***
Я не знаю, почему я решаю не звонить брату и послушать сестру. Что-то в её диком взгляде побитого зверя останавливает меня от правильного выбора сообщить отцу или хотя бы позвонить в скорую. Я впервые вижу её такой: раздражённой до побелевших костяшек, бледной от потери крови и злой на саму себя. Ведомая своими вечно мешающими чувствами, я иду у неё на поводу, хоть и чувствую себя полной дурой. В конце концов, для меня не станет неожиданностью, если Изабель натворила дел. Я не дура и понимаю, что она о многом не говорит: что делала, где была и как именно она получила пулю в бок. Тем не менее я боюсь за неё. Когда я увидела её уязвлённой, что идёт вразрез с её новым образом, представленным мне в самой сочной и страстной оболочке, мне стало не до покоя. На носу судебное разбирательство, а моя сестра (которую я хочу и хотела последние два года) сидела в ванной, вытаскивая из себя пулю. Мне больно. Наверно, от своей беспомощности. Она выглядит такой независимой, будучи травмированной. Каким-то образом она воздействует на меня как успокоительное. Казалось, совместное со Старквезером дело может подождать, а Изабель — нет. Чудным образом ей удалось отговорить меня от каких-либо действий и вопросов, оставляя произошедшее с ней тайной. Всё, что она попросила у меня, я ей дала: покой и секретность. В моих силах оказывается лишь предоставить ей спальню для гостей и домашнюю одежду. Она не спрашивает, откуда у меня её размер, предпочитая мою компанию телевизору. И вновь возвращается невозмутимый сарказм, от которого я хочу лезть на стены. Само присутствие Изабель действует на меня не хуже афродизиака, стоит мне только вдохнуть запах окровавленного пальто, которое Изабель попросила оставить вместе с рубашкой и брюками, ставшими непригодными для выхода в свет. Она сказала, что её друг заберёт запачканную одежду и отнесёт в химчистку: лишь нижнее бельё и лакированные ботинки остались чистыми. Убедившись, что бинты не промокнут и не запачкают мои простыни, Изабель просит дать её телефон, оставленный на столешнице. Он выглядит странно. Абсолютно чёрный, даже экран одного цвета с чехлом. Оригинальный дизайн — это совершенно другой телефон, не тот разбившийся об стенку. Дура, блин. Ладно, я решаю это тоже оставить без ответа и просто дать Изабель телефон. Взамен я получаю искреннюю благодарность сестры в виде едва прорезавшейся уставшей улыбки. Я бы хотела, что это повторилось и не раз. Хотела бы каждый день засыпать вместе с Изабель — не переставала желать этого все эти два года. Я сумасшедшая, определённо. Я не могу быть рядом и не испытывать мазохисткого соблазна поддаться на её провокации, простые фразы и жесты лица. Это мой персональный ад. Тем не менее моё волнение за её здоровье никуда не девается. К часу ночи Изабель засыпает, оставив телевизор проигрывать какой-то фильм Вуди Аллена, а я сижу в гостиной и читаю составленную Ходжем речь. Слушанье с присяжными назначено во вторник на час дня. А подстреленная Изабель лежит в кровати в соседней комнате. Я решаю не закрывать двери обеих комнат и всю ночь лежу в полудрёме, надеясь, что с сестрой (смешно) всё в порядке. Утром понедельника, как и сказала Изабель, к нам заходит её друг. Иностранец по виду, но говорит на чистом английском. Я указываю, где лежат вещи Изабель, а сама собираюсь на работу, пока Ходж не начинает разрывать мой сотовый звонками. Он ходит нервный, как пробка, последнюю неделю, хотя дело, по его мнению, плёвое. Фредди, как он представился, осматривает Изабель и заявляет, что придёт через два дня и, если воспаления не будет, сможет самостоятельно наложить повторно шов. После они переключились на итальянский, иногда перескакивая на французский, который я не практиковала лет сто. Иногда я жалею, что уделяла внимание лишь немецкому. Стараясь делать вид, что не пытаюсь вникнуть в их разговор, я пересматриваю документы на столе. В голове одна каша. Фредди весело смеётся, хоть сестра и остаётся угрюмой до конца — едва дрогнули уголки её губ. Собираясь уходить, Фредди извиняется за злоупотребление моим временем, так как видел, что я собиралась уезжать. Попрощавшись, он кинул Изабель что-то похожее на: «тебе повезло, что у тебя такая сестра», но мне было трудно разобрать, так как он нарочно произнёс это с акцентом. — Ты уверена, что можешь остаться одна? — я смотрю на её недовольное лицо, всеми силами стараясь сдержать напор её взгляда. — Да. Нет проблем, Кларисса. Я посижу, посмотрю телевизор. Иногда безделье тоже полезно. «Особенно с дыркой в животе», — думаю я и нехотя оставляю её.***
