом солнечном свете, в этом воздухе, как в непрерывном сне. Пока Война Гнева не уничтожила эту застывшую камнем пену времени, как и всю долину Тумладен.       Тинвэ вздохнула, отгоняя прочь призраков прошлого. Необходимо было где-то остановиться. Эмиель был бы рад видеть ее в Мер-Лашез, но гостить у него постоянно она не могла. Туссент нравился ей гораздо больше выжженного войной Севера — рано или поздно придется искать себе здесь собственную крышу над головой. Сквозь простреливающую головную боль, Искра пыталась прикинуть наиболее жизнеспособные варианты развития событий.       Справа от нее что-то оглушительно трахнуло. Раздался звон битой посуды, отборный мат, потянуло характерным запахом копченых ребрышек, тушеных угорьков с луком, кислого пива, пота и блевотины. Над распахнувшейся дверью, из которой кубарем выкатились грозящиеся друг другу перчатками рыцари, маняще покачивалась деревянная табличка «Фазанерия», незатейливо украшенная рисунком какой-то яркой птицы. Губы Тинвэ тронула ликующая улыбка. Наверное, самая искренняя за последние несколько дней.       — Гвинт!

***

      Дверью очевидно давно не пользовались. Бурые петли протестующе завизжали, когда ведьмак распахнул тугую створку. Геральт осторожно переступил через собравшуюся у порога лужу. Сзади тихо выругалась Искра — видно намочила полы плаща. Петли завизжали снова, когда он, наморщив лоб от усилия, подпихнул тяжелую створку на место.        Пламя фонаря в руке у Тинвэ нервно мигало, раздражая глаза.       Когда-то, похоже, этот дом был по-своему величественным. Но так было в прошлом. Теперь окна заколочены прогнившими досками, скульптурные завитушки задушены мхом и покрыты слоем птичьего помета. Зеленый мрамор, тонким слоем облицовывавший колонны, потрескался и местами отвалился, открывая выщербленную штукатурку. Все осыпалось, рушилось и разлагалось. Половина головы битого ангела печально взирала снизу на ведьмака. Он ожидал увидеть грязный пакгауз* или сырой подвал возле самой воды, но никак не это.       — Что это? Летний дворец Анариетты?       — Не совсем. Его построил один купец много лет назад. — Искра бросила попытки очистить одежду и, зевающая, недовольная, до сих пор не пришедшая в себя после вчерашней бесконечной ночи работы, поставила фонарь на пол, осторожно подняла обломок скульптуры и внимательно вгляделась в пустые мраморные глазницы. — Богатый человек. Был. Захотел поселиться поближе к своим складам и пристаням, чтобы присматривать за делами. Сначала он остался без гроша, а не позднее чем сегодня вечером я выиграла эту развалюху в карты.       — Не знал, что ты играешь в гвинт.       — Новичкам везет.       Тинвэ протащила свои ноющие ноги через арку дальше по проходу. Щурясь в полумраке, разглядывая изможденное лицо Геральта, лихорадочно горящие провалившиеся желтые глаза, она внезапно поняла, что голова херувима интересует ее гораздо больше. Ведьмак посмотрел в чашу сломанного фонтана, до середины заполненную стоячей водой.       — Ничего удивительного. Сыграем потом как-нибудь?       Женщина неопределенно дернула плечами. На уровне второго этажа вдоль стен проходил широкий балкон, но большая его часть обрушилась, проломив гнилые доски пола внизу, так что одна из лестниц обрушивалась прямо в воздух. Сырой пол был завален кусками штукатурки, упавшими с крыши плитами сланца и старыми балками. Их так же покрывали серые брызги птичьего помета. Ночное небо заглядывало внутрь сквозь зияющие отверстия на крыше, давая бледный, словно подводный свет. До Геральта донеслось тихое карканье воронов среди темных стропил и размеренные звуки капающей воды.       — Эмиель вообразил, что за мной надо приглядывать. Crebain*, они меня с ума сведут.       — Это я попросил. Если я вдруг узнаю что-нибудь важное, общаться через воронов проще. Вы с Регисом их хорошо понимаете.       — Ничего-то от тебя не утаишь, — смех Искры утонул в темноте потолочных арок. — Hantale, что проводил. Вдруг тут какая тварь бы засела или вроде того.       — Тебя бы увидала - убежала поджав хвост.       Женщина кивнула и слабо рассмеялась.       — Жаль тут нельзя помыться. Я воняю как тролль.       — Спроси Региса. Думаю он найдет тебе если не ванну, то бадью. В Корво Бьянко сейчас только кровать, полная клопов.        Тинвэ подняла голову и махнула одному из воронов рукой, в надежде, что хотя бы один ее заметит. Умная птица сорвалась с крыши и послушно села на подставленную руку.       — Передай Эмиелю, что госпожа хотела бы искупаться.       Ведьмак только фыркнул. Ворон наклонил голову, словно запоминая сказанное. Затем, глухо каркнув, сорвался вверх и скрылся в одной из прорех на крыше.       — Теперь только ждать. — Женщина устало опустилась на одну из поваленных балок, вытянув ноги. Гниющее дерево опасно скрипнуло, но выдержало. — Понравилась тебе моя работа, Narumo?       Геральт кивнул. Меч действительно был превосходным. Серебро отражало лунный свет, искрилось, как горный ручей, отливая то дымно-синим, то фиолетовым цветом. Сложная вязь незнакомых ему рун, казалось, светилась в темноте.       — Хорош, — ведьмак удовлетворенно кивнул, — я бы даже сказал, что это лучшая твоя работа.       Пепельных прядей на голове Тинвэ стало еще больше. Он не знал, стоит ли ее об этом спрашивать, но все таки спросил, аккуратно давая возможность уйти от ответа. Она поймала его взгляд, недовольно поджала губы.       — Всего лишь искажение, Геральт. Hastani*, моя сила адаптируется под вашу реальность. Теперь, когда Гор ушел. Так, ерунда. Не заслуживает твоего внимания.       Ведьмак чувствовал, что она ему врет: то ли потому, что впервые за столько лет назвала его по имени, то ли потому, что лихорадочно вдруг сверкнули зеленью и янтарем в лунном свете ее глаза. Стало не по себе. Словно в своем расследовании он пропустил какую-то новую важную деталь. Но какую?       — У нас с княгиней винная инспекция. Завтра или через несколько дней. Вороны сообщат, если мне понадобится твоя помощь. Бывай.       Ведьмак, махнув рукой на прощание, вышел в ночь.       Страшно хотелось ненадолго вздремнуть. Тинвэ откинулась на спину, передернулась от сырости, лениво подняла с пола подернутую темной плесенью книгу. «Сестрички из Виковаро» в трех томах, том второй. Она позволила себе полистать немного и с раздражением отбросила ее в сторону. Толпа мудрых магов, суровые рыцари и большими мечами и прекрасные дамы с большими грудями — магия, жестокость и любовные приключения в равных долях. Полное дерьмо.       Искра позволила себе прикрыть глаза. Изнутри поднималась волна чего-то темного, липкого. Она чувствовала, что все ее нутро натянуто, как струна — вот-вот лопнет. Нет, поддаваться искажению было нельзя. Да — это сделало бы ее сильнее. Счастливее. Обернулась бы в того же ворона и провела бы всю жизнь, принося для Эмиеля новости. Он бы даже не заметил подмены.       Голос в голове упорно шептал про тайные знания. Про силу, от которой она добровольно отказывается. Что все это лишь вопрос времени. Что еще немного, и она станет темной, свободной — как он был, как они были.       От Майрона было не сбежать.       Искра судорожно вздохнула, не в силах сдерживать слезы.       —A Heru, le racconya?*        Над самой ее головой настойчиво кричал ворон. Она через силу заставила себя вслушаться. Его каркающая речь складывалась в безостановочное «Ориана», «Ориана», «Ориана».