Вендетта

      Им весело. Они пьяны. Их руки еще не покрыты вековыми трещинами, а лица не запятнаны морщинами времени. Им хочется смеяться до упаду, до смертельно стиснутой диафрагмы. Их глаза блестят молодостью — юношеский блеск не подвластен им в хмеле и пьяном угаре. Сливки текут рекой, клубника тонет в жадных и нежных поцелуях. Руки повсюду: на лице, в чужих ладонях, на плечах, в волосах, на бедрах и ягодицах. Чьи-то пальцы пробираются к подолу платья и поднимаются по икрам наверх. Кто-то достаточно ухищренный додумывается и проворно расстегивает зубами ширинку брюк.       Им так хорошо друг с другом. Шампанское льется амброзией или икхором — и то, и то завуалировано припрятанные яды: один на виду у всех, другой глубоко в душах молодых агнцев. Им не кажется это неправильным — насколько они пали ниц, окрашивая свои сереющие крылья в жидкое злато, скрепляя перья в тяжелый кокон и обволакивая им своего хозяина — последствием этого должен был родиться новый демон или прекрасный падший.       Так вот как переродилась Изабель.       Клэри кажется, что она сама не далека от этого грехопадения.       Время настолько пластично и иллюзорно, что потеряться в нем для нее не составляет труда. У нее законный выходной, выигранное дело позади, вечеринка с братом и их общими друзьями (знакомыми левых знакомых), но дурное чувство неопределенности и ощущение опасности не дают ей утонуть в нирване с головой, чтобы захлебнуться в нектаре богов и задохнуться от ласк таких же молодых, красивых и сильных людей как она.       Приятный ужин в пентхаусе превратился в оргию в бассейне.       Кларисса не дает себя касаться мужчине, тем более, Джейсу. Она огибает ласки приятных смазливых мальчиков и подставляется под нежные руки самых прекрасных девушек на свете. Они целуются, размазывая помаду на губах друг друга. Кларисса млеет под этими прикосновениями, пританцовывая своим телом под чужим. Их волосы сплетаются в единый вихрь. Они не знакомы друг с другом, но, глядя в эти бирюзовые глаза, Клэри кажется, что она падает в пропасть — следом за ней глубоководная тишь и редкий гул с толчками сердца, бьющегося в груди. Воздуха в легких едва ли хватает, но их губы сцеплены друг с другом накрепко, а ее рука работает между ног блондинки, осыпающей ее поцелуями. Редкие передышки сопровождаются единой эйфорией и связью друг с другом на молекулярном уровне, но все это меркнет по сравнению с садистским желанием Изабель.       Ее сила и стать величественно занимают почетное место среди всех людей, бывавших в постели с Клариссой. Сестру обволакивает дымка тьмы, черные крылья блестят позади в свете и отблеске небоскребов. Вместо золота — нефть. Ее руки сильные, обволакивающие ее со всех сторон. Изабель брала ее грубо, как данность, которую надо было свершить. Кларисса понимала это, понимала и хватала воздух жадными глотками утопающего в оргазме. У Изабель было то, чего не было у других. Пламя, синее адское пламя, поглощающее все живое на своем пути, если то не мило ему.       Руки на груди. Гортанный стон. А она все не может оторвать взгляда от женщины между ее ног, представляя на ее месте сестру. Мерзко, грешно. Но запретный плод куда вкуснее. Ева знала, что делала, когда совершала первое человеческое грехопадение.       Постель под ними остывает. Кларисса не протестует, когда ее партнерша открывает двери на балкон и покидает ее в своей прекрасной наготе. Моргенштерн смотрит ей вслед, не силясь встать, чувствуя, что эта ночь принесет осложнения дикого секса с Изабель. Но Кларисса не жалеет, она мягко сжимает свою грудь, вспоминая касания всех этих девушек, которые побывали в ней этим вечером. За окном скоро встанет рассветное солнце, но у Клариссы нет желания встать. Наедине со своими мыслями, она возвращает к тревогам и осматривает комнату. Дороговизна мебели просто слепит глаза, а утонченный стиль позволяет оценить вкус дизайнера.       Кларисса находит свой телефон в гостиной. Большинство размеренно спят, кутаясь в пледы и прижимаясь, друг к другу. Двое парней еще шалят в бассейне: один отсасывает другому. Моргенштерн качает головой и уходит обратно в ту спальню.       