Ходж встречает меня с недовольной миной, но успокаивается ради встречи с нашим клиентом за день до суда и проработки его речи. Бэт Веласкес нехотя шёл на контакт, а так как мы не собирались вносить за него залог, то сказали ему заткнуться и перестать протестовать, оставляя дело профессионалам. Тяжёлое обвинение ему вынесли, однако Бэт не делал этого. Стоит отметить, что его благожелатель настаивает на анонимности, но это нас устраивает из-за ряда причин. Но самой главной является то, что его личность может навредить Бэту и его делу, точнее — мы боимся этого. Сам благожелатель заявил, что в любом случае выплатит нам полную сумму в независимости от исхода дела. По словам Старквезера, это не первый раз, когда наш анонимный представитель сотрудничает с нашей адвокатской фирмой. Бэт сидит в участке, так как судья посчитал, что его жилище в гетто не благонадёжное место для «защиты» подсудимого. В месте, битком набитом копами, намного проще уследить за Веласкесом. Конечно, смертной казни он не удостоится, так как в штате Нью-Йорк она является неконституционной. Однако упечь молодого парня за решётку только из-за лени и предположений окружного прокурора является ничем иным как препятствием правосудию. Косвенных улик принципиально недостаточно, а так как наш собственный детектив ведёт расследование, то мы спокойно сможем предоставить и донести до присяжных доказательства невиновности Бэта. Встреча с Бэтом не была информативной. Проштудировав несколько раз его речь, слова в защиту, мы с Ходжем довольные уезжаем в офис на Манхэттен. Разобравшись с делом мистера Маклагена, попавшегося на удочку аферистов из агенства по недвижимости, за два часа, я возвращаюсь домой воодушевленной, также отклонив предложение Саймона поужинать с ним и парой его коллег в нашем любимом баре. Я хочу побыть с Изабель наедине. Впервые моя квартира кажется мне пустой. Мне трудно держать себя в руках, пока я разуваюсь, чтобы надеть мягкие махровые тапочки. Сумерки в квартире настораживают меня. Кажется, что каждая тень преследует и ходит около меня, заставляя навязчивые мысли залезать в голову и творить там всё, что заблагорассудится. Звук разбившегося стекла трещит в моих ушах. С перепуга я хватаю рядом стоящий зонтик и тихо крадусь на кухню. Кто-то роется в моем холодильнике, стоит позади — дверца прикрывает — не вижу кто. Замахиваюсь, но вместо этого я визжу, и зонтик падает у меня из рук, резко раскрываясь, и бьёт меня по лодыжкам. — Блять, Клэри! Какого хуя?! — возникает Изабель из-за холодильника. Блять, я забыла, что Изабель сейчас живёт со мной. — О нет, прости, Изабель, я думала, что сюда пробрался вор! — Пиздецкий комплимент, сестра, помоги, я не хочу нагибаться, — она кивает себе под ноги. Внизу валяется разбитая бутылка безалкогольного пива, в котором успел искупаться зонтик. Сука, как же неловко мне. Кларисса быстро начинает поднимать осколки, не снимая кожаных перчаток. Изабель отходит в сторону, придерживая бок, огибая столешницу и направляясь в отведённую ей комнату. Когда Моргенштерн заканчивает, Изабель уже лежит в постели и переключает каналы. — Так отвыкла от американского телевидения, — она первая заводит разговор, а Клариссе только остаётся удивляться слуху сестры. А ещё брюнетка выглядит нетипично: по-домашнему, помято и даже мило, если это слово вообще можно применить к ней. — А оно так сильно отличается от итальянского? — Кларисса не знает, кто её за язык тянул, но она небрежно произносит эти слова, чуть ведя плечом, видя на себе взгляд Изабель. — Нет, но как только я вернулась в этот дрянной Нью-Йорк, моя привычка деградировать, которую я так старательно подавляла, возвратилась, и я лежу вот здесь, — она тычет тонким указательным пальцем в одеяло, — а напротив меня — ты. Сомнительное времяпровождение для меня, не находишь? Конечно же, весь этот флирт, улыбки в туалете ресторана и небрежная беспечность исчезли с «приходом в себя». Смена часовых поясов закончилась, и теперь к Изабель вернулись забытые в Риме остатки самообладания. — Так ты знаешь? — Изабель поворачивается к притихшей Клариссе и скалится. — Это было нетрудно. Особенно после того, как узнала от Себастьяна. Он