Amabilis insania

      В этом прикосновении, как и в тысячи других, случайного столько же, сколько и в цепочке предыдущих.       Алауди делает вид, что не замечает их — это ведь так просто, прикрыть на мгновение глаза, улыбнуться куда-то в сторону и вернуть себе невозмутимость. И не важно, что кожа покрывается мурашками. Касаться шеи подобным образом «случайно» нельзя, особенно учитывая, что он очень старается помочь с приготовлениями, не желая бегать под бой часов, судорожно заканчивая сервировать стол.       Он правда старается быть полезным и одновременно не мешаться под ногами у своего деятельного в этот день возлюбленного. Он для того и остался.       Но у Мукуро особая слабость к переодеваниям, к чужим — в том числе. Особенно, если вещи помогал выбрать он. Застегнуть белую рубашку, помочь расправить жилет, подыскать, в порыве озарения, подходящий пиджак — конечно, сделать все это Туман посчитал своим долгом, почти лишив партнера возможности одеться самостоятельно.       А уж застегнуть цепочку на шее своего Первого Облака, он и вовсе был обязан. А что потом мимоходом провел ладонями по плечам, щекотно цепляя шею — это ведь не так важно, правда, Белый Жаворонок? Ты же не будешь прикусывать ему пальцы за эту маленькую шалость?       Алауди благодарит за помощь и честно желает сбежать обратно на кухню. Сколько бы месяцев ни прошло — он испытывает целую тонну неловких реакций на разнообразные действия туманника. А тот и рад стараться, давать ему пищу для размышлений, одновременно подмечая все слабые места.       — Прирожденный убийца, — бормочет он, когда капризный Туман, не желая довольствоваться одними только благодарностями, забрасывает руки ему на шею и ненавязчиво тянется за поцелуем.       — И сегодня у меня определенно заказ на конкретного человека, — мгновенно находит что ответить с полуулыбкой Мукуро, кончиками пальцем проводя по краю воротничка белой рубашки. Алауди не знает, что сказать — кто из них вообще француз, у которых якобы языки без костей? Сегодня, кажется, это не он.        — На двух конкретных людей, — исправляется Рокудо, с минуту подумав над своими словами, очевидно неверно растолковав замешательство Облака, но улыбка ширится — Туман в эйфории от того, что Новый год встретит не просто не один, но сразу с двумя самыми любимыми людьми.       Много ли у него было хороших праздников? Зная детали личного дела самого талантливого туманника столетия — как-никак, а совать нос в разные бумажки самому основателю CEDEF никто запретить не мог — Алауди подозревал, что праздников, уж тем более в компании дорогих людей, у иллюзиониста вообще не было. Кея, разумеется, мог пытаться что-то предпринять, но Облако так же хорошо знал и своего потомка. Перспективы выглядели удручающе, как ни глянь.       А потому сегодня он позволял одному взрослому ребенку крутить хохолком, как захочется, с какой угодно интенсивностью. И Туман определенно наслаждался предоставленными возможностями. Сначала они сидели, запаковывали подарки в разных комнатах, потом запаковывали общие подарки Кеи, советуясь буквально обо всем — о выборе оберточной бумаги, цветах и толщине лент. Рокудо сиял, как наряженная елка, даже одетый в растянутый, но вроде бы модный в этом сезоне свитер и домашние штаны.       Первый не мог не улыбаться сегодня, глядя на глупую суету, и с какой-то досадой понимая, что и у него самого давно не было хорошо проведенных праздников с кем-то настолько близким.       А сегодня ему предстоит звенеть бокалами сразу с двумя. Обмениваться пожеланиями, тостами и подарками. Смотреть на их лица, когда они откроют тщательно упакованные коробочки.       В груди от этого становилось теплее. И он снова не мог стереть с лица теплую улыбку, в этот раз позволяя все-таки увидеть ее замершему перед ним мужчине.       Любимому мужчине. Молодому человеку. Совсем еще юноше, по сравнению с ним.       Мукуро заулыбался в ответ, и Облако увидел в глубине его глаз облегчение. Неужели тоже боялся, что что-то будет не так? Что Алауди не понравится что-то в его действиях?       