Звонок застает ее у самой двери.       Изабель.       Помяни дьявола.       Кларисса забывает вдохнуть воздух. Она порывисто принимает звонок и закрывает дверь позади себя на защелку. Тоже делает с балконом. А на другом конце трубки ждут ее, словно зная, что она пытается закрыться от лишних глаз и ушей, будто бы это может помочь ей успокоить себя. А ведь Изабель говорила, говорила, что-то начинается. А если это не так? Что если это тянется не год и не два, а долгое время, и Изабель нырнула в эту игру, чтобы найти ответы на возникшие вопросы? Но что за игра, что тогда имелось в виду? Как не сойти с ума в чужом бреду?       — Клэри… — голос на том проводе оборвался, — я должна сказать тебе кое-что.       — Что, Изабель? Что, во имя Господа, происходит?       Тяжелый вздох.       — Ты не должна этого никому говорить. Поклянись, что не скажешь.       — Клянусь, — А клятву хочется разорвать на части или скрестить пальцы за спиной, чтобы не ощущать своих слез, которые появились так внезапно, что Клариссе хочется закричать на них. Они должны объяснить ей причину своего появления, но они не делают этого!       — Верить тебе мне придется — иного выхода нет. Я сейчас у тебя дома, не спрашивай как я тут оказалась — это не важно. На столе флэш-накопитель и жесткий диск у меня в квартире с информацией, которая подведет к краху клана Моргенштернов и расскажет о том, чем я занималась последние три месяца. Я ищу кое-кого, Клэри. Этот кто-то играет в злые шутки со всей нашей семьей. И я его остановлю, я нашла этого ублюдка. Если в течение семидесяти двух часов я не перезвоню тебе — открывай и читай файл, потом уничтожь. Валентин не должен об этом узнать. И, Кларисса,. Прости, но ты никогда не услышишь этих слов. Я не могу так.       Гудки.       Воронка. Гегемония хохота разразилась в голове у Моргенштерн. Внутри начался хаос, выворачивающий нутро наизнанку, заставляя девушку свалиться в кровати, сжаться в комок и вцепиться зубами в подушку. Вой. Дикий вой раздирает в кровь ее душу, омрачая сознание. Реальность оказалась хуже. Чувство страха за сестру накатило с невероятной силой и даже осознание того, в какой опасности она находилось, выдергивало Клариссу из настоящего времени.       Изабель дома — может ей удастся перехватить ее? Нет, это была бы заведомо неудачная попытка. Изабель умна — скорее всего, она на самом деле уже на пол пути к своей цели. …       Я согласилась на то, чего не стоило мне делать. Возможно, угасая на его/её глазах, они поймут, какую ошибку совершили. Я не Лайтвуд, я Моргенштерн. Во мне кипит кровь Валентина, смешанная с кровью той женщины, которая породила это отродье передо мной. Он/Она красивы. Её/Его темные прямые локоны струятся по шелковым простыням, обнажая лебединую шею, едва выступающий рельефный кадык, худые плечи, на которых блестят багряные засосы. Её/Его задница неистово трется об постель, бедра провокационно раздвинуты и даже в сумраке я различаю похоть в этих блядских глазах. Я сижу в кресле напротив, наблюдая, как эта тесная сучка неистовует, призывая меня встать, лечь с ней/ним и возобладать им/ею. В ушах у меня до сих пор звенит бархатный смех Бейна. Его призыв, хитрый сальный и любопытный взгляд. Он ожидал, что я откажусь. Пошел он на хуй. Времени у меня в обрез — я чувствую, как мои силы предают меня и угасают, утекая к противнику. Я вымотана — меня обозлило и исказило вечное предательство.       Он/Она не может возбудить меня. Я настолько пассивна, что её/его стоны превращаются в рык, но я не встаю со своего места — мне нравится наблюдать за нею/ним. Насколько его/её хватит, чтобы не испражниться на месте? Готовы ли он/она сами взять инициативу в руки.       Бейн не выпустит нас, пока я не трахну её/его.       Я просто невозмутима, раз сдержала рвущийся наружу хохот, когда услышала это условие.       Просто трахни ее — и ты получишь Американца.       