недолго искал виновного, точнее виновную, и даже рассказал мне о тебе, когда я пересекала Атлантику. — Тогда почему ты здесь? — Единственный верный вопрос за день, Кларисса, браво! А ещё ты спросишь: «Какое на тебе сегодня надето бельё?». — Кровной враждой мы — Моргенштерны — не славимся. Прошлое есть прошлое. Разве я тебе уже не доказала этого? Гадкие сомнения вновь опровергнуты простыми словами. Нынешняя Изабель больше не разменивается ими, а использует как самую ценную валюту, которая когда-либо была в её руках. Дороже золота и камней. Кларисса теперь окончательно убеждается, что не знает свою сестру. — Sed lex dura lex. Никакого братоубийства и вендетты. — Как приятно быть частью Конклава, — саркастично отвечает сестре Изабель, — не так ли? — Лучше, чем лежать с дыркой на кровати, — Кларисса прикрывает за собой дверь, услышав за собой тихое: «и то верно». Но она не верит даже в это.***
На следующий день. — Давай ты не будешь вставать с постели без надобности. Я попросила выходной в день суда, — шипит Клэри, почти силком затаскивая Изабель обратно в постель, — чтобы побыть здесь с тобой и заняться делом дистанционно. Я не хочу прийти домой и наступить на твой холодный труп, — Кларисса хмурится, когда Изабель игриво ухмыляется, покорно садясь на кровать. — Я видела, как ты с утра поменяла повязку. Она кровоточила. — Это нормально, мисс маленькая зазноба. Она будет кровоточить столько, сколько ей заблагорассудится, — Изабель укрывается одеялом. — Но не способствуй этому! — Прикосновения к Изабель обжигают её кожу — только уложив сестру, Кларисса понимает, где только что побывали её вспотевшие ладони. — Я не способствую, просто не соблюдаю постельный режим, чтобы пойти в туалет. Окей? — Клэри нехотя кивает. — Еccellenti. (Отлично) Кларисса возвращается на кухню, чтобы приготовить чего-нибудь съестного, в то время как Изабель звонит Фредди. — Ну? Ты знаешь, кто заказал меня? — полушепотом спрашивает Изабель, не сводя взгляда с дверей. — Нет. Не узнал. Но пробил по базе фирму, в которой работает твоя дражайшая сестра. Дело, которое ведёт сейчас Кларисса, нам не нужно. Но таких малолеток из гетто у них полно. И знаешь, что у всех общее? — Фредди делает неудачную паузу — Изабель не оценивает его вольностей. — Их дела спонсирует аноним, не первый год сотрудничающий со Старквезером. — Так узнай, кого задержали за незаконное ношение оружия. Это как два пальца об асфальт. — В этом вся загвоздка, насколько я понял, такого дела в помине у них нет, — голос Фредди звучит настороженно. Он боится реакции Моргенштерн. — Сукин сын. Обдолбанный ублюдок Девы Марии. — Ты поосторожней с выражениями. Я католик. — Плевать. Слушай теперь внимательно. Ты должен сегодня встретиться с Бэтом Веласкесом. Он в участке, и Кларисса с ним сегодня не увидится. Она решила побыть в роли моей сиделки. Ты видел его фамилию в этом списке. Главное, не навреди пацану, а подтолкни его к сотрудничеству со Старквезером. У него сегодня суд, так что, сделай все быстро и незаметно. Тогда он выведет нас на Бейна. — Хорошо. Я понял. На этих словах в дверь стучат, и Изабель видит Клариссу с подносом, полным еды. Завтрак. Как же об этом она не додумалась раньше? Конечно же, Кларисса не может не заботиться о ней. Моргенштерн таит. Быстро, стремительно, будто её нарочно держат над газовой колонкой. Слышно, как шипит и пахнет её горелая кожа, она кричит, плавясь под ледяным пламенем, и эти мольбы едва слышно за запертой дверью, когда она стонет в подушку, едва не царапая клитор от напряжения, пытаясь принести себе долгожданную разрядку, которую, в коем-то веке, никак не может получить. Что же Изабель делает с ней? Зачем ей быть такой реальной и в тоже время далёкой от действительности. Будто рядом с ней призрак из римских мавзолеев, а не реальная дочка главы верховенствующего мафиозного клана Нью-Йорка. Хотя, это заводит ещё больше. Глубоко запрятанные усопшие чувства реинкарнировали при виде размазанной дождём тушью, мокрых сосулек чёрных волос и***