Подобная осторожность вызывала раздражение пополам со смехом, но эти чувства, взаимно растворяющие друг друга до обыкновенной теплоты, он подчеркивать не стал. Просто заставил слегка наклонить голову и поцеловал в центр лба. Нежность можно выразить по-разному, и у него тоже были свои способы. Целовать чувствительное запястье с изгибами нежно-голубеющих вен, обнимать со спины, пока парень стоит перед зеркалом, целовать за ухом, в шею, в плечо.       По-своему, он дразнил туманника с тем же успехом, с каким это делал сам Рокудо в отношении его самого — то есть, они в любом случае квиты, но игра двусторонняя была куда лучше, чем игра в одни ворота.       В дверь сначала стукнули, потом раздалась немелодичная трель звонка. Затем в коридоре повисла сгущающаяся с каждой секундой тишина.       — Кея не любит звонить дважды, — напомнил мужчина, отстраняясь от иллюзиониста и подталкивая его к выходу из комнаты. — Я прямо кожей чувствую, как он начинает злиться, — Алауди не врал, давление играющего пламени Облака росло.       — Стой! Я же не одет еще как следует! — запаниковал вдруг Мукуро, цепляясь за его плечи. — Я не могу появиться перед Кеей в таком виде! — взвыл он.       — Хибари уже большой мальчик, он и сам едва ли прибыл в смокинге! — повысив тон ответил Хранитель, скрещивая руки на груди.       — Ты не понимаешь! Кея всегда появляется так, словно он только что с приема королевы! И не важно, во что он одет, уверяю тебя, ему идет все! — паника в глазах Рокудо нарастала в геометрической прогрессии, и Облако сдался. Они больше времени потратят на споры, а Хибари не любит ждать под дверями.       В былое время, с него бы вполне сталось развернуться и уехать. Или выбить две двери пинком. Сейчас он так почти никогда не делает — из подросткового максимализма тоже рано или поздно надо вырасти, у Хибари Кеи явно с этим были успехи, о которых можно было тайком гордиться.       Алауди оставил суетящегося Рокудо приводить себя в порядок, чтобы это не означало для Тумана, и отправился открывать дверь сам, готовясь, если что, вовремя отскочить с пути разозленного потомка, а то и принять на себя первый удар. Иначе вместо мирного воссоединения возлюбленных получится Третья мировая война.       Однако никакого удара не последовало. Первый недоуменно воззрился на отказывающийся таять снег на черном пальто и чемодане Хибари, обратил внимание на уже смахнутые крупинки припорошившие лестничную клетку и посторонился с дороги, потому как Кея выглядел очевидно подмерзающим.       — На улице что, снег? — все-таки решился спросить мужчина, когда дверь была закрыта, а Хибари сбросил пальто на обогреватель, явно испытывая желание и самому прижаться к упомянутой электронике.       — Снег, снег, — Кея неожиданно обернулся и усмехнулся, провел рукой по волосам, стряхивая влагу. Алауди поторопился сходить за полотенцем и набросил его на голову благодарно кивнувшего парня, как раз закончившего переодеваться. — Я сначала тоже удивился, подумал, это Мукуро решил устроить мне такой подарочек, но синоптики говорят, что циклон вполне себе обычный и в ближайшие часы засыплет всю Японии. Праздничное чудо, — Хибари придирчиво смахнул с черной рубашки пару прилипших волосков синтетического происхождения и наконец-то, немного отогревшись, протянул Алауди руку. Тот уверенно пожал ее, потом они оба одновременно замерли и нерешительно обнялись.       Несмотря на то, что у них была целая тонна общих черт, сойтись так же тесно, как получалось сделать это с Рокудо, им было все еще тяжеловато. Инстинкты требовали узнать, кто сильнее, приходилось их подавлять, так что сближение шло в своем темпе, неуклюже, своеобразно, но неуклонно — на радость наблюдавшего за ними иллюзиониста.       — Ке-е-ея, — пропел Мукуро, именно эти секунды выбирая для своего появления, заранее распахивая объятия. Но увидев не разрушившиеся полу-объятия своих мужчин, он, кажется, поразился не меньше их самих и споткнулся. Они с Кеей одновременно сорвались с места, пытаясь не дать ему разбить нос обо что-нибудь, и в итоге упали и сами, но как могли не дали неуклюжести победить — ошеломленно хлопающий глазами Туман приземлился на них обоих, а уже через минуту заливисто смеялся, и они посмеивались вместе с ним.       — На кухню, оба, — просмеялся парень, утирая слезы в уголках глаз. Сердце у него еще билось, как ненормальное, бросая краску к щекам. — Я хочу твой рис и моти, Кея, ни у меня, ни у Алауди, приготовить его так не получается.       — А волшебное слово? — прищурился Хибари. Первый незаметно закатил глаза — что за дети эти двое…       — Пожалуйста, — послушно произнес Рокудо с самым ангельским видом, на который был способен.       — Ладно, хотя для приготовления моти уже поздно, так что рис, — легко согласился парень, пожимая плечами и начиная выбираться из переплетения своих ног с чужими. — А потом… Алауди, можно будет тебя попросить помочь кое с чем? — Кея выглядел абсолютно незаинтересованным, но сам по себе его отведенный взгляд мог обозначать что угодно, в том числе и смущение с мольбой. Думать так было куда приятней.       — Разумеется, — он подтолкнул Мукуро к возвращению в вертикальное положение, тот уцепился за поднявшегося Кею и все они первым делом убедились, что прежде чем расходиться и суетиться дальше, нужно немного привести в порядок свои вещи — все, что можно было собрать с пола, они собрали.       Иллюзионист морщился, стискивал зубы и явно был недоволен. Двум его Облакам было более безразлично — они и возились куда меньше.       — Мне, наверное, лучше сначала заняться уборкой, — подал голос Кея. — У меня вещи после дороги не настолько чистые, чтобы я хотел в них садиться за стол, и в душ мне в любом случае тоже надо, — он пожал плечами и, видя, что возражений нет, взялся закатывать рукава.       — У меня елка не до конца украшена, — Рокудо закивал и бочком двинулся к залу. Уборка не была его любимой работой, никогда.       — Я начинаю скучать по тому времени, когда он был моложе и большей язвой, — задумчиво подал голос Хибари, потом обернулся к Алауди. — Можно попросить тебя разобрать мой чемодан? Там несколько коробок, которые надо будет упаковать и сунуть под елку, но я уже плохо помню, как их заворачивать. Можешь приготовить материалы? Вдвоем справимся быстрее. Я постараюсь закончить все быстро, — он нашел взглядом швабру и явно был настроен продемонстрировать нерадивым хозяевам, что они зря оставили уборку на последние часы.       — Разумеется, — снова повторил Первый, похлопав потомка по плечу. — Ингредиенты и посуду для риса я тоже подготовлю, а потом тебе надо будет уделить немного внимания нашей принцессе — она весь день как на иголках, что ты едешь праздновать, думаю, он соскучился больше, чем сможет признать.       — Я тоже так думаю, — они обменялись понимающими взглядами и разошлись.       Алауди закатил чемодан в комнату и опустился на застеленную кровать, расстегивая крупную и крепкую молнию. Чемодан, как он и подозревал, заполнен вещами меньше чем наполовину, зато подарки, бережно скрытые коробками, дополнительно обложены бумагой, поролоном и пузырчатой упаковкой. Предусмотрительность парня восхищает в своей занудной тщательности, хотя Первый, по словам Мукуро, и сам такой же.       Он вытаскивает коробки и оставляет их на кровати, поднимается и открывает шкаф. Пиджаки не любят быть сложенными, для них нужна вешалка. Рубашки — к рубашкам, брюки — сложить стрелочка к стрелочке, свитера — отдельно на полку.       Возня умиротворяет, а он не забывает посматривать на часы. Время с каждой минутой все замедляется, тянется патокой, и Первый ловит себя на нетерпении и ожидании.       Ему хочется сблизиться с потомком. Тот ему даже нравится — иначе бы к чему они все-таки сошлись все вместе? Любовь объединяет, любовь сближает, но совсем непросто иногда понимать, что, хотя у вас столько общего, сами вы друг другу чужие. Между вами ничего не стоит, никто не препятствует сближению. Проблема — в вас самих. Похожих до боли, но разных, одинаково ценных для кого-то третьего.       Алауди хочет узнать, нельзя ли как-то и без посредников не быть такими занозами в заднице, вечным поводом для беспокойства. Мукуро почти уверен — между ними просыпан порох, любая искра — повод всему взорваться. Он тревожится и прячет все за масками, но мужчина слишком опытный, чтобы не замечать, да и тревожные симптомы не проходят мимо него.       Понимает ли Кея, насколько все на самом деле хрупко? Как изводится иллюзионист, когда нынешний Хранитель Облака уезжает на очередную миссию, как его колет тот факт, что они редко видятся? Как ему страшно, что однажды Хибари не захочет вернуться, найдет кого-то, бросит одного и доверит второму исправлять последствия выбора третьего.?       Понимает ли Кея, что пора что-то делать с остающейся дистанцией, как-то компенсировать, как-то довериться друг другу и успокоить их нервного туманника. У любви есть много видов — неужели даже до сторге они не смогут дойти? Ради Рокудо? Ради себя?       Алауди нравится чувство тепла и безопасности, которое рождается где-то в сердце Мукуро, когда Кея оказывается рядом. Нравится даже не меньше, чем самому быть источником этого чувства.       Он хочет, чтобы все были счастливы и сейчас как никогда болезненно принимает, что не в нем одном — весь воздух. Иногда ему приходится напоминать себе об этом, однако благодарность, с которой Туман прижимается к нему после, стоит побед в вечной войне с самим собой.       Владеть не одним, но сразу двумя сердцами, заботиться сразу о двоих — он и на большее число людей себя растрачивал. Не просто без любви — но и вообще без какой бы то ни было награды.       Справился тогда — и сейчас справится.       Первый заканчивает и отправляется на кухню.       В душе уже шумит вода. Пол мокрый и чистый, и не только в коридоре. Лежащее на обогревателе пальто явственно парит, и он аккуратно меняет его положение. В кухне полный разгром, холодильник заставлен всем, чем можно, и он начинает с уборки, а потом выкладывает на стол все, что потребуется потомку для того, чтобы суметь удовлетворить желание иллюзиониста. Чем тому так нравится рис он не желал спрашивать — ответ кроется намного глубже, и заключается просто в том, что Мукуро соскучился именно по этому человеку. По его рукам, по его голосу.       Однако действовать слишком резко — значит отпугнуть. И туманник знает это, как никто другой. А с некоторых пор об этом знает и Алауди.       Вся эта тонкая хореография утомительна, но, когда Кея становится рядом, одетый в штаны и футболку, Первый испытывает потребность прояснить ситуацию между ними и сделать что-нибудь, что сможет успокоить их третьего.       — Хибари? — парень медлит, прежде чем поднимает голову. У него в руках уже мерный стаканчик и упаковка с рисом. — Можно обсудить с тобой перспективу большего контакта и сближения? Мне кажется, мы все время заставляем голову Рокудо взрываться болью, хотя уже взрослые люди и танцевать ему между нами, чтобы контролировать состояние, вовсе не обязательно.       — Согласен, — кивает Кея и возвращается к делу. — Напомни мне, насколько большая у вас мультиварка?       Алауди понятия не имеет, и они разбираются с этим вместе, вместе промывают рис, вместе разбираются в режимах. Пальцы Кеи помнят что-то на подкорковом уровне, оставляя предка лишь немного завидовать и внимательно смотреть. Когда крышка закрыта и процесс идет уже и без их вмешательства, они наконец-то разгибаются и смотрят друг на друга. Тонкая ниточка взаимопонимания начинает нарастать по мере их контакта. Чувство щекотное и тревожное, но они терпят и учатся жить друг с другом без какого-либо буфера.       Следующие на очереди — подарки, все виды упаковок собраны в одной комнате. Кея поочередно заглядывает в коробки, откладывает те, которые потом отправятся прямиком в дом босса, где их разберут другие хранители. Первыми они упаковывают подарки для Рокудо, лепят ленты и бантики, что-то друг другу показывают и напряжение постепенно уходит.       — Знаешь, я некоторое время назад думал о том, что чувствую к тебе, — неожиданно говорит Хибари, когда Алауди достаются коробки для других, помеченные карандашными подписями, а сам Кея запаковывает то, что Первому видеть нельзя до самого конца. — Отвращения или тревоги вообще-то нет — я понимаю, что Мукуро одному было бы одиноко. И я благодарен, что рядом с ним ты, — одним движением парень тянет изумленного блондина к себе. Объятия, несвойственные для этого человека, довольно короткие, но у них и от этого теплеют лица. Это не та ласка и страсть, как с Рокудо, но определенно что-то большее, чем не вызывающее никаких чувств рукопожатие. Может быть, доверие? — Сначала я не был уверен, что мне это надо, — Кея выглядит слегка хмурым и усталым, но все равно потом улыбается и снова занимается своим делом. — Потом понял, что в этом ничего такого нет. Меня устраивает, что у нас отношения на троих, я всем доволен — если бы энтузиазм Мукуро был лишь на меня направлен, я бы уже умирал. Потому что только отношения — это для меня тоже тяжело, а он это так себе и представляет. Только работа — и я забываю, как чувствовать. Тот баланс, который есть у меня сейчас — это лучшее, о чем я могу просить, и я рад, что недовольных нет. Мне не нужна вторая любовь, но вот такой… товарищ, — удивительно, как Хибари не давится этим словом — заставляет меня ощущать себя уверенней.       У Алауди больше нет вопросов — ни умных, ни дурацких. Он просто едва заметно улыбается в ответ потомку и выдыхает с облегчением, качает головой и все свое внимание приковывает к упаковыванию коробок.       Кея возвращается не только к Мукуро, но и к нему тоже. Не как к любимому — как к другу. Друг — это достаточно для Первого. Люди столь схожие и одновременно настолько разные, как они с потомком, принесут друг другу слишком много боли, если это никак не контролировать. И, может быть, у Первого низкая самооценка, но до него только сейчас доходит — они все защитные буферы друг для друга. Уравнивают самые тяжелые черты характера, смягчают самые острые углы темпераментов.Рокудо дополняет их с Кеей, легко избегая нежелательных проявлений.       В этом есть что-то идеальное.       Когда дел не остается и Рокудо украдкой выбирается из зала и крадется на кухню, они, посмеиваясь словно дети, пробираются в опустевшую комнату и оставляют подарки под елкой, а уже потом присоединяются к иллюзионисту, химичащему над праздничным супом. Мукуро смотрит, как они смеются и постоянно касаются друг друга, и в итоге не замечает, когда на глаза наворачиваются слезы.       Спохватившийся Алауди едва успевает вовремя обнять его. Кея занимается тем же самым с другой стороны, и они переглядываются над хохлатой макушкой в полной солидарности — пусть выплачет свои страхи и терзавшее напряжение. Все будет хорошо. Они — для него, он — для них.       Время до начала праздника пролетает незаметно — вот еще они сидели за столом и распивали шампанское, от которого быстро повело голову у всех без исключения, а вот уже и Новый год, салюты, грохот всюду.       — Точно! Рокудо, выгляни в окно, там Кея привез тебе подарок, — Алауди с самым загадочным видом смотрит на хлопающего глазами туманника, подмигивает недоуменному потомку.       Мукуро послушно бросается к окну, распахивает шторы и почти взвизгивает, торопится открыть окно и высунуться в него. Белый покров застелил всю улицу, покрыл каждое дерево, каждый куст, темные дороги, и теперь крупные хлопья невинно опускаются на белые шапки дополнительным кружевом, и в белесой дымке только и видно, как горят фонари и вспыхивают цветы салютов.       Первый улыбается наконец догадавшемуся в чем задумка Кее, и тот, кашлянув, дополняет:       — Учитывая, что в Японии снега почти не бывает, я решил прихватить парочку циклонов с материка. Надеюсь, что не прогадал, — обернувшийся Рокудо едва не плачет и кидается ему на шею, чуть не завалив вместе со стулом. Алауди становится так смешно, светло и легко, что он раскатисто смеется над детским восторгом их любимого и тоже присоединяется к объятиям.       Начало Нового года можно смело считать удавшимся…