Хочется засмеяться от этого всего. Я почти поймала его, но меня кидает из крайностей в крайности. О, эти убийства, скольких же я казнила по собственными прихотям? Куда каждый раз был нацелен мой пистолет? А только ли пистолет там был? Быть может, что я уже все забываю. Как кошмар, потому что мне надо проснуться. Я вот-вот вынырну из озера забвения — получу ответ на свои вопросы. А что дальше? Мне всего лишь восемнадцать. Я не имею ничего и у меня есть все. Как можно было успеть совершить всё это так быстро?       Стон.       А мои пальцы до сих пор ледяны и не падки сжать эту бледную бархатную кожу. Между ног сухо, а низ не ноет от истомы.       Сколько она/он сосали этому уебку? Когда её/его лишили девственности? Сделали шлюхой? Наверняка Бейн взрастилего/её в лучшем бордельном свету. Сколько разных мужчин, а может и женщин опробовали эту дырочку? Неужели, ему/ей нравится быть шлюхой?       Это нормально.       Эхо и звон зеркал. Ропоты и шум толпы гулом отзывают за стенами вокруг. Тихие стоны Волшебника, который сидел с остальными и прямо прилюдно надрачивал свой пенис от осознания того, что тут творится.       А хотелось ли мне моих брата/сестру. Хотелось ли мне новенького инцеста? Я не желаю знать, что творилось с ним/нею за эти годы. Во мне воет волк, тоскующий по своей стае. Одинокий альфа, которого приютили такие же сильные личности. Как мне жалко было смотреть на него/неё. Почему же так всё сложилось?       Ностальгия окутывала меня с ног до головы. Мои раздумья не нравились этой особе, метавшейся по кровати. Он/Она решили перейти к более активным действиям.       Александр. Александра. Алек. Алекс. Каковы вы на вкус? Сочетаешь ли ты в себе их обоих?       Внезапный интерес вторгается в меня. Да, простой интерес, как у хирурга, который вторгается в девственное тело, изрезая и изучая его вдоль и поперек. Но не убить. Не стоит доводить все до столь печальной концовки. Бейн не обрадуется перспективе своей любимой мертвой игрушке, на которую у него большие планы. Им всего лишь девятнадцать. О, мой Бог, прости меня такую грешную за пороки, ибо не устою я перед ещё одной моей сестрою, и возлежу я с ней на самом грязном ложе, где она совокуплялась с этими мерзкими и дикими животными.       Я взрываюсь хохотом. Она пугается. Да, я знаю, что это она! Он думал, что я идиотка? Бейн ведь знает, что Моргенштернам известно всё! Я любуюсь ею как новым творением. Какое же великолепие он сотворил! Вскакиваю с места и прыгаю на кровать. Одеяло уже пропиталась ее потом. Наклоняюсь. Смотрю в её яркие голубые глаза и провожу своим языком по её губам. Она отворачивается, а смеюсь ещё громче!       Ведь это так забавно! Реалии жизни раскидали нас по сторонам, но вот мы снова здесь рядом, так почему же нам не провести это невосполнимое время с пользой, а, Александра?       И ты ведь видишь, видишь, что я всё прекрасно осознаю, осознаю наше с тобой положения.       Я до твоего крика стискиваю твои кисти. После оргазма ты размякла, как будто ещё не порченный товар. Я ценю это, правда. Даже кусаю тебя за мочку уха, оттягиваю её и вдавливаю своим коленом в пах. Ничего.       — А ты, оказывается, девочка.       И я забываю о своей верности. Покорность моей любви к Клариссе оседает усыпленной в моем сердце, закрывая глаза на это отступление. Как же хочется крови и плоти Лайтвудов. Я хочу выть. Трусь коленом, возбуждая эту девушку подо мной, не отстраняясь, лишь зазывая. И тру так, чтобы полоска стрингов до крови разодрала клитор.       — Скажи, когда твой папочка отрубил твой хер? Твой маленький пенис, когда ты была еще маленьким мальчиком? Или уже ты отработала сполна на это?       Кусаю за шею, за плечо, а потом впиваюсь в ключицу, потому что знаю — там чертовски больно.       — А я ведь помню тебя тем мальчиком. А меня ты помнишь? Я носила такие платьица, которые носишь ты сейчас.       Сжимаю кисти еще сильнее. Резко отпускаю, сдираю одежду с груди и мною её — среднего размера. Гормонально-натурально.       — Хорошая работа. Ты ведь не против этого, не так ли? Всё, чтобы папочка был доволен.       Она до сих пор молчит. Я кривлю губы и показываю свой оскал. А ведь она красива. По-английски красива. В Клариссе всё сочетается иначе — её красота другого рода и не менее прекрасна чем это.       Даже более того.       Никто не превзойдет Клариссу. Никогда.       — Скажи мне, а ты помнишь родителей?       Пощечина. Такая сильная — и этой тоненькой рученкой. У Александры находятся силы оттолкнуть меня от себя. Я встаю с кровати. Спрыгиваю, цокаю каблуками мокасинов. Как же весело играть другими людьми! Ощущать весь спектр их эмоций острее, чем они сами!       Мало кто додумывается, как такие неуравновешенные люди стремятся познать всю человечность до того, как слетят с катушек и унесутся в нирвану, прихватив с собой парочку трупов.       Она боится меня. В кое-то веки Александра поняла, кто перед ней стоит. Слепок идеального Моргенштерна. Только лацкана и регалий для красоты не хватает. Если я проживу достаточно долго, то обзаведусь ими обязательно. Хотя нет, я уже.       А я ведь здесь за Американцем.       Ну же, заговори со мной, сестрёнка.       — Да.       Умница. Видимо моё удовлетворение отпечатывается на моем лице. Это прекрасно. Она знает, чего я хочу; она даст мне это. Бейн продаст мне Американца. Я в абсолютном выигрыше.       — Ты хочешь меня? — Задает она вопрос. Я на него знаю ответ. Он её разочарует, ведь на деле, никого кроме Клариссы я по-настоящему не смогла более захотеть.       И в этом сумраке. При свете неона за окном, она смотрит на меня своими голубыми глазами и пытается найти отзвук в моих собственных. Неужели так часто вспоминала обо мне? Быть может, это Бейн постарался оставить мой призрак в её жизни, делясь моими достижениями, узнавая о них с третьих рук.       — Как женщину — да.       Я лгу. Так красиво лгу, что она радуется этой лжи, хотя прекрасно знает о правде, скрытой за оскалом. Я вновь в кресле. Она вновь на этом треклятом ложе, доведенная до оргазма, не стесняясь наготы.       — Я скучала.       А я забыла. Забыла обо всём. Возможно, это Бейн подговорил её, а может она и вправду помнит нас. Вот только прошлое остаётся прошлым — его не вернуть, не повторить и не изменить.       — Иди сюда.       Ведь мы порочны в своих желаниях. Ведь мои хотим, чтобы наши грёзы воплотились в реальную жизнь. Она встает ко мне и, тихонько всхлипывая, садится на колени. Я не брезгую, чувствуя смазку на своих брюках. Она утыкается мне в плечо и плачет.       Я чувствую что-то, чего я не чувствовало очень долго. Это позабытое не хочет, чтобы я вспомнила его. Я просто опускаю свои руки и стискиваю её тело в объятиях.       — Сестра. …       Ист-Ривер плескается в лучах рассветного солнца. Утренний бриз плескается у моих ног. Я смотрю на панораму Лонг-Айленда и не могу не вспомнить эту ночь. Эти стоны. Эти голубые глаза. Эти зелёные глаза. Этот дрожащий голос.       Я должна была пройти всё это, чтобы наконец-то добраться до Американца.       В руке тлеет сигарета. Я облокачиваюсь на капот позади меня, наслаждаясь этим тихим и безмятежным утром. Сколько таких рассветов я встречала? Можно было на пальцах пересчитать. Такая умиротворённость пьянит не хуже солода. Кажется, что в такую рань Нью-Йорк спит, но это не так. До меня доносятся обрывки машин, звуки вечной жизни этого города. Нью-Йорк прекрасен в своём непрерывном движении. Что там говорилось? Вечный двигатель невозможен? Посмотрите на этот прекрасный город — нет ничего невозможного!       В Европе всё по-другому. Старый Свет отличается от Америки, однако и тут, и за Атлантикой можно найти мирные уголочки для размышлений. Наконец-то мои поиски принесли плоды. В моей машине вбит навигатором адрес. По нему назначена моя встреча с Американцем. Он вернёт мне всё, что успел украсть в Риме.       Сигарета падает в урну.       Костюм приятно облегает тело и не сковывает движений.       Пять минут назад я оборвала свою последнюю связь с Клариссой.       Надеюсь, ей не придётся читать тот файл.

… прости меня, я люблю тебя.