Неделя. Дожди полностью окутывают Нью-Йорк, и туманная морось таинственным свечением блуждает между высоток в огнях их софитов. Неон окрашивает облака в различные цвета, а капли дождя становятся отражением самого города, иногда превращаясь в рябь: либо от дуновения ветра, либо от спешных шагов, скольжения шин. Манхэттен представляет собой правильные прямоугольные призмы и эталон начертательной геометрии; грязные оранжевые листья Центрального парка падают на проезжую часть, когда все спешат к себе домой. Свет в квартиру попадает лишь сквозь окна, неприкрытые шторами, и бликами от дорогих антикварных изделий, от экрана ноутбука. Тишины нет. Лишь ритмичный стук каблуков о паркет, гулкие удары тела о тело и дребезг раскрошенного стекла. Пот и кровь. Разбросанная аппаратура по всей квартире, скомканные листы бумаги, опрокинутая столешница и разбитое зеркало начала двадцатого столетия. Изабель бьёт прямо в трахею, отбирая на пару секунд возможность дышать и перекидывает через плечо Фредериго. Итальянец разворачивается на спине и берёт в захват левую лодыжку — от неожиданности его оппонентка падает рядом, и он успевает поменяться с ней местами и вскочить на неё, выхватывая маленький кинжал и закидывая руки для удара в голову. Моргенштерн своевременно перехватывает его руку и бьёт здоровой ногой в пах. Рана в боку неприятно колет, и она со всех сил отталкивает от себя Фредериго. Итальянец замахивается оружием, ловко семеня меж точными ударами Изабель, но оступается на хрупком стекле. Изабель пользуется мимолетной возможностью, перехватывает руку и вонзает кинжал ему в грудину, втискивая римлянина в стену. Хруст. Хруст. Хруст. Изабель торопливо поворачивает лезвие, дробя со всей силой его ребра, превращая легкие и сердце в сплошное месиво. У неё самой рассечена бровь и разбита губа. Моргенштерн встаёт, зная, что Фредериго ещё дышит, и хромает к валяющемуся на полу у холодильника глоку с глушителем. На её лице — ироничная улыбка, как тогда, в Риме, когда ей пришлось избавиться от алжирца. — Фредди, Фредди, сколько раз я повторяла тебе, да и остальным, что будет, если вы попытаетесь меня предать, а того и хуже — убить? — Изабель поднимает с пола оружие и резво возвращается к итальянцу, который потихоньку начинает захлебываться своей кровью. — Ты был осведомлён о моей деятельности больше остальных, а теперь будь другом — расскажи же мне, кто тебя переманил? Фредериго поднял на неё свои зелёные глаза. Бельмо перед ними есть не что иное, как Изабель Моргенштерн. Он знал, что заплатит кровью за свой проступок, но нисколько не сомневался в своих действиях. Поэтому сейчас он не боится смотреть ей прямо в лицо и не боится пушки, когда его собственное сердце разодрано на бесчисленное количество маленьких волокон. Но стоит ли ей говорить, кто именно стоит за всем этим? — Я… Ничего не скажу… Тебе, — он харкает кровью. — Не стоит, не утруждай себя. Вот это, — Изабель достаёт из кармана что-то, судя по шелесту, бумагу: Фредериго начинает догадываться, что именно в её руке, — уже ответило на все мои вопросы. Узнаёшь? — В полуночных очертаниях видно лишь скомканный лист, но римлянин прекрасно знает цену этого документа. — Всегда узнают. Ты мне больше не нужен. Сам знаешь почему. Ответь только на один вопрос: зачем ты приплёл сюда её? Думаешь, я поверю, что это она сделала? — Ты убила… Сантьяго. Знаешь, что с тобой сделает твой, — Фредериго сплёвывает кровь на пол, — отец? — Сантьяго хоть и был членом Большой Тройки, но это не значит, что он чего-то стоил. Всё равно осталось трое, а ты решил меня предать под носом Американца. По этическим соображениям лучше всего тебя пристрелить. — Давай же. Ты знаешь, что на тебя начнётся охота! Что… теперь ты будешь под прицелом Валентина, отступи! — Американец важнее. — Будь по-твоему, я не твой голос разума. Изабель приставляет к потному лбу Фредериго прохладное и скользящее по виску дуло, останавливаясь над пульсирующей жилкой, чувствуя ускоренное сердцебиение итальянца. — Arrivederci amico mio. (Прощай, друг мой) Моргенштерн без промедления стреляет в него, не давая возможности сердцу сделать пару предсмертных ударов. Изабель поднимается и кидает в сторону оружие, идя в спальню, откуда непристойным образом вытащили её довольно-таки несвоевременно. Она остается стоять в проходе, наблюдая за хрупкой дрожащей спиной ошарашенной девушки. Чем-то она напоминает ей наваждение, столь хрупкое и едва заметное во тьме, из которой выбраться ей не суждено. Это благословение — временная прихоть, но Изабель не может устоять перед соблазном и покорно скользит к девушке, подминая её под себя и впиваясь в молочную шею своими зубами, оттягивая руками рыжие кудри и шепча тихое и хищное: «Ты моя».