Вендетта

      Просыпаюсь я от назойливого стука в дверь, а не из-за воплей сестры. Чему я рада. Однако вылезать из дрёмы мне не хочется, и, в силу своего терпения, я пытаюсь «переждать» человека за дверью. Вот только недовольное сонное бурчание Клариссы не даёт мне сомкнуть глаз, поэтому, впопыхах опрокинув стул, что с гулким стуком упал на покрытый ковром пол, я — босая и сонная — мчусь вперёд и без всяких прелюдий открываю дверь с помощью ключ-карты:       — Кто с утра?       Шебушные золотые кудри, обворожительная улыбка, горячий взгляд самца, идеально подогнанный костюм — вот как можно парой слов описать моего братца.       — К чёрту иди, — но хлопнуть дверью не даёт носок его ботинка. Прямо как я вчера с Клариссой. — Что ещё?       — Изабель, я вообще-то хотел поздравить тебя с приездом. Но, видимо, ты не рада меня видеть.       — Видимо. А ты как думаешь, после восьмичасового перелёта без сна, поисков сестры по клубам, а позже — неудобного дивана в отеле, вместо того, чтобы поспать у себя дома? Ты ведь не кретин, должен понять, что тебя мне ещё на голову не хватало!       — Боже, Изабель, тебе надо быть на ферме — там будят спросонья! — недовольное бурчание из номера — по определению моя сестра. Вот чёрт, из-за этого идиота она проснулась или из-за меня — не важно.       — У-у-у-у, — протягивает над моим ухом брат, — у кого-то была жаркая ночка?       — О-да, я вся промокла, — шиплю я и пихаю брата в номер — чего стоять на пороге? — Придурок, из-за тебя я вчера не попала домой. Спасибо шофёру — отвёз мои вещи туда.       — Заткнитесь оба! — доносится из ванны. — Вы оба — причины моего недовольства! Можете немного помолчать, а после — разойдёмся, как в море корабли!       Вообще-то из нас троих именно она кричит через дверь, но мы с Джейсом не спорим — себе дороже. Тяну его вглубь номера и кивком указываю на мини-бар. Всё равно за мой счёт. Пока брат стучит стеклом, я натягиваю на себя брюки, подмечая, что они все-таки помялись, прикрепляю кобуру и вытягиваю ноги вперёд — за ночь затекли в одной позиции, а пока спешить некуда — вот и не надеваю ботинки.       — Ты приехал только за ней? — тихо спрашиваю, дабы не тревожить особу за дверью, чьи нервишки немного расшатались вчера после угарного вечера в клубе. Пусть проверится на наркотики в крови: у меня такое ощущение, что она всё-таки принимала, а отцу лишних проблем не надо.       — К твоему счастью — да, — Джейс передаёт мне бокал с Капитаном Морганом, и я недовольно морщусь: знает ведь, что нельзя ром с утра мне пить.       — Отлично, отец ничего не передавал?       — Нет, он рад, что ты вернулась, но занят, чтобы отпраздновать.       — Я нисколько не обижаюсь, как раз наоборот — хочется побыть наедине со своими мыслями, — тонкий намёк, но Джейс всё равно недовольно кривится и выпивает шот залпом.       — Ну, ты и сучка, Иззи.       — А ты думал, что я всем буду помогать и рваться в бой? Не забыл, почему меня отец отправил к бабуле Серафине и дедуле Оскару?       — Не забыл и понимаю, почему ты не хочешь иметь с нами дело.       — Вот и славно. Забирай её, — пью, — и проваливай сам.       — Ты изменилась, — брат смотрит на меня оценивающе. Хоть мы и поддерживали связь друг с другом, однако за два года случилось много перемен с нами обоими, — очень сильно.       — Так заметно? — усмехаюсь. — Той запуганной Изабель больше нет.       — И я не знаю, кто передо мной.       — Скоро узнаешь. Однако, хочу спросить, что случилось с Клариссой? Чёрт возьми, где шляется и не слушается отца? Я понимаю, что моё возвращение не приветствуется в этой семье, но всё же? — шёпотом добавляю я, несмотря на то, что нашу беседу приглушает шум из душа.       — Ах, — Джейс откидывается на спинку кресла и потирает глаза, — слишком много всего навалилось. Ты не знаешь, потому что Валентин так сказал, но в данной ситуации именно Клариссе больше всего досталось…       — Собираемся! — хлопает дверь душевой и из неё вылетает взвинченная Кларисса. — А вы оба — выметайтесь!       Ничего не остается делать, и я забираю свои ботинки, которые не успеваю надеть, и пальто, которое высохло за ночь.       Изабель шестнадцать, она носит тёмную и контрастную одежду в стиле милитари, однако никогда не красится, только подводит губы ярко-вишнёвой помадой. Изабель шестнадцать, скоро у неё выпускной, а она ещё не определилась, чего хочет от жизни. Изабель шестнадцать и этот день она никогда не забудет.       Вокруг неё серые стены с длинными стеллажами полными документов, папок, книг и разных дурацких сертификатов. Позади неё — старая, слегка пошарпанная дверь с позолоченной ручкой. Слева от неё сидит хмурый Себастьян и слушает мужчину напротив, то и дело теребя подушечками пальцев подлокотник кресла. Впереди неё баснословит старый хрыч — директор её школы, который получает немалые деньги за её обучение. У него на столе — пара папок, старое семейное фото, на котором его жена (он ей изменяет), два сына (один из которых мастурбирует на фотку их тренера по лакросу), дочь (ему нет дела до неё), фирменный стакан с ручками и карандашами, чашка остывшего кофе и кипа фотографий и постеров, содранных со шкафчиков, туалетного кафеля и стен школы. И на этих фотках — Изабель, целующаяся с другой девчонкой на одной из закрытых вечеринок.       У Изабель покрасневшие от рыданий в туалете глаза, покусанные губы, что ещё кровоточат, грязная куртка и дырка на коленке, разодранная о каменный пол школы. На лице Изабель парочка синяков от рук её одноклассников, а ещё бесчисленное количество скрыто под одеждой. Ей больно двигать правой рукой, а левая нога ноет от ушиба. Ей ещё повезло, что не перелом. Её не отвели в медпункт, чтобы оказать какую-никакую помощь, вместо этого девушку поволокли мешком из костей к директору для разбирательств. Её считают зачинщицей конфликтной ситуации, но это абсурд, ведь именно её избили посреди школьного дня. Темнокожий мужчина баснословит, обвиняет Изабель в абсолютно несуразных вещах и, в конце концов, приходит к плачевным выводам. Себастьян хмурит лицо, слушает его или делает вид, что слушает, так как его взгляд и мысли совсем далеко от этого затхлого кабинета. Пока директор дальше талдычит обо всех грешках девушки, Изабель старается сдержать слёзы. И без того распухшее лицо краснеет, уродуясь ещё сильнее.       — … ваша сестра абсолютно неуправляема, вы должны понять, что если бы не самозащита… — ага, конечно же, самозащита? — … наших спортсменов… — бугаи под два метра ростом не брезгуют избивать возомнившую о себе невесть что лесбиянку, — то ваша сестра нанесла бы травмы другим ученикам!       — Судя по вашим словам, Изабель сама создала конфликтную ситуацию, сама расклеила эти невесть откуда взявшиеся постеры и закричала во всю глотку о своих сексуальных предпочтениях? — взгляд Себастьяна выражает абсолютное безразличие, однако холодный тон служит отчетливым предупреждением зазнавшемуся директору.       — Я не это имел в виду, мистер Моргенштерн, ни в коем случае я не хотел оскорбить вашу сестру…       — Хватит лизать мне задницу. Ваши обвинения ложны, как и ваши скупые слова о признательности нашей семье. Вы ведь понимаете, что стоит мне лишь попросить, и я получу доступ к камерам в коридоре? Или попрошу организовать опрос учеников? Что вы на это скажете? Думаю, дети лучше подумают и всё-таки решатся ответить мне честно.       — Хорошо, мистер Моргенштерн, если вы хотите, то я соберу всех в актовом зале…       — Мне этого не нужно от вас. Всё, чего я хочу, так это справедливости для своей сестры. Ученики вашей школы ханжи и агрессоры, которые просто не могут проигнорировать чужие интересы, так как они выходят за рамки их понимания. Где толерантность? Объясните мне, за что мой отец платит вам деньги? За публичное унижение? За надругательство над моей сестрой? Вы нас разочаровали, — Себастьян поднимается с кресла и зовёт за собой Изабель. Девушка стонет и, опираясь на кресло, поднимается, хромая, идёт к двери вслед за братом. Изабель благодарна Себастьяну за то, что он не спускает всё на тормозах, а ставит на место руководство школы. Почему не вызвали свидетельствующих учителей, школьного психолога, социального работника? Всем и без того ясно, слово «справедливость» напрочь отсутствует в этом прогнившем месте.       — Мистер Моргенштерн, мы готовы выплатить Изабель компенсацию…       — Ей не нужны эти деньги. Все, что я попрошу от её имени, так это найти того ублюдка, что расклеил постеры по стенам этого заведения, и чем скорее, тем лучше, я ясно выразился?       — Д-да, вполне.       — Вот и славно, до свидания, — Себастьян открывает дверь и пропускает хромую Изабель вперёд.       В коридоре тихо — идут занятия, с которых сняли Изабель. В конце у дверей кафетерия стоит уборщик и моет пол. Вот бы хоть кто-нибудь до блеска отчистил душу Изабель, отодрал наждачкой до крови и рубцов по всему телу, лишь бы избавил её от этих гниющих и свертывающихся в неприятный липкий осадок чувств. Она была бы благодарна за простой вдох полной грудью.       — Спасибо, — Изабель теснится, сжимает куртку изнутри в карманах, оставляя красные следы от ногтей на побитых ладонях.       — Ты — моя сестра. Ты — Моргенштерн. Мы в ответе за тех, кого приручаем.       И Себастьян говорит чистую правду.       Изабель опирается на стенку, вздыхает и ждёт, пока Кларисса вылезет из номера, если только она не захотела выпрыгнуть из окна. Конечно, девушка не чурается такого исхода, вот только она головой будет отвечать перед отцом. А падать до уровня Клариссы она не собирается.       Джейс чертыхается, когда слышит звонок мобильного, и отходит, попросив прощения у Изабель. Ей оно ни к чему. Моргенштерн уставшим, не выспавшимся взглядом окидывает дверь напротив и думает о том, чтобы закурить. Напоминание о вредной привычке сильной тягой отзывается в груди девушки, и она злится на себя за свою несдержанность и на Клариссу, которая снова путает все карты, заставляя беспокоится о себе и не давая покоя остальным. А ведь покой — такая редкая и столь необходимая ценность для каждого, кто даже не нуждается в ней.       Изначально Изабель планировала остановиться в Дюморте одна, а после вернуться в свою квартиру в Манхэттене, где вся мебель затерялась среди пыли. Снять чехлы, помыть полы и подключить все электроприборы к сети — и дело сделано. Всё, чего она в данный момент хочет — это поскорее избавиться от балласта в виде старшей сестры.       Джейс возвращается через пару минут одновременно с Клариссой, которая привела себя в очень даже приличный вид. Однако любоваться сестрой Изабель не намерена и, попрощавшись с Джейсом и Клариссой в холле Дюморта, она первая покидает отель и сверачивает направо. Поймать такси Моргенштерн не составляет проблем, и она без всяких затруднений садится в машину. Конечно же, несколько кварталов по Пятой Авеню и отличный вид на Центральный Парк не столь чужды девушке, и можно было бы пройтись пешком. Однако дождь не прекращает тарабанить с гулким стуком по стеклу, и она не намерена любоваться расплывчатым видом из окна. Изабель в боевой готовности ожидает своего возвращения в свет криминала Нью-Йорка, но у неё есть перечень незаконченных дел, и первым из них в списке является генеральная уборка собственных апартаментов.       Неудивительно, что консьерж, несмотря на прошедшие два года, с готовностью отдаёт ключи от квартиры с чересчур радостным «С возвращением, мисс Моргенштерн!». Двадцать второй этаж и тихий джаз в лифте наводят на мысли о том, что всякий раз отец возвращался вместе с Изабель к ней домой, когда у него находилась минутка, и было приподнятое настроение, чтобы провести время со своей младшей дочерью.       Изабель горела изнутри. Казалось, мир вокруг кружился вокруг неё и вертел ею словно катушкой, играя как с куклой и навязчиво путая мысли, прямо подталкивая её к обрыву полному адского пламени, которое лизало ей пятки каждый божий день, несмотря на всестороннюю поддержку брата и отца.       Она была эгоистичной и взбалмошной девчушкой, однако это не мешало ей быть эмоционально чувствительной, что действительно сказывалось на её настроении и отношении к окружающему миру. Стоя посреди своей комнаты в дорогих апартаментах, что подарил ей отец на шестнадцатилетие, которое наступило совсем недавно, она, как никогда, сильно ощущала одиночество, держащее её сомкнутыми, нежными, холодными руками за шею. Комок слёз застрял в горле, она была натянута как тетива, готовая отпустить в полёт стрелу, которая попадёт в самое сердце — хрупкий и неподвластный разуму орган, полный метафорических чувств, взывающих отрицать логику и отторгать рассудок.       Почему же так вышло? Почему же горький опыт по отношению к своему полу, который до этого был нежным лепестком розы, ужаснул так сильно других людей? Что было такого плохого в самопознании? Ведь на вечеринке, где все были важными шишками, и было без разницы, чьё ты дитё, ибо вся каста была высшим сословьем, где все были равны, всем было без разницы, с кем ты разделишь этим вечером постель и кого поцелуешь во время ненавязчивого флирта. Но как же так? Кто же стал так жесток к Изабель, что вот так вот опозорил её и заставил страдать от побоев обычных школьников, которых она могла раздавить на раз-два.       Доктор подлатал её. Сказал, что ей повезло, и серьёзности в травмах никакой не было. Лишь ушибы и рассечённая губа, на которой явно останется шрам, были частью полного избитого портрета Изабель. Но в душе все рёбра были сломаны и растолчены в прах, оставляя на своём месте боль, как тяжёлое напоминание о пережитом. Никогда она не чувствовала себя настолько униженной и преданной одновременно, отдалённо предполагая, что эти чувства были вызваны лишь разочарованием в простых и приветствуемых ею истинах и в людях, которые так неожиданно показали себя с самой дурной стороны. И самое главное — никто не заступился за неё и не помог ей дать отпор. А Изабель пыталась и применила силу, лишь раззадорив спортсменов, побуждая к более грубым, жестоким и агрессивным действиям в свой адрес.       Изабель хотела протяжно завыть и откинулась на свою постель в надежде, что хоть сотая доля той боли уйдёт, растёкшись по китайскому шёлку, оставляя лишь тяжёлое дыхание, что прерывалось коротким кашлем. Ей казалось, что её душило чувство жалости и ненависти к себе за такую роковую оплошность. Но кто же знал, что её вот так вот подставят? И догадок ноль. Ведь все мысли сводились к облегчению этих мук, что вели её к одному простому и в тоже время неправильному решению — напиться и забыться. Однако Изабель было всего шестнадцать, и такие мысли она не приветствовала.       Суета за окнами массивных небоскрёбов скреблась кошками на душе, отзываясь ноющей пульсацией в области груди. Изабель хотелось разорвать на части свою одежду, проткнуть ногтями эпидермис и с противным звуком выпотрошить своё нутро, залив всю комнату своей кровью. Но всё, на что её хватило, — это перевернуться на бок и скукожиться в позе эмбриона. Изабель хотелось раздавить саму себя, предаваясь желанному забвению.       Старый знакомый коридор, что успел порадовать Изабель лишь несколько месяцев беззаботной жизни, пылится в потухших тонах карминовых стен. Половицы были вымыты горничной до прихода Изабель, и она отчётливо чувствует запах хлорки и слышит скрип ботинок о лакированное дерево. Длинный коридор петляет разными ответвлениями, за дверьми которых скрываются огромные помещения с высокими потолками и такими же окнами. Родной запах за долгое отсутствие хозяйки смешался с пылинками, нарочито раздражая слизистую ноздрей девушки.       — Ну, привет, давно не виделись, — выдыхает Изабель. Пара не было. Отопление проведено по всему дому, безо всяких исключений. Ноги приятно греют теплые потоки со всех сторон.       Девушка тут же сдёргивает защиту от пыли с вешалки, вешает своё пальто. В прихожей стоят её немногочисленные вещи, среди которых можно отметить чёрный кейс с огнестрельным оружием, который она первым делом собирается спрятать в сейф в личном кабинете до того, как к ней домой нагрянут гости, которые захотят поздравить её с возвращением.       Квартира выглядит не так уж и запущенно. То, что было спрятано, осталось на своих местах, то, что упаковано — тоже. Видимо, отец всё же впускал сюда горничную, чтобы она следила за тем, как бы здесь всё не запустилось до возвращения хозяйки. В кладовой она находит всё необходимое для уборки дома и приступает к делу, до этого спрятав свой кейс.       Изабель проводит время за уборкой, почти не замечая, как за окном меняется вид и оживает ночной Нью-Йорк. Она не белоручка — знает, что работать надо, и не позволяет себе расслабляться. Пару деньков она уделит себе, а после придёт к отцу с готовностью влиться обратно в семейный бизнес. В очень грязное и гиблое дело, за которым она провела достаточно времени в Европе. Так сказать, обучалась семейному делу у старшего и очень уважаемого поколения.       В восемь вечера она с чистой совестью плюхается на диван в гостиной и включает радио, что откопала в старых коробках в кабинете, который ей теперь может и пригодиться. В старшей школе она считала идиотизмом делать проекты и домашнее задание в таком помещении, а сейчас её ничего не останавливает. Валентин говорил ей о выборе: она может стать его протеже, либо получить высшее образование, но, к его сожалению, она выбирает первое, даже не рассматривая второй вариант. Изабель не видит себя в университете.       У Изабель многое осталось позади. Каникулы в Цюрихе вместе с дедушкой и бабушкой. Осень в Риме и зима в Милане. И много где тоже. Веселые дни с новообретёнными друзьями и лихие ночи с тёмными мечтами и больными взглядами на свободу, счастье и веру. Такое ощущение, что все это лишь сказка, в которую она окунулась лишь раз. Раз, который теперь стёк по её пальцам в жидкую палитру безбожности, порицаний и агрессии к самой себе. Она оставила всё позади и теперь идёт к своей цели с новообретёнными силами. Любовь — самое, что ни на есть, прекрасное на этом свете и в тоже время ужасное чувство — давно погребена в соборе Святого Петра, в тайных мавзолеях святых, забальзамированная толстым слоем, чтобы никогда не исчезнуть, но и не вернуться вновь к ней.       У Изабель теперь иная задача: не только поставить на место всех тех, кто недооценивает её, но и найти своё собственное.       Изабель металась во сне или с ума сходила от бессонницы. Отец к ней так и не пришёл, хотя она оставила ему огромное количество сообщений, несмотря на то, что, скорее всего, это его сильно раздражало, но тогда она была на грани. На грани того, чтобы забыть о том, кто она и что её связывает с этим миром. Этот баланс разрывал её на части, и она понимала, что никогда ей не было так плохо. Даже когда её родителей не стало. Что-то раньше в груди теплилось и дарило приятное ощущение важности выбора, но в тот момент, отчего-то, о чём бы она не подумала, казалось лишь вязким, холодным и тягучим ощущением никчёмности, что ласкало её горло, как острие кухонного ножа, который она держала в дрожащих руках, нарезая красный перец и утопая в самобичевании, что целую неделю не отпускало, как и апатия.       И вот в понедельник она слышит звонок в дверь и открывает. Ей в этот момент показалось, что её окутывает приятное белое сияние в жемчужных бликах, отображая всё хорошее, что было в её жизни, и концентрируясь в одной высокой и одинокой фигуре отца. Его улыбка, тёплые глаза и весёлые ямочки на щеках. Рядом с ним стоял чемодан, а в руках у него были документы и билет в один конец, который означал новое начало для Изабель.       — Ton cauchemar est fini. Si tu veux, tu commenceras la nouvelle vie.       — Merci, papa.       В голову въедаются всякие назойливые мысли о том, что всё, чему я научилась за эти годы, — лишь жалкое утешение самой себя. Изначально я даже не хотела возвращаться в Нью-Йорк, но пьянящая меня идея не позволила отступить и жить в том мире, в котором я жила последние два года. Это стремление — привычка всех Моргенштернов, говорил дедуля Оскар.       Однако я не могу не работать на холодную голову. Мне нужно время, чтобы привыкнуть не только к часовому поясу, но и к переменам, которые меня ждут впереди. Мои сомнения рассеиваются как клубы дыма и превращаются в труху как цилиндр сигареты. И когда дело дойдёт до фильтра, и пальцы будет обдавать лёгкое жжение, я не встану с дивана, а возьму ещё одну и закурю снова. Разве это не чудесно?       Я знаю, что многое меня поразит, многое разочарует, но я готова к этому. Впервые я готова ко всем проблемам и преградам, которые меня ждут впереди. И кто, как ни я, преодолеет их?       Возможно, стоит обзвонить пару своих знакомых или хотя бы намекнуть, что мне больно уж хочется продолжить веселье, что я начала на другом континенте. Думаю, для отца не секрет, где я уже успела побывать, нажить друзей и добыть врагов? Значит, он прекрасно осведомлён, а это близко к слежке, так что мне придётся найти тех, кто отчитывался ему. И это не мои бабушка с дедушкой, нет, они умнее и хитрее, с этим нельзя спорить. Я не люблю, когда за мной посылают ищеек — это означает, что мне не доверяют. А что может быть хуже недоверие отца? Только недоверие короля ночного Нью-Йорка.       Звонок в десять вечера выбивает меня из колеи. Кто же это? Я ведь просила больше меня не беспокоить и дать хотя бы отоспаться. Мне большего не надо — разве это не понятно? Отвечаю на вызов, даже не смотря на имя.       — Алло? — хриплый, слегка прокуренный голос — нетипично для восемнадцатилетней девушки, не так ли? Если подумают, что ошиблись номером — прекрасно, я сброшу и продолжу бездельничать. И без того фигово. Должна была лечь в пять вечера.       — Изабель, я рад, что ты наконец-то вернулась к нам, — этот голос я ни с чьим другим не спутаю. Только он говорит с лёгкой надменностью и мягкими нотками, будто я лишь нашкодивший зверёк.       — И я рада тебя слышать, Себастьян. Ты уж меня извини, но я устала. Сам понимаешь — смена часовых поясов и новая обстановка. За пару часов к такому заново не привыкнешь.       — Хм? То есть ты отказываешь от ужина с отцом?       — Это лишь твоё предположение. Знай заранее, я уже была бы на месте встречи, — я не лгу. Вот только я так устала. Тело ноет, но теперь меня сковывают обязательства, как сковывали два года назад. Возвращение в Нью-Йорк опутывает меня цепями долга, который я должна буду платить всю свою, а точнее его, отца, жизнь. — Ты ведь прекрасно меня знаешь, Себастьян.       — Так вот. Я тебя жду. Адрес скину в смс-варианте. Будь там через час, хорошо?       — Я поняла.       — С возвращением, Изабель.       Я молчу, так как не хочу продолжать разговор с братом. Наши с Себастьяном отношения никогда не выходили за рамки, благодаря чему мы часто сохраняли нейтралитет в вопросах, касающихся друг друга, объективно рассуждая, если того у нас попросят. Когда звонок заканчивается, я чувствую расслабление и в тоже время недовольство. Мои немногочисленные просьбы были проигнорированы, и я понимаю, что ничего не изменилось. Цепи вновь вернулись на своё законное место, и мне от них не избавиться. Ну ладно, сама на это пошла. Окончательный же результат высвободит меня из них.       Собираюсь. Принимаю душ и надеваю новую рубашку и костюм. Завязываю волосы в свободный хвост и снова закуриваю. Звонок.       — Джейс? Ты свободен? Ужин в поместье отца в Куинсе.       — Серьёзно? А такси?       — Ты быстрее, хоть и ненадёжней.       — Ладно, жди, через пять минут на улице. Там, где и раньше?       — Да.       Отключаюсь. Мысли о том, что я встречусь с отцом, прельщают меня и поднимают мой упавший настрой, но это всё временно. Скоро в силу вступит холодный расчет, и тогда я всем покажу, кто такая новая Изабель Моргенштерн. Вот увидите, вы все этого